Заговор

Заговор

Когда Бухарин говорил, что хотел бы «куда-нибудь сбежать», то он не лукавил. Николай Иванович был тесно связан с троцкистской группой и чувствовал, что Сталин обо всем хорошо осведомлен. Правда, в силу характера, постоянства в контактах с оппозицией у Бухарина не было. Он то примыкал к компании Троцкого, то отходил от нее. Однако в общем и целом он был на стороне троцкистов, и июля 1928 года он в присутствии Каменева обсуждал с Сокольниковым методы борьбы со Сталиным. Каменев сделал краткую стенограмму этой беседы и послал Троцкому, а вскоре она попала и к Сталину. Судя по всему, Бухарин был напуган предстоящим пленумом ЦК и ЦК ВКП(б), предполагавшим обсудить вопрос «О правом уклоне в ВКП(б)», инициатором и вдохновителем которого были три члена Политбюро — председатель Коминтерна Бухарин, Председатель Совета Народных Комиссаров СССР Рыков и председатель Всесоюзного Совета Профессиональных Союзов Томский. Чувствовалось, что правооппортунисты не были уверены в победе своей фракции и хотели заручиться поддержкой сторонников Троцкого.

Стенограмма начиналась с общего вывода.

«Сокольников: Бухарин окончательно порвал со Сталиным и находится в трагическом положении.

Бухарин: Сталин — это Чингисхан и беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти.

Сталин знает одно средство — месть, и в то же время всаживает нож в спину. Поверьте, что скоро Сталин нас будет резать.

Что касается политической линии Сталина, то она губительна для революции и ведет к гражданской войне. С ним мы можем пропасть.

Сокольников: Томский как-то, сидя за столом со Сталиным, сказал ему: «Наши рабочие в тебя стрелять начнут».

Бухарин: При Сталине и тупице Молотове, который учит меня марксизму и которого мы называем «Каменной задницей», ничего сделать нельзя.

Каменев: Каковы ваши силы?

Бухарин: Наши потенциальные силы огромны. Рыков, Томский, Угланов абсолютно наши сторонники. Я пытаюсь оторвать от Сталина других членов Политбюро, но пока получается плохо. Орджоникидзе не рыцарь. Ходил ко мне и ругательски ругал Сталина, а в решающий момент предал. Ворошилов с Калининым тоже изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями. Оргбюро ЦК ВКП(б) наше. Руководители ОГПУ Ягода и Трисиллер тоже. Андреев тоже за нас.

Свою главную политическую задачу я вижу в том, чтобы последовательно разъяснить членам ЦК губительную роль Сталина и подвести середняка-цекиста к его снятию.

Каменев: Но пока он смещает вас.

Бухарин: Что мы можем сделать? Снятие Сталина сейчас не пройдет в ЦК. Однако подготовка к этому идет. Планирую опубликовать в «Правде» статьи с критикой Сталина, а также доклад Рыкова, в котором поставим все точки над «i».

Неожиданно Бухарин впал в истерику и к удивлению Каменева закричал:

— Если страна гибнет, мы гибнем. Если страна выкручивается — Сталин вовремя поворачивает, и мы тоже гибнем. Что же делать?

Не получив ответа от Каменева и внешне успокоившись, Бухарин обратился к Каменеву с просьбой:

— Я просил бы, чтобы вы с Зиновьевым одобрениями Сталина не помогали ему душить нас. Прошу вас сказать своим, чтобы они не нападали на нас».

О тайных операциях оппозиции Сталина информировали те же, кого Бухарин пытался завербовать в свой лагерь и которые не поддавались на его уговоры. Другие дали согласие поддерживать Бухарина, но тут же, на всякий пожарный случай, доложили Сталину о готовящемся против него заговоре. Таким образом, Сталину точно было известно соотношение сил, выступающих против него. Однако он не знал, какую позицию занимает его жена в этой сложной политической игре. Последние факты, связанные с похоронами Иоффе, свидетельствовали о том, что оппозиция использует ее в своих интересах. Очевидно, это была попытка, кроме лобовой атаки, напасть на него и с тыла, разрушив дом и семью. Сталин почувствовал опасность и попытался сблизиться с женой, увести ее из-под оппортунистического влияния. Однако здесь он безнадежно опоздал. Надежда уже была очарована Бухариным и слушала только его. А Николай Иванович советовал ей не затягивать свой отъезд в Харьков и обещал устроить ее там на приличную и хорошо оплачиваемую работу. Поэтому, когда Иосиф Виссарионович попытался предупредить ее об опасности со стороны Бухарина, она только улыбалась.

— Ты всех в чем-то подозреваешь, — говорила Надежда. — В Кремле ты боишься, что у тебя хотят отнять власть, а дома ты боишься, что твоя жена стала оппортунисткой и ее хотят от тебя увести.

— Если не стала оппортунисткой, так можешь стать, — предупредил Иосиф Виссарионович. — Если не увели, то могут увести.

— Тогда ты и меня зарежешь, — парировала Надежда Сергеевна.

— А это откуда у тебя?

— Все говорят, — сказала Надежда. — Ты что, не слышал этого раньше?

Сталин вспомнил о недавней стенограмме, где Бухарин говорил Сокольникову, что он, Сталин, «скоро будет нас резать», и понял, до какого уровня уже удалось оппозиции обработать его жену.

* * *

Сказанная Надеждой фраза не была случайной. Бухарин подбросил ее специально, чтобы узнать, что известно Сталину о его недавнем разговоре с Каменевым. Сталин разгадал маневр и сказал, что впервые слышит эту глупость.

— А ты сама способна думать? — спросил Иосиф Виссарионович жену. — Или ты можешь только повторять, что сказали другие?

Сталину не хотелось вникать в тонкости женской психологии. Он относился к Надежде, как испокон веков на Кавказе джигиты относились к женщинам. Вероятно, можно сказать, что он любил ее по-своему. Но кавказский менталитет всегда четко обозначал женский круг обязанностей, отделяя его от мужского. Там, на его родине, женщина не могла и не должна была вмешиваться в мужские дела. К тому ясе на их взаимоотношениях сказывались разница в возрасте и груз забот, которые лежали на нем, и разное отношение к жизни, и понимание окружающей обстановки, и оценка человеческих качеств, и многое, многое другое. Сталин оценивал окружающих его людей по роли, какую они играли в делах страны, а Надежда — по тому, как они относятся к ней лично. У них было разное отношение к жизни, и слишком мало того, что бы их объединяло.

Чтобы был мир и лад в семье, Надежде Сергеевне требовалось подняться на уровень мужа или ему опуститься на уровень жены. Ни тот, ни другая не могли и не хотели этого делать. Правда, существовала еще одна узкая дорога к счастью. Нужно было, чтобы Надежда Сергеевна увидела в своем муже великого человека, способного совершить то, что другим не под силу. Нужно было понять, что судьба определила ей великую роль — быть рядом с человеком, способным преобразовать мир. Но она не могла. Она считала себя образованной и интеллигентной женщиной, закончившей курсы благородных девиц, а его (как постоянно говорили в семье Бухарина) грубым и невежественным сыном сапожника. Она считала свое замужество неудавшимся. Ее раздражало, что в газетах печатаются его статьи и портреты, а преподаватели академии ссылаются на его высказывания. Однажды свое возмущение по этому вопросу она высказала Бухарину, и он нашел ответ на то, чего она не могла понять.

— У него власть, — сказал Николай Иванович, — он захватил ее и пользуется ею. Желающих идти против власти нет. Все боятся. Троцкий было пошел и сломал себе шею. Пойдем мы — нас ждет та же участь.

После такого объяснения, все, как ей казалось, объясняющего, вражда к мужу возросла еще сильнее. Поэтому на его вопрос, способна ли она думать, она тут же с раздражением ответила:

— Я способна думать, а у кого много власти, тому думать не требуется. Сила есть — ума не надо.

Во время разговоров с женой у Сталина всегда было ощущение, что он говорит с человеком, который его не слышит. А редкие попытки что-то объяснить, понять, поговорить о том, что ее волнует и что она хочет, ни к чему не приводили.

Жена Жданова называла ее «душевно больной», так как «не было причин ей томиться и страдать». Возможно, так и было, и этим пользовались его противники.