КОНСПЕКТИВНАЯ ЗАПИСЬ КАМЕНЕВЫМ БЕСЕДЫ С БУХАРИНЫМ И СОКОЛЬНИКОВЫМ

КОНСПЕКТИВНАЯ ЗАПИСЬ КАМЕНЕВЫМ БЕСЕДЫ С БУХАРИНЫМ И СОКОЛЬНИКОВЫМ

3. Подчеркнутое^{2} — буквально. Копия с копии.

Через час (11/VII 10 ч. утра) после моего приезда ко мне явился без предупреждения и звонка Бухарин [и] Сокольников, который к концу ушел. Вид взволнованный и замученный до крайности. Очень волнуясь [Бухарин] сказал следующее. Говорил час без моих перерывов. Записано как можно точнее:

"Прежде чем перейти к сути разговора, я должен устранить два слуха. 1) Никакого голосования о назначении (четверка-пятерка) не было. Не было вообще обсуждения этого вопроса. 2) Примечание к статье Зиновьева было продиктовано Сталиным против меня как компромисс с Молотовым, который был решительно против помещения статьи Зиновьева]. Теперь к сути дела.

Дело в ЦК партии зашло так далеко, что Вы (а также, вероятно, и троцкисты) неизбежно будете в него втянуты и будете играть в его решении важную роль.

Когда это произойдет, я не знаю. Может быть, еще не так быстро, ибо обе стороны еще опасаются апеллировать к Вам. Но, во всяком случае, в течение пары месяцев это неизбежно.

Я хочу поэтому, чтобы Вы знали ситуацию. Я знаю (или предполагаю), что к Вам обратятся и сталинцы. Вы, конечно, как политики будете пользоваться этим положением: "набивать цену", но я этого не боюсь. Решать будет политическая линия, и я хочу, чтобы Вы знали, вокруг чего идет борьба.

4. Каменев: "Да серьезная ли борьба-то?". Бухарин: "Вот об этом я и хотел поговорить. Мы считаем, что линия Сталина губительная для всей революции. С ней мы можем пропасть. Разногласия между нами и Сталиным во много раз серьезнее всех бывших у нас разногласий с Вами. Я, Рыков и Томский единогласно формулируем положение так: "было бы гораздо лучше, если бы мы имели сейчас в ПБ вместо Ст[алина] — Зиновьева и Каменева". Об этом я говорил с Р[ыковым] и Т[омским] совершенно откровенно. Я со Сталиным несколько недель не разговариваю. Это беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории ради того, кого в данный момент следует убрать. В "семерке" мы разругались с ним до "врешь", "лжешь" и пр. Он теперь уступил, чтобы нас зарезать. Мы это понимаем, но он так маневрирует, чтобы нас выставить раскольниками. Резолюция принята единогласно, потому что он дезавуировал Молотова, заявив, что на 9/10 принимает мою декларацию, которую я прочитал в "семерке", не выпуская из рук (ему нельзя дать в руки ни одной бумажки). Его задача сейчас отобрать у нас моск[овскую] и ленинградскую] "Правду" и сменить Угланова (Кагановичем), который целиком с нами. Линия же его такая (высказано на пленуме): 1) Капитализм рос или за счет колоний, или займов, или эксплуатацией рабочих. Колоний у нас нет, займов не дают, поэтому наша основа — дань с крестьянства (ты понимаешь, что это то же, что теория Преображенского). 2) Чем больше будет расти социализм, тем больше будет сопротивление (смотри фразу в резолюции). Это идиотская безграмотность. 3) Раз нужна дань и будет расти сопротивление — нужно твердое руководство. Самокритика не должна касаться руководства, а носителей.

Самокритика на деле двинута против Томского и Угланова. В результате получается полицейщина. Теперь дело не в "кукушке", а действительно решаются судьбы революции. При этой теории может погибнуть все. В то же время вовне Сталин ведет правую политику: выгон Коминтерна из Кремля провел он. Он предлагал ни одного расстрела по шахтинскому делу (мы голоснули против), во всех переговорах идет на уступки. Томский формулировал так: я (Томский) правее тебя (Бух[арина]) в международных] делах на 30 километров. Но я (Томский) левее Сталина на 100 километров. Линия губительная, но он не дает возможности даже обсуждать. Ловит, пришивает уклоны. Фраза в его речи, в которой сказано, что так рассуждать могут только "помещики", — буквальная цитата из одной речи Угланова. Нас он будет резать".

5) Я: "Каковы же Ваши силы?"

Бухарин: "Я + Р[ыков] + Т[вмский]+Угл[анов] (абсолютно). Питерцы вообще с нами, но испугались, когда зашла речь о возможной смене Сталина, поэтому Комаров дезавуировал речь Стецкого, но вечером ко мне прибегал Угаров извиняться за Комарова. Андреев за нас. Его снимают с Урала.^{3} Украинцев Сталин сейчас купил, убрав с Украины Кагановича. Потенциальные силы наши громадны, но 1) середняк-цекист еще не понимает глубины разногласий, 2) страшно боятся раскола. Поэтому, уступив Сталину в чрезв [ычайных] мерах, [середняк-це-кист] затруднит наше нападение на него. Мы не хотим выступать раскольниками, ибо тогда нас зарежут. Но Томский в последней речи на пленуме показал явно, что раскольник — Сталин. Ягода и Трилиссер — наши. 150 случаев типа маленьких восстаний. Ворошилов и Калинин изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями. Наша задача постепенно разъяснить гибельную роль Ст[алина] и подвести середняка-цекиста к его снятию. Оргбюро наше".

Я: "Пока он снимает Вас". Он: "Что же делать? Снятие сейчас не пройдет в ЦК. По ночам я иногда думаю: "А имеем ли мы право промолчать? Не есть ли это недостаток мужества?"

Но расчет говорит: надо действовать осторожно. В пятницу доклад Рыкова. Там поставим точки над i. В "Правде" я буду печатать ряд статей. Может быть, нужен еще удар, чтобы партия поняла, куда он ее ведет".

В приложение к сему и между этими приложениями куча "разоблачений" о "семерке" и пр. и пр. Тон — абсолютной ненависти к Сталину и абсолютного разрыва. Вместе с тем метания — выступать открыто или не выступать. Выступать — зарежут по статье о расколе. Не выступать — зарежут мелкой шахматной игрой, да еще свалит, взвалит ответственность, если хлеба в октябре не будет.

Я: "А на что они надеются, чтобы получить хлеб?"

Он: "В том-то и дело, что на воспроизведение чрезвычайных] мер при воспроизведении трудностей. А это военный коммунизм и зарез".

Я: "А Вы?"

Он: "Может быть, придется идти на еще более глубокий маневр, чтобы мириться с середняком. Кулака можно травить сколько угодно, но с середняком мириться. Но при Стал[ине] и тупице Молотове, который учит меня марксизму и которого мы называем "каменной задницей", ничего сделать нельзя".

8) Я: "Чего же ты хочешь от нас?"

Он: "Сталин хвалится, что Вы у него в кармане. Ваши (персонально — Жук) всюду ангажируют за Сталина. Это было бы ужасно. Вы сами, конечно, определите свою линию, но я просил бы, чтобы Вы одобрением Сталина не помогали ему душить нас. Сталин, вероятно, будет искать контакта с Вами. Я хочу, чтобы Вы знали, о чем идет дело.

9) Не нужно, чтобы кто-нибудь знал о нашей встрече. Не говори со мной по телефону, ибо мои телефоны прослушивают.

За мной ходит ГПУ, и у тебя стоит ГПУ. Хочу, чтобы была информация, но не через секретарей и посредников. О том, что я говорил с тобой, знают только Рыков и Томский. Ты тоже не говори никому, но скажи своим, чтобы не нападали на нас".

10) Я: "Показал тебе Ст[алин] записку Зин[овьева]?"

Он: "Нет, первый раз слышу".

Я: "Что с нами будут делать?"

[Он]: "Не знаю, с нами об этом не говорят. Либо Сталин по-пробует Вас "купить" высокими назначениями или назначит на такие места, чтобы ангажировать, — ничего наверное не знаем. До свидания. В ближайшие дни буду очень занят Конгрессом, не смогу тебя видеть. Вообще нужно конспирировать".

Я условился с Сокольник[овым], что перед моим отъездом о" еще зайдет.