Экономические «загадки» Бухарина»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Экономические «загадки» Бухарина»

Переход к делу показал, что оппозиция окончательно запуталась в теме дискуссии. В своем выступлении Рыков сказал: «генеральная линия у нас одна, и если у нас имеются некоторые «незначительные» разногласия, то это потому, что существуют «оттенки» в понимании генеральной линии». Сталин начисто опрокинул это утверждение. Он задал оппозиционерам множество вопросов.

Если линия одна, говорил он, то почему Бухарин бегает к троцкистам во главе с Каменевым в надежде сколотить реакционный блок и говорит там о «гибельности» линии ЦК? Если линия одна, то откуда взялась декларация Бухарина, направленная целиком против ЦК? Наконец, если линия одна, то почему одна часть членов Политбюро делает подкоп под другую часть Политбюро? Откуда взялась декларация за подписью Бухарина, Рыкова, Томского, где они обвиняют партию в политике военно-феодальной эксплуатации крестьянства, насаждении бюрократизма и разложении Коминтерна? Как же при таких условиях может быть одна линия? Тут одно из двух: или линии разные, или оппозиция также проводит политику военно-федеральной эксплуатации крестьянства, насаждает бюрократию и разлагает Коминтерн. В этом случае, что называется, оппозиция сама себя высекла.

Нет ничего общего у оппозиции с партией в вопросах реформирования сельского хозяйства и в отношении к кулаку. Партия выступает за организацию колхозов, а Бухарин и его единомышленники — за единоличные хозяйства. Партия за ликвидацию кулака как класса, способного возродить капитализм, а Бухарин твердит: не трогать кулака, он хороший хозяин и сам врастет в социализм. Это диаметрально противоположные позиции.

Коллективизация сельскохозяйственного производства — ключ к применению техники, передовой технологии, науки, повышению культуры земледелия и снижению себестоимости сельхозпродукции. Этого нельзя достичь в индивидуальном хозяйстве.

Если принять предложение Бухарина и отказаться от коллективизации, сохранив кулака-единоличника, то последуют вполне предсказуемые события. Кулак — это сельский капиталист. Он будет использовать наемный труд и так же, как помещик и капиталист в городе, будет беспощадно эксплуатировать труд наемных работников, получая прибавочную стоимость. Рост такого эксплуататорского класса должен был создать в лице кулаков «серых баронов» — новых мелких помещиков. Кулак, таким образом, может быть опорой царя, а для социализма это враг. Он уже берет за горло Советскую власть.

Не случайно в то время очень остро встал вопрос о хлебозаготовках. Если в 1927 году было заготовлено 428 миллионов пудов хлеба, то в 1928-м, урожайном году, едва дотянули до трехсот. Дефицит составил 128 миллионов пудов. Этот кризис, если бы его не удалось преодолеть, вызвал бы серьезные проблемы для Советской власти. Прежде всего он больно ударил бы по обеспечению рабочих районов хлебом, поднялись бы цены на продукты первой необходимости, что в свою очередь привело к срыву реальной заработной платы. Начался бы спекулятивный рост цен. Хлебный кризис подорвал бы всю очень слабую экономику страны. А дальше последовал бы отток производителей льна и хлопкоробов из своих отраслей в производство зерна. Что привело бы к сокращению или полной остановке текстильной промышленности. Отсутствие хлебных резервов в руках государства, необходимых в случае неурожая или военного нападения, ставило под угрозу само существование государства.

Вопрос о хлебозаготовках обсуждался на всех уровнях в партии и правительстве.

Все были озабочены положением дел в стране. Большинство высказывалось за то, чтобы заставить единоличников отдать хлеб. Только три члена Политбюро ЦК ВКП(б) выступили против: Бухарин, Рыков, Томский. Они прямо заявили: не трогайте кулака. Он хороший. А у «хорошего» кулака свой, чисто коммерческий интерес: зачем сдавать товарное зерно по твердым государственным ценам, когда можно дождаться свободы цен и продавать это же зерно в двадцать раз дороже? С той же точки зрения смотрели на кулака и оппозиционеры. Еще 14 апреля 1925 года Бухарин обратился к кулакам с призывом: «Обогащайтесь. Развивайте свое хозяйство, не бойтесь, что вас будут притеснять».

Еще в те годы Сталин пытался объяснить Бухарину и его сторонникам свою точку зрения и то, что между лозунгом «Обогащайтесь!» и лозунгом партии «Сделать всех колхозников зажиточными» лежит целая пропасть. Во-первых, обогащаться могли только отдельные лица, тогда как лозунг «к зажиточной жизни» касается всех тружеников деревни. Во-вторых, обогащаются отдельные лица или группы для того, чтобы подчинить себе остальных людей и эксплуатировать их, тогда как лозунг партии при наличии обобществленных средств производства исключает всякую возможность эксплуатации одних другими.

Однако Бухарин и большая группа членов партии остались при своем мнении. Они выдвинули идею «нормализации» рынка и «маневрирования» заготовительными ценами на хлеб по районам. Другими словами, предложили идти по пути повышения закупочных цен. На практике бы это обернулось хаосом на рынке сельскохозяйственной продукции и возвратом к спекуляции, инфляции и голоду. А еще это означало, что оппортунистов не удовлетворяют советские условия рынка, они хотят спустить на тормозах регулирующую роль государства на рынке и предлагают пойти на уступки мелкой буржуазной стихии.

Многие тогда считали, что в том нет большой беды. Что о такой мелочи можно было бы и не спорить. Но для Сталина это была не мелочь или такая «мелочь», которая могла стать решающей в ответственный момент. Пока бухаринская теория лежала в ящике стола, можно было бы не обращать на нее внимания: мало ли какие глупости можно написать. Так, собственно, к ней и относился Сталин. Но теперь он не мог молчать. Мелкобуржуазная стихия подняла вверх теорию Бухарина как знамя и стала расправлять плечи. Под это знамя становились мелкие собственники и финансовые дельцы. Они были готовы яростно защищать свои позиции и не собирались сдаваться без боя. По теории Бухарина, мелкий собственник должен врастать в социализм, а он взялся за оружие и показал свое истинное классовое лицо. За короткий промежуток времени в сельской местности было зарегистрировано свыше трехсот террористических актов, жертвами которых стали местные партийные работники и активисты колхозного движения. Такова была «суровая практика» бухаринской теории.

Но этим дело не ограничивалось. В бухаринской теории была заложена трагическая перспектива для нашей страны. Если предположить, что партия дрогнула бы под натиском кулаков и, последовав советам Бухарина, начала заниматься «нормализацией» рынка и «маневрированием» цен, то вряд ли советский народ праздновал бы День Победы, а, возможно, до сих пор жил бы под флагами со свастикой. Очевидно, многим сегодня это покажется преувеличением. Но Сталин видел не только начальный, но и конечный результат той политики. Стоит, скажем, повысить государству цены на закупку хлеба в сельском хозяйстве, как тут же появятся финансовые дельцы, которые пообещают еще более высокие цены. За этим повышением цен последует новое и так далее. Начнутся ценовые игры, в которых государство не сможет переиграть профессиональных спекулянтов и махинаторов. И, самое главное, будет упущено время. Стоит только поднять заготовительные цены на хлеб, как тут же возникнет необходимость поднять цены и на сырье, производимое сельским хозяйством. Это во-первых. Во-вторых, повышение заготовительных цен повлечет за собой увеличение продажной (розничной) цены на хлеб. И так далее, и тому подобное.

«Но и это еще не все, — продолжал анализировать бухаринскую идею «маневрирования» ценами

Сталин, — мы должны ускоренными темпами повысить заработную плату, но это не может не привести к тому, чтобы повысить цены и на промтовары, ибо в противном случае может получиться перекачка средств из города в деревню вопреки интересам индустриализации.

Иначе говоря, мы должны держать курс на вздорожание промтоваров и сельскохозяйственных продуктов. Нетрудно понять, что такое «маневрирование» ценами не может не привести к полной ликвидации советской политики цен, к ликвидации регулирующей роли государства на рынке и к полному развязыванию мелкобуржуазной стихии.

Кому это выгодно?

Только зажиточным слоям города и деревни, ибо дорогие промтовары и сельскохозяйственные продукты станут недоступными как для рабочего класса, так и для бедноты и малоимущих слоев деревни.

Это тоже будет смычка, но смычка своеобразная — смычка богатых слоев деревни и города. Рабочие и малоимущие слои деревни будут иметь полное право спросить нас: какая мы власть — рабоче-крестьянская или кулацко-нэпмановская?

Ясно, что партия не может стать на этот гибельный путь…

«Что еще не нравится Бухарину? — спрашивает Сталин и сам же отвечает. — Он возмущен и вопит против того, что государство стало поставщиком товаров для крестьянства, а крестьянство становится поставщиком хлеба для государства. Он считает это нарушением всех правил нэпа, чуть ли не срывом нэпа. Почему, спрашивается, на каком основании?»

Сталин говорил просто, четко, без каких-либо жестов и эмоций. Но именно в этой простоте и ясной логике и заключалась великая сила убеждения. Каждое сказанное им слово был понятно и находило отклик в душах делегатов. Он задавал вопросы участникам пленума, словно приглашая их вместе с ним подумать над тем, о чем он говорит.

— Что может быть плохого, — спрашивал Сталин, — в том, что государство, государственная промышленность является поставщиком товаров для крестьянства, без посредников, а крестьянство — поставщиком хлеба для промышленности, для государства также без посредников?

И действительно, думали участники съезда, кто такой так называемый посредник? Он стоит между производителем и потребителем, не пашет, не сеет, покупает у производителя по дешевке продукцию и продает втридорога государству. Посредник — это тот же спекулянт, которого мало интересуют проблемы производителя и потребителя. Его интересует только «навар», только личный интерес.

Наконец, что может быть плохого в том, что крестьянство уже превратилось в поставщика хлопка, свеклы, льна для нужд государственной промышленности, а государственная промышленность — в поставщика городских товаров, семян и орудий производства для этих отраслей сельского хозяйства по заранее определенным ценам и качеству товара? И если это можно было сделать по поставкам льна, хлопка и свеклы, то почему нельзя сделать по поставкам хлеба? Почему торговля мелкими партиями, торговля мелочами может называться товарообменом, а торговля крупными партиями по заранее составленным договорам товарообменом считаться не может?

Разве трудно понять, что эти новые массовые формы товарооборота по договорным обязательствам между городом и деревней являются крупным шагом вперед, проявлением более прогрессивного, планового, социалистического руководства народным хозяйством?

То, что говорил Сталин, однозначно было понятно участникам пленума, то, что хотел Бухарин и его единомышленники, каждый понимал по-своему. Одни считали Бухарина заблудшей овцой, другие — сознательным деструктивным элементом, извращающим линию партии; для третьих он был «темной лошадкой», пробравшейся на самый верх и вредившей делу социализма. Что касается Сталина, то для него позиция Бухарина и бухаринцев была ясна, как божий день: Бухарин и его сторонники не верили в возможность индустриализации страны и тем самым вольно или невольно подрывали ее обороноспособность. Они настоятельно добивались сокращения ассигнований на развитие тяжелой индустрии и уменьшения затрат на покупку оборудования за границей. Это был все тот же по сути, хотя слегка обновленный по форме план американского банкира Дауэса, сторонника поглощения России международным капиталом, который проповедовали и троцкисты. По мнению Бухарина, коллективизация не является объективной необходимостью, а задумана Сталиным для выколачивания денег для нужд сверхиндустриализации. Крестьян обложили данью, как когда-то феодалы или завоеватели обкладывали данью порабощенные ими народы.

Свою позицию Бухарин считал непробиваемой. Он ждал поворота мнений участников пленума в свою пользу и даже попытался перебить выступление Сталина.

— Россия, — сказал Сталин, — аграрная страна.

И тут же последовала реплика Бухарина:

— Это всем известно…

Сталин невозмутимо и спокойно продолжал:

— Вот видите, — сказал он, — это знает даже Бухарин. — В зале раздался смех. — А мы, чтобы выжить в условиях капиталистического окружения, взяли курс на индустриализацию. Что делать? Хотим мы этого или не хотим, но часть денег нужно переместить из сельского хозяйства на развитие промышленности. Иначе все наши планы по перестройке народного хозяйства останутся просто добрыми пожеланиями. Чтобы выполнить эту задачу, Владимир Ильич Ленин предложил ввести систему ножниц. Речь идет о том, что кроме обычных налогов, прямых и косвенных, которые платит крестьянство государству, оно дает еще некий сверхналог в виде переплат на промтовары и в виде недополучек по линии цен на сельхозпродукты.

Так вот, этот сверхналог, получаемый в результате «ножниц», составляет «нечто вроде дани». Не дань, а «нечто вроде дани». Это есть плата за нашу отсталость. Этот сверхналог нужен для того, чтобы двинуть вперед развитие индустрии и покончить с нашей отсталостью. Если у товарища Бухарина есть более легкий, более лучший способ перемещения капитала из сельского хозяйства в промышленность, то мы готовы его принять.

— Перекачка средств нужна, — выкрикнул Бухарин с места, — но «дань» — неудачное слово.

В зале раздается смех.

— Стало бьггь, по существу вопроса, — говорит Сталин, — у нас разногласий нет, «перекачка» средств из сельского хозяйства в промышленность нужна. Из-за чего тогда разгорелся сыр-бор? Из-за чего шум? Бухарина не удовлетворяет слово «дань». Его ввел в оборот Владимир Ильич Ленин, чтобы подчеркнуть временный характер «дани» и ликвидировать при первой возможности. Возможно, Ленин не устраивал Бухарина как марксист, но тут мы ему ничем помочь не можем.

Но дело, конечно, было не в слове «дань». Все было гораздо серьезнее. Сталин понимал, что, придравшись к слову «дань» и обвинив партию в военно-феодальной эксплуатации крестьянства, Бухарин и его единомышленники пытались скрыть свои истинные цели: спасти мелкого собственника, сорвать индустриализацию, «раскрепостить» рынок, отпустив цены, и дать свободу частной торговле. Если бы предложения бухаринцев одержали верх, то это неизбежно привело бы к гибели всех социальных завоеваний революции и в скором времени — к полной реставрации капитализма. Вот почему Бухарина и его единомышленников Сталин считал контрреволюционерами, со всеми вытекающими для них последствиями. Он предложил осудить взгляды группы Бухарина и его закулисные переговоры с Каменевым с целью создания фракции внутри партии, а также снять Бухарина и Томского с занимаемых постов.

— Поступали предложения, — сказал Сталин, — о немедленном исключении Бухарина и Томского из Политбюро ЦК. Я с этим не согласен. По-моему, можно обойтись в настоящее время без такой крайней меры.

Однако судьба Бухарина была предрешена. Миф о нем, как о любимце партии и серьезном марксистском теоретике перестал существовать.

В ноябре того же года пленум ЦК ВКП(б) признал пропаганду взглядов правых оппортунистов несовместимой с пребыванием в партии и вывел Бухарина из состава Политбюро ЦК ВКП(б), а Рыкову и Томскому сделал последнее предупреждение.