VI Переговоры Бухарина с Каменевым

VI

Переговоры Бухарина с Каменевым

В июне 1928 года, когда истек установленный XV съездом полугодовой срок после подачи оппозиционерами заявлений об отречении от своих взглядов, Зиновьев и Каменев были восстановлены в партии. Вскоре после этого произошла беседа Бухарина с Каменевым, сыгравшая едва ли не решающую роль в последующем поражении бухаринской группы.

К июлю 1928 года завершилось «прозрение» Бухарина и его друзей, вплоть до окончания XV съезда действовавших в унисон со Сталиным. Подобно тому, как в 1925 году Сталин за считанные месяцы совершил резкий поворот в отношениях к своим союзникам по триумвирату, так в 1928 году он за ещё более короткий срок осуществил аналогичный поворот по отношению к своим главным соратникам по борьбе с левой оппозицией. Ошеломлённостью этой разительной сталинской метаморфозой объясняется, по-видимому, один из самых нелогичных политических шагов Бухарина, давший на долгие годы Сталину главный аргумент для обвинения его в «двурушничестве». Осознав опасность политического авантюризма и личного вероломства Сталина, Бухарин по собственной инициативе вступил в переговоры с Каменевым, который при его активном участии всего полгода назад был выброшен из партии. Содержание этих переговоров в тот же день было записано Каменевым в форме отчёта, предназначавшегося Зиновьеву.

Фактическая сторона этого эпизода выглядела следующим образом. 9 июля Сокольников написал письмо Каменеву в Калугу, где тот отбывал последние дни ссылки. В этом письме он сообщал, что на пленуме ЦК завязываются «сражения», и просил Каменева срочно приехать в Москву, поскольку «очень нужно бы с Вами поговорить и посоветоваться» [88].

Сокольников был наиболее подходящим лицом для восстановления личных контактов между Бухариным и Каменевым, оборвавшихся в ходе внутрипартийной борьбы, поскольку он, с одной стороны, принадлежал в прошлом к «новой оппозиции», а с другой стороны, был близким товарищем Бухарина ещё с гимназических лет.

Утром 11 июля Каменев прибыл в Москву и немедленно позвонил Сокольникову, от которого узнал, что Бухарин окончательно порвал со Сталиным и находится «в трагическом положении». Кратко рассказав о характере борьбы на пленуме, Сокольников предложил Каменеву включиться в «блок для снятия Сталина» и принять участие в совместном написании положительной программы [89].

Спустя час к Каменеву пришли Бухарин и Сокольников, в ходе беседы с которыми Каменев вёл себя крайне сдержанно и в основном задавал вопросы. Бухарин же, напротив, подробно изложил свое видение политической ситуации в стране, осветил расстановку сил внутри Политбюро и ЦК и возможный ход дальнейших действий своей группы.

Более всего Каменева поразило настроение «абсолютной ненависти и абсолютного разрыва» по отношению к Сталину, которое звучало главным мотивом крайне нервного монолога Бухарина. Бухаринские характеристики Сталина и его политики по своей резкости могли сравниться только с характеристикой Троцким Сталина как «могильщика революции». Бухарин назвал Сталина Чингисханом и беспринципным интриганом, который всё подчиняет сохранению своей власти и меняет свои идеи «ради того, кого в данный момент следует убрать». Подчеркнув, что «Сталин знает одно средство — месть и в то же время всаживает нож в спину», Бухарин несколько раз в течение беседы повторил, что Сталин «нас будет резать» [90].

Для иллюстрации коварства Сталина Бухарин рассказал о следующем эпизоде. Сталин, долгое время уклонявшийся от принятия бухаринского предложения обсудить ситуацию в стране на заседании Политбюро, в конце концов заявил Бухарину: «Мы с тобой Гималаи, остальные [члены Политбюро] — ничтожества». Когда возмущённый этими словами Бухарин привёл их на заседании Политбюро, Сталин закричал: «Врёшь! Ты это выдумал, чтобы натравить на меня членов ПБ» [91].

Перейдя к характеристике политической линии Сталина, Бухарин сказал, что она губительна для революции и «ведёт к гражданской войне. С ним мы можем пропасть». Как бы дополняя эти суждения, Сокольников привёл слова Томского, сказанные Сталину на одной из выпивок: «Наши рабочие в тебя стрелять начнут» [92].

Формулируя более конкретно свои политические разногласия со Сталиным, Бухарин сказал, что тот рассчитывает на «воспроизведение чрезвычайных мер. А это военный коммунизм и зарез». На вопрос Каменева о том, какова альтернатива этой политике у бухаринской группы, Бухарин ответил в самой общей форме, вновь сведя разговор на личности: «Может быть, придётся идти на ещё более глубокий маневр, чтобы мириться с середняком. Кулака можно травить сколько угодно, но с середняком мириться. Но при Сталине и тупице Молотове, который учит меня марксизму и которого мы называем „каменной задницей“, ничего сделать нельзя» [93].

На вопрос Каменева: «Каковы ваши силы?» Бухарин ответил, что «наши потенциальные силы громадны» и назвал Рыкова, Томского и Угланова как своих абсолютных сторонников. Рассказывая о своих попытках оторвать от Сталина других членов Политбюро, он сказал, что «Орджоникидзе не рыцарь. Ходил ко мне и ругательски ругал Сталина, а в решающий момент предал». Ворошилов и Калинин также «изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями» [94].

Упомянув о том, что ленинградские члены ЦК колеблются, а украинских членов Сталин «купил» тем, что убрал Кагановича с поста генсека ЦК Украины, Бухарин сообщил, что тем не менее «Оргбюро наше», «Ягода и Трилиссер (фактические руководители ОГПУ.— В. Р.) — наши» и «Андреев за нас».

Свою главную политическую задачу Бухарин видел в том, чтобы «последовательно разъяснить (членам ЦК.— В. Р.) губительную роль Сталина и подвести середняка-цекиста к его снятию». На замечание Каменева: «Но пока он смещает вас», Бухарин ответил: «Что мы можем сделать? Снятие Сталина сейчас не пройдёт в ЦК… Субъективные условия для снятия в ЦК Сталина зреют, но ещё не созрели» [95].

Как бы проигрывая перед Каменевым варианты дальнейшего поведения своей группы, Бухарин говорил и о возможности коллективной отставки «тройки», и о её решении «не путаться в текущую политику, а когда наступит кризис — выступить прямо и полностью открыто». На ближайшее же время он планировал публикацию в «Правде» своих статей с косвенной критикой Сталина и доклад Рыкова, в котором «поставим все точки над i» [96].

Из сумбурного и полуистерического монолога Бухарина следовало, что он не имеет четкой и последовательной политической программы и ясного представления о том, какими методами следует бороться со Сталиным, что он находится в панике, во власти сменяющих друг друга противоположных настроений. «По ночам я думаю, а имеем ли мы право промолчать? Не есть ли это недостаток мужества? Но расчёт говорит: надо действовать осторожно». И тут же в смятении Бухарин проговаривался, что временами считает положение своей группы безнадежным и теряется в поисках решения, опасаясь, что любой образ действий окажется пагубным для его группы: «1. Если страна гибнет (в результате сталинской политики.— В. Р.), мы гибнем. 2. Если страна выкручивается — Сталин вовремя поворачивает, и мы тоже гибнем. Что же делать?» [97]

Вынести разногласия со Сталиным на обсуждение партии Бухарин не решался по той причине, что «ЦК боится дискуссии». Однако открытой дискуссии он страшился и сам, поскольку представлял, какие аргументы в этом случае выдвинут противостоящие стороны. «Тройке» придётся сказать о Сталине: «Вот человек, который довёл страну до голода и гибели», а Сталин в ответ обвинит её в защите кулаков и нэпманов. Бухарин признавался, что опасается даже последовательно выступать против применения в будущем чрезвычайных мер, потому что в этом случае «нас зарежут мелкой шахматной игрой, да ещё [Сталин] свалит, взвалит (на нас.— В. Р.) ответственность, если хлеба в октябре не будет». Он не решался вынести разногласия со Сталиным во всём объёме даже на обсуждение пленума ЦК, поскольку «в ЦК страшно боятся раскола… Мы не хотим выступать раскольниками, ибо тогда нас зарежут» [98].

Почему же Бухарин, не доверявший даже «середняку-цекисту», который по его словам «ещё не понимает всей глубины разногласий», решился на предельную откровенность с Каменевым, которого он в союзе со Сталиным подвергал на протяжении нескольких предыдущих лет самой разнузданной травле? Как явствовало из объяснений самого Бухарина, толчком к этому стали слухи, будто Сталин хочет вернуть Зиновьева и Каменева в руководство партии, чтобы опереться на их поддержку в борьбе с «правыми» («Сталин пускает слухи, что имеет вас в кармане»). При этом Сталин скрывал от своих нынешних противников свои конкретные намерения в отношении Зиновьева и Каменева («Сталин попробует Вас „подкупить“ высшими назначениями или назначит Вас на такие места, чтобы ангажировать — ничего наверное не знаем») [99].

Во всяком случае, Бухарин создал у Каменева твёрдое впечатление, что в условиях междоусобной борьбы в Политбюро обе противоборствующие силы склонны привлечь на свою сторону только что ошельмованных и капитулировавших лидеров «ленинградской оппозиции». Бухарин прямо утверждал, что «дело в ЦК и партии зашло так далеко, что Вы (также, вероятно, и троцкисты) будете неизбежно в него втянуты и будете играть в его решении важную роль». Он даже вселил в Каменева уверенность, что такое «втягивание» произойдёт в течение ближайших двух месяцев, хотя пока ещё «обе стороны боятся апеллировать к Вам». Окончательно эта уверенность была закреплена словами Бухарина о том, что он знает (или предполагает), что очень скоро Сталин вступит в контакт с опальными лидерами бывшей оппозиции. «Вы, конечно, как политики, будете пользоваться этим положением: набивать себе цену, но я этого не боюсь». Однако тут же Бухарин заявлял, что «было бы ужасно», если Зиновьев и Каменев примкнут к Сталину. «Вы, конечно, сами определите свою линию,— завершал разговор Бухарин,— но я просил бы, чтобы Вы одобрением Сталина не помогали ему душить нас… я хочу, чтобы Вы знали, о чём идёт дело» [100].

Таким образом, цель беседы Бухарин видел в том, чтобы откровенным рассказом о существе тщательно скрываемой от партии борьбы внутри Политбюро предостеречь Каменева и Зиновьева от поддержки Сталина в этой борьбе.

Как бы забыв, каким поношениям он подвергал совсем недавно лидеров «ленинградской оппозиции» и с каким рвением защищал Сталина от их критики, Бухарин заявил Сокольникову, что он «сейчас отдал бы Сталина за Каменева и Зиновьева». Ещё более определённо он высказался перед самим Каменевым: «Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий с Вами. Я, Рыков и Томский формулируем положение так: было бы гораздо лучше, если бы имели сейчас вместо Сталина — Зиновьева и Каменева. Об этом я говорил с Рыковым и Томским совершенно откровенно». Всё это дало основание Каменеву расценить этот крутой поворот Бухарина как «заискивание. Другого слова не нахожу: политически, конечно» [101].

Бухарин просил Каменева не ставить никого в известность об их встрече, но одновременно «сказать своим, чтобы не нападали на нас». Он предложил «конспирировать» при дальнейших переговорах и не звонить ему, потому что «мои телефоны подслушивают. За мной ходит ГПУ, и у тебя стоит ГПУ» [102].

Отлично знавшие коварство Сталина и только что пережившие унизительную пользу капитуляций, Каменев и Зиновьев были людьми, от которых было в высшей степени наивно ожидать, что они ввяжутся в опасную борьбу против Сталина в союзе с таким политически смятённым и растерянным человеком, как Бухарин. От беседы с Каменевым Бухарин добился результата, прямо противоположного тому, на который рассчитывал. Искушённый в верхушечных комбинациях, начатых с 1923 года триумвиратом (Зиновьев, Сталин и Каменев), Каменев всерьез поверил в то, что путём таких комбинаций будет решаться и исход нынешней борьбы в Политбюро и что Сталин, подобно Бухарину, предназначает ему и Зиновьеву роль активной силы в этой борьбе. В результате беседы он сделал вывод, что в ближайшее время следует ожидать аналогичного демарша со стороны Сталина и поэтому лучшей тактикой является выжидание. «Все думают — завершал он свой отчёт Зиновьеву,— на днях должны появиться сигналы из другого лагеря… Это будет… Посмотрим, что скажут» [103].

После того, как Каменев убедился, что такого сталинского демарша не произошло, он решил использовать запись беседы с Бухариным в целях восстановления контакта с троцкистами. Переданная последним копия «Записи» осенью 1928 года попала к Троцкому.

Содержание записи Троцкий и его единомышленники расценили как свидетельство политического разложения обеих групп в Политбюро, недооценив, однако (не в первый и не в последний раз), коварства и политической ловкости Сталина.

В своих воспоминаниях А. М. Ларина уделяет много внимания роковому эпизоду 1928 года. Оценивая содержание «Записи», она пишет, что «обнаружила в ней всё то, что мне рассказывал (о встрече с Каменевым.— В. Р.) Н. И., и ещё множество мелочей, подробностей, в которые я не была посвящена. Я не считаю себя достаточно компетентной, чтобы судить обо всём. Но несомненно, что „Запись“ правильно отражает и политические взгляды Бухарина, и его отношение к Сталину в то время, и тогдашнюю атмосферу в Политбюро» [104].

Вместе с тем Ларина высказывает сомнения в правильности некоторых моментов, содержавшихся в «Записи», в частности, сообщения Бухарина, что о его переговорах с Каменевым были осведомлены Рыков и Томский. В подтверждение этих сомнений она приводит разговор Бухарина с Рыковым в начале осени 1928 года, свидетельницей которого она случайно оказалась, будучи четырнадцатилетней девочкой. Чрезвычайно взволнованный Рыков сообщил, что от Сталина ему стало известно о переговорах Бухарина с Каменевым. После того, как Бухарин подтвердил факт этих переговоров, Рыков был до такой степени разгневан, что кричал, заикаясь больше, чем обычно: «Б-баба ты, а не политик! П-перед кем ты разоткровенничался? Нашёл перед кем душу изливать! Мало они (Каменев и Зиновьев.— В. Р.) тебя терзали?! М-мальчик-бухарчик!» [105]

Это свидетельство подтверждается заявлением Рыкова на XVI съезде партии о том, что «когда обсуждался (очевидно, внутри «тройки».— В Р.) разговор Бухарина с Каменевым, я относился к этому делу, к его разговору с величайшим порицанием и заявил об этом немедленно» [106].

Ларина высказывает (правда, не категорически) сомнения в подлинности «Записи» Каменева [107] на том основании, что в ней «поражает сумбурность, бессвязная манера изложения, никак не свойственная Каменеву, чьи литературные способности были хорошо известны» [108]. Однако эта «сумбурность» как нельзя лучше отражала характер исповеди Бухарина, его внутреннее состояние. Каменев специально подчеркнул, что Бухарин произвёл на него впечатление чрезвычайно потрясённого и до крайности замученного человека, сознающего свою обречённость.

Трудно согласиться и с предположением Лариной о том, что разговор между Бухариным, Сокольниковым и Каменевым происходил не на квартире у Каменева, а во дворе Кремля. Едва ли участники столь продолжительного нервного и конспиративного разговора решились бы вести его в таком месте.

Имеются свидетельства о том, что упомянутый в записи разговор между Бухариным и Каменевым не был единственным, а был продолжен сперва по телефону, а затем на квартире Каменева. Сталин был хорошо информирован об этих переговорах, причем отнюдь не «из троцкистских источников». Существует версия, что Бухарин говорил с Каменевым по телефону через Кремлевскую АТС, которая давно уже прослушивалась Сталиным и его агентурой. Сама Ларина вспоминает, что Бухарин знал о таком систематическом прослушивании. В период своего союза с Бухариным Сталин познакомил его с записью телефонного разговора Зиновьева со своей женой, в котором политические темы перемежались с сугубо личными, интимными. «Последние очень развлекли „Хозяина“». Ларина рассказывает, что «Н. И. никогда не мог отделаться от ужасающего впечатления, вызванного этим рассказом Сталина» [109], но не сообщает, как Бухарин отреагировал на циничную выходку Сталина и на сам факт прослушивания им телефонных переговоров других членов Политбюро.

Когда Бухарин узнал, что Сталину стало известно содержание его беседы с Каменевым, то предположил, что это — результат доноса Каменева, в связи с чем тут же назвал его подлецом и предателем. «Озлобление Николая Ивановича против Каменева, родившееся в 1928 году, не ослабевало… Вообще эпизод 1928 года — веха в биографии Н. И. не только потому, что Сталин использовал его в своих целях, но и потому, что он резко изменил характер Бухарина… Н. И. считал, что его предали (Каменев и Сокольников.— В Р.), и был совершенно деморализован случившимся. С тех пор он стал более замкнутым, менее доверчивым, даже в отношениях с товарищами по партии, во многих своих сотрудниках стал подозревать специально приставленных к нему лиц… Он стал легко ранимым, заболевал от нервного напряжения» [110].

Переговоры Бухарина с Каменевым, не завершившиеся никаким политическим соглашением, сослужили немалую службу Сталину и стали одним из самых печальных эпизодов в политической биографии Бухарина.

Приняв всерьез шантаж Сталина, угрожавшего вернуть Зиновьева и Каменева к руководству для укрепления своих позиций в борьбе с «правыми», Бухарин обратился за помощью к людям, от которых меньше всего должен был ожидать серьезной поддержки. Этот эпизод наглядно показал, что Бухарин не обладал качествами, необходимыми политику в условиях острого политического кризиса. Он чувствовал себя «на высоте», когда разделял со Сталиным власть и совместно с ним осуществлял дрейфусиаду «борьбы с троцкизмом». Когда же пришло время принимать самостоятельные политические шаги в крайне острой обстановке и отвечать на сталинские интриги, направленные против него самого, Бухарин проявил себя мятущимся человеком, принимавшим непродуманные, импульсивные решения, в конечном счёте политическим банкротом. Своими переговорами с Каменевым он вызвал огонь на себя, дал Сталину повод для дискредитации себя как «двурушника».

Знакомство Сталина с «Записью Каменева» имело и более затяжные трагические последствия для Бухарина, предопределившие во многом его не только политическую, но и физическую гибель. Оно показало Сталину, что он имеет в лице Бухарина врага, не менее непримиримого, хотя намного более слабого и неустойчивого (как в политическом, так и психологическом плане), чем Троцкий. Это не могло не породить у Сталина беспощадную ненависть к Бухарину и недоверие ко всем его последующим заверениям в своей дружбе и личной преданности.

Что же касается той части «Записи», в которой упоминалось об антисталинских настроениях ряда лиц из ближайшего окружения Сталина, то она была использована последним для шантажа этих людей с целью добиться от них полного послушания и покорности.

При всём этом в своей реакции на «Запись» Сталин проявил в полной мере свои качества «гениального дозировщика». Это выражение, лучше всего раскрывающее психологические причины победы Сталина над своими политическими противниками, впервые было обнародовано меньшевиком-эмигрантом Б. Николаевским. Николаевский вспоминал, что в разговоре с ним, относившемся к 1936 году, «Бухарин назвал Сталина „великим дозировщиком“, понимая под этим то, что Сталин „гениально“ умеет вводить в организм такие дозы своей отравы, которые в этот момент партией будут восприняты как правильные идеи» [111]. Характеристику Сталина как «дозировщика» использовал и Троцкий, вспоминавший, что он впервые услышал её в 20-е годы от Каменева. Троцкий считал, что эта характеристика «имеет в виду способность Сталина выполнять свой план по частям в рассрочку. Эта возможность предполагает в свою очередь наличие могущественного централизованного аппарата. Задача дозировки состоит в том, чтобы постепенно вовлекать аппарат и общественное мнение страны в иные предприятия, которые, будучи представлены сразу в полном объёме, вызвали бы испуг, негодование и даже отпор» [112].

Тщательно дозируя свою политику и в данном случае, Сталин использовал факт переговоров Бухарина с Каменевым для обвинения их в конспиративном заговоре, добиваясь подтверждения этой версии от них самих не только на процессах 1936—38 годов, но и намного раньше. О попытке создания уже в 1928 году «право-троцкистского блока» Каменев говорил в речи на XVII съезде, заявив, что развитию этого блока помешала «бдительность Центрального Комитета партии, теоретическая выдержанность его руководителя товарища Сталина» [113].

Летом же 1928 года, когда расстановка сил в ЦК ещё окончательно не определилась, а авторитет Бухарина в партии и Коминтерне был ещё очень высок, Сталин стремился не выносить за пределы Политбюро известия о существовавших в нем внутренних разногласиях. Поэтому он поддержал просьбу Бухарина о том, чтобы все члены Политбюро подписали заявление сеньорен-конвенту VI конгресса Коминтерна, в котором выражался самый решительный протест «против распространения каких бы то ни было слухов о разногласиях среди членов Политбюро ЦК ВКП(б)» [114].

Сразу же после завершения июльского пленума Сталин вступил в новый тур борьбы с Бухариным и его приверженцами — за главенство в Коминтерне, т. е. во всём мировом коммунистическом движении.