О понятиях и точках зрения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

О понятиях и точках зрения

Но все же, что такое политическая безопасность и какова ее связь с политической полицией? Из писательских сочинений известны афоризмы: «Когда дерутся интеллигенты, крепнет аппарат тайной полиции», или «Чем больше хаос в умах, тем больше потребность в тайных агентах». Но если говорить политологическим языком, то понятие политической безопасности можно трактовать как систему мер, устраняющих определенные опасности для общественно-политического строя и политической власти в стране. Какие же это опасности? Перечислим: замыслы и действия зарубежных спецслужб, нацеленных на разрушение власти в данной стране:

* политическое и моральное разложение самой власти (этим, наверное, руководствовался Фуше, организуя слежку за императором);

* действия властей, вызывающие возмущение населения;

* деятельность политических партий, экстремистских, радикальных групп, несущих угрозу существующему строю и власти;

* действия экстремистов-фракционеров в самой власти;

* появление и расползание националистических настроений и группировок в обществе.

Если эти угрозы для политической безопасности и стабильности страны поле деятельности спецслужб, то основной способ действия для них политический сыск. То есть выявление и нейтрализация лиц, групп, организаций, для которых существующая власть — предмет низвержения, информация о них, пресечение их активности, когда они поднимают знамя борьбы с этой властью. А если действия самой власти угрожают существующему строю, то и власть тоже становится предметом сыска. А еще дело сыска изучение настроений и мнений как элиты общества, так и населения, что подарок для власти, особенно в обществах тоталитарных и авторитарных, где вождь или объединение вождей во главе всего. Это не беспочвенные суждения мировая история открывает содержательные линии политического сыска.

А каков же его главный инструмент? Конечно, агенты, агентурный аппарат. Во всех организациях и группах, несущих опасность или представляющих интерес в политической и идейной борьбе, должны присутствовать агенты политической полиции. В тоталитарных обществах органы сыска стремятся к тому, чтобы их агенты были в трудовых коллективах, в определенных социальных и неформальных группах. Сотрудник политического сыска находит кандидатов в агенты, доказывает им необходимость и важность тайной работы, вербует и руководит ими, прежде всего для получения определенной информации. Сыскные службы агента берегут и лелеют, ибо он основа политического сыска в любом обществе.

Вспомним Павла Елисеевича Щеголева, русского историка, исследователя российского политического сыска: «Кажется, не осталось общественного слоя, общественной группы, которая не имела бы счастья в первые дни революции открывать в своих рядах презренных сочленов и товарищей, работавших в охранных отделениях: журналисты, священники, чиновники, члены Думы, члены партий, члены Советов рабочих и солдатских депутатов, почтальоны, офицеры, учителя, врачи, студенты и т. д.». Здесь интересно его выражение «и так далее» — воистину диапазон агентурного наблюдения был необозрим.

А вот и образец документа, регламентирующего агентурную работу. Какой психологизм, какая любовь к делу светится в строках «Инструкции по организации и ведению внутреннего наблюдения в жандармских и розыскных учреждениях», разработанной в Департаменте полиции и утвержденной министром внутренних дел П. Столыпиным в 1907 году:

«Залог успеха в приобретении агентур заключается в настойчивости, терпении, сдержанности, также осторожности, мягкости, осмотрительности, спокойной решительности, убедительности, проникновенности, вдумчивости, в умении определить характер собеседника и подметить слабые и чувствительные его стороны, в умении расположить к себе человека и подчинить его своему влиянию, в отсутствии нервозности, часто ведущей к форсированию. Изложенные качества каждый занимающийся розыском офицер и чиновник должны воспитывать и развивать в себе исподволь, пользуясь каждым удобным случаем»2.

Этот текст из 1907 года. Но во все времена спецслужбы из разных стран роднило, объединяло именно такое отношение к воспитанию агентов. На нем и сейчас держится политический сыск.

Плод деятельности агента — агентурное сообщение. Но в чем тогда разница между доносительством и агентурной деятельностью? Вот С. Королев в своей книге «Донос в России» утверждает, и не без оснований, что в течение столетий донос не считался на Руси чем-то зазорным; скорее доносительство можно рассматривать как норму взаимоотношений индивида и государства, норму не политическую и не социальную, а как некое общепринятое правило поведения в рамках достаточно жесткой технологии власти3. Скорее это и имел в виду Петр I, когда создавал институт фискалов для борьбы с должностными злоупотреблениями, что, конечно, оживило доносительство среди простых людей. А Сталин ввел за недоносительство уголовное наказание (статья 58-12 в Уголовном кодексе РСФСР), чем придал политический статус такой форме отношений человека с властью. Тем не менее эта форма больше находилась в нравственной сфере. И гражданин, в меру остроты своих интересов, страха, своего понимания морали, своего понимания отношений с властью, с господствующей идеологией, решал вопрос о доносительстве. Иное дело агент, человек, добровольно или в силу обстоятельств, но осознанно связавший себя со спецслужбами, взявший обязательство информировать органы безопасности об определенных процессах в той или иной среде. Эта деятельность проходит под руководством оперативного работника и имеет точную нацеленность на определенные явления, связанные с технологией власти. А технология власти «работает» на социальный контроль масс. Для этого власть соответствующим образом организует свое пространство, «формирует» его, рассекает на «квадраты» и «сектора», по выражению С. Королева. В этом и заключается технология контроля.

Исторических примеров не счесть. Один такой находим в документах Великой Отечественной войны — в донесениях руководителей групп по спецработе в Москве, относящихся к 1941-1942 годам. Эти группы фиксировали разговоры в очередях у магазинов, на фабриках и заводах, в трамваях и банях, то есть в тех же «квадратах» и «секторах». Люди из группы Леонтия (псевдоним) 14 декабря 1941 года слушали разговоры у магазина №3, в магазине на Б. Серпуховской улице, в магазине №8 завода СВАРЗ в Сокольниках. Сотрудники группы Климента 24 декабря 1941 года запоминали разговоры в цехах одного из московских заводов, на почте №24, в очереди за хлебом у магазина №20. А группа Клавдия в своем донесении отметила политически сомнительные высказывания в одной из бригад фабрики «Мосбелье» №14 и в рабочей раздевалке. Та же группа «Клавдия» 24 апреля 1942 года фиксировала разговоры в очередях у продмага №6, керосиновой лавки, у магазинов №1, 14, 10, 63, 201, у мучного склада и других точках города. Во всех очередях стояли в основном женщины, мужчины встречались редко4. И какой же вывод делает исследователь? Вполне адекватный: власть путем выборочного, но, несмотря на экстремальные обстоятельства, систематического контроля всех сколько-нибудь важных мест скоплений людей обеспечивает тотальный контроль пространства и стремится создать абсолютно полное представление об информации, циркулирующей в этом пространстве — это пространство становится для власти абсолютно прозрачным5.

Заметим, что в данном случае речь о тоталитарном обществе. В либеральном обществе «квадраты» и «сектора» контроля исследуются чаще всего социологическими службами, но и спецслужбы тоже не спят. Во Франции в наши дни полицейская разведслужба RG постоянно информирует высшую власть о настроениях общественности. Ее агенты и осведомители действуют во всех департаментах и выясняют отношение французов к правительственным решениям. Предмет особого интереса — ситуация в экстремистских организациях, сектах, во взрывоопасных местах проживания иностранных рабочих.

Больше всего копий сломано вокруг провокации как метода политического сыска. Словарь определяет провокацию как «предательские действия тайных агентов полиции, проникших в революционные организации с целью информирования политической полиции о деятельности революционеров, выдачи полиции лучших работников, а также с целью вызова революционных организаций на такие действия, которые ведут к их разгрому»6. Но в обстоятельном труде историка А. Возного «Петрашевский и царская тайная полиция» читаем, что главное дело агента, проникшего в организацию, не осведомлять и информировать, а побуждать своими действиями революционеров к невыгодным для них действиям с целью их разоблачения и ареста7. В этом и есть провокация в чистом виде.

Осведомители и провокаторы, часто в одном лице, право же, хотя и служили по одному ведомству — политическому сыску, но по разным его департаментам. Собирать информацию, выяснять намерения, мнения, настроения, осведомлять — важнейшая забота политической спецслужбы. Но предотвратить преступление противников режима или организации, погрузить ее в дрязги, склоки и интриги, развалить изнутри, а то и подтолкнуть к «наезду» на закон и создать основания для ареста ее активистов — это уже сверхзадача для спецслужбы, требующая мастеров сыска и стратегического мышления от ее руководителей. История оставила нам имена таких мастеров из разных эпох и социальных систем. Этими именами украшен политический сыск ХIХ и ХХ столетий: Судейкин, Зубатов, Герасимов, Дзержинский, Гувер, Даллес.

Что сделал Судейкин для России? К середине века девятнадцатого, когда республиканские идеи овладели умами русских интеллектуалов, в Россию из Западной Европы докатилась полицейская провокация. И не была воспринята. Либералы из окружения Александра II воротили нос: слишком грязное предприятие. И лишь самоотверженная настойчивость жандармского полковника Судейкина довершила дело: с его легкой руки российский политический сыск овладел искусством провокации, искусством массовой вербовки и внедрения агентов в революционные организации. Он несомненная звезда в сыскном деле.

От Судейкина резво пошла провокация в России. Если в других странах «она применялась именно только в отдельные периоды, а потому не могла создать прочной традиции, в России непрерывная и все более ожесточенная борьба правительства в течение целого столетия против нараставшего революционного движения привела к тому, что провокация сложилась здесь в стройную законченную систему, над «научной» разработкой которой бились «лучшие головы» полицейского сыска»8. Это был своего рода орден российских мастеров провокации, со своим стилем, традициями, легендами, героями. Каждый рождал свою школу. Начальник Московского охранного отделения С. Зубатов, впитав судейкинский опыт, развил его по линии продвижения агентов в высшие сферы революционных партий и движений, чтобы потом, пользуясь полученной от них информацией, всех партийных вождей накрыть скопом. А. Герасимов, в 1905-1911 годах начальник Петербургского охранного отделения, ярый оппонент Зубатова, делал все, чтобы те революционные партии, где в руководящих центрах «сидит» агентура, не накрывать, а контролировать. Вдохновленный делами Судейкина и Зубатова, Герасимов стремился создать такую систему политического сыска, чтобы все центры всех революционных организаций находились как бы под стеклянным колпаком, чтобы каждый шаг партийных организаций был известен полиции, «которая решает, что одно проявление их деятельности, с ее точки зрения менее опасное, она допустит; другое, более вредное, пресечет в корне; одному из членов организации дозволит писать прокламации и выступать с речами на митингах, так как он менее талантлив и его выступления производят меньше впечатления, а другого, более даровитого, посадит в тюрьму»9. У Герасимова это хорошо получилось с партией эсеров, когда самый ценный агент Азеф стал руководителем боевой организации партии.

В 1917 году после февральской революции даже остатки разгромленных архивов охранки позволили увидеть масштабы политического сыска. На герасимовский «колпак» работало около 6,5 тысячи агентов, сотрудников охранных отделений и жандармских управлений. И среди них видные партийные лидеры и функционеры. Самые выдающиеся: у большевиков — Р. Малиновский (автор 88 агентурных сообщений), у эсеров — Е. Азеф. Но и «колпак» не мог остановить революционное брожение. Масштабам сыска противостоял масштаб революционных партий, их выступлений, их влияния. Энергия партийных активистов трудно контролировалась. Сами чины полиции признавали это. Они ничего не могли поделать с рабочей интеллигенцией, значение которой в революции, по их мнению, было громадно. В аналитической записке Департамента полиции читаем, что эта интеллигенция представляла «новый вид революционных вожаков» и состояла из «распропагандированных сознательных рабочих, получивших революционную подготовку в подпольных организациях и усовершенствовавшихся в тюрьмах и ссылках». Цвет этой интеллигенции сосредоточен в профсоюзах, где ответственные должности занимают рабочие с «солидным революционным прошлым... разбирающиеся в политических и социальных вопросах...»10.

Но откроем «Бестселлер» Юрия Давыдова, где речь об оплате агентуры: директор департамента полиции «Алексей Тихоныч, бывало, сетовал: «Мы бы купили всех революционеров, если бы сошлись в цене». Неужели и тех, что усовершенствовались в тюрьмах и ссылках? Выходит, проста формула борьбы с революцией: массовая агентура плюс щедрое финансирование ее и всяческого рода провокаций. Недофинансировали! И грянул переворот октября 1917 года.

Провокация как метод, как хитроумная интрига больше всего подвигла писателей и исследователей на сугубо нравственные размышления о сути творимого. Здесь сильно преуспело перо русского революционера, литератора и историка Владимира Бурцева, его продолжателя, нашего современника писателя Юрия Давыдова. Оба сошлись в оценке деяний руководителя боевой организации партии эсеров и агента охранного отделения Евно Азефа, который руками боевиков убивал царских сановников, а потом руками полиции отправлял боевиков на эшафот. Оба единодушны и в отношении главы Петербургского охранного отделения генерала Герасимова, и в отношении бывшего директора особого отдела департамента полиции А. Лопухина, терзавшегося совестью и в конце концов преподнесшего Бурцеву агентурную историю Азефа. За что и был сурово наказан властью.

Не смирился, все жал на правовые принципы. И к Столыпину Петру Аркадьевичу, премьеру и министру внутренних дел России, обратился. Да ответа так и не дождался. А ведь насчет провокации и права не совсем уж и не прав был Лопухин. Когда изнутри агент толкает организацию на конфликт с законом, на выступление, за которым кровь и тюрьма, — это провокация не столько против организации, сколько против власти, режима, общества. Конечно, о нравственности тут речи нет. А вот об искусстве политической полиции работать в границах закона, а то и на грани закона, используя ту же провокацию для защиты власти, речь идти может, как показывает история. Впрочем, на проблеме соотношения нравственности и сыскного мастерства и разошлись сочинения Бурцева, Давыдова и современного литератора Лурье с воспоминаниями асов российского сыска Герасимова, Заварзина, Новицкого, Курлова, Спиридовича и исследованиями историков11.

И все же, все же... Когда власть хочет расправиться с оппозицией, соблюдая видимость закона, она зовет спецслужбы. Так было в Советском Союзе в 30-е годы, когда известные процессы над политическими деятелями из оппозиции готовились советской спецслужбой НКВД. Разрабатывались сценарии, велась огромная работа по постановке политических спектаклей. Это ли не провокация в государственном масштабе руками и умом спецслужб?! Здесь были свои мастера, школу которых заложил Вильгельм Штибер, директор прусской политической полиции, организовавшей кёльнский процесс над коммунистами, после которого коммунистический Союз, основанный Марксом и Энгельсом, перестал жить. Тогда Штибер ловко соединил радикалов с марксистами и подвел последних под уголовную статью. Лучший последователь Штибера в современной истории, конечно, Яков Агранов, заместитель наркома внутренних дел Г. Ягоды. Яков Агранов оказался действительно талантливым режиссером политического сыска в форме судебных процессов. В гитлеровской Германии спецслужба под названием СД организовала поджог рейхстага, свалив вину на коммунистов, чтобы расправиться с ними. Но так и не смогла организовать соответствующий судебный процесс — суд оправдал главного «обвиняемого» Г. Димитрова. В СД были мастера традиционных провокаций, но не было мастеров постановки политических процессов.

Политолог Ханна Арендт в своем фундаментальном труде «Истоки тоталитаризма» делает неожиданный вывод: тоталитарная тайная полиция не выведывает тайных мыслей и не использует испытанный метод тайных полиций метод провокации. Объяснение такое: «главное различие между деспотической (царской, монархической. — Э. М.) и тоталитарной тайной полицией состоит в том, что последняя не выведывает тайных мыслей и не использует испытанный метод тайных полиций, метод провокации... Никто из тоталитарных правителей, разумеется, не мог даже представить себе такой ситуации, в которой ему пришлось бы прибегнуть к провокации, чтобы заманить в ловушку того, кого он считал своим врагом. Более важен, чем эти технические соображения, тот факт, что тоталитаризм определил своих идеологических врагов еще до захвата власти, так что категория «подозрительные» не применялась в полицейской информации. Так, евреи в нацистской Германии или остатки бывших правящих классов в Советской России в действительности не подозревались в каких-либо враждебных действиях; они объявлялись «объективными» врагами режима, исходя из его идеологии...»12. Объективный враг, по мысли Ханны Арендт, при тоталитарных режимах затмил провокацию. «Только на первоначальных стадиях, когда еще идет борьба за власть, ее жертвами становятся те, кого можно заподозрить в оппозиционности. Затем ее тоталитарный характер находит выражение в преследовании объективного врага...»13

Но есть аргументы для возражения политологу. Борьба за власть даже и в тоталитарных обществах не ограничивается первыми стадиями. Сталин уничтожал явных и потенциальных оппонентов и в начале своего правления, и на закате политической жизни. Вспомним хотя бы изобретенное в 1949 году «Ленинградское дело» и расстрелянных по нему партийных и государственных лидеров. И всегда диктатор опирался на органы сыска — ОГПУ, НКВД, МГБ. Гитлер тоже в конце своего кровавого пути обрел оппозицию в лице военных заговорщиков, которые взорвали бомбу в его ставке и которых прошляпило гестапо. Хотя гестаповские сыщики нутром чувствовали «генеральскую» опасность.

По Арендт выходит, что политическая полиция при этих режимах и при этой оппозиции не пользовалась провокацией как методом в силу ненадобности. Но именно эта «тоталитарная» полиция и изобрела новый вид провокации постановку политических спектаклей-процессов над потенциальными оппозиционерами. Весьма сложное, но «творческое» ремесло.

Ханна Арендт вводит понятие объективного врага для «тоталитарных» спецслужб. Это часть населения — евреи в Германии Гитлера и остатки бывших правящих классов в сталинском Советском Союзе. И политическая полиция здесь выступает как инструмент террора. Но есть ли объективный враг у служб политического сыска в либеральном, демократическом обществе? Или там только субъективный враг — сегодня один, завтра другой? Отступим от теории, покопаемся в истории. И тогда обнаружим, что есть еще и постоянный враг. У американского Федерального бюро расследований — это коммунисты и радикалы. В ФРГ у ведомства по охране конституции — тоже радикалы, экстремисты и в свое время компартия. Причем компартия, которая существовала в 50-е годы, была запрещена судом. Сегодня это германское ведомство тщательно следит за коммунистическими настроениями и радикальными поползновениями. А у Комитета государственной безопасности в авторитарном СССР времен Хрущева, Брежнева и Андропова постоянный враг на сыскном поле был представлен антисоветскими, диссидентствующими и националистическими организациями и персонами.

Обратимся к докладу председателя КГБ СССР Ю. Андропова для ЦК КПСС «О некоторых результатах превентивно-профилактической работы органов государственной безопасности», относящемуся к октябрю 1975 года. Из него узнаем, что за период с 1967 по 1974 год по 70-й статье Уголовного кодекса (антисоветская пропаганда и агитация) были осуждены 729 человек, а 69 984 человека получили предупреждение и отошли от антисоветской деятельности14. Исследователь-советолог не преминул подчеркнуть, что с 1971 по 1974 год только благодаря профилактике 1839 антисоветских групп ликвидировались уже в тот момент, когда только начинали формироваться15. На антисоветские группы, на этого постоянного врага, по определению Х. Арендт, воздействовали не только профилактическими приемами. Против них, как говорилось в том же докладе КГБ, применялись «нелегальная агентура и другие методы, не связанные с судебным преследованием» — «лишение советского гражданства» или «компрометация авторитетных членов» подобных групп16 (это последнее, по Х. Арендт, якобы несвойственно полиции в тоталитарных государствах). Поэтому, делает вывод автор доклада, уже на стадии формирования многие националистические, ревизионистские и иные объединения «были успешно разбиты». Благодаря профилактике, агентурным и иным методам к 1985 году КГБ практически парализовало и разгромило антисоветские, диссидентствующие группы по всей стране. Питер Рэддэвей, советолог из США, пожалуй, наиболее основательный исследователь деятельности КГБ, вполне обоснованно утверждает, что советское руководство никогда не относилось легкомысленно к проблеме диссидентства17. Но при этом П. Рэддэвей не отметил принципиальный момент: советское руководство свело всю борьбу с диссидентством к репрессивным или превентивно-профилактическим мерам, а политические — игнорировало. Если даже отнести профилактику к политическим мерам, то ею занимался все тот же КГБ. А ведь КГБ не раз обращался в ЦК КПСС с предложениями политически определиться с диссидентами, и особо с наиболее яркими персонами. И с националистическими группами и организациями как с постоянным врагом в СССР велась беспощадная борьба методами политического сыска. Их активность к середине 80-х годов тоже сошла на нет, но национальные проблемы, питавшие националистов, ждали политических решений, а не сыскных. А партия по-прежнему полагалась только на органы безопасности. Эта ситуация в полной мере дала себя знать кровавыми событиями в период политической перестройки в стране.

Изобретательный политический сыск — не только особенность тоталитарных обществ. Свои яркие краски нашел сыск и в либеральных странах. И не только в сфере репрессивных действий против объективного врага. Есть объективные враги, но и объективные потребности. В том числе по сбору информации, изучению настроений. Подобные потребности вырастают из такой социальной задачи, как социальный контроль масс. За этим понятием стоят имена западных мэтров от социологии: Г. Тарда, Е. Росса, С. Московичи, Г. Маркузе, Р. Мертона и других не менее ярких исследователей. Они объясняют его как обеспечение контроля за комфортным поведением людей в границах общественных институтов, как подчинение индивида социальной группе. Ибо без этого невозможна стабильность общества, устойчивость правящего режима. Социальный контроль — это и организация усвоения человеком определенной культуры, и массированное влияние на него средств массовой информации, образа жизни, это и система санкций, то есть воздействие на индивида в случае нарушения им тех или иных групповых и общественных норм. Теоретики говорят как о физических, экономических санкциях, так и о манипулировании вкусами, настроениями, сознанием, поведением людей, то есть когда система отношений с общественностью работает на снятие общественно-экономических и общественно-политических противоречий в процессе политической, экономической и конкурентной борьбы.

В этой борьбе всегда ищут союзника в лице политического сыска. История запечатлела, как разваливали с помощью политического сыска левые организации и антивоенное движение в США, как нейтрализовали лидера чернокожих Мартина Лютера Кинга, как снималось противоречие в противостоянии власти и общественных сил. Не менее масштабной была борьба с диссидентами в Советском Союзе, когда органы политического сыска выстраивали систему контрпропаганды (против сочинения А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» — книга Н. Яковлева «ЦРУ против СССР»). А если покопаться в германских делах 30-х годов прошлого века, то всплывет ситуация, когда гитлеровская служба безопасности СД напрямую обеспечивала пропагандистские акции Геббельса. Ханна Арендт уверяет, что в тоталитарном обществе властные структуры неустойчивы, если пропаганда не поддержана давлением организации (то есть партией, спецслужбами, разными обществами, союзами, фондами)18. Все так. Но есть резон посмотреть на организацию как на деятельность органов сыска, обеспечивающих эту самую пропаганду. Эти органы как раз и организуют обратную связь, изучают настроение людей, реакцию населения на пропагандистские акции, изолируют «контрпропагандистов». Именно этим занималась нацистская служба безопасности СД. Все это сплав «паблик рилейшнз» (отношений с общественностью) и политического сыска, выплавленный историческими обстоятельствами. И уже современные события горячо нашептывают, что у этого сплава «прекрасное» будущее. Как в либерально-демократических, так и в обществах переходного периода, к коим сегодня принадлежит Россия.

Когда социальный контроль масс все больше зависит от средств массовой информации, всемирной информационной системы Интернет, социологических опросов и агентурных данных, то задачи политического сыска смещаются в направлении мониторинга информационных потоков, общественного мнения и настроений в обществе, и особенно в направлении радикальных групп. Подобные группы часто лишены такой трибуны, как средства массовой информации. Поэтому заявить о себе они пытаются агрессивными, запоминающимися акциями, а то и терактами. В связи с этим вспоминается террористическая активность партии эсеров в Советской России 1918 года. Политические и националистические экстремисты могут раскачать общественное мнение, если не натолкнутся на противодействие органов сыска. Параллельно, другими методами, но из того же арсенала, профессионалы сыска влияют и на владельцев СМИ, на информационные потоки, для того чтобы обеспечить контроль над населением, который приобретает совершенно иное качество.

Взлет пропаганды как науки и практики привел к новому виду политико-идеологической борьбы — информационным войнам: захвату информационного пространства с помощью политических, экономических, пропагандистских, рекламных, массово-культурных средств и действий. Американские теоретики и специалисты организуют информационные войны для достижения информационного превосходства в интересах национальной стратегии. Сегодня в США создаются мощнейшие центры глобального информационного воздействия на мировую информационно-психологическую среду.

По мнению российского исследователя И. Панарина, несмотря на то, что средства воздействия (пропаганда, дезинформация, слухи и т. д.) остались прежними, принципиально иными стали средства получения и доставки информации. Это прежде всего системы глобального телерадиовещания. Они теперь доносят информацию о реальных событиях, комментарии, специально подобранные факты и аргументы до аудитории многих стран мира. Использование спутников прямого вещания, когда лидер одного государства без согласия руководства других стран может напрямую обратиться к населению этих стран, является совершенно новым явлением мировой политики19. Использование психологических средств информационной войны предполагает знание структуры, особенностей СМИ противника, их постоянный мониторинг, что становится задачей органов сыска. Они дают первоначальный материал для организации противодействия на направлениях информационной агрессии как внутри страны, так и вовне. Проблема в том, каким образом направить необходимую информацию в СМИ противника: непосредственно, через прямое телерадиовещание, или косвенно, через глобальные информационные системы.

Философия информационной войны отражает экспансионистскую политику государства, ориентированную на достижение национальных интересов. Внутри страны — это философия конкурентной борьбы на информационном поле, всеобъемлющего информационного влияния на массы. Методы и средства информационной войны — пропагандистские, рекламные, культурно-образовательные акции, специальные психологические операции, мировая компьютерная сеть Интернет, электронные базы данных, спутниковое телевидение, мировое радиовещание — нацелены на изменение информационно-психологической среды, общественного сознания и настроений в глобальных масштабах. Поэтому эти методы и средства становятся предметом интереса политического сыска.

Вместе с информационными войнами в ХХI веке обостряются угрозы цивилизационных войн. С позиций политического сыска опасности таятся прежде всего во внутригосударственных цивилизационных войнах. К ним известный западный исследователь С. Хантингтон относит войны между крупными группами населения, принадлежащими к разным цивилизациям, но находящимися в рамках одного государства; между «почвенниками» — сторонниками сохранения своей культуры и выступающими за перестройку всей жизни страны по образу другой цивилизации (в России, например, между славянофилами и западниками), между властвующими и стремящимися к власти группами, склонными к утверждению разных общественно-экономических формаций 20. Угроза для политической безопасности, национального суверенитета страны сегодня может исходить от тех элитарных групп, которые жаждут ускользнуть из-под контроля общества, не стеснены пониманием национальной ответственности, стремятся обрушить систему гражданского согласия. Если такая элитарная группа, претендуя на статус информационной элиты и владея средствами массовой информации, вырывается из национального пространства и выходит на прямой контакт с мировыми центрами власти и влияния, то угроза общественной безопасности, угроза цивилизационной войны значительно возрастает.

Если эта война случилась, то победы в ней добиваются чаще всего политическими методами. Но для принятия верных политических решений, впрочем, как и силовых, нужно проникновение в глубь тех отношений, что завязались между противоборствующими сторонами (отношений межнациональных, идеологических, политических, экономических). Это дело политического сыска, который добывает информацию о процессах в «штабах», противостоящих власти, противостоящих ее политике и идеологии. Сыск на высоте, когда он душит процесс превращения цивилизационной холодной войны в горячую. А когда цивилизационная война разжигает информационную, то органам сыска приходится работать и на этом фронте. И вот здесь настает час передовых информационных технологий, профессионалов социально-психологической борьбы, «паблик рилейшнз», вобравших опыт столетий.

Могут ли органы политического сыска сами остановить смену общественно-политического строя в стране и наряду с этим смену власти? История почти не знает таких случаев. И дело здесь в том, что органы сыска — это всегда инструмент власти. Действуя в отрыве от власти, даже суперпрофессионально, они терпят крах. И власть в критические моменты терпит крах, если у нее нет прочных, доверительных отношений со службами сыска. М. Горбачев так и не мог за все годы перестройки сделать КГБ своим инструментом, тонкая трещина между ним и Комитетом государственной безопасности в отношении методов преобразований к концу его властвования превратилась в пропасть, в которую его и увлек ГКЧП (так называемый Государственный комитет по чрезвычайному положению). Есть случай и в более давней российской истории. Временное правительство Керенского пало в том числе и потому, что оно, по сути, разогнало профессиональные органы политического сыска. А породив новую контрразведку (так и не вставшую на ноги), посматривало на нее брезгливо, совершенно не представляя ее инструментом своей власти. Зато Ленин и ВЧК действовали в единой связке, и это единство помогло выстоять власти большевиков в гражданскую войну.

Органы сыска могут быть инструментом укрепления власти, если она доверяет им вести сыск во власти, пресекая тенденции разложения ее или тенденции перерождения своих лидеров, смены ими идеологических ориентиров. А главным доверителем здесь выступает либо вождь (в тоталитарных обществах), либо закон и традиции (в либеральных обществах). Мировой опыт подталкивает к нетрадиционному выводу: сыск в обществе, в цивилизационных и информационных войнах, не подкрепленный сыском во власти, оставляет уязвимой политическую безопасность страны.

«Сыск — грязная работа, отмеченная негласным, тайным съемом информации, провокацией», — считают одни.

«Сыск — разновидность аналитической и политической деятельности, связанной с полемикой, с убеждением оппонента», — вещают другие.

Столетия пробежали, а мнения вихрятся вокруг двух полюсов: нравственности и безнравственности сыска. А чем измерить нравственную составляющую сыскного дела? Да все тем же: законами, регламентирующими его, и нравственными началами — соотношением добра и зла, свободой личности, правами человека, социальной честностью. Когда есть и то и другое, сыск становится легитимным инструментом сохранения политической безопасности.