Госпиталь и кладбище

Госпиталь и кладбище

… Дикий крик. Заносят солдата. Один из сопровождающих выкладывает на стол окровавленную майку, в ней — голова.

— А её ещё можно пришить?

Оказалось, ехал строитель, машина заглохла, водитель вышел из кабины на проезжую часть. Сзади ехал другой строитель, прижал того бортом — оторвало голову. На такие мелочи никто не обращал внимания и второй строитель поехал дальше. У него не было даже зеркал заднего обзора. Хорошо, пассажир-земляк нашёлся, подобрал голову в майку — и бегом. Рассказывал, что пробежал метров триста, а глаза ещё моргали.

В должности коменданта приходится исполнять и неприятные обязанности. Одна из них — производство расследований в случае гибели военнослужащих. Прапорщик Храповицкий на почве неизлитой любви и неизлечимого триппера повесился на офицерском шарфе под окном у начальника штаба.

Начальник штаба долго потом жаловался:

— Сука, не мог под окном начальника политотдела, на соседнем карагаче.

Это ещё что, другой повесился на женском лифчике, сидя у кровати на корточках. Мы его чуть разогнули, когда в гроб клали. Человек должен правильно вешаться, чтобы не причинять неудобств при положении во гроб.

Капитан на майорской должности, начальник КИПа, ушел летом в отпуск и повесился. Висел, пока не потёк, и соседи не забеспокоились.

Вошел я туда по долгу службы, солдаты в противогазах и ОЗК начали в обморок падать. Кое-как собрали мы его по кускам в целлофановый кулёк, повезли в морг. Те:

— Идите на хуй с таким товарищем!

Положили кулек в гроб, так и похоронили. Самое пикантное то, что когда палас из-под удавленника вытащили из квартиры на просушку, казахи его через пять минут спёрли. Вдова нам потом проходу не давала:

— Где палас?

Мало того, пока солдаты убирали квартиру покойного, начальствующие лица дожидались конца процедуры на улице.

Первым спохватился замполит, ответственный:

— Что-то они там долго моют. Идите, проверьте.

Действительно, солдаты обнаружили недопитые покойным запасы пива, водки, спирта и слонялись теперь пьяные среди вони и мух. Как заявили о случившемся начальству:

— Это они придурели от трупного запаха.

«Отравленных» добивали уже в каптёрке.

А как раз перед случившимся прапорщик Кобзарь украл у несчастного стол. Чирков его постоянно доставал:

— Верни стол. Это он из-за тебя повесился. Он к тебе по ночам не приходит за столом?

Прапорщик сперва крепился, потом выкинул стол на улицу — был суеверен.

На вскрытиях присутствие коменданта обязательно. В морге прохладно, работавшие в нем солдаты тут же спали: покойники в камерах, а они на кроватях. Когда надо резать, кровати отодвигают, достают его из шкафа. Солдат ножом соскребает жир с черепа. Врач без перчаток, курит, медсестра пишет. Я сижу, от подступающей тошноты жгу газеты. Столы шлангом поливают.

— Можно я на улице подожду?

Врач, вместо ответа, тычет мне в лицо селезенку:

— Смотри, как она увеличена.

Вроде бы я видел нормальную селезенку.

— Не надо, я отсюда вижу.

Или:

— Рваная рана головы. Размер… Идите смотрите.

— Я вам верю, доктор.

Лейтенант Стамати, потомок знаменитого молдавского хирурга, был любитель резать. Поначалу врачей к живым не допускали. Ели там же, в компании раздавленных и разбитых.

— А тебе не страшно?

— Не-а.

Но это ещё ничего, солдаты были и санитарами в роддоме. Санитарок не хватало, начальство смотрело сквозь пальцы. Тем более, что по интеллекту казашки их не превосходили. Бабы рожать боялись. Мне жена рассказывала: ходят звероподобные морды:

— Вас побрить, или Вы сами?

Попасть в госпиталь и там «закосить» — остаться до дембеля санитаром — было золотой мечтой ушлого солдата. Таких «шлангов» именовали «энурезами». «Закосившего» в госпитале ждала сытная и спокойная жизнь, пока он не залетал на пьянке, самоволке или бабах. После чего проштрафившегося «санитара» выбрасывали назад в часть, где его ожидало всеобщее презрение и ненависть сослуживцев. Также в госпитале именовали и больных из числа солдат. Основным методом лечения была трудотерапия.

Ежедневно полагалось возить больных из санчасти на обследование в госпиталь. Неизбежно возникала проблема со старшим, который должен был везти это разноязыкое племя к терапевту. Офицеры воспринимали миссию старшего как наказание. Теооретически, взыскание каждому было обеспечено. В помощь старшему выделяли дюжего фельдшера. На утреннем осмотре старшина давал команду:

— Шароёбы, выйти из строя!

Толпа послушно брела на мотовоз. Проблемой было привезти их обратно, т. к. в поликлинике они разбредались по кабинетам. Поскольку там толпились сотни солдат из разных частей, все на одно лицо, отличить своих от чужих было весьма проблематично. Пользуясь бесконтрольностью, мнимые больные тут же отоваривались портвейном. Но на этом хождения старшего по мукам ещё не оканчивались. Солдаты безбожно просыпали пересадки в мотовозах и заезжали кто знает куда. В обязанности старшего входил поиск потерявшегося солдата по площадкам, что напоминало известную загадку: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Опасность заключалась в том, что испуганный солдат сам норовил вернуться на свою площадку и попадал в лапы бдительных комендантов. Он вызывал подозрение уже тем, что испуганно метался, а не делал вид, что занят и сновал как все. Комендант его закрывал в клетку и никому не сообщал — кому надо, тот сам найдет. Заодно можно и слупить со старшего. Солдат с момента поимки становился товаром, и важно было не продешевить. При существовавшей на полигоне связи оповещения держать его можно было до страшного суда. Вся связь осуществлялась через коммутатор по позывным. Мало того, что надо было знать позывной площадки или части, нужно было ещё упросить телефонистку, чтобы она соединила:

— «Попона», дай «Канат».

— Алло, «Канат», «Канат!» — дай «Рассвет».

«Рассвет» уже не знает твоего голоса. Чувствует, что не начальство звонит и обрывает тебя на полуслове:

— Пусть тебе жена даёт!

И кидает трубку. Ты осознаешь беспочвенность своих претензий, собственное ничтожество и прекращаешь поиск по телефону. Конечно, «Попона» знает, что если не соединит, ты придешь и её удавишь. А где искать этот «Рассвет», да и кого ты там удавишь… Приходилось ездить вдоль пути следования мотовоза и искать в комендатурах. Поэтому, когда лейтенант находил такого, то начинал бить прямо в камере. Независимо от исхода поиска, взыскание старшему было обеспечено.

Начмед Кожанов был одним из двух офицеров в полку, читавшим военные журналы. Он первый узнал о существовании СПИДа. После работы он даже ездил куда-то, операции делал, желудки вырезал. Прийдешь к нему в санчасть, начнет лекцию читать «о вреде жизни»: например, к чему может привести заражение на пальце. В ответ я, бывало, допытывался, зачем врачу читать, умеет пальцы зеленкой намазывать и хватит. Признаться, меня удивляли его лекции. Загонять на них пятидесятилетних капитанов, испытавших на себе и пивших все, и говорить им о вреде алкоголя?..

Санинструктор-казах принципиально ходил оправляться за НП, никак не могли заставить его пользоваться туалетом. Вздумал лечить солдата от дизентерии. Размешал в кружке воды ложку хлорки, потом добавил ещё, собирался дать выпить страдающему. Еле отняли. Как-то понес на НП обед командиру полка. Тот заметил грязный палец, окунающийся в миску супа и растер ему об физиономию булку черствого солдатского хлеба. Вообще, за ротными санинструкторами нужен был глаз да глаз. Например, чтобы не вздумали пользовать страждущих медикаментами из санитарной сумки. Те предназначадись для проверяющих. Первый закон — ничего не расходовать на солдата.

Прививки в части носили характер эпидемии. Дня и часа никто не знал — чтобы не разбегались. Объявляли какой-нибудь смешной повод, народ сползался. Из-за столовой выбегали люди в белых халатах, оцепляли плац, выстраивали всех в очередь, как баранов на бойне. Прапорщик Котлов шел первым, становился у стола спиной к начальству, пока его кололи, свободной рукой хватал спирт, положенный для всех «на протирку», и выпивал. После других пить брезговал:

— Они потные.

Остальных кололи «пистолетами» насухо. Начмед молчал, какая ему разница.

Самое хреновое в обязанностях коменданта — организовывать похороны военнослужащего. Как-то, уже на «гражданке», я встретил своего бывшего командира полка. Тот был сильно напуган: во время ремонта у него на квартире погиб рабочий.

— Чего вы переживаете? Помните, у Вас в полку солдат застрелился, так Вы его хотели завернутым в плащпалатку закопать в канаве и сказать, что сбежал?

Действительно, был такой случай.

— Так это же в армии.

— А это на гражданке, в юридической практике такое называется «несчастный случай». Только не говорите, что вы его поили.

Покойного солдата надлежало отправить на родину, это мороки, еботы. В городе не было ни одного бюро ритуальныъх услуг, поэтому их оказывала часть, где служил покойный. А завод Жвилина специализировался на цинковых гробах. Ох, и драл же, сволочь, немилосердно: литров десять за оббитый цинком гроб. Нашли ящик от запчастей, придали ему гробообразную форму. Меряли живым солдатом:

— Ложись.

— Я боюсь.

— Ложись, ёб твою мать! Ну как, нормально, не жмёт?

Согласно наставления по ведению ротного хозяйства, покойнику выдаются со склада две простыни, наволочка и госпитальные тапочки, все остальное — из подразделения.

Проблема заключалась в том, что в госпитале или на заводе парадку могли украсть и перепродать строителям. Одного раба Божьего обворовывали два раза. В конце концов плюнули и порезали китель на спине. И тут, как на грех, мамаше вздумалось посмотреть, не били ли сынка перед смертью: перевернула, а там — все располосовано бритвой. Ох, и вою было! Пришлось одевать в четвертый раз. В то время интерес родителей к причинам смерти солдата был сугубо платоническим. С точки зрения закона, они ничего не могли доказать.

Военное кладбище находилось на 13-й площадке. Чтобы его ни с чем не перепутали, на входе стояла палка с перекладиной, на которой висела ржавая табличка: «Место погребения военнослужащих и членов их семей». При погребении возникали две проблемы. Провести покойника через КПП, для чего нужно было оформить на него материальный пропуск, как на вещь, которая пересекала границу полигона. И самое сложное — найти кладбищенского сторожа, чтобы он указал место для могилы, и, главное, дал справку о захоронении, для того, чтобы живущие родственники могли указать в личных делах место захоронения, как этого требовал КГБ при оформлении на допуск: «Умер там-то, захоронен там-то». Брал сторож недорого: всего литра два спирта. Но тот, кто рисковал похоронить без его ведома, мог и нарваться: сторож выкапывал покойников и поднимал скандал. Закон был на его стороне.

Кладбище выглядело уныло и мерзко: земля, как асфальт, копаешь — искры сыпятся. На Судный день они вряд ли встанут. Место проклятое. В шестидесятые годы прямо на кладбище упал самолет с детьми. Вокруг — выжженная солнцем пустыня, могилы выдуты ветром, дёрна нет, поэтому над ямой на курьих ножках возвышается пирамидка со ржавой звездой. Ветер гоняет истлевшие солдатские фуражки с предусмотрительно прорезанным верхом — чтобы казахи не воровали. Оградки повалены. При новых похоронах брали оградки со старых могил, красили и ставили. По кладбищу можно было изучать историю полигона. Больше всего гибло людей в пятидесятые-шестидесятые годы, в основном солдат. Тогда не жалели человеческий материал для достижения имперских целей. Ракеты летали не только на гептиле, но и на крови первопроходцев Байконура.