ПБО и «Промпартия» в чекистской судьбе
ПБО и «Промпартия» в чекистской судьбе
Первый опыт ему преподала самая настоящая подпольная законспирированная «Петроградская боевая организация». Она была раскрыта в 1921 году Петроградской ЧК. Возглавлял организацию комитет, в который входили профессор В. Таганцев, бывший артиллерийский полковник В. Шведов и бывший офицер Ю. Герман. Организация вдохновлялась кадетскими идеями правого толка. В нее входили профессорская и офицерская группы и так называемая объединенная организация кронштадтских моряков — из тех, что бежали в Финляндию после подавления Кронштадтского мятежа, а потом вернулись в Россию.
В профессорской группе состояли люди достойные и известные: князь Д. Шаховской, авторитетный финансист; профессор Н. Лазаревский, ректор Петроградского университета; профессор М. Тихвинский; С. Манухин, бывший царский министр юстиции. Они готовили проекты государственного и хозяйственного переустройства России, которые должны были вступить в силу после свержения советской власти. А это свержение обеспечивала офицерская группа во главе с подполковником П. Ивановым — ею был разработан план вооруженного восстания в Петрограде, к выполнению которого привлекались бывшие офицеры, теперь служившие в Красной Армии и на флоте. В свою очередь, В. Таганцев активно искал связи с социалистами и эсерами и вступил в соглашение с «социалистическим блоком» — своего рода координационным центром эсеров, меньшевиков и анархистов Петрограда.
Профессор Таганцев сначала на допросах молчал. Но Агранов убедил-таки его подписать с ним некое соглашение.
«Я, Таганцев, сознательно начинаю делать показания о нашей организации, не утаивая ничего... Не утаю ни одного лица, причастного к нашей группе. Все это я делаю для облегчения участи участников нашего процесса.
Я, уполномоченный ВЧК Яков Саулович Агранов, при помощи гражданина Таганцева обязуюсь быстро закончить следственное дело и после окончания передать в гласный суд... Обязуюсь, что ни к кому из обвиняемых не будет применима высшая мера наказания»3.
Что касается обещания Агранова о неприменимости высшей меры, то оно было заведомо невыполнимо в тех условиях, и это понимал, конечно, как он сам, так, скорее всего, и Таганцев. Тем более последний помнил, как действовала ЧК в прошедшие годы. Агранов заведомо лгал во имя достижения наиболее полных результатов следствия и считал это оперативной гибкостью.
По таганцевскому делу расстреляли 87 человек. Не сдержал слова Яков Саулович, хотя некоторым и пытался помочь. Инженеру Названову, например, который свел Таганцева с антисоветской группой, объединяющей представителей фабрик и заводов. За Названова, который был тогда консультантом Генплана, вступились Кржижановский и Красиков — видные большевики. И Ленин, ознакомившись с делом, пишет Молотову: «Со своей стороны предлагаю (в отношении Названова. — Э. М. ) отменить приговор Петрогубчека и применить приговор, предложенный Аграновым, т. е. 2 года с допущением условного освобождения»4.
Зато хоть как-то облегчить участь Таганцева, Тихвинского и других Агранов не стремился. Возглавляя следствие, он следовал принципу, им же и сформулированному: «В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь»5.
Поэта Николая Гумилева допрашивал следователь Якобсон, жестко исполнявший указания Агранова. Из материалов следствия, что сегодня в архиве, видно: Гумилев был тверд в своих показаниях. Он не отрицал, что хранил деньги организации для финансирования мятежа, что имел оружие, готовился к активной антисоветской пропагандистской кампании, что не был сторонником большевистской власти. После нескольких допросов в следственном деле появилась запись: «Гумилев Николай Степанович, 33 л., бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Изд-во «Всемирной литературы», беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получая от организации деньги на технические надобности». Приговор суда — расстрелять.
Но потом выяснилось: он не составил ни одной прокламации. А что касается обещания связать с ПБО в момент восстания группу интеллигентов, то ведь обещание — не действие. Против Гумилева «работали» в основном две улики — деньги и оружие. Как предполагает писатель В. Карпов, Гумилев просто не мог отказать сотоварищам, офицерам, даже и не будучи их единомышленником, — это было своеобразное проявление офицерской чести. Агранов же исходил из того, что Гумилев во всех своих показаниях предстал убежденным противником большевистской власти. В этом случае диктовала решения классовая ненависть, «работавшая» по законам гражданской войны. Если Гумилев руководствовался своим пониманием офицерской чести, пусть даже своеобразным, то Агранов исходил из классового принципа, допускающего любые шаги, даже обман, если он «работает», по его разумению, на революцию.
На Агранова тогда произвела огромное впечатление деятельность «Петроградской боевой организации», ее размах, который выявило следствие. Он поразился разветвленной взаимосвязанной цепи разных групп, организаций, центров, блоков с центральным комитетом во главе и со своими людьми во многих советских учреждениях. Мало того, его поразила способность интеллигенции — профессуры и офицерства — создавать подобные тайные организации.
Спустя почти девять лет, когда он готовил дела «Трудовой крестьянской партии» и «Промпартии», а потом дела ленинградского и московского «центров», «объединенного троцкистско-зиновьевского центра», он часто вспоминал «таганцевских» профессоров.
В конце 20-х годов сталинская группировка начала борьбу с так называемыми правыми в партии, которые, по словам Сталина, были против коллективизации, против большевистских темпов развития индустрии. «Правые», к коим принадлежали предсовнаркома Рыков, Бухарин, Пятаков, опирались на старую интеллигенцию — это были известные ученые, дельные экономисты.
Перебирая данные на профессора А. Чаянова из Наркомата земледелия, профессора Н. Кондратьева, бывшего эсера, заместителя министра продовольствия во Временном правительстве Керенского, на профессора Л. Юровского, члена коллегии Наркомата финансов, статистика-экономиста В. Громана, бывшего меньшевика, работника Госплана, — Агранов вспоминал других профессоров: Таганцева, Лазаревского, Тихвинского из «Петроградской боевой организации» 1921 года, их трагический путь под расстрельный венец. И тем резвее он выстраивал сеть антисоветских групп из специалистов ведущих отраслей промышленности и плановых органов, которые под его пером объединились в «Трудовую крестьянскую партию» под началом Кондратьева и Чаянова, и «Промпартию» под руководством профессора Рамзина.
Спустя годы жена главного обвиняемого по делу крестьянской партии Чаянова, Ольга Эммануиловна, в письме в прокуратуру в связи с реабилитацией своего супруга недобро помянет следователя Агранова и его методы.
«Мужа забрали 21 июля 1930 г. на работе... О том, что происходило в тюрьме, я могу рассказать только с его слов. Ему было предъявлено обвинение в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии», о которой он не имел ни малейшего понятия. Так он и говорил, пока за допросы не принялся Агранов. Допросы сначала были очень «дружественные», иезуитские. Агранов приносил книги из своей библиотеки, потом просил меня передать ему книги из дома, говоря мне, что Чаянов не может жить без книг, разрешил продовольственные передачи и свидания, а потом, когда я уходила, он, пользуясь душевным потрясением Чаянова, тут же ему устраивал очередной допрос.
Искренне принимая «расположение» Агранова, Чаянов дружески объяснил ему, что ни к какой партии он не принадлежал, никаких контрреволюционных действий не предпринимал. Тогда Агранов начал ему показывать одно за другим тринадцать показаний его товарищей против него. Показания, переданные ему Аграновым, повергли Чаянова в полное отчаяние — ведь на него клеветали люди, которые его знали и которых он знал близко много лет. Но все же он еще сопротивлялся.
Тогда Агранов его спросил: «Александр Васильевич, есть ли у вас кто-нибудь из товарищей, который, по вашему мнению, не способен оболгать?» Чаянов ответил, что есть, и указал на профессора экономической географии А. А. Рыбникова. Тогда Агранов вынул из ящика показания Рыбникова и дал прочесть Чаянову. Это окончательно сломило сопротивление Чаянова. Он начал, как и все другие, подписывать то, что сочинял Агранов. Так он, в свою очередь, оговорил и себя».
А дело «Промпартии» держалось на профессоре Рамзине — прозорливой находке Агранова. Директор Теплотехнического института Рамзин был бриллиантом аграновской пьесы, сочиненной под наблюдением зам. председателя ОГПУ Генриха Ягоды. К Рамзину Агранов долго присматривался. Потом убеждал. Долго, изобретательно втолковывал необходимость взять на себя роль руководителя «Промпартии». Уговорил.
Некто Георгий Никитович Худяков (во время войны работал в лаборатории Рамзина, был его заместителем) вспомнил свой разговор с ним в 1943 году по поводу выборов в Академию наук. Рамзин, тогда уже имевший имя в науке, сказал ему: «С выборами меня в членкоры не должно быть затруднений. Хотя все может случиться при тайном голосовании». А когда Худяков спросил: «Не помешает ли ваше участие в «Промпартии»?» — Рамзин произнес: «Это был сценарий Лубянки, и Хозяин это знает»6. Под Хозяином подразумевался, конечно, Сталин.
А аграновский сценарий, действительно, был хорош. Его главный разработчик ориентировался на то, чтобы переломить настроение и сознание прежде всего инженерно-технической интеллигенции. И переломить не убеждением, а устрашением.
В обвинительном заключении по делу «Промпартии» говорилось, что подсудимыми планировались уменьшенные темпы развития, задерживались решения важных проблем (Кузбасс, Днепрогэс), омертвлялись капиталы, создавались диспропорции в промышленности, что вело к хаосу, планировались диверсии в энергетике7. По мнению А. Солженицына, в ходе процесса были достигнуты цели, поставленные ЦК ВКП(б) и ОГПУ: все недостачи в стране, и голод, и холод, и неразбериха были списаны на вредителей-инженеров; народ напуган нависшей интервенцией и психологически ориентирован на новые жертвы; инженерная солидарность нарушена, вся интеллигенция напугана и разрознена8. Рамзин заявлял на суде: «Я хотел, чтобы в результате теперешнего процесса «Промпартии» на темном и позорном прошлом всей интеллигенции... можно было поставить раз и навсегда крест». Другой участник процесса, Ларичев, говорил: «Эта каста должна быть разрушена... Нет и не может быть лояльности среди инженерства». По словам подсудимого Очкина, интеллигенция — «это есть какая-то слякоть...»9
В деле «Промпартии», и особенно в том, что после процесса над ней старая интеллигенция в глазах общества потеряла авторитет, предстала двурушнической, униженной, аморальной группой, Рамзин сыграл выдающуюся роль. Выбор Агранова был безупречен.
Было отчего воскликнуть Солженицыну: «Рамзин! Вот энергия, вот хватка! И чтобы жить — на все пойдет! А что за талант! В конце лета его арестовали, вот перед самым процессом, — а он не только вжился в роль, но... и охватил гору смежного материала, и все подает с иголочки, любую фамилию, любой факт... Рамзин незаслуженно обойден русской памятью. Я думаю, он вполне выслужил стать нарицательным типом цинического и ослепительного предателя»10.
Такие люди, как Рамзин, своей готовностью и талантом дают энергию, живую душу любой провокации. Найти таких людей — большая удача для организаторов провокационных спектаклей. Благодаря действиям Рамзина интеллигенции и специалистам старой школы дали понять, что всякое сопротивление, в том числе даже на уровне разговоров, оценок и собственного мнения, будет безжалостно подавляться.
«Промпартия» с Рамзиным, «Трудовая крестьянская партия»... Это своего рода достижения Агранова в сыскном деле. Но они оказались такими заметными, потому что питались не только реальным опытом «Петроградской боевой организации» или мифической организации «Трест», придуманной внешней разведкой для связи с эмиграцией на Западе, но и делами местных чекистов, творивших уже по образу «ПБО» и «Треста» свои местные контрреволюционные образования. И я обращаюсь здесь к письму Виктора Павловича Орлова из поселка Стрелецкого Орловской области, откликнувшегося на мою публикацию об Агранове. Вот что рассказывает Виктор Павлович: «Конструирование» таких не существовавших организаций, как «Промпартия» и «Трудовая крестьянская партия», не было из ряда вон выходящей практикой. Моя родная тетя в 1928 году была осуждена и отсидела три года на Соловках (затем, разумеется, ссылка) за участие в не существовавшем в природе «Российском конституционно-монархическом союзе спасения». Историки об этом, думаю, не знают, но дело хранится в УФСБ Тверской области. По легенде чекистов, этот союз возглавляло «Политбюро» из трех человек — все жители глухого сельского района. Правда, сыновья священнослужителей и дворян. (Фамилии Агранова в деле я не встречал, его вели ленинградские чекисты.) Председатель «Политбюро» получил срок — 10 лет. А это прекрасный человек, в Отечественную войну воевал. Но и он, и тетя подписали все наветы, ни на кого не наговорили. Никто из них впоследствии ни слова не произнес о сути своих вынужденных признаний. На мои вопросы к тете: «За что тебя посадили?» — она отвечала: «Ни за что». Об РКМСС я узнал из дела уже после ее смерти, а сын «председателя Политбюро» — от меня. Отец ничего не рассказал при жизни даже своему сыну. Не преступление ли это чекистов, не отвратительная ли деформация идеи «диктатуры пролетариата» в нечто мерзкое?»
К началу тридцатых Агранов зарекомендовал себя мастером судебно-сыскных сценариев, мастером постановки процессов. Чекист с такой специализацией становился незаменимым. Разве могло обойтись без него Политбюро, когда, например, принимало решение о борьбе с хищениями продовольственных и промышленных товаров в стране? Вот как звучит партийный документ с датой 13 апреля 1932 года:
«а) Поручить комиссии в составе тт. Вышинского, Крыленко, Ягоды, Акулова и Агранова представить в Политбюро проект организации от 5 до 10 процессов в разных местах СССР, руководствуясь тем, чтобы — считая организаторов хищений хлеба и товаров врагами народа — приговорить их к высшей мере наказания, особенно виновных в хищениях коммунистов.
б) Остальных участников этих хищений по всему СССР приговаривать к концлагерям на большие сроки, причем попавшим за хищения коммунистам наказание усилить»11.
Агранов хотя и упоминается последним в этом партийном решении, на самом деле становится главным организатором выполнения его. Это участь чекиста из того жестокого времени.