IV Чрезвычайные меры в оценке левой оппозиции

IV

Чрезвычайные меры в оценке левой оппозиции

Раковский подвергал резкой критике позицию тех оппозиционеров, которые считали переход к чрезвычайным мерам симптомом приближения партийного руководства к взглядам оппозиции.

Более конкретный анализ социального смысла чрезвычайных мер был дан в письмах другого видного оппозиционера, известного партийного публициста Л. С. Сосновского. Эти письма были посвящены анализу процессов, развертывающихся в то время в партии, стране и особенно в сибирской деревне, которую Сосновский наблюдал во время своего пребывания в ссылке. Публикуя эти письма, редакция «Бюллетеня оппозиции» отмечала, что они освещают первые шаги сталинского «левого курса» и достаточно объясняют, почему их автор был арестован в Барнауле, на месте ссылки, и заключён в челябинский изолятор.

В первом письме, написанном в марте 1928 года, Сосновский приводил многочисленные факты, свидетельствовавшие о силе и влиянии, которые кулак приобрел в сибирской деревне. Так, в Барнаульском округе лишь 8 % дворов пользовались своими молотилками, а 88 % — наёмными. «Значит, почти весь округ зависит от 8 % кулаков, ибо во всём арсенале эксплуататорских ресурсов кулака — молотилка самое ядовитое… Кулаку выгодно бывает даже оставить свой хлеб не убранным, зарабатывая в это время на эксплуатации машинами. Теперь выяснилось, что кулак великолепно оценил с-х инвентарь как орудие господства» [66]. Сосновский напоминал, что государство приобретало сельскохозяйственные машины за рубежом на золото, отрывая средства от индустриализации, и продавало его крестьянам в кредит и по льготным ценам. Однако выгодами от этого воспользовалась на деле лишь верхушечная часть деревни.

Характеризуя стремительный переход партийного руководства в начале 1928 года от фактической поддержки кулака к «форсированному нажиму» на него, Сосновский подчеркивал, что «речь идёт о таком нажиме, когда потеряно чувство меры, когда начинается оголтелое администраторство». Партийно-советско-кооперативный аппарат, не подготовленный к проведению хлебозаготовок методами убеждения, «очертя голову, кидался как пес, спущенный с цепи», наносил удары не только по кулаку, но и по середняцким (частью даже бедняцким) слоям и тем самым способствовал тому, чтобы против партии оказалась настроена вся деревня. В подтверждение того, что заготовительная кампания проходила таким образом не только в Сибири, Сосновский ссылался на полученное им письмо от старого партийца (не оппозиционера), участвовавшего в хлебозаготовках на Украине. В этом письме говорилось, что «происходящее на Украине невозможно называть словом „заготовки“. Есть хождение по амбарам, по чердакам, но заготовок, по его словам, нет» [67].

Развивая эти мысли в письме к Троцкому, написанном в июле — августе 1928 года, Сосновский предлагал решительно опровергнуть заявление Рыкова о том, что левая оппозиция якобы одобряет «экстраординарные меры». «Рыков изображает дело так,— с сарказмом писал Сосновский,— что мы ужасно обеспокоены, как бы не прекратились безобразия рыково-сталинского аппарата в деревне». В этой связи Сосновский отмечал, что уже сталинская поездка в Сибирь рассеяла «глупые обвинения против нас в антикрестьянском уклоне… Закрытие рынка, поголовный обход дворов, введение в употребление термина „излишки“, запрещение молоть крестьянам зерно выше скудной потребительской нормы, принудительное распределение (с наганом) облигаций займа, нарушение всех сроков взимания налога, самообложение, как дополнительный внезапный налог на середняка…— где в нашей платформе или контртезисах что-нибудь подобное? Упразднение нэпа в деревне — кому из нас могло это прийти в голову даже в горячке дискуссии? А ЦК всё это осуществил. Пусть не играют комедии с обвинениями в перегибе. Достаточно официальных документов имеется, чтобы изобличить руководство в отмене на практике нэпа… Вот почему я думаю, что следовало бы ясно ответить на речь Рыкова по поводу нашего отношения к „чрезвычайным“ мероприятиям минувшей зимы. Нечего подкидывать своих ублюдков» [68].

Обобщая впоследствии объяснение оппозицией причин сталинского «нового курса», Троцкий писал: «В то время, как руководители успокоительно твердили, что товарный голод изживается, что предстоят „спокойные темпы хозяйственного развития“, что хлебозаготовки будут впредь протекать более „равномерно“ и прочее, окрепший кулак повёл за собой середняка и подверг города голодной блокаде. В январе 1928 года рабочий класс остался лицом к лицу с призраком надвигающегося голода. История умеет шутить злые шутки. Именно в том самом месяце, когда кулак взял за горло революцию, представителей левой оппозиции сажали по тюрьмам или развозили по Сибири в наказание за „панику“ перед призраком кулака» [69].

Для преодоления нарастающих экономических и социальных трудностей нужно было поставить на обсуждение всей партии вопрос о конкретных и наименее болезненных путях изменения её политики. Однако метод внутрипартийных дискуссий был к тому времени навсегда ликвидирован. Новая политическая ориентация складывалась в глухой борьбе внутри верхушечного блока, которая скрывалась не только от партийных масс, но даже от низовых аппаратчиков.