Винклер приезжает в Богазкёй

Винклер приезжает в Богазкёй

А в Богазкёе между тем велись раскопки. И когда сотрудники Ливерпульского университета на обратном пути остановились там, чтобы нанести немецким коллегам визит вежливости, они увидели в наскоро сколоченном деревянном бараке мужчину с мокрым полотенцем на голой спине, в шляпе и перчатках, истязаемого комарами и желтого от лихорадки, который переписывал аккадские клинописные тексты латынью с той же легкостью, с какой разговаривал с Гэрстенгом по-английски.

— Сколько же таблиц или фрагментов здесь нашли?

— Если уж вам так хочется знать — возможно, пять, возможно, десять тысяч!

Вид места, где велись раскопки (Каркемиш)

Гэрстенга покинуло пресловутое английское хладнокровие. Он знал, что его ученый коллега не отличается вежливостью, но это уж было слишком. Ведь когда за весь сезон раскопок находили одну таблицу, то это считалось среди археологов успехом. И когда большая экспедиция возвращалась с десятью тщательно упакованными фрагментами, то это оценивалось как выдающееся научное событие. А собеседник Гэрстенга округлял счет своим находкам до нескольких тысяч!..

Но, что удивительнее всего, он говорил чистейшую правду.

Его звали Гуго Винклер. Он был профессором ассириологии Берлинского университета и тем подданным Вильгельма II, на имя которого имперский и прусский министр по делам церкви и культуры перевел концессию на раскопки в Богазкёе. Ему тогда было немногим более 40 (Винклер родился в 1863 году); ассириолог с мировым именем, он занимался также египтологией и хеттологией (в 27 лет он опубликовал значительный труд об архиве из Эль-Амар-ны) и обладал уже немалым практическим опытом археологических раскопок в Сидоне (в 1903–1904 годах). Именно благодаря этому Германское переднеазиатское общество предложило назначить его руководителем Богазкёйской экспедиции.

Сражение демонов. Рельеф из хеттской крепости Каркемиш, найденный Хогартом

Но у Винклера были свои недостатки; хотя они есть у каждого, ему они были присущи в крайне неудачном сочетании. Как человек он был нетерпимый, неспособный к работе в коллективе, болезненно завидующий успеху своих подчиненных и коллег. Как ученый он был слишком односторонен, его занимала лишь письменность, и он был страстным поборником так называемого панвавилонизма — теории, по которой все, что в мире хоть чего-либо стоит, уходит корнями в Вавилон. Кроме того, Винклер был антисемитом, что для ученого, да к тому же ориенталиста, довольно странно (впрочем, это ему нисколько не мешало получать финансовую помощь от банкира-еврея). Ко всему еще он не мог похвастаться крепким здоровьем (он так и не оправился после малярии, которой заболел в Сирии), не переносил солнца и восточной кухни, вечно спешил (в условиях Турции это большая ошибка), выходил из себя по любому поводу и не обладал даже минимальными организаторскими способностями. Трудно себе представить до чего по-дилетантски руководил он экспедицией.

Сперва — осенью 1905 года — он отправился в разведывательную поездку. Это было правильно. Но взял он с собой лишь туалетные принадлежности да предполагаемого администратора экспедиции турка Макриди-бея, с которым встретился в стамбульском музее. Оба господина отбыли затем первым классом в Анкару, там сошли и попытались приобрести лошадей. Им удалось это сделать лишь через три дня. В качестве седла какой-то шутник продал им «нечто такое, место чему среди атрибутов средневекового застенка». Затем они двинулись на восток. Пять дней тряслись, достигнув отличного результата — 30 километров за день. Сначала спали в завшивленных хижинах, а потом — в более чистых хлевах вместе со скотиной. 18 сентября они достигли цели. Их приветствовал местный землевладелец Зиа-бей («странный гибрид аристократа с мужиком»), и лишь после сказочного угощения, во время которого нельзя было воспользоваться иными приборами, кроме своих десяти пальцев («как при дворе Людовика XIV»), они смогли осмотреть местность.

Вал Иениджекале у Богазкёя — часть комплекса укреплений столицы Хеттского царства Хаттусаса (фото Пухштейна, 1912 год)

Немногое изменилось в Богазкёе со времен Тексье. Они обходили развалины, внимательно осматривали внушительных львов и воина у ворот. Сопровождал их крестьянин, некогда нашедший столь диковинную дощечку с картинкой, что послал ее в Стамбул, где она попала в руки Макриди-бея. Они расспрашивали пастухов, не видели ли те каких-нибудь таблиц с клинописными или иероглифическими надписями.

— Нет, бей, ничего такого мы не видели.

— А что это у тебя? — спросил Макриди-бей подростка, в руках у которого поблескивал какой-то черепок.

— Ничего, — ответил мальчик, разломил черепок надвое, одну часть, размахнувшись, бросил вслед отбившейся козе, а другую подал бею. — Здесь их полно!

Винклер глянул на обломок и увидел надпись, сделанную аккадской клинописью!

Когда жители Богазкёя узнали, что два бея разыскивают именно такие таблицы, они стали соревноваться в услужливости (об их готовности помочь и дружеском расположении упоминал еще Тексье). Разумеется, они приносили беям не маленькие черепки, а лишь большие, красивые, на которых было «особенно красиво нацарапано». На следующий день у Винклера было уже 34 такие таблицы, которые он тщательно спрятал в свой вещевой мешок.

Более того! Один из крестьян свел его на место, где, «как ему помнится, недавно копались какие-то франки». Винклер понял, что здесь кто-то был до него, кто-то нетерпеливый, кто поднял крышку большого клада. «Нас нисколько это не возмутило», — замечает Винклер, которого, вообще говоря, сердило все. Ему было ясно, что он на пороге больших открытий.

На третий день, однако, пришлось подумать о возвращении. Винклер не учел того, что прибыл сюда накануне осенних ливней, которые превращают дороги в бурные потоки. Правда, своим предварительным «прощупыванием» он остался вполне доволен. Он возвращался с самой крупной из всех, какие до сих пор были собраны, коллекций памятников хеттской письменности, а кроме того, с еще большими надеждами.