«Второй фронт» открыт
«Второй фронт» открыт
Черчилль пишет Сталину 6-го июня 1944 г.: «Все началось хорошо. Мины, препятствия и наземные барьеры в основном преодолены. Высадка воздушного десанта была очень успешной… Высадка пехоты происходит быстро… Погода предсказывается умеренная». Сталин отвечает: «Летнее наступление советских войск, о начале которого достигнуто соглашение на Тегеранской конференции, начнется в середине июня на одном из важнейших секторов фронта. Общее наступление будет развиваться по стадиям с последовательным вовлечением армий в наступательные действия. Между концом июня и началом июля операции превратятся в общее наступление советских войск. Я буду держать вас в курсе событий».
Немногочисленные московские рестораны были полны, первый тост — «За второй фронт!» «Правда» поместила портрет генерала Эйзенхауэра и его краткую биографию. Теперь Германия начинала ощущать свое проклятье Первой мировой войны — боевые действия на двух фронтах. Только тогда Россия не выдержала и пришла в Брест. На этот раз она вынесла на своих могучих плечах всю страшную тяжесть войны трех неповторимых лет между июнем 1941 и июнем 1944 годов. Возникающий Западный фронт Эйзенхауэра знал, что далеко, на европейском Востоке его поддерживает лучшая армия мира, взявшая на себя львиную долю общего бремени. На Восточном фронте немцы держали 228 дивизий, а на западном — 58 дивизий, из которых лишь пятнадцать дивизий оказались в непосредственной близости от мест высадки в Нормандии.
С таким могучим союзником следовало ладить. Двадцатого января 1944 г. Черчилль на встрече с лидерами поляков в Лондоне посоветовал им «принять „линию Керзона“ за основу для дискуссий», поскольку им обещаны немецкие территории на западе — вплоть до Одера. Черчилль выступал в непривычной роли адвоката Советского Союза. Потребности обеспечения безопасности СССР от еще одного сокрушительного германского наступления, объяснял Черчилль, а также «огромные жертвы и достижения русских армий» в процессе освобождения Польши, дают русским право на пересмотр польских границ.
И американская сторона проявила деликатность. 17 июня 1944 г. президент Рузвельт лично написал Сталину (как некое извинение), что визит премьер-министра эмиграционного правительства Миколайчика «никоим образом не связан с какими-либо попытками с моей стороны вмешаться в спор между польским и советским правительствами. Я должен уверить вас, что не создается никаких планов или предложений, затрагивающих польско-советские отношения». Написано это было десять дней спустя после высадки в Нормандии, где уже полторы сотни тысяч солдат закрепляли плацдарм и более всего нуждались в летнем наступлении Советской Армии.
Но уже в июне Рузвельт встретился с премьером правительства лондонских поляков С. Миколайчиком. Президент сознательно дал в честь Миколайчика «государственный обед», подчеркивая его легитимные права и американскую поддержку. Неизбежно обсуждалась проблема будущих границ Польши. ФДР находился как бы между двух огней. При всей демонстрации близости к «польскому лобби» в США, Рузвельт пока не хотел жестко привязывать себя к вопросу, который был политическим динамитом для всей антигитлеровской коалиции. Он сказал Миколайчику, что провел утро, изучая карты Польши. Это было сложным делом, так как на протяжении последних трех столетий Польша включала в себя значительную часть России, а также части Германии и Чехословакии. Сложно, повторил президент, определить подлинную карту Польши.
Советские войска в июле 1944 г. вышли к советско-польской границе на широком пространстве. Это ставило проблему Польши на первый план военной дипломатии. Понимая, что в ближайшее время именно Советской Армии придется освобождать Польшу, Рузвельт постарался достичь компромисса со своим главным союзником еще на ранней стадии. Он обратился к Сталину с просьбой принять Миколайчика в Москве, но не получил отклика. Советское руководство определило польский лондонский комитет как «эфемерный» и объявило о своем намерении признать ту польскую организацию, которая начала укрепляться на собственно польской территории — Польский комитет национального освобождения. Сталин соглашался принять Миколайчика, если тот обратится к нему через посредство указанного комитета. Проблема Восточной Европы встала отныне в ряд наиболее существенных для союзнической дипломатии.
3 августа премьер Миколайчик встретился в Кремле со Сталиным и попросил «помочь нашим частям, сражающимся в Варшаве» (началось Варшавское восстание), на что получил ответ: «Я отдам необходимые приказы». При этом Сталин не скрыл своего скептицизма: «Мне сказали, что польское правительство приказало этим частям (Армия Крайова. — А.У.) вышвырнуть немцев из Варшавы. Как же они могут сделать это; их силы недостаточны для выполнения этой задачи. Фактически эти люди не сражаются с немцами, они прячутся в лесах, неспособные ни на что другое». Миколайчик опять требовал Львова и Вильнюса, даже в этих суровых условиях он не считал возможным принять решение, которые позже одобрили даже западные союзники. Лондонским полякам даже в этой ситуации удобнее было предъявлять претензии, непропорциональные здравому смыслу. Сталин представил договоренность о «линии Керзона» как «исторический документ, хорошо известный каждому; нет смысла спорить по его поводу, ведь не мы его создали, и в то время никто не спрашивал нашего мнения».
Что же касается варшавского восстания, то 5-го августа, в присутствии генерала Зимерского, представлявшего лондонское правительство поляков, Сталин отдал приказ генералу Рокоссовскому подготовить фланговые удары с севера и юга с целью освобождения Варшавы. Для поляка — маршала Рокоссовского восстание в Варшаве это был шок. «Эта новость привела нас в состояние огромной обеспокоенности». Фронтовая разведка пыталась определить масштабы событий в Варшаве. Английский историк Эриксон говорит, что «взятие Варшавы требовало полномасштабной наступательной операции в то время, когда армии правого фланга Рокоссовского, находящиеся почти на пределе своих физических возможностей, починяясь (ранее отданным. — А.У.) приказам Ставки выйти к реке Нарев, двигались в противоположном от Варшавы направлении, а левый фланг находился в чрезвычайно ослабленном состоянии — его линии снабжения отстали на 480 километров». По мысли Рокоссовского, видевшего дым над Варшавой, единственным способом помочь восставшим — это ускорить приход со стороны Беловежской Пущи 65-й армии Батова и 70-й армии Романенко.
Восставшие просили западных союзников выбросить в район восстания польскую парашютную бригаду, но те в этой просьбе отказали. Несколько раз Черчилль посылал самолеты с боеприпасами из Южной Италии, но, в общем и целом, такая помощь оказалась неэффективной. Немцы педантично уничтожали Варшаву, улица за улицей. К концу августа генерал Бур-Комаровский признает, что опорные пункты города находятся в германских руках, и что Варшава стала городом-призраком. Сталин 22 августа отказался сотрудничать с лондонским польским правительством, склонным, по его мнению, к авантюрам.
25 августа Черчилль просит Сталина и не находит ответа. Тогда он обращается к Рузвельту с предложением послать к Варшаве самолеты, имея в виду их последующую посадку на территории, контролируемой Советской армией. «Я не могу себе представить, что они (русские) их задержат». Но Рузвельт не был готов к подобным односторонним действиям. Именно в это время шли переговоры о будущей помощи СССР на Дальнем Востоке. «Я не считаю соответствующими интересам ведения данной войны, имея в виду ее долговременную перспективу, присоединиться к предлагаемому вами посланию Дядюшке Джо.». Западные союзники не продемонстрировали единства.
А тем временем не связанный с Лондоном Польский Национальный совет 18 августа 1944 г. провозгласил Люблин временной столицей Польши.
В Москве раздраженный Сталин слушал Жукова и Рокоссовского, предлагающих дать 1-му Белорусскому фронту время на отдых, а затем ударить в юго-западном направлении — между Варшавой и Модлином. Сталин попросил двадцать минут на размышления. Он не был уверен в предложенном направлении, но потребовал наступать. Варшава продолжала дымиться перед советскими войсками.