Россия выходит к границам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Россия выходит к границам

А великий фронт от Балтики до Карпат бурно перемещался в июле — августе. В течение двух фантастических недель пять центральных фронтов прошли почти полтысячи километров, ослабив свой порыв только перед самой Варшавой. Западные специалисты спрашивают, почему Советский Союз не завершил войну в 1944 г.? Ведь преимущество в танках было один к трем, в артиллерии — один к шести, в численности пехоты — один к четырем. Одним из объяснений служит то, что предстояло вначале решить проблему Балкан. Именно сюда переместился центр наступательных усилий Советской армии — наступила очередь южан. Здесь был создан новый — 4-й Украинский фронт численностью в восемнадцать дивизий во главе с генералом Петровым для выхода через Карпаты в Венгрию. Перед Петровым поставили задачу осуществлять связь между Коневым и двумя фронтами, которым были поручены балканские проблемы (Малиновский и Толбухин).

Эти фронты представляли собой огромную силу в миллион солдат, тридцать восемь советских дивизий. На этом пятисоткилометровом фронте Ставка требовала выхода на западный берег реки Прут. Малиновский намеревался выйти в Молдавию и Северную Румынию ударом между румынскими и германскими войсками с целью окружить немцев в районе Кишинев-Яссы. Оба фронта провели набор среди жителей, остававшихся в оккупации. Этот набор дал Малиновскому 265 тысяч рекрутов, а Толбухину — 80 тысяч молодых ребят, проведших почти три года в немецкой оккупации. Теперь их учили «достоинству поведения советского человека на иностранной территории». Эта территория была рядом.

А здесь король Михай видел единственный шанс в том, чтобы договориться с русскими (румынские дипломаты встречались и с американцами). Румыны обещали немедленно интернировать немцев и присоединиться к антигитлеровской коалиции. Для них было важно сделать это раньше венгров, тогда можно было рассчитывать на Трансильванию. Короля «подгоняла» дивизия имени Тудора Владимиреску, составленная в основном из румынских военнопленных в России и воевавшая, как помнит читатель, на советской стороне.

23 августа было решающим днем. Король Михай арестовал братьев Антонеску вместе с руководителем германской военной миссии генералом Хансеном и провозгласил выход Румынии из военного союза с Германией. Новое румынское правительство возглавил генерал Санаеску, а король Михай обратился по радио к нации и всему миру. Германский посол покончил жизнь самоубийством. Для Советской армии открывались двери в Чехословакию, Венгрию, Болгарию, Югославию. Ни Карпаты, ни Дунай теперь не могли быть барьером на пути продвижения советских войск. Ставка разрешила Малиновскому и Толбухину использовать добровольно сдавшиеся румынские части против венгров и немцев.

Бухарестская пресса была удивлена молодостью советских солдат и их технической оснащенностью. Лишь остатки семи германских дивизий оказывали сопротивление в Северной Румынии. В Москве Ставка готовила двум победоносным фронтам новые боевые задания. Малиновский — на Венгрию, Толбухин — на Болгарию. Под их командованием теперь были новые союзные войска — вчерашний противник — румынские части. У Малиновского теперь были дополнительные 20 дивизий, неадекватно вооруженных, но хорошо знающих территорию проходимой 2-м Украинским фронтом страны и весьма небезразличную к боевым действиям на территории Трансильвании.

Румыния была наиболее важной страной для России и для Запада. Во внешней политике Румынии после первой мировой войны были «две константы» — приверженность «санитарному кордону» против России и ориентация на одну из великих держав. Румынские попытки сблизиться с западными союзниками начались в 1944 г. Вашингтон постарался воспользоваться ими, стремясь оценить свои возможности здесь. Американцы шли своей излюбленной дорогой. В марте 1944 г. госдепартамент США предложил заморозить все дискуссии о территориальных проблемах, касающиеся Румынии и подтвердить желание сохранить Румынию как независимую страну. Американцы довольно жестко отвергли британское предложение предоставить Румынию России. Политические эксперты госдепартамента буквально возмутились и предложили США и Британии «сохранить свой интерес к этой стране и приложить к Румынии общие принципы ведения войны». Румыния уже определилась в своих новых дипломатических увертюрах и, начиная с марта 1944 г., Бухарест начал выдвигать самые различные мирные предложения, обращаясь исключительно к англо-американцам, к их политическим и военным представителям. Цель была более чем ясна — избежать прямого контакта с Россией.

Компартия здесь никогда не владела большим влиянием. Почти все политические партии были в очень большой мервителей, прибывших управлять — в составе Союзной Контрольной комиссии первой поверженной страной. Что должна была думать Россия ее военно-политическое руководство, которое именно в это время вытолкнули из Италии? Именно в конце марта 1944 г. Объединенный комитет начальников штабов пришел к откровенному выводу, что русское участие в сдаче Италии и последующем управлении ею оказалось «непрактичным», отчего русских представителей попросили не вмешиваться в чужие дела. И именно тогда возникает румынская проблема.Но история имеет свою иронию и вскоре предстояло обсуждение вопросов, касающихся выхода из войны Финляндии. Об этом Черчиллю сообщил его собственный Форин Офис 23 августа 1944 г. 2 апреля 1944 г. советские войска пересекают границу СССР с Румынией и издают прокламацию о том, что они «не преследуют цели овладения какой-либо частью румынской территории или смены существующего социального порядка». Обратим внимание на следующее. Советские власти имели в виду предвоенную границу СССР и Румынии; но стоило Лондону выразить свое неудовольствие, как русская стороны прекратила действия в таком толковании. И Лондон, и Вашингтон были удивлены склонностью российской стороны к компромиссу, ее чувствительностью к западным проявлениям неудовольствия, к западным пожеланиям. Антонеску же и король Михай не переставали пугать западные державы угрозой «славянизации» Румынии, «ничем не ограниченным приходом коммунизма в Юго-Восточную Европу», нарушением общеевропейского баланса сил. Михай и Антонеску с готовностью обещали участие Румынии в Балканской федерации, обещали завязать самые тесные связи с Западом. С собственно советским командованием они не связывались. Но это были уже силы прошедшего дня. В середине августа Советская армия пробилась через германскую линию обороны, и в Румынии поднялся политический вихрь. В Бухаресте возникли четыре группы антифашистского сопротивления (одна коммунистическая). Они вышвырнули пособников немцев и взяли в свои руки управление страной. Бои прекратились 23 августа 1944 г. и через несколько дней были оговорены условия перемирия, за основу которых были взяты апрельские предложения советской стороны — несколько смягченные. Уменьшена была сумма репараций и создана свободная зона для правительства. Вопрос об участии западных держав в управлении низвергнутой Румынией встал в конкретную плоскость. После Италии прошел всего лишь год, и роли поменялись: теперь уже западные союзники будут требовать от России участия в румынских делах. В основном Москва им ответит по прочувствованному ею итальянскому сценарию. Ради американского реализма нужно признать, что государственный департамент уже на ранней стадии пришел к заключению, что русские воспользуются итальянским прецедентом и постараются принять капитуляцию Румынии от лица всех союзников. Ибо «их силы вынесли основную тяжесть борьбы». Все же западные союзники (прежде всего американцы) питали надежду, что Россия предоставит им часть «дополнительных» возможностей. Черчилль лично отметил в конце сентября 1944 г. умеренность требований русских. СССР потребовал выплаты на протяжении шестилетнего периода 300 млн. долл., восстановления румынской гражданской администрации на расстоянии от 50 до ста километров за линией фронта — предполагая здесь верховный военный контроль СССР, Москва пообещала Бухаресту значительную долю Трансильвании (отданной немцами Венгрии). Американская сторона стала пристрастной там, где русские были особенно чувствительны — репарации. Румынская армия принесла Советскому Союзу неисчислимый вред и Россия готова была показать свое благородство: она просила не более одной пятой причиненного ущерба. Черчилль считал эти условия мягкими, но посол США в СССР Аверелл Гарриман думал иначе. С его точки зрения, запрашивая такую сумму, Россия брала в свои руки контроль над румынской экономикой. Госсекретарь Гарриман дуиал больше не о малозначительной экономически Румынии, а о колоссе Германии. Сколько русские запросят там? Он потребовал от посла Гарримана: «Объясните им ясно, что американское правительство не считает русские действия в Румынии прецедентом для дальнейших действий в схожей области». Хэлл думал о Болгарии и Венгрии, но более всего — о Германии.

Читатель, посмотри, как зарождается «холодная война». Обрати внимание на настойчивость западных держав, которой они не позволяли в течение года в Италии. 6 сентября 1944 г. послы США и Британии — Гарриман и Кларк Керк решили прояснить ситуацию с наркомом иностранных дел В.М. Молотовым. Гарриман заявил, что Соединенные Штаты хотели бы иметь своего политического представителя в Румынии. Молотов ответил, что для этого будет создана Контрольная Комиссия по Румынии. Но, добавил Молотов, «он хотел бы избежать недоразумений: Контрольная Комиссия по Румынии будет действовать тем же образом, что и Контрольная Комиссия по Италии». Исходя из этого, Гарриман докладывает, что «кажется ясным — Советское правительство во время ведения военных операций намеревается придерживаться жесткой линии в румынских делах». Хэлл надеялся, что в Румынии русские будут вести себя щедрее, чем западные союзники в Италии. Англичане были менее мирно настроены; они отказались подписать перемирие, пока не оговорят точные функции контрольной комиссии. Какая строгость. В Италии англичане не ощущали необходимости поддержать статус своего восточного союзника. Охлаждая пыл англичан, Молотов сказал, что исполнительные функции будут принадлежать русским — равно как они принадлежали англичанам и американцам в Италии. Гарриман: «Он сказал, что задача других представителей будет аналогичной позиции советского представителя в Союзной Контрольной Комиссии по Италии».Русская сторона начала оформление именно такого же числа представителей во всех подкомиссиях, которые она имела в Италии. И, как и в Италии, только один представитель имел право обращаться непосредственно к румынам. Американцы, пока молча, выражая свое недовольство, пошли на создание структур, родоначальниками которых они были сами в Италии. Но появившееся у них раздражение обильно окрасило их оценки происходящего в Румынии, оценки поведения советских представителей в первой управляемой ими стране. Непонимание в Румынии в отдельных вопросах родилось из полностью противоположного опыта и взаимонепонимния.

Для советского офицера представить себе, что румынские нефтяные месторождения, снабжавшие всю немецкую армию, на самом деле принадлежат американским и английским владельцам, было просто немыслимо. Если эти владельцы позволили колоссальной военной машине Германии воевать используя свою нефть — то уже за одно это они должны быть наказаны. Такова была логика любого советского офицера, воспитанного вовсе не на принципах святости частной собственности. Когда американские и британские бомбардировщики бомбили нефтяные месторождения в Плоешти, они никак не разбирали, чью собственность они уничтожают. Пришедшие русские войска тоже нуждались в бензине, а уничтоженная гитлеровцами нефтяная промышленность СССР нуждалась в нефтяном оборудовании — часть которого советские части изъяли как репарации у румын. Тем с большим изумлением слушал Вышинский американского поверенного в делах Джорджа Кеннана: «Я сказал, что ожидал возвращения этой собственности в прежнем состоянии и немедленно, как только советские военные власти в Румынии будут проинструктированы относительно частной собственности американских граждан и американских компаний. В заключение я сказал ему, что это дело имеет самое важное значение…. Я выразил искреннюю личную надежду на сохранение не только частной собственности американцев, но и в целом относительно американо-российского сотрудничества в бывших странах сателлитах».Советское руководство — на высоком и на низком уровне — было в своего рода шоке. Еще дымились крематории концлагерей, тысячами солдат наполнялись братские могилы, а американские дипломаты стали играть в невиданную стерильность. В священность той собственности, которая только что помогала убивать и русских и их союзников. Заметим: полное слияние национальных интересов и частных интересов отдельных владельцев — стало законом и правилом для политики США в Восточной Европе, и это было неожиданно для Москвы. Советские власти заявили, что «права американцев и англичан ненарушимы», но этим властям было нелегко представить себе, что последует за этим заявлением. Для американского руководства не менее интересной, чем судьба американской частной собственности в Румынии были выводы из текущего анализа поведения советских властей. Русские больше заинтересованы в ведении военных действий, чем в «социализации» Румынии. Москва не склонна передавать власть местной коммунистической партии и вполне удовлетворена рабочими отношениями с Крестьянской и Либеральной партиями. Американская разведка (ОСС) сделала вывод, что «местным коммунистам не дано благословение Советского Союза. На данном этапе это успокаивало Ващингтон. 4 ноября 1944 г. произошла реорганизация румынского кабинета министров; поименованные две партии получили десять министерских постов из семнадцати. Известный антикоммунист возглавил критически важное министерство внутренних дел. Американская разведка докладывала, что возглавлявший советскую администрацию Вышинский обещал королю Михаю всяческую поддержку, делал ставку на националиста-генерала Радеску. К удовлетворению короля он обещал „не делать Румынию коммунистическим государством“; жаждал от Румынии „поведения дружественного соседа“, чем вдохновил короля.Но в Контрольной комиссии американцы и англичане продолжали пребывать в состоянии изоляции — ровно так, как советские представители чувствовали себя в Италии. Опальные политики жаловались союзным представителям на политическое влияние Советов (особенно лидер предвоенной Крестьянской партии Юлиу Маню) и старались противопоставить западных союзников России. Их красочные антироссийские доклады в изобилии пребывали в госдепартамент. Но разведка и дипломаты пока не видели оснований для жесткого выяснения отношений с Москвой. Ситуация в Болгарии в значительной мере напоминала румынскую.

5 сентября СССР объявил войну Болгарии, и через четыре дня София затребовала перемирия с Россией (очень популярной в народе) и объявила войну Германии. Болгары стремились наладить двусторонние отношения с Москвой наилучшим образом — советские войска уже входили в страну. В организованном 10 сентября правительстве треть мест занимали коммунисты, но две трети были настроены, найти приемлемый модус вивенди на прежней социальной основе. Как и можно было предположить, Контрольная комиссия работала по «итальянскому» ранжиру, повторяя опыт Румынии. Советские войска вошли в Софию в конце сентября, объявив себя не победителями, а спасителями. Англичане практически открыто признавали главенство советских генералов Контрольной комиссии. Возможно, ошибкой англичан было требовать репарации в пользу Греции — это еще более оттолкнуло болгар в русскую сторону. В отличие от Румынии, Коммунистическая партия Болгарии была мощной силой, особенно в македонской части Болгарии. Американский представитель Мейнард Барнс вначале панически сообщал о всевластии русских в «Отечественном фронте», но затем несколько успокоился и теперь уже убеждал Вашингтон, что «кажется, что русские оказывают сдерживающее влияние на болгарских коммунистов, во многом потому, что болгарские коммунисты мало напоминают коммунистов 1917 года». Барнс, как и многие союзные дипломаты в балканских странах, чувствовал себя изолированным и видел свою задачу в сдерживании коммунистов. Изоляция делала его чрезвычайно восприимчивым к слухам, переполнявшим Софию. Его донесения обосновывают главную идею: коммунистическая Болгария практически неизбежна, хотя доказательства пока были сугубо теоретическими. Нетрудно также сделать вывод, что в 1944 г. американцы не проявляли особого интереса к Болгарии.

В Венгрию, последнюю союзницу Германии, советские войска вошли в конце октября 1944 г. О венгерском руководстве никто на Западе не мог сказать ничего хорошего — верное немцам, яростно антисемитское, жестко антикоммунистическое, реакционнное по своей внутренней политике, полуфеодальное по земельной собственности, самое близкое к нацистам среди всех немецких союзников. Уже в сентябре 1944 г. Будапешт отчаянно пытался сдаться англо-американцам и, лишь потерпев поражение на этом дипломатическом направлении, обратился к наступающей Советской армии. Американцы испытывали к Венгрии интерес больший, чем к Румынии и Болгарии — во многом в свете значительной собственности здесь компании «Стандарт ойл оф Нью-Джерси». Это во-первых. А во-вторых, американская дипломатия хотела именно в Будапеште сломать «итальянский стереотип» в Восточной Европе, когда США выступали вторичной силой — за спиной СССР в Контрольной комиссии. Государственный секреталь К. Хэлл поручил послу в Москве Гарриману уведомить русских о значительных экономических интересах американцев в Венгрии (но не пожелал уведомить, что в 1941 г. он блокировал попытки «Стандарт ойл» продать свою венгерскую собственность «И.Г. Фарбениндустри»).

СССР потребовал от Венгрии 400 млн. долл. репараций, но затем, не без давления американцев, понизил эту сумму до 300 млн. (с выплатой в течение шести лет). Американское стремление «забыть об Италии», при всей энергии американских дипломатов, не имело особого успеха. В середине октября 1944 г. Хэлл потребовал от Гарримана уведомить русских о необходимости равенства в Контрольной комиссии — («Мы не считаем, что Советский Союз имеет некие особые права в Венгрии»). Но русская сторона отвергла эти притязания — вплоть до ограничения прав перемещения американцев по Вегрии. И в данном случае Москва в точности копировала итальянские ограничения, которые ей были представлены западными союзниками. Это ухудшило общую атмосферу в отношениях между союзниками. При этом американская дипломатия никоим образом не думала о предоставлении России особых (или равных) полномочий во Франции, Бельгии, Греции.

В Ялте государственный департамент потребовал, чтобы «после сдачи Германии, Соединенные Штаты хотели бы видеть Контрольные комиссии подлинно трехсторонними, когда все три великих союзника имели бы одинаковые права». Ни слова об Италии или о какой-либо другой западной стране — только о Румынии, Болгарии, Венгрии. На горизонте брезжит заря «холодной войны». Читатель, постарайся понять логику обеих сторон.

Сложнее обстояло дело в Югославии, где англичане прилагали все силы, чтобы оторвать Тито от русских, американцы так и не нашли своего фаворита (и впали в своего рода пассивность); партизаны Тито стремились избежать необратимой зависимости.Англичане были убеждены, что Тито прежде всего националист, а его коммунистические убеждения имеют второстепенную ценность. Черчилль так говорил членам палаты общин в феврале 1944 г.: «Коммунистический элемент лежал в начале, но по мере того, как движение разрасталось, идеологическая строгость уступила место и вперед вышла националистическая концепция». Черчилль ликовал от того, что Интеллидженс Сервис не обнаружила связей югославских партизан Советской армии. Маклин работал вместе с сыном Черчилля и он информировал британское руководство, что только 5 процентов армии Тито представляют собой коммунистов. Сам Тито, по его мнению, был популярным националистом, и его не возможно было сделать простой пешкой в руках Советов. Маклин настаивал на том, чтобы Тито получил помощь — тогда он точно устремится к независимости и не будет игрушкой в руках русских. В результате англичане весь 1944 г. осуществляли действенную помощь Тито, одновременно окзывая влияние на короля с целью ослабления Михайловича и его реакционного правительства. Король Павел фактически не имел выбора и отошел от Михайловича в мае 1944 г.

На все это без малейшего одобрения смотрели американцы. Они отдали здесь главенство англичанам и почти безучастно наблюдали за ослаблением Михайловича, который вначале был их фаворитом. Американская миссия держалась за Михайловича по простой причине: она не доверяла Тито. В этом сходились и американские дипломаты и разведчики — ОСС. Американцы не опасались короля и Михайловича, но опасались коммунистических привязанностей Тито. Это был относительно короткий период времени. Когда американцы сознательно отдали инициативу на Балканах англичанам и русским: «Как русские, так и англичане в отличие от нас имеют интерес на Балканах и в средиземноморском бассейне, куда мы стараемся не подключаться». Примечательным было то, что и Михайлович и лондонское эмигрантское правительство повинуясь собственным инстинктам , полагали, что Америка стоит на их стороне. А Мэрфи (возглавлявший от американцев все службы) поневоле соглашался с англичанином Маклином в том, что основная часть населения поддерживает Тито и у того навыки самостоятельности. Нужно только ему помочь. Но в госдепартаменте чаще чем в Форин оффисе рассматривали вариант, когда Тито обращается за поддержкой к Москве. Американцы постепенно становились жестче. Они стали в лицо говорить англичанам, что поддержка Тито — это их концепция, а не обще западная.

В июле 1944 г. государственный департамент стал настаивать на продолжении сбрасывании припасов отрядам Михайловича, способным сдержать вхождение Тито в Сербию. Американцы начали поддерживать чисто сербские отряды в пику движению Тито. Меморандум госдепартамента Хэллу: «Мы не поддерживаем планов поддержки Тито за счет сербов».Весной 1944 г. германское наступление прижало партизан Тито к морю, и он вынужден был скрываться под британской защитой на острове Вис. В своем ослабленном состоянии Тито был вынужден пойти навстречу англичанам и 7 июля создать совместное с эмигрантами правительство. Лондон ликовал, а Вашингтон был далек от торжеств: «Тито находится под полным контролем англичан». Американцы явно не желали господства англичан на южных Балканах. Именно поэтому они продолжали оказывать поддержку сербам Михайловича — вплоть до того момента, когда уже всем стало ясно, что Михайлович перестал быть козырной картой в югославской игре. В середине августа 1944 г. премьер Черчилль встретился с Тито в Неаполе с целью определить послевоенное соотношение сил и взаимные обязательства. Тито пообещал «не вводить коммунизм», но оставил Черчилля с новыми сомнениями относительно правильности его балканской политики. Макмиллан и Маклин убедили его не рвать с Тито и позволить тому идти своим независимым курсом. Сомнения Черчилля усилились еще более, когда он узнал, что Тито тайно летал в Москву. Тито не мог не навестить Москву — его отношения с Россией были в полном беспорядке, а ведь именно Красная армия приближалась к Белграду. Но и Москва не могла быть равнодушна к автору идеи Балканской федерации, которая для начала включала бы в себя Югославию, Албанию и Болгарию (возможно и присоединившуюся Македонию). Сталин едва ли хотел, чтобы Тито был своего рода распорядителем на Балканах. В Тегеране, когда Иден посоветовал русским послать своих представителей к Тито, Молотов ответил, что «возможно лучше было бы послать представителей к Михайловичу».

В середине 1944 г. Тито посылает в Москву своего соратника Милована Джиласа. Сталин просил югославов не напугать англичан на Балканах возможностью победы коммунизма. Он даже просил партизан Тито снять с пилоток красные звезды. Тито отправился в Москву, когда далее ждать было нельзя — Красная армия выходила к югославской границе. И встреча оказалась провалом, когда Сталин посоветовал Тито поддержать короля Петра. «Кровь бросилась мне в лицо», — вспоминает Тито. Сербская буржуазия слишком влиятельна. Крестьянский национализм Тито не был вовсе тем, за что его принимали американцы — за продолжение русского империализма. Это было значительное недоразумение. Вопреки всем сталинским советам Тито хотел немедленного утверждения своей власти — он был победителем, и у него были могучие союзники, которые, однако, вовсе его не контролировали. Он был самым воинственным и автономным коммунистическим лидером в Восточной Европе и совсем не хотел быть чьим-то сателлитом. И он хотел в 1944-1945 годах сотрудничать с Западом. Всего этого в Вашингтоне не понимали. Но это весьма отчетливо чувствовали в Кремле.

Итак, в Восточной Европе сложилась весьма непростая обстановка. На севере финны поняли, что Красная армия не будет штурмовать Хельсинки. На юге югославские коммунисты пошли своим курсом, и сказать, что Москва их контролировала было бы неверной оценкой ситуации. Румыния увидела свой вариант итальянской формулы. Бенеш и все чехи увидели, что Сталин не против сотрудничества с Западом, если тот не занимает крайние антирусские позиции. И если это укрепляет безопасность России. Но на Западе предпочли усомниться. Польша поднимала всеобщую температуру и никто не знал «окончательным» ли является примирительный курс Сталина? Какой будет экономическая схема взаимодействия региона? И нужно помнить, что во всем регионе правящие круги терпели фиаско, образовывая колоссальный общественно-политико-экономический вакуум? Не попытается ли Россия его заполнить? В этой ситуации Черчилль попытался «вдвоем» со Сталиным решить проблему контроля над регионом.

Среди широких кругов англичан стали распространяться настроения, что худшее уже позади, что война преодолела водораздел между поражением и победой. Чувствуя требуемую от лидера обязанность указать «маяк впереди», Черчилль 25 марта 1944 г. — впервые после более чем годичного перерыва — начал готовить большую речь для радио. Черчилль постарался сказать лучшие слова о Сталине (хотя за скобками здесь уже накопилось много горючего материала): «Его власть позволила осуществить контроль над многомиллионными армиями на фронте в две тысячи миль, осуществить контроль и единство на Востоке, что оказалось благом для России и союзников». Но основная часть речи была посвящена будущему, послевоенным реформам в образовании, сельском хозяйстве, «энергичному оживлению здоровой деревенской жизни», обеспечению жильем, трудовой занятости. Думая о будущем, не следует расслабляться. «Час наших величайших усилий приближается, он потребует от нашего народа, от парламента, прессы, от всех классов тех же сильных нервов, той же самой упругости общественной ткани, которая позволила нам выстоять в те дни, когда мы в одиночестве ожидали блица… Мы можем стать объектом новых форм нападения. Британия выстоит. Она никогда не теряла уверенность в себе и не отступала. И когда будет дан знак, все содружество жаждущих мести наций обрушится на врага и прикончит жесточайшую тиранию, которая когда-либо вставала на пути человечества». Англичане ощущали выход на арену новых проблем обостренно. Предметом их раздумий все чаще становилась Восточная Европа.

В конце мая 1944 г. английский посол Галифакс выдвинул перед госсекретарем Хэллом предложение: англичане постараются договориться с русскими по поводу раздела сфер влияния на Балканах. Галифакс сообщал, что Лондону желательно обеспечить преобладание в Греции за счет предоставления СССР «свободы рук» там, где Запад все равно не имел рычагов влияния — в Румынии. Хэлл был против договоренностей, которые ставили под вопрос «универсальный» характер приложения американской мощи к послевоенному миру. Черчилль постарался смягчить «суровый реализм» предлагаемой англичанами сделки. Речь, мол, идет лишь о сугубо временном соглашении. Но Рузвельту, во-первых, не нравились сделки, в которых ему отводилась роль свидетеля, а, во-вторых (и это в данном случае главное), он не желал преждевременного дробления мира на зоны влияния. Экономическое и военное могущество Америки обещало гораздо большее. Рузвельт ответил Черчиллю, что понимает его мотивы, но боится, что «временный» раздел может превратиться на Балканах в «постоянный». Защищая свою позицию, Черчилль начал убеждать Рузвельта в том, что данная сделка безусловно выгодна Западу. Ведь западные союзники все равно никак не могут воздействовать на внутреннюю ситуацию в Румынии. Получить же Грецию как гарантированную зону своего влияния означало бы обеспечить себе надежный плацдарм на Балканах. С определенной «неохотой» Рузвельт написал Черчиллю, что такое соглашение можно было бы заключить, но лишь на трехмесячный срок, «давая при этом ясно понять, что речь не идет об установлении каких-либо послевоенных зон влияния».

Весной 1944 г. еще более отчетливо обозначились различия в английском и американском подходе к Югославии. Черчилль решил опереться на силы, находящиеся под командованием Тито. И он был буквально взбешен, узнав, что американцы именно в этот момент — в начале апреля 1944 г. начали помогать сопернику Тито — Михайловичу. 6 апреля Черчилль послал телеграмму Рузвельту, в которой говорилось, что действия американцев «повсюду на Балканах прямо противоположны действиям Британии». Это было тяжелое время для Черчилля, он не мог найти необходимый баланс в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом. С американцами зрели противоречия на Балканах. СССР Черчилль косвенно ожесточил тем, что в месяцы, предшествовавшие высадке в Нормандии, заостренно поставил проблему лояльности коммунистов и сочувствующих им, занимающих правительственные должности. Накануне высадки в Бретани отношения Черчилля и Сталина приобрели особую напряженность. 4 мая 1944 г. Черчилль записал: «Очевидно, что мы приближаемся к окончательному выяснению отношений с русскими, к выяснению сущности их коммунистических интриг в Италии, Югославии и Греции». Дело зашло так далеко, что премьер-министр предложил кабинету рассмотреть возможность отзыва британского посла из Москвы «для консультаций». Американцы в это время уже отозвали своего посла Гарримана. «Я не думаю, — писал Черчилль, — что русским понравится ситуация, когда в Москве не будет ни британского, ни американского посла». У него было немало оснований для пессимистических оценок будущего. В начале мая 1944 г. он делится своими страхами с Иденом: «Я боюсь, что в мире зарождается новая опасность. Русские опьянены победой и нет тех препятствий, нет тех пределов, до которых они не могли бы дойти. Правда, на этот раз мы и американцы будем хорошо вооружены». Со времени высадки в Нормандии (6 июня 1944 г.) начинается прискорбный для Черчилля процесс ослабления союзнической значимости Британии в коалиции. И стратегически и политически американское влияние на Западе становится преобладающим. Именно в это время Черчилль, подчиняясь чувству реализма, назвал себя «лейтенантом» Рузвельта. Заметим, что Черчилль охарактеризовал себя так будучи в пике формы, демонстрируя чудеса продуктивности, жизненной силы, неутомимости, быстроты решений, полностью владея военной и дипломатической машиной страны. В 1940 г. он был независимым лидером своей странны. К 1943 г. он был одним из трех равных, а после 1944 г. — младшим партнером в коалиции.13 сентября 1944 г. на первом пленарном заседании «Октагона» (так он назвал вторую конференцию в Квебеке) Черчилль поставил вопрос о «сдерживании» СССР в Европе в практическую плоскость. Он указал Рузвельту на «опасное распространение русского влияния» на Балканах. Обстоятельства капитуляция Румынии и Болгарии делали постановку этого вопроса безотлагательной. Следовало усилить давление на немцев в Италии, выйти к Триесту и Фиуме с дальним прицелом в Вену. Рузвельт с пониманием слушал Черчилля. Принимая австрийского эрцгерцога Отто, он сказал: «Нашей главной задачей становится не допустить коммунистов в Венгрию и Австрию». Рузвельт одобрил план Черчилля дислоцировать английские войска в Греции. Официальная стенограмма конференции зафиксировала его аргументы в пользу того, чтобы «достичь Вены как можно быстрее и самым легким путем. Если это окажется невозможным, нам все же следует укрепиться в Истрии и мы должны оккупировать Триест и Фиуме. Движение правого фланга союзнических войск в Европе могло бы хотя бы в некоторой мере блокировать расширение зоны влияния русских на Балканах». Рузвельт подписал инструкцию, предписывающую генералу Г. Вильсону, в случае неожиданного краха Германии, оккупировать четырьмя дивизиями Австрию. Рузвельт и Черчилль не скрывали, что их действия несут политическую нагрузку. В Лондон Черчилль направляет телеграмму, что с радостью воспринял реакцию американцев, которые, как оказалось, также готовы начать движение в направлении Вены, если война будет продолжаться достаточно долго. «Я испытал облегчение, встретив со стороны американцев понимание наших идей». Думая о будущем взаимоотношений с Советским Союзом на этапе, когда стало ясно, что Советская Армия выигрывает войну,

Черчилль почти что колебался между надеждой и отчаянием. Периодически его речи звучали весьма оптимистически. Так, выступая перед палатой общин 24 мая 1944 г., он сказал:

«Глубокие перемены произошли в Советской России. Троцкистская форма коммунизма полностью выметена из страны. Победа русских армий приведет к гигантскому укреплению мощи русского государства и несомненному расширению его кругозора. Религиозная сторона русской жизни теперь переживает удивительное возрождение».

Согласие Молотова на предоставление Франции западной сфере влияния, конечное американо-английское согласие на «итальянскую формулу» в Румынии, растущее американское влияние на Дальнем Востоке, фактическое образование западноевропейского блока создавало новую международную обстановку. Не следовало упускать «вожжи истории» — и Черчилль был самым быстрым среди тех, кто видел мировые перемены. Более всего с весны 1944 г. его мучило укрепление левых сил в Греции и Италии. Что будет с Балканами, и, главное, какие силы заполнят вакуум в Германии? Черчилль делится самыми сокровенными мыслями с врачем Мораном.В мае 1944 г. английское руководство обсуждало проблемы взаимоотношений с СССР в беседах с новым советским послом в Лондоне Ф. Т. Гусевым. Впервые вопрос был поставлен quid pro quo: согласиться ли Россия не посягать на британские интересы в Греции, если Британия признает зоной предпочтительных интересов Румынию? Русский ответ последовал 18 мая и он был положительным. Гусев спросил только Идена, достигнута ли у англичан договоренность по этому поводу с американцами? Для англичан это был непростой вопрос.Тем не менее британская дипломатия должна была смотреть реальности в глаза — Советская армия выходила на Балканы. 8 июня Лондон помянул в своих дискуссиях Болгарию и Югославию. Британцы не могли согласиться с «отсутствующей» дипломатией Вашингтона. Британский посол в Вашингтоне лорд Галифакс, рискуя многим, позволил себе напомнить государственному секретарю Хэллу, что «мы следуем за руководящей линией Соединенных Штатов в Южной Америке так далеко, насколько это только возможно». Он желает остановить большевизм. Он желает проделать эксперимент. Рузвельт ответил Черчиллю согласием только тогда, когда тот обозначил свой эксперимент строгими временными рамками — три л Черчиллю согласием только тогда, когда тот обозначил свой эксперимент строгими временными рамками — три месяца.

Со своей стороны посол Громыко 1 июля 1944 г. запросил мнение государственного секретаря Хэлла по поводу советско-британской предполагаемой договоренности. 15 июля Хэлл ответил, что США готовы поддержать «временное» соглашение такого рода. Советские дипломаты дали понять, что без одобрения США подобные соглашения не имеют реальной силы. Но Черчилль верил в свою звезду и летом 1944 г. был очень активен в выработке всевозможных схем, главной целью которых вывести из-под объективного русского влияния максимум возможного. Речь шла о союзах вокруг Польши, Балканской конфедерации, Дунайской конфедерации. В Тегеране Сталин сказал, что приветствует любые схемы, кроме тех, целью которых является замкнуть Советский Союз подальше от основных мировых дорог. Сordon sanitaire был для СССР неприемлем.

В августе 1944 г. Сталин настаивал на создании Европейской политико-военной комиссии для выработки единой союзнической политики. Советский посол в Лондоне И. Майский долго беседовал с Иденом на эту тему: «Возможно создание сфер влияния, сфер сотрудничества. Если Запад исключит Россию из средиземноморских и французских дел, то России ничего не останется, как вести себя подобным же образом на Востоке Европы».

Стремясь увидеть Сталина и решить с ним вопросы, касающиеся Восточной Европы, Черчилль посчитал необходимым сделать публичными самые лестные оценки советских военных усилий. Сталин «отверг авантюризм Троцкого в 1920-е годы, когда Россия была слаба; он безжалостно дисциплинировал крестьянство и рабочих чтобы сделать Россию сильной; он ликвидировал своих военных вождей; у него не было иллюзий относительно ценности британских обещаний после напущенных обязательств открыть второй фронт, он полагался лишь на собственные ресурсы. Британия имела престиж, она имела уважаемого лидера, но Сталин знал, что Британия больше не правит судьбами капиталистического мира и у него не было иллюзий относительно отношения Черчилля к большевизму. Любое соглашение, которое исключало Соединенные Штаты мало чего стоило».

Делая 28 сентября 1944 г. в палате общин оценку сложившейся ситуации на фронтах, он сказал, что британские и американские союзники «никогда не должны забывать о неизмеримых услугах, которые Россия оказала в общем деле. Выстояв в течение долгих лет страданий, она сумела выбить жизнь из германского военного монстра». Россия, — добавил Черчилль, — «сдерживала и уничтожила большую часть противостоящих нам сил, чем все те, кто сражается с немцами на Западе. И она за эти долгие годы заплатила огромную цену. Именно на нее упала основная тяжесть борьбы в наземных сражениях. Будущее мира и, конечно же, будущее Европы зависит от сердечности, доверия и понимания ассоциации народов Британской империи, Соединенных Штатов и Советской России».

По ряду причин (Суэц, Средиземноморье, Италия и Франция, Мадагаскар и Пиренеи, проливы и Турция, Балканы) Лондон был исключительно заинтересован в господстве в Греции. Эти проблемы нужно было решать, и Черчилль с Иденом буквально загнали Сталина в угол: с недельным предупреждением они прибыли в советскую столицу. Впервые столь очевидно разгневанный Рузвельт сообщает (после продолжительных обсуждений с Гопкинсом) Сталину, что все политические и военные вопросы, которые англичане собираются обсуждать с Кремлем, представляют прямой интерес для Белого дома; только личное согласие Рузвельта способно привязать США к тем или иным решениям. Посол Гарриман будет присутствовать на всех обсуждениях, но он не полномочен высказываться за США.

Подчеркнув свое понимание растущего значения России, Черчилль вылетел в Москву. 9 октября 1944 г. он разместился на даче Молотова, которая находилась примерно в 45 минутах езды от центра города. Вечером Черчилль направился на автомобиле в Кремль на встречу со Сталиным. Во время этой первой встречи, в десять часов вечера 9 октября 1944 г. Черчилль пообещал, что «будет поддерживать установление такой границы с Польшей, которая зафиксирована в Тегеране… Эта граница необходима для безопасности и будущего России, что бы там ни говорили лондонские поляки». Это решение уже поддержано британским военным кабинетом. Как пишет Г. Колко, Черчилль был благодарен русским «чьи колоссальные человеческие жертвы — одни лишь они — сделали возможным возвращение Британии в Европу».

Желая получить компенсацию, Черчилль обратился к Сталину со словами, что «Британия должна быть ведущей средиземноморской державой», и он надеется, что «маршал Сталин позволит ему иметь решающее право при определении положения Греции. Подобным же образом маршал Сталин будет иметь решающее слово в отношении Румынии. Лучше было бы объяснить стратегические пожелания великих держав дипломатическими терминами и „не использовать фразы „разделение сфер влияния“, так как американцы могут быть шокированы. Но до тех пор, пока он и маршал Сталин понимают друг друга, можно будет объяснить всю ситуацию американскому президенту“.

Сталин ответил, что Рузвельт, по-видимому, потребует «слишком многого для Соединенных Штатов, оставляя слишком мало для Советского Союза и Великобритании, которые, в конце концов, имеют договор о взаимопомощи». Согласно собственным записям Черчилля об этом моменте переговоров со Сталиным, он поставил вопрос так: «Давайте решим наши проблемы на Балканах. Ваша армия находится в Румынии и Болгарии, у нас в этих странах имеются интересы, миссии и агенты. Давайте не сталкиваться в мелких вопросах».

Момент (пишет Черчилль) «представился удобным для дела и я сказал, „Давайте решим наши проблемы на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас здесь есть свои интересы, миссии и агенты. Предотвратим столкновения по незначительным вопросам. Там, где дело касается Британии и России, как бы вы отнеслись к тому, чтобы иметь девяностопроцентное преобладание в Румынии, позволив в то же время нам иметь девяностопроцентное превосходство в Греции, а в Югославии пусть соотношение будет пятьдесят на пятьдесят“.

Черчилль взял лист бумаги и написал на нем следующее:

«Румыния — Россия — 90%, другие страны — 10%;

Болгария — Россия — 75%, другие страны — 25%;

Югославия — 50-50; Греция — Великобритания — 90%, другие страны — 10%»; Венгрия — 50 — 50 %; Болгария — Россия — 75 %, другие — 25 %.

Сталин изучил написанную Черчиллем страницу, кивнул, поставил синим карандашом галочку, и возвратил калькуляцию автору.

Как вспоминал Черчилль, в душе у него пронесся вихрь сомнений. Он даже думал, не обратить ли все в шутку. «Последовала долгая тишина. Исписанная карандашом бумага лежала в центре стола. Наконец я спросил Сталина, „может быть, он считает циничным, что мы так легко обращаемся с судьбах миллионов людей? Давайте сожжем эту бумагу“. „Нет, возьмите ее себе“, сказал Сталин. С точки зрения Сталина, для англичан это было серьезное решение, „ведь Средиземное море еще не было в их руках“.

Черчилль не упоминает в мемуарах о том, что, когда на следующий день Черчилль прислал текст этих переговоров, советские чиновники тщательно вымарали всяческие упоминания о процентах. Но Сталин, как вспоминает Гарриман, был предельно сердечным и обходительным. Он самым мягким образом воспринимал то, что говорил ему Черчилль: «Если мы правильно решим эти проблемы, мы, возможно, предотвратим несколько гражданских войн». Вчерашнее соглашение поможет остановить социальное движение влево. У Англии есть определенные обстоятельства перед монархиями Греции и Югославии. «Помимо институционного вопроса в этих странах существует идеологическое противоречие между тоталитарной формой правления и той формой, которую мы называем свободным представительством, контролируем свободными выборами. Мы очень рады тому, что вы высказались против попыток изменений существующей системы этих балканских стран посредством силы либо коммунистической пропаганды».

Сталин действительно должен был быть в добром расположении духа, чтобы согласиться с черчиллевскими характеристиками предвоенных клерикальных и пронацистских диктатур демократиями, основанными на всеобщем избирательном праве.

В качестве компенсации Черчилль заявил, что «англичане не намерены преграждать Советской России доступ к тепловодным портам. Мы больше не следует политике Дизраэли или лорда Керзона. Мы не собираемся останавливать русских». Сталин сравнил интерес России в черноморских проливах с заинтересованностью Британии в Суэце и Гибралтаре, с интересом США в Панаме. «Россия находится в уязвимом положении». Черчилль еще раз подчеркнул, что, по его мнению, у России «справедливые и моральные претензии». Сталин попросил Черчилля запомнить их беседу, придет время и СССР поднимет эту международную проблему. (В Ялте и Черчилль и Рузвельт согласились с тем, что конвенция в Монтре, регулирующая статус проливов, должна быть пересмотрена в пользу СССР. В Потсдаме все три великие страны подтвердили эту свою позицию. Но когда СССР потребовал выполнения этого союзнического решения, и Англия и США не сдержали своего слова).

Русские старались показать, что они предпочитают практическую арифметику. Начальник штаба Черчилля генерал Исмей пишет, что «в Москве мы были приняты еще более тепло, чем во время визита Идена в прошлом году». Никогда не обедавший в иностранных посольствах Сталин посетил обед в британском посольстве, поехал вместе с Черчиллем в Большой театр и в промозглый дождливый день приехал в аэропорт провожать английскую делегацию. Исмей: «Я не буду утверждать, что лучше понимаю русский характер, чем в начале войны, но я полагаю, что, если мы и американцы не завоюем и сохраним их дружбы, останется не так много надежд на сохранение мира в мире». Черчилль заверил Сталина, что он может объяснить состоявшуюся договоренность Рузвельту.