Семья

Семья

Из «Записок» Августа Коцебу:

Он [Павел I] охотно отдавался мягким человеческим чувствам. Его часто изображали тираном своего семейства, потому что, как обыкновенно бывает с людьми вспыльчивыми, он в порыве гнева не останавливался ни перед какими выражениями и не обращал внимания на присутствие посторонних, что давало повод к ложным суждениям о его семейных отношениях. Долгая и глубокая скорбь благородной императрицы после его смерти доказала, что подобные припадки вспыльчивости нисколько не уменьшили в ней заслуженной им любви. […]

Мелкие черты из его частной, самой интимной жизни, черты, важные для наблюдателя, изучающего людей, — доказывают, что его жена и дети постоянно сохраняли прежние права на его сердце. Виолье, честный человек и доверенный чиновник при императоре, был однажды вечером в ее комнатах, когда Павел вошел и еще в дверях сказал:

— Я что-то несу тебе, мой ангел, что должно доставить тебе большое удовольствие.

— Что бы то ни было, — отвечала императрица, — я в том заранее уверена.

Виолье удалился, но дверь осталась непритворенною, и он увидел, как Павел принес своей супруге чулки, которые были вязаны в заведении для девиц, состоявшем под покровительством императрицы. Потом государь поочередно взял на руки меньших своих детей и стал с ними играть. Это не ускользнет от наблюдателя. Император, оказывающий своей супруге столь нежное внимание, что среди вихря дел и развлечений не пренебрегает принести ей пару чулок, потому что тем надеется доставить ей удовольствие, такой император наверно не семейный тиран!

Из «Юношеских воспоминаний» Евгения Вюртембергского:

…я… приехал в императорский дворец, с тем чтобы увидеть тетушку [императрицу Марию Федоровну]… […] Я поцеловал ее платье… она крепко обняла меня. […]

Вслед за тем я приветствовал моих милых кузин. Из них Мария [Мария Павловна, великая княжна] была уже 15-ти лет и, стало быть, для меня особа внушающая, но тем не менее такая кроткая и добрая, что я сейчас же почувствовал к ней сердечное влечение. Она обладала сочувственным, нежным сердцем. Непреложным доказательством того служило ее всегдашнее опасливое пребывание настороже, чтобы заблаговременно предупреждать всякий возможный с моей стороны промах и тем предохранять меня от затруднительного положения. Ее сестра Екатерина, одних лет со мною [13-ти], нравилась мне менее. Мрачная и скрытная, но преждевременно развитая и сознававшая это, она отталкивала меня своею чопорностью. Обе великие княжны были прекрасны. Первая имела черты матери; вторая, когда говорила, была похожа на отца, но, к удивлению, наперекор этому сходству — все-таки очаровательна. […]

В течение этих первых дней моей петербургской жизни я был представлен великим княгиням Елизавете и Анне, супругам Александра и Константина. Первая, бывшая принцесса Баденская, была прекрасна и любезна и в то же время отличалась самым кротким характером. Последняя была, пожалуй, еще больше поразительной красоты, но все же не могла заслонить собою прелестей Елизаветы. […]

Вечерние собрания императора, присутствовать на которых я также получил приказание, состояли большею частью из всех членов царской фамилии, находившихся налицо в Петербурге, за исключением великой княжны Анны и ее двух братьев, Николая и Михаила, которые, за малолетством, оставались в детских комнатах. […]

Всякий раз до начала собрания вся императорская фамилия заходила в покои к моей тетушке… …Ровно в половине седьмого с шумом распахивались обе половинки двери и появлялся император… потом, с легким наклонением головы, проходя мимо собравшихся, отдавал низкий поклон императрице, ласково кивал великой княгине Анне и затем почти всегда с особым благоволением быстро подходил ко мне, много меня расспрашивал, часто смеялся над моими ответами, иногда хлопал в ладоши и, вдруг повернувшись к императрице, подавал ей руку и открывал шествие в гостиную. […]

Будучи… верным воспроизведением привычек Фридриха II, эти собрания сами по себе не представляли ничего замечательного и состояли лишь в том, что беспрерывно разносились разные закуски, причем император выпивал несколько рюмок вина и бывал словоохотлив. И так как все у него делалось по часам, то вдруг он поднимался с места, и в то же время все, как бы вследствие электрического тока, вскакивали на ноги. Тогда он удалялся на одну минуту и, возвратясь, подавал императрице руку, чтобы идти к столу, накрытому в соседнем зале.

Ужин начинался в половине девятого и оканчивался ровно в девять. […] За каждым стулом стоял паж, за стулом императора — два камер-пажа в малиновых кафтанах (украшенные малым крестом Мальтийского ордена; они ожидали выпуска в армию капитанскими чинами). На одном конце стола стоял, облокотившись на свою трость, пажеский гофмейстер[48], чином полковник, на противоположном — обер-гоффурьер Крылов, тоже в чине полковника, и оба мальтийские рыцари.

Разговаривали за ужином мало: блюда в таком обилии следовали одно за другим, что не то чтоб разговаривать, а едва доставало времени отведать кушанья. Легкое прикосновение императора к стоявшему против него блюду с разным мороженым служило обыкновенно предварением близкого вставания из-за стола, что и происходило неизбежно по первому удару заповедных девяти часов.

Из «Путешествия в Петербург» Жана Франсуа Жоржеля:

Павел I держит свою семью в полном порабощении: императрица не может без разрешения императора пригласить к себе ни двух своих женатых сыновей, ни двух невесток: великий князь Александр не может даже пойти к своей матери, не предупредив отца. […]

Великий князь Константин представляет разительную противоположность своему старшему брату: он совершенно лишен… обаяния и обходительности своего брата; он известен отвращением к наукам, причудами, вспыльчивостью, резкостью, буйным нравом, грубостью. Он женат на очаровательной, умной, молодой и красивой женщине[49], которая чувствует себя очень несчастной. Его ненавидят даже солдаты.