Особенности восприятия друг друга

Особенности восприятия друг друга

Таких расхождений в восприятии действительности источники содержат, кажется, немало. Отметим еще одно. За время пребывания в Регенсбурге посланцев Ивана IV приглашали на аудиенции во дворец в общей сложности 6 раз. Оба наших главных текста – А и Б (но особенно последовательно А) – едва ли не всякий раз повторяли монотонно, но неустанно, что посланцы выходили из своей (на самом деле императорской) кареты прямо у лестницы перед главным входом[617], а на обратном пути там же и садились в карету[618]. Эта констатация была важна и для автора, и для его начальников, поскольку в московском посольском деле придавалось немалое иерархическое значение тому, где именно посол, направлявшийся на официальный прием, спускался с коня или выходил из экипажа. Люди низшего ранга должны были проходить все расстояние от ворот во двор до крыльца резиденции пешком. Чем выше был, однако, государь, пославший посла, чем ближе к крыльцу тот должен был подъехать, при этом особой лихостью считалось спуститься с седла прямо на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей ко входу в дворцовые помещения.

В немецких материалах пока не удается обнаружить указаний на сходные правила в дипломатическом обиходе Священной Римской империи. Поэтому не исключено, что императорская сторона могла вообще не подозревать о наличии такого поля для церемониального соревнования, на котором, по мнению московских послов, им удалось одержать одну за другой шесть блестящих побед[619]. Настойчивое внимание представителей Ивана Грозного к тому месту, на котором им предложили высадиться из кареты, и упорство, с которым они отстаивали тем самым честь своего государя (сумев-таки ее отстоять без всяких компромиссов), могли остаться для габсбургских придворных совершенно непонятными в семантическом плане. Или они были осведомлены о системе ценностей у своего перспективного союзника и готовы были подыгрывать его представителям? Тем более что, например, Сигизмунд фон Герберштейн в свое время все же разобрался в тонкостях московского церемониала и описал их[620].

Тем не менее его наблюдения, похоже, остались неизвестны последующим поколениям габсбургских дипломатов. Иначе послы Максимилиана II, наверное, вели бы себя иначе всего несколькими месяцами ранее, в январе 1576 г., в Можайске, где Иван IV их принимал. Как перед первой, особенно торжественной, аудиенцией 24 января, так и перед двумя последующими имперцам приходилось выходить из саней у государева двора перед церковью Успения, «на площади против государевых ворот»[621]. Иными словами, их не пустили даже заехать во двор резиденции, а не то что приблизиться к ее крыльцу. Но вместо того чтобы бороться за права и честь своего государя, имперские послы, похоже, даже не заметили возникшей проблемы и не упомянули ее ни словом в записках о поездке к московскому царю[622].

Определенные различия в восприятии действительности можно, похоже, выявить при сравнении немецкого и русских описаний первого же приема московитов при императорском дворе, состоявшегося 16 июля. (Именно к этому дню относится знаменитая гравюра на плакате, отпечатанном в Праге.) В печатном «Новом известии», подготовленном, возможно, при императорской канцелярии[623], подчеркивается, что Максимилиан II принял московитов без особой торжественности: аудиенция считалась не публичной, а частной, круг участников был узок, император облачился в будничное платье[624] (рис. 2). На приветствие московитов он реагировал точно, но сдержанно[625], в то время как они ему, напротив, выказывали большие почести. Все сообщение построено настолько асимметрично, что читавшие его легко могли ощутить превосходство Максимилиана над московским царем в лице его представителей.

Рис. 2. ?. Нёфшатель. Портрет императора Максимилиана II. 1566 г.

Само собой разумеется, что такая идея начисто отсутствует в московских отчетах. Зато авторы (или один и тот же автор) обоих статейных списков в одинаковом – скорее меланхоличном, нежели возмущенном – тоне не уставали перечислять церемониальные ошибки, допущенные имперской стороной как на этом приеме, так и на всех последующих. Так, никто почему-то не встречал послов у крыльца. Когда же они поднялись по лестнице, наверху их тоже никто не приветствовал. Никого не было и в первой комнате, куда они прошли. Только во второй их встретил высокопоставленный придворный, но не проронил при этом ни единого слова[626]. Правда, он хотя бы сопроводил прибывших до маленькой комнаты, в которой император восседал на кресле и под балдахином, но опять-таки никто не удосужился представить послов государю[627]. Все это послы отмечали, надо полагать, с некоторым недоумением, но протест не высказывали. И лишь когда император, произнеся положенные формулы приветствия, повелел послам сесть (скамеечки, приготовленные послам, стояли, к счастью, правильно: на том же ковре, на котором стояло и кресло Максимилиана), терпению их пришел конец.

Они спросили Даниэля Принца, вместе с которым приехали из Московии и который теперь выступал в роли не только их «куратора», но и императорского переводчика, почему же государь не позвал послов к руке? Принц ответил, что это случилось лишь потому, что император о поцелуе запамятовал, и тут же уладил досадное недоразумение[628]. Такая неловкость осталась совершенно незамеченной в «Новом известии». Из беглого упоминания о рукоцеловании в немецком рассказе читатель должен вынести впечатление, что данный эпизод, как и весь прием, прошел без сучка без задоринки[629].

И еще один повод для недовольства московских послов «Новое известие» вовсе не замечает: император не пригласил их отобедать в своем обществе[630]. Вместо этого не без гордости повествуется о пышном банкете, устроенном русским послам в тот же день на их подворье от имени Максимилиана II его советниками[631]. Пир, похоже, действительно произвел на Сугорского, Арцыбашева и их спутников сильное впечатление[632], но в ходе его они наверняка не раз вспоминали, как совсем недавно в Можайске их государь самолично угощал императорских послов после приветственной аудиенции[633].

Похоже, что позднее московиты даже попробовали донести до императорских советников, как именно полагается встречать важных гостей (хотя послы Максимилиана уже имели достаточно возможностей познакомиться с должным порядком в Можайске)[634]. При визитах высоких чинов габсбургского двора члены посольства немедленно занимали правильные места: сначала юрьевские дворяне встречали гостей у входа, потом Арцыбашев – перед главной залой, а Сугорский дожидался их уже в ней[635]… Правда, педагогический эффект в итоге оказался равен нулю. При императорском дворе, на взгляд русских, надо полагать, все происходило бестолково и неправильно. При аудиенции 27 августа послов вообще никто нигде не встречал, и московиты проследовали без каких бы то ни было церемониальных остановок прямиком в комнату, где их ждал император[636].

Как известно, московские послы всегда самым тщательным образом следили за тем, чтобы их контрагенты были предельно точны при воспроизведении титула государя Московии. В 1514 г. Максимилиан I назвал Василия III таким титулом, который в Москве переводили как «царь и великий князь всея Руси». С тех пор спорадические попытки имперских дипломатов понизить уровень обращения к московским правителям натыкались на непреодолимое сопротивление их партнеров. Как известно, в 1576 г. также произошло столкновение по данному поводу. Сначала императорская канцелярия попыталась вообще обойтись без слова «царь», но после протеста московитов[637] предложила компромиссную формулу: «великий князь Московский и всея Руси, царь Казанский и Астраханский»[638]. Когда Э. Фёлькль утверждает, будто русские в конечном счете согласились с таким решением проблемы, это показывает, что либо он не дочитал соответствующий документ до конца, либо не вполне понял действительно непростой язык, на котором тот написан, либо же и то и другое вместе[639]. Ни на какие уступки московские послы не пошли. Так, они совершенно хладнокровно отказались принимать одну за другой две редакции дружеского послания эрцгерцога Карла Ивану IV: первую без царского титула, а вторую с «компромиссной формулой». Московитов нисколько не обеспокоило, что гонцам эрцгерцога пришлось дважды попусту преодолевать дорогу от Вены до Регенсбурга и обратно[640].

И все же в Регенсбурге вполне обычная история с царским титулом закончилась неожиданно. После долгих препирательств и протестов, высказанных послами самому императору в лицо[641], спорный вопрос был, наконец, улажен к полному удовольствию московитов[642]. Но когда посланцы уже стояли на дворе, готовые отправиться в обратный путь, они, наконец, получили из императорской канцелярии надолго задержавшуюся там грамоту с Responsio императора на предложения Ивана IV. Можно себе представить, сколь велико было удивление московитов, когда они осознали, что в этом документе их государя хотя и назвали царем, при этом забыли, что тот еще и великий князь. За такой ошибкой не крылось никакой политики – лишь канцелярский недосмотр.

Когда послы показали неудачную грамоту Даниэлю Принцу, тот в сердцах предположил, что канцеляристы могли такое написать только спьяну[643]. (В Тексте А его высказывание передано жестче: сотрудников канцелярии он якобы обозвал «бл*диными детьми»[644].) Послание в великой спешке отправили в канцелярию на переделку, но вскоре один из ее сотрудников вернулся с ним же, говоря, что нет никакой возможности срочно изготовить новую грамоту, потому что императорская печать в настоящий момент недоступна. Поэтому пропущенные слова просто вписали между строк, что московиты, естественно, восприняли как обиду своему государю[645].

Однако русским, похоже, действительно необходимо было срочно отправляться в путь. Только этим можно объяснить, что такое «компромиссное решение» они, как ни странно, всё же приняли, правда, произнеся специальную формулу, которая должна была, видимо, снять с них всякую ответственность: «Каков нам ответ дадут, и мы таков ответ и возьмем»[646]. Эта формула была предусмотрена еще в «памяти» – инструкции послам, – правда, на тот случай, если имперская сторона наотрез откажется признавать царский титул Ивана IV (о возможных проблемах с титулом великого князя никто, естественно, не предполагал)[647]. Если бы советники Максимилиана знали, что московским посланникам всё же дозволена на худой конец и такая опция, они несомненно проявили бы меньше уступчивости в переговорах с упрямыми русскими.

К сожалению, предварительные поиски в РГАДА не позволили пока обнаружить письмо императора Максимилиана II Ивану IV с ошибочным титулом и вписанными между строк словами «великому князю»…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.