Конфуцианская семья

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Конфуцианская семья

Среди многочисленных изобретений и открытий китайской древности выделяется одно, определившее весь ход развития Поднебесной на последующие двадцать с лишним столетий. Это — конфуцианство, возникшее в VI веке до н. э., в эпоху правления династии Чжоу. В то время уже существовали до десятка различных, порой противоборствовавших философских школ, таких, как иньянцзя, моцзя, минцзя, фацзя, нунцзя, цзунхэнцзя, цацзя, сяошоцзя и др. Была и целая плеяда уважаемых мудрецов.

Творец конфуцианства — Кун Фуцзы, или Конфуций, как, по традиции, принято транскрибировать имя философа, родился в 551 году до н. э. в небольшом княжестве Лу, на территории нынешней провинции Шаньдун, в семье мелкого чиновника. При рождении получил имя Цю, а впоследствии второе имя-прозвище Чжунни. С юных лет ревностно изучал древние обычаи, обряды, традиции. Ратовал за их неукоснительное соблюдение. В 26 лет поступил на службу к местному правителю. Занимал мелкие чиновничьи должности. Примерно в 30 лет переключился на педагогическую деятельность. Впервые в истории Поднебесной основал частную школу, с помощью которой старался повсеместно распространять знания и грамотность. Всего у Конфуция было более трех тысяч учеников. «Я принимаю на обучение всех, — говорил он, — кто имеет желание учиться и принесет (в качестве платы за обучение. А. Ж.) связку сушеного мяса». Умер Конфуций в 479 году до н. э.

Неотъемлемой частью национального культурного достояния Китая стали книги, авторство которых традиционно сохраняется за Конфуцием. Это — «Шицзин» («Книга песен»), «Чуньцю» («Весна и осень») и ряд других. Наиболее надежным источником, излагающим взгляды и суждения великого мыслителя, считается «Луньюй» («Беседы и суждения»). Ее составили ученики Конфуция из его высказываний. Причем вскоре после этого книга была канонизирована. И это не позволило позднейшим комментаторам вносить в нее исправления и дополнения, как это случилось с другими конфуцианскими творениями. О роли «Луньюй» в жизни Поднебесной можно судить лишь по одному факту — ее заучивали наизусть.

Для чжунхуа Конфуций стал «Учителем и примером для десяти тысяч поколений, равным Небу и Земле».

В 555 году императорским указом было предписано возвести в каждом городе Поднебесной храм в честь Конфуция и регулярно приносить туда жертвоприношения великому мудрецу.

При династии Тан (618907 гг.) Конфуцию был пожалован почетный титул «Первый святой».

При династии Сун (9601279 гг.) — учрежден обряд поклонения на могиле Учителя. А сам Учитель удостоился титула «Наставник Сына Неба».

При династии Мин (13681644 гг.) Конфуция стали официально именовать «совершеннейшим, мудрейшим, прозорливейшим, доблестнейшим Учителем», «Великим Учителем нации».

В 1906 году вдовствовавшая императрица Цы Си обнародовала эдикт, согласно которому установленные прежде в честь Учителя «средние жертвоприношения» заменялись на «великие жертвоприношения», при которых предписывалось обязательное присутствие Сына Неба.

Крушение маньчжурской династии Цин и провозглашение в 1912 году Китайской Республики во главе с Сунь Ятсеном не внесли изменений в обряды поклонения Конфуцию. Правда, ритуалы жертвоприношений в честь Неба, Солнца и Луны были упразднены. Ритуал же чествования Учителя сохранен.

Конфуцианство вышло за пределы Срединного государства. По убеждению его последователя в Японии Хаттори Унакити, «Конфуций является не только китайским мудрецом. Он — восточный мудрец, подобно тому, как он становится ныне, а в будущем сделается мировым мудрецом».

Сам о себе Конфуций высказался следующим образом: «Я толкую, но не создаю. Я верю в древность и люблю ее». Или еще так: «Учение мое — не что иное, как учение, которое преподавали и оставили нам древние; к этому учению я ничего не прибавляю, ничего от него не отнимаю, но передаю его в первоначальной чистоте. Учение это неизменно — само Небо создатель его. Я сам уподобляюсь только земледельцу, который бросает зерно в землю и поливает ее водой, но который сам по себе не имеет силы заставить посеянное зерно пустить ростки и принять формы растений иного рода». С высочайшим почтением относился он к древним мифическим правителям Яо, Шунь и Юй, всячески превознося их мудрость.

Главная заслуга Конфуция в том, что он первым из философов китайской древности осмыслил принципы организации общества и жизнедеятельности отдельной личности с позиций этических норм, которые, по его умозаключению, способствуют развитию у человека истинно благородных качеств. Обычные житейские свойства, над которыми прежде никто и не задумывался, — уважение старших, доброта, сочувствие, благожелательность, взаимовыручка и пр., — Конфуций облек в форму императива, подлежащего неукоснительному исполнению. Человек, по его словам, в отличие от животного не может ограничиться одними лишь материальными запросами, в человеке есть «внутреннее я» и именно в этом «внутреннем я» — его суть, центр жизни.

В этой связи в конфуцианском учении особое внимание уделяется понятию ли, ритуала, церемониала, правил. «Без соблюдения ли ничего не смотреть и ничего не слушать. Без соблюдения ли ничего не говорить и ничего не делать», — поучал Конфуций своих учеников. Соблюдать же ли значило неукоснительно придерживаться такого порядка, при котором «государь является государем, подданный подданным, отец — отцом, сын сыном».

В V веке до н. э. Поднебесная являла собой конгломерат враждовавших между собой княжеств: одни претендовали на гегемонию, другие отстаивали право на выживание. Более того, внутри каждого княжества не прекращалась борьба между претендентами на княжеский престол. Восстановить нарушенный междоусобицей порядок, восстановить ли, по Конфуцию, можно было лишь двумя путями.

Первый — морально самосовершенствоваться, воспитывая в себе внутреннюю этическую силу дэ, добродетель, свое «внутреннее я».

Второй путь — «исправление имен», что означало приведение существующих реалий общественно-политической жизни в соответствие с традиционными нормами, восстановление прежних понятий и представлений относительно взаимоотношений между людьми, в первую очередь между вышестоящими и нижестоящими. «Если имена не исправлены, то речи не будут последовательными; если речи не последовательны, то в делах не будет успехов; если в делах нет успехов, то церемониальные установления не будут процветать; если церемониальные установления не процветают, то и наказания не достигают своей цели; если наказания не достигают своей цели, то народ будет находиться в смятении».

Моральное самосовершенствование личности и «исправление имен» тесно взаимосвязаны, прежде всего, понятием жэнь, гуманности, человеколюбия, совокупного принципа идеального человеческого поведения, высшей добродетели. Раскрывая суть понятия жэнь, Конфуций как-то сказал: «Жэнь — это значит не делать другим того, чего сам себе не желаешь». В другой же раз он выразился так: «Жэнь — это значит желать людям того, чего ты сам себе желаешь».

Главная цель самосовершенствования и достижения жэнь выражена в его изречении: «Кэ цзи фу ли» — «Преодолей себя — восстанови правила».

В этическом плане понятие жэнь включает все, что, по мысли Конфуция, способствует возрождению ли, ритуала, правил, установлений прошлого. Другими словами, это чжун, верность, преданность, это — и, долг, это, наконец, — сяо, сыновняя почтительность.

Из перечисленных этических понятий особое значение придавалось сяо, сыновней почтительности к родителям, и прежде всего, к отцу. Согласно сяо, дети обязаны не только исполнять волю родителей и верно служить им, но и любить их всем сердцем, быть преданными им всем своим существом. Конфуций утверждал, что «почитание родителей и уважение старших являются сущностью гуманности», «когда сын спасает жизнь отца, теряя свою собственную, — это самая счастливая смерть». «Молодые люди, — поучал он, — должны дома проявлять почтительность к родителям, а вне его — уважительность к старшим, серьезно и честно относиться к делу, безгранично любить народ и сближаться с человеколюбивыми людьми. Если после осуществления всего этого у них останутся силы, их можно потратить на чтение книг».

Одновременно Конфуций предостерегал, что «лучше умереть, чем отказаться почитать родителей», что «всем добродетелям угрожает опасность, когда сыновья почтительность поколеблена», что «недостоин имени сына тот, кто любит другого человека более, нежели своего отца», что «всякий злодей начинал с того, что стал дурным сыном».

Считая сяо моральной опорой для претворения в жизнь своего учения, Конфуций настаивал на том, чтобы каждая семья соблюдала трехлетний траур после смерти ее главы, сохраняла в неизменном виде установленный усопшим порядок и безусловно почитала предков.

Настольной книгой подданных Срединного государства стала «Лунью», в которой отсутствуют абстрактно-теоретические рассуждения, зато в избытке конкретные примеры и наглядные наставления. Они-то и являются основным методическим приемом конфуцианства, особенно в тех случаях, когда речь идет об этических идеалах и нормах поведения.

Конкретность идей и наставлений Учителя инкорпорировались в систему мышления и восприятия чжунхуа, во всю культуру Поднебесной. Четкость, точность и полная определенность стали обычной нормой для китайской мысли. Разумеется, это не исключало того, что в речах, поступках и даже помыслах верноподданных случались и неточности, и двусмысленности. Речь идет о другом: о склонности китайца к уточнению, детализации, конкретизации даже тогда, когда с точки зрения европейца в этом нет никакой необходимости. Как известно, классические китайские романы, такие, как «Троецарствие» или «Сон в красном тереме», по европейским меркам страшно перегружены третьестепенными деталями и справками, которые никак не влияют на развитие сюжетной линии. Книги перегружены количеством действующих лиц. Поэтому они с трудом воспринимаются европейским читателем. Ему они не по душе. Он не привык к такому стилю. Но попробуйте сократить армию действующих лиц, уберите лишние, на ваш взгляд, эпизоды, избавьтесь от чрезмерной детализации, и классический роман попросту рассыплется. А для китайского читателя он станет чем-то чужым и крайне неинтересным. Китайцам чужды классические для европейца обороты типа «В некотором царстве, в некотором государстве… «или «За тридевять земель». О каком бы самом невероятном событии ни шла речь в китайском произведении, не говоря уже о классическом романе, всегда будет точно указано место и время действия, а на действующее лицо приведены необходимые биографические сведения. Ни Ивана-царевича, ни Иванушку-дурачка или Бабу Ягу со Змеем Горынычем не встретишь на страницах китайских литературных произведений. Вместо сказочно-обобщенных персонажей там присутствуют конкретные люди из такой-то деревни, а если феи, то такой-то конкретной реки, драконы — такой-то горы или моря. Для китайца именно такая конкретика представляет собой столь же необходимый атрибут повествования, как для европейского читателя упомянутые выше, привычные сказочные обороты.

Конкретность мышления влекла за собой склонность к образности, символике и даже магии числа или устойчивого выражения. При этом символика, образность выражения мысли, использование устойчивых словосочетаний всегда были строго однозначны, не вызывали никаких сомнений и кривотолков по поводу того, что за ними кроется. Все выглядело конкретно-наглядным. Выражение «борьба против пяти зол» предельно четко говорит китайцу, о каком движении идет речь и какие пять зол имеются в виду. Двух слов «банда четырех» достаточно, чтобы китаец вспомнил, о каких четырех лицах идет речь и в связи с какими конкретными событиями.

Кроме того, повтор, монотонное употребление этих устойчивых форм в выступлениях представителей власти и в средствах массовой информации не только не делают их «затасканными», но, наоборот, придают все большую убедительность и важность. Вспомним хотя бы историю с «серьезными предупреждениями», которые направлялись американцам всякий раз, когда их самолеты нарушали воздушное пространство Китая. В общей сложности в 6070 годах прошлого века китайцы сделали почти 500 таких «серьезных предупреждений». Европейцы воспринимали их с усмешкой. Для китайца же каждое новое предупреждение подчеркивало важность и серьезность момента, укрепляло его решимость не отступать.

О том, что почти полтысячи «серьезных предупреждений» не были пустым и забавным своей педантичностью с нумерацией сотрясением воздуха, пекинское руководство достаточно доходчиво и убедительно продемонстрировало Вашингтону в 2001 году, когда беспардонно вторгшийся в воздушное пространство Китая американский самолет электронной разведки ЕР-3 был интернирован на острове Хайнань. Руководители КНР в этой ситуации действовали просто изумительно. В течение десяти (!) дней они не торопясь разыгрывали столь хорошо известную миру американскую карту «ценности жизни и свободы» своих граждан — 24 интернированных членов экипажа. В конечном счете китайцы согласились, разумеется, «по соображениям гуманности» освободить их, но прежде буквально выдавили из американцев официальное извинение. «Мы очень сожалеем о том, что наш самолет вошел в воздушное пространство Китая и совершил посадку, не имея на то разрешения», — говорилось в документе правительства США.

Так же великолепно была обыграна китайцами и проблема передачи американцам разобранного на части самолета-разведчика. Американская сторона яростно протестовала против демонтажа сверхсекретного оборудования, которым был напичкан самолет. В ход были пущены угрозы применения против Китая экономических санкций. Китайцы же, в полном соответствии с канонами конфуцианства, посчитали это обстоятельство за слабость и гордо заявили в ответ, что «суверенитетом не торгуют». Опять же типично конфуцианская позиция «ничего недеяния», которой Пекин придерживался в течение последующих месяцев, принесла свои результаты: американцы получили свой самолет и секретное оборудование, тщательно изученное к тому времени китайскими экспертами, после того, как выплатили Пекину 1 миллион долларов. Китайцы же, одержав полную моральную победу, продемонстрировали миру роль «китайского фактора» в международной политике, а заодно и «лимиты американского всесилия».

Начиная с эпохи Хань конфуцианство приобретает статус официальной государственной идеологии Поднебесной. Жесткая догма, каждый элемент которой досконально прописан и подлежит неукоснительному исполнению, практически определила основные параметры китайской цивилизации.

С этого момента ни один сдвиг в политической и государственной жизни Китая не обходился без оглядки на Учителя. На него ссылались, цитировали для обоснования тех или иных нововведений. И Учитель представлялся реформатором или даже революционером. Когда же возникала необходимость отстоять в неприкосновенности прежние порядки, не позволить новому поглотить старое, тогда опять же ссылались на Конфуция, на его изречения и наставления. И он выглядел великим мыслителем древности, ратовавшим за возврат к прошлому, возводившим в идеал древние обычаи, нормы, традиции.

В частности, так обращались с Конфуцием и его учением в 1966–1976 годах, в «десятилетие великого хаоса», в период так называемой «великой пролетарской культурной революции», развязанной по личной инициативе Мао Цзэдуна. Тогда одна из первейших и важнейших целей хунвэйбиновского разгула состояла в том, чтобы разрушить традиционную китайскую семью — этот столп конфуцианства.

Социальной единицей в Срединном государстве и обществе в отличие от Запада всегда был не индивидуум, не «эго», а коллектив, семья, точнее род, экономической базой которого служили земельные наделы их общая собственность. Доходы с этих наделов использовались помимо прочего и прежде всего на организацию ритуалов, связанных с поклонением умершим, с культом предков. Демонстрировавшаяся во время этих ритуалов семейная солидарность и сыновья почтительность призваны были иллюстрировать незыблемость семейно-родовых традиций.

Многие годы изучавший эту проблему С. М. Георгиевский писал: «Истинными правителями семейства являются его усопшие предки, их всесильная воля священна для потомков. Что касается главы семейства, то он, как первородный сын, по требованию культа предков наследует звание главного семейного жреца и, как посредник между членами семьи и предками, облекается властью законодателя, судьи, администратора; но эта власть не в его собственно руках заключается — она принадлежит предкам и через него получает только реальное осуществление. Таким образом, вся постановка древнекитайского семейства определялась культом предков, незримо живущих за гробом».

Культом предков объясняется и то, что каждый китаец, независимо от его происхождения, социального положения и т. п., с наступлением преклонного возраста старается вернуться на свою малую родину, чтобы там, на родовом кладбище своих предков, найти свое последнее пристанище. Зов крови неодолим.

Когда Мао Цзэдун 1 октября 1949 года провозглашал создание Китайской Народной Республики, вместе с ним на трибуне на площади Тяньаньмынь помимо его соратников Чжоу Эньлая, Лю Шаоци, Чжу Дэ и др. — находился китайский эмигрант Чэнь Цзягэн, выходец из провинции Фуцзянь, где его на местном диалекте именовали Тан Каки. Он родился в пригороде Сямэня, местечке Цзимэй в 1874 году. Однако большую часть жизни крупный промышленник, один из богатейших представителей китайской диаспоры, провел в Сингапуре. Прославился своей благотворительной деятельностью на ниве служения чжунхуа. Основал или субсидировал в районах проживания китайских эмигрантов — хуацяо в ЮВА более 80 различных социально-культурных и образовательных организаций. Среди них — университеты, средние и начальные школы, культурные и спортивные центры. В родном Сямэне на его средства построен целый комплекс учебных заведений, включая университет. Он был признан «образцовым хуацяо», «гордостью Родины». Избирался заместителем председателя Народного политического консультативного совета, одного из престижнейших органов власти в КНР, был членом Постоянного комитета ВСНП, возглавлял Всекитайский союз вернувшихся на родину хуацяо. В 1961 году он умер. Но похоронили его не по статусу, не на правительственном кладбище Бабаошань, а согласно его последней воле в Цзимэе, на родовом кладбище, где покоится прах его предков, в полном соответствии с канонами конфуцианства.

Душа предка существовала вечно и нуждалась в непрерывной, вечной связи со своим потомками. Такую связь можно обеспечить лишь преемственностью лиц, которые могли бы ее осуществлять: оповещать предков о положении в семьях, приносить жертвоприношения, ухаживать за могилами. Эта миссия возлагалась на старшего сына, который был обязан передать ее своему сыну и т. д. Родовая фамилия таким образом сохранялась из поколения в поколение, благодаря чему усопшие предки как бы продолжали жить в могиле, не порывая связей со своей семьей, родственниками, близкими.

Традиционная китайская семья зиждилась, таким образом, на конфуцианском понятии долга перед усопшими предками. И брак, как таковой, не считался заботой тех, кто в него вступал. Его цель состояла в продолжении мужской линии, родовой фамилии семьи. Чувства же жениха и невесты, любовь, влечение и т. п. никоим образом в расчет не принимались и не играли никакой роли. Более того, до свадьбы жениху и невесте непозволительно было хотя бы раз посмотреть друг на друга.

Брак всегда был исключительной прерогативой старших в семье мужчин: отца, деда или даже прадеда. Они, и только они подыскивали для своих потомков невест и женихов. И давали «добро» на бракосочетание лишь после того, как прорицатель, к которому они обращались, на основании данных о времени и годе рождения жениха и невесты предсказывал, что данный брак будет счастливым. В противном случае ни о каком браке не могло быть и речи.

Только после свадьбы супружеская любовь воспринималась в семье уважаемой ценностью и всячески почиталась. Не случайно во время свадьбы сажали, по традиции, дерево — оно будет расти и крепнуть подобно тому, как будут расти и крепнуть супружеские узы, супружеская любовь, а неуправляемые страсти и любовные порывы будут сохнуть, как голубой цветок.

В традиционной китайской семье сыновья никогда не покидали отцовского дома. Даже обзаведясь собственными семьями, они не мечтали о том, чтобы отделиться, как это практиковалось и практикуется в других странах, стать самостоятельными, освободиться от уз родительской власти. Ни седина, ни морщины, покрывавшие их лица, ни приобретенный житейский опыт — ничто не давало им права выйти из-под отцовской крыши и начать жизнь по собственному усмотрению.

Взаимоотношения между членами семьи были четко прописаны в соответствии с канонами конфуцианства. Даже был выработан принцип соблюдения «пяти постоянств»: отец — непререкаемый авторитет, заботящийся о каждом члене семьи; мать — образец супружеской верности и милосердия к детям и внукам; старший брат — продолжатель дела отца, традиций рода; младшие братья, а также сестры — образцы почитания родителей и старших членов семьи; вся семья — образец почитания культа предков. Кстати, в китайском языке нет слов «брат» и «сестра» зато есть слова гэгэ — старший брат, диди — младший брат, дацзе — старшая сестра, сяоцзе — младшая сестра.

Цельности, монолитности традиционной китайской семьи способствовало и то, что все ее члены были повязаны взаимной ответственностью. Так, глава семьи отец нес ответственность перед властями и обществом за все прегрешения и проступки всех и каждого члена семьи. В свою очередь если отец или мать совершали то или иное нарушение закона, а также конфуцианских канонов, традиций, обычаев, то ответственность за это несла вся семья, и в первую очередь их дети.

Четкая иерархия и взаимная ответственность практически гарантировали ровные, стабильные отношения внутри семьи, неизменный консенсус по всем проблемам, исключение любых попыток реализовать амбиционные устремления, если таковые вдруг зарождались в голове того или иного члена семьи.

Гармония и согласие в семье — главная цель и главная ценность бытия китайцев. Все, что шло вразрез с этим, незамедлительно пресекалось главой семьи. Порой дело доходило, казалось бы, до смешного.

В одном из древних романов, столь почитаемых китайцами и основанных на реальных фактах, описывается, как отец читает нравоучение сыну, который любил волочиться за замужними женщинами. Вразумляя своего непутевого отрока, глава семейства подчеркивает, что если у того появятся на стороне дети, то они, когда вырастут, не закроют ему глаза на смертном одре, не оплачут его, а будут чтить умерших предков чужой семьи. «Ты кидаешь доброе семя в чужую землю, — укоряюще говорил отец. — Любовь на стороне пустое расточительство. Ты посадишь дерево, а плоды съест другой».

В отличие от сыновей дочерям конфуцианская семья предписывала совсем иную судьбу.

Прежде всего, женщина обязана была хранить супружескую верность. В старину образцовым женам даже при жизни воздвигались памятники и триумфальные арки. Вот что по этому поводу записал в своем дневнике академик В. Алексеев во время своего путешествия по Китаю в 1907 году «Камень исключительно верной жене» можно увидеть повсюду… Имеется целая литература наставлений женщинам, ссылающаяся на исторические примеры… Старый рефрен гласит: «В женщине нет таланта, хватит ей добродетели». Добродетель, и все».

Сразу же после свадьбы невесту в традиционном паланкине навсегда уносили в чужую, не знакомую ей семью мужа. Там ей отводилась самая низкая ступенька на лестнице семейной иерархии. Она обязана была беспрекословно повиноваться каждому слову свекрови и старших золовок, не говоря уже о мужчинах. Лишь в том случае, если она рожала сына-наследника, к ней начинали относиться как к равной, а не как к рабочей скотине, безропотной даже тогда, когда ее били (в крестьянских семьях), или как к простой служанке, которой можно дать и пощечину — в семьях богатеев.

Если же удача родить мальчика отворачивалась от нее, то жизнь становилась, как правило, невыносимой. И зачастую оставался лишь один выход — наложить на себя руки. Случалось, правда, что муж обзаводился так называемыми «маленькими женами» — наложницами. Конфуцианская мораль терпимо относилась к этому. Были бы деньги на одну «маленькую жену», на две, три… Наложница не жена, а купленная за деньги и абсолютно бесправная женщина. И если она рожала мальчика, то его сразу отбирали у нее и передавали законной жене, которая становилась его официальной матерью.

Институт моногамного брака оберегался в Китае потому, что рассматривался как одна из форм выполнения долга сыновней почтительности перед отцом, дедом, перед предками.

Но брак браком, долг долгом, а любовь любовью. Се ля ви! И в Поднебесной это хорошо понимали, причем с незапамятных времен.

Как повествуют исторические хроники, правитель самой древней династии Инь (ХI век до н. э.) Чжоу Синь настолько увлекся красавицей Да-цзи, настолько потакал ее капризам и прихотям, что проморгал угрозу извне. Его армия была разгромлена. Сам он покончил с собой. А фаворитке Да-цзи отрубили голову и привязали к древку белого знамени в знак того, что именно она погубила Чжоу Синя и всю династию Инь.

У могущественного императора династии Хань У-ди (правил с 141 по 87 г. до н. э.), в гареме насчитывалось более трехсот красоток, с которыми он должен был встречаться в строгой очередности. На этом настояла его властолюбивая сестра. Однако У-ди удавалось перехитрить бдительную сестру и проводить многие ночи «вне графика» с любимой красавицей Ли.

Женские чары и мужская похоть порой приводили к тому, что на троне Дракона — владыки Поднебесной оказывалась наложница. Подобное, в частности, случилось в эпоху династии Тан (618907 гг.), когда в течение 21 года Поднебесной управляла У Цзэтянь. Она была наложницей в гареме императора Ли Шиминя, а после его смерти оказалась в гареме его сына, императора Ли Чжи, настолько сильны были ее чары. Став в 684 г. императрицей Поднебесной, У Цзэтянь решительно выступила против конфуцианства, догмы которого принижали социальный статус женщины. При ней привилегированное положение в государстве занял буддизм. Наконец, она предприняла попытку вместо династии Тан обосновать собственную династию Чжоу. Новая династия просуществовала всего несколько лет. В 701 году она была свергнута. К слову, энергичная и жестокая У Цзэтянь стала образцом для подражания у Цзян Цин в период ее активной деятельности в годы «культурной революции».

Еще одна наложница по имени Лань-эр, Орхидея, правила Китаем в течение 40 с лишним лет, с 1860 по 1908 год, как вдовствующая императрица Цы Си династии Цин. Полный список ее любовников никто даже не пытался составить — их было слишком много.

Как и все поэты мира, китайские поэты воспевали любовь еще в древние времена. И не просто воспевали. Знаменитый поэт Сыма Сянжу (ок. 179117 гг. до н. э.) своей игрой на цитре так очаровал молодую вдову Чжо Вэньцзюнь, что та не устояла и ночью сбежала с поэтом из отцовского дома.

Но была любовь и любовь. Герой классического романа «Сон в красном тереме», не чая души в своей любимой девушке и всем сердцем стремясь к ней, никак не связывает это возвышенное чувство с таким понятием, как верность. Руководствуясь общепринятыми принципами, он с легкостью вступает в связь то с одной, то с другой, то с третьей.

Примечательно, что точно так же смотрит на это и читатель в Поднебесной. Секс как удовлетворение естественной физиологической потребности и супружеские отношения как категория долга с древнейших времен воспринимались китайцами как веши достаточно близкие, но в то же время принципиально разные. И это также одна из граней конфуцианства.