Пустыня

Пустыня

Современная постиндустриальная пустыня значительно отличается от воспетой Сент-Экзюпери. На поверхности — глыбы окаменевшего бетона; к приезду проверяющих их срочно засыпают песком. Перед визитом Горбачёва кучи застывшего бетона и прочего строительного муссора вдоль дороги замаскировали под барханы. Лисы, зайцы и прочая мелкая живность обитают в различных конструкциях, часто в отверстиях железобетонных плит. Попробуй их вытащить из этих технологических дебрей. Как-то я загнал зайца в трубу, бросил взрывпакет — только шерсть полетела. Ну, думаю, живучий. Солдаты вытащили крючком: у бедного косого лопнули глаза.

Даже колонии сусликов обитают в плитах. Орел приходит к колонии и садится над отверстием. Суслик выглядывает: сначала появляется глаза и нос, затем остальное, начинает вертеть головой и, наконец, свистит. Орел — хлоп ближайшего смельчака по черепу и глотает. Черепах бывалые птицы поднимают в воздух и бросают на асфальт, но это приходит с опытом. Молодежь норовит поддеть клювом или пытается бросить в неё камнем. Так орлы разбивают крупные, например гусиные яйца, мелкие — глотают целиком. Как-то я видел двух молодых орлов, пытавшихся разорвать черепаху надвое.

Как ни странно, орлов ели, хотя в нем вообще мяса нет: живот, лапы и трубчатые кости, легкий-легкий, как курица, утка и то тяжелее. У меня был рядовой Тулимбеков. Приказал ему сделать чучело. Прибегают:

— Тулимбеков съел орла!

Мало того, предварительно он его ещё и добросовестно ощипал. Он с гор: у них такое блюдо считалось почетным для джигита. Сам бы поймал и съел, а так только лапы остались. Хотел я его этой лапой…

Раз захожу на хоздвор, слышу: кто-то страшно визжит. Вижу: в тиски зажата черепаха, солдат пилит её заживо пилой по металлу: на пепельницу. Такие «сувениры» были у всех. Весной этих черепах какого-то редкого охраняемого вида — немеряно. Они куда-то идут, идут… В карауле могли запросто сварить суп из черепах. Сам я против черепах ничего не имел. На 242-й площадке у меня было стрельбище. Утром наебнешь миску шурпы и идешь стрелять черепах в лёт, пока в особый отдел не заложили. Козятинский потом озлобился, вернулся, построил солдат цепью — искать гильзы.

В пустыне довольно часто попадались вараны, причем довольно крупных размеров. Любимым развлечением солдат было поймать варана, засунуть ему в пасть сигарету, вытолкнуть её бедное существо не в состоянии, вот и бегает по песку, выпуская клубы дыма и изменяясь в цвете. Кто-то из прапорщиков заморозил живого варана в холодильнике, а потом обмазал его эпоксидкой, решив таким образом сделать из него «чучело». Но варан дома ожил, жена и сын с перепугу полдня просидели на балконе. Нужно было просто залить эпоксидкой в формочки, чтобы не вылез, а брусок отполировать до зеркального блеска.

Чабанец-старший попросил поймать для его сына хомячка в живой уголок школы. Так как ни верблюда, ни казаха туда не посадишь, из обитателей пустыни ограничились вараном и черепахой. Я распорядился:

— Поймать мне хомячка.

Поймали, принесли в банке, показали. Я усомнился: рыло длинное, злобное, но без хвоста. Действительно, оказалась мышь. Тяпнула младшего Чабанца за палец. Ее, конечно, тут же растоптали ногами, но младшему довелось вытерпеть 40 уколов от бешенства. Чабанец проклял этот зоопарк.

История с зоологией нашла продолжение. Часовой в автопарке ночью со страха пристрелил степного волка. В кои-то веки попал. Утром все офицеры собрались в автопарке, брали добычу в руки, смотрели: волчица или волк. Начмед Кожанов, ошалевший от безделия и спирта, написал донос. Смекнул, что может списать под шумок всю залежалую вакцину.

— Не исключено, что волк чумной или бешеный.

Издали показал командиру «чумную блоху». А тому, не дай Бог, если эпидемия — снимут с должности. Всех любитедей зоологии выявили и начали беспощадно прививать, а было их человек тридцать. Какой стоял вой и мат!

В карауле ловили скорпионов и делали из них распятия. Эта процедура была связана с риском: скорпион — не Спаситель, добровольно не давался. Боец, потерявший бдительность, тут же подвергался укусу. Прибегает перепуганный:

— Скорпион укусил!

Укус был очень болезненный, хотя наши скорпионы и не ядовиты. Официальная медицина, ввиду отсутствия сыворотки, лечила укус по старинке — новокаиновой блокадой: 10–15 уколов вокруг места укуса, например в пах. И думай после этого, что больнее. По мне, что скорпион, что начмед Кожанов — равнозначно. Было модно проводить бои скорпионов с вараном в пожарном ведре. И неправда, что скорпион, обложенный огнем кусает себя, мечется, как дурак, пока не сгорит. В жизни не подумаешь, что ему 150 миллионов лет.

На полигоне не было прохода от солдат и собак. Если с солдатами ещё более-менее справлялись отцы-командиры, то с собаками никакого сладу не было. Они были страшно плодовиты и алчны. Одичавшие собаки нападали на хоздвор, по крайней мере, на них списывали убыль свинопоголовья. Логова их находились на заброшенной 45-й площадке, там, где погиб Маршал авиации Неделин.

Собак на каждой площадке немеряно, только свистни, так и бегут все эти Тобики, Душманы, Дембели. Майор Агапов, родом из Ростова, периодически проводил на них облавы на хоздворе. Выползает — в сапогах 46-го размера, порванном солдатском бушлате, лежалой офицерской шапке, руки в крови, лицо свирепое, багровое, ружьё наперевес. Слегка «датый», но на ногах стоит, рука тверда и бьёт без промаха:

— «Ба-бах!»

— Ва-ва-ва!

— Ба-бах!

— Ва-ва-ва!

Раненые псы, часто с вывалявшимися внутренностями, разбегались по всей площадке. Солдаты с гиканьем и бряцанием железками исполняли роль загонщиков. Народ на всякий случай прятался, бабы визжали. «Идет охота на собак, на серых хищников…» Я как-то сделал Агапову замечание:

— Ты что, не можешь такие облавы по субботам устраивать?

Коля обиделся:

— Так что, я должен сюда по выходным приезжать?

У нас на КПП жил пёсик по кличке Тобик — среднеазиатская овчарка, с оторванным ухом, страшно злой. Солдаты подобрали его в пустыне, выучили бросаться на тех, у кого брюки с кантом. Но Тобик всех наших офицеров знал, а чужие проходить боялись. В караул его не отдавали — боялись, съедят. Там прикармливали щенков и ели. Дежурный по караулам любил разуваться, греть ноги в густой шерсти Тобика, пока насекомые не добрались ему до гениталий. Обратился к врачу. Тот не на шутку обеспокоился:

— Это не мандавошки, а собачьи блохи, может быть, даже чумные.

С тех пор в качестве грелки его не использовали. На беду, как-то объявилась на КПП жена комбрига. Тобик до этого женщин в глаза не видел. Кинулся на неё, укусил за ногу (а он коровьи берцовые кости перекусывал). Солдаты его едва оттащили за шерсть. Потом поволокли на шнурке — растреливать. Приговор комбрига привел в исполнение помощник дежурного по части из табельного пистолета ПМ штатным боевым патроном. Стрельнуть-то он стрельнул, но начальник вооружения уперся со списанием патрона, потребовал объяснительную, так как в наставлении стрельба по собакам не предусмотрена, это же не солдат. Помдеж помучился со списанием, тем более, комбриг отказался от своего приказания.

В Библии сказано: «Не устоит дом, построенный на песке». Так и дорога. Возят сначала песок, потом морской (круглый) гравий, катают катком, поливают смолой. Вот и весь асфальт. Проехали МАЗы и все смешали. Некоторые норовят «срезать» по степной дороге, но их нужно знать, чтобы не влететь в пухляк или такыр.

Перед подъемом на бархан нужно смотреть, как ветер надул песчинки: они ложатся, подобно черепице. Едешь вверх — сжимаются и держат, вниз — можно загрузнуть по днище, а пешком — до задницы. Пухляк — лессовый грунт, мельчайшая соленая пыль, основной демаскирующий фактор в пустыне. Для маскировки в позиционном районе полагалось пускать пять-шесть колонн, для дезориентации разведывательно-диверсионных групп. Делалось и по несколько самих позиционных районов.

Такая же страшная дорога и от Кзыл-Орды до Арала. Едешь по ежовым шкуркам, местами от иголок аж шерстит. Ползла семья, штук 12, и все увязли в смоле. Заяц, тот вырывается, остаются только когти и шерсть. От Аральска до Урала и вовсе грунтовки. Ни один дурак, кроме майора Кобелева, «тудой» не ездил. Тот, родом из Оренбурга, верил в географию: раз есть города — должны быть и дороги между ними. Обычно ездили вокруг: Узбекистан, Туркмения, Каспий, Баку, Волгоград, а оттуда уже рукой подать до Оренбурга. Кобелев еле вернулся — километров 150 толкал машину: сначала руками, потом подвернулся один казах с трактором. Тяжелые машины выбили в грунте глубокую колею, легковая машина в неё вписывается. Приходится ездить «наискось». Поездишь так года два, амортизаторы становятся автоматическими, машина так и ходит «под углом», поэтому самых толстых сажали сверху.

В пустыне опасно, если солдат за рулем заснёт. Раз мне захотелось посмотреть, что будет дальше; не разбудил. Машина описала круг диаметром в пол-километра, потом больше, дальше стала нарезать восьмерки. Я толкнул водителя, он очнулся — а дороги-то нет. Заметался:

— А где мы?

— Так ты же меня везешь…

Вскоре он снова заснул. И тут, как на грех, подвернулись строители. На всю пустыню забыли засыпать четыре метра канавы. В неё мы и влетели передком. Я аж язык прикусил, а ему, суке, хоть бы что, только проснулся. Хотел я его цепью приковать к бамперу и идти за помощью, но на нем валенок не было. Солдат в валенках даже в сорокаградусный мороз не замёрзнет: холод берет человека с ног, кровь оттекает от тела. А обутый, даже без рукавиц, может засунуть руки в пах и бегать вдоль бампера. Благо, в солдатской машине никаких инструментов нет и в помине — не раскуешься. Пришлось идти с ним километров восемь. Как мы его потом били в караулке! Вытаскивание обошлось мне дорого. Чтобы не узнали, договорился методом пароля, кивков и перемигиваний с командиром автороты (караульные телефоны прослушиваются с пульта). Марипов (узбек, бастык, ел свинину) быстро просёк, что я в большой беде, можно быстро сорвать. Он всегда отличался сообразительностью и даже на историческую родину рванул задолго до распада СССР. В тот раз примчался на «Урале» с тремя ведущими мостами, остался на ночь. Мне это удовольствие обошлось в четыре литра спирта.

Как-то ехали, а на дороге улегся самец верблюда. Это можно день объезжать, а подойти боишься: попробуй вылезь из машины — укусит. Плюется верблюд в загоне от презрения к людям, когда укусить не может. Съехать с асфальта некуда, будешь сидеть в песке и никто мимо не проедет, чтобы вытащить. Дороги между площадками ещё ничего, но внутренние, в позиционном районе — неописуемы. Завидуешь арбе: у больших колес малое давление на грунт; ещё можно ездить на МАЗе. В тот раз я нашёлся. Приказал солдату-водителю:

— Сними с себя майку, я тебе потом дам новую, окуни её в бак, подожги и кинь на эту падлу.

Тряпка прилипла к шерсти, верблюд запылал и с ревом понесся в степь.

У крепкого хозяина верблюдов пять-шесть. Верблюдица стоит, как «Запорожец»; вырастить верблюжёнка — проблема, уж очень он нежный. Верблюд в пустыне — это жизнь, на лошади только овец пасти. В 1240 году наши предки прибыли в Киев именно на верблюдах. На верблюда можно погрузить юрту, сундуки, детей. Грузы перевозят на самцах, самок не завьючивают, только доят. В год верблюдица дает килограммов триста молока, жирного, как сливки. Но верблюд нужен только на время перекочевки. В остальное время их отгоняют в пустыню, на заду клеймо — куда он денется. Сел на коня, поездил по следу, нашёл, пригнал. Корма не заготовляют; если выпадет высокий снег, скот мрёт от бескормицы. Спасаются камышом, газетами, тряпками. Зимой верблюда обшивают мешками, простынями и прогоняют до сезона окота овец. Верблюд за это время линяет, становится синий, как ощипанная курица. Потом пух собирают, вычесывают, сбивают войлок или прядут нитку пополам с овечьей. Мне «апа» вязала с капроновой — носки получались, как печка, зимой в хромовых сапогах можно ходить, только соль на верху выступает. Зато ноги не потеют, можно из тепла выходить на развод и стоять, не боясь замерзнуть.

Верблюд пьет соленую воду, хрюкальником пробивает корку соли и лачет. У верблюда нет биологических врагов, кроме человека. Самец, если ведет самок, бросается даже на машины. Увидев незнакомца, ложится на передние ноги, начинает крутиться вокруг этой оси, ревет, гадит. Совершает так кругов восемь, это сигнал для знающих. Неискушенного может и укусить, верблюд способен перекусить даже волка. Как-то я на него взгромоздился, он понюхал-понюхал, хотел за ногу укусить. Я — к казаху за помощью. Тот что-то пошептал ему на ухо, верблюд хрюкнул и успокоился. А казашата по этому зверю лазят спокойно: верблюд своих не тронет, надо знать его кличку.

Верблюд исполняет важную культурологическую функцию. Прежде бастыки писали донесения хану на верблюжьих лопатках, простолюдинам — писцы — жалобы на овечьих. Их сразу в ставке высыпали на кучу и никто не читал. Что путного можно написать на бараньей лопатке? По ней только судьбу предсказывать.

Переход с гужевой тяги на машинную породил в пустыне немало проблем. Начальник тыла только что вышел из Академии транспорта. Года два, пока не обломали, был несусветный дурак. На учения надел портупею и сапоги. Мы одевали солдатское х/б и панамы, а технари — в черных танковых комбинезонах. Китель солдаты могут украсть и продать казахам, да и как в кителе ездить в МАЗе. Так он ещё взял и карту. Начштаба кричал на ЗНШ:

— Какого хуя, ты, дурак, дал ему карту?

Хотели посмеяться, но это обернулось трагически. Вы когда-нибудь видели карту пустыни, «двухсотку»? На ней же ничего не нанесено, ехать по ней все равно, что по газете. Только север обозначает надпись генеральный штаб. С целью соблюдения секретности старты не были нанесены на карту, листы лежали в «секрете», но ими не рисковали пользоваться. Единственная «сов. секретная» карта позиционного района полка лежала в сейфе командира. Колонны должны были двигаться рассредоточенно по направлениям и с интервалами по времени. Создателем советской тактики был Лазарь Моисеевич Каганович. В войну ходили сплошной колонной, даже если часть и разбомбят, зато солдаты были, как пчелы вокруг матки.

В условиях абсолютного радиомолчания (так как начальник связи больше всего боялся, чтобы радиосвязью не воспользовались, ибо батарейки были украдены, да и радиостанции Р105, на лампах, переделанные «Телефункен», имели радиус действия в 30 км (в пустыне его можно увеличить до 70, если загнать солдата с антеной на крышу), остановить его было невозможно. Вот он и увёл колонну в противоположном направлении. Ориентирами были горы, одна и другая на расстоянии в 300 км друг от друга. Он их и перепутал. Не доезжая горы, дорога, как это водится в пустыне, внезапно кончилась. Он повернул колонну назад. На обратном пути наиболее храбрые из солдат стали разбегаться по пустующим площадкам, подтверждая военную мудрость о том, что солдат, как чудовище озера Лох-Несс, неуловим. Солдат, как и собака, живет на инстинктах. (Как можно обучить разумного человека обязанностям дневального.) Привели тыловую колонну к нам на исходе вторых суток. Собственно, её нашла поисковая группа. Мы все это время вынуждены были питаться подножным кормом, ловить рыбу маскировочными сетями. Маскировочных сетей под цвет пустыни не было. Из ГДР поступали лесные, ярко зеленого цвета. С целью маскировки заставляли даже казармы обмазывать глиной. Хотя всем известно, что тени надежно демаскируют любые строения в условиях пустыни. Изготовление рыболовных сетей из маскировочных — довольно трудоемкая процедура. Сеть необходимо было ощипать, иначе её и МАЗом не вытащить. Сеть разрезали пополам и сшивали вдоль, получался невод, таких неводов делалось два, их ставили в протоке. «Эфиопы» залазили в воду и с криком, свистом, улюлюканьем гнали рыбу. Сазан, если и перепрыгивал первую сеть, то попадал во вторую. Но пойманную рыбу ещё нужно было сохранить. В пустыне большая рыба протухает часа за два, даже, если её засолить снаружи, мясо заванивается изнутри. Поэтому мы предпочитали мелкую. Крупную выпускали или разделывали. Берешь сома, разрезаешь на две половины вдоль хребта, обильно солишь, заворачиваешь в просоленный мешок и вешаешь на ветер. Часов за пять-шесть под белым солнцем пустыни рыба вялилась. Ещё одним способом сохранить её — было заморозить. Сначала замораживаешь воду в жидком азоте, лед такой, что за день на солнце не растает. Колешь его и перекладываешь им рыбу.

Съедобная рыба, разве что сом или змееголов. Толстолобик — ни на что не годная рыба, живёт на рисовых чеках, поедает сорняки. Мы их солили в бочках, каменную соль брали на котельной с примесью угля. Солью промывали трубы котлов, как на броненосце «Потёмкин», и для смягчения воды. Норма — совковая лопата на бочку, зимой можно было есть от бескормицы. Кладешь на стол, черпаешь ложкой и выплевываешь мелкие косточки.

Организаторами таких дел были обычно первые ракетчики, ветераны движения — престарелые капитаны. Это была порода. По ветхости своей, после пятого развода, они уже ничем, кроме браконьерства, охоты и рыбалки не интересовались. По берегам рек, в тугаях (это растение с листьями, как у лозы и колючками, как у акации. Последнего туранского тигра убили в 1934 г., а казахи утверждали, что тигры и посейчас есть.) в плавнях добывали камышового кота на тапки. Видели разорванных свиней, я бы не сказал, что это работа волков или собак. Плавни неисследованы до сих пор. Система стариц, болот, солончаков тянется на десятки километров; камыш, как бамбук. Хрущёв намеревался построить в Кзыл-Орде бумажно-целлюлозный комбинат на местном сырье. Финны заинтересовались, уже навезли плавающих камышерезных комбайнов, но перебила байкальская мафия. Это спасло реку, иначе Сыр-Дарью угробили бы лет на 10 раньше. На приречных водоемах обилие птиц. На одном из озёр-вонючек с сероводородом я подранил гуся. Остался один патрон. Часа четыре в ОЗК, по грудь в вонючей жиже, гонялся за ним, молотил прикладом. Я упаду на берегу — и гусь лежит, я в воду — и он в воду. Осень, холодно уже, но я весь взмок. Пожалел, что со мной не было сержанта Галина, башкира. Тот за двести шагов сбивал уток — отстреливал головы, целясь под клюв. Вернулся в злобе и на хоздворе застрелил поросёнка.

Основную пернатую добычу составляли лысухи, они же «гидровороны» или «военные куры»: водоплавающие птицы с клювом, как у курицы, лапами, как у утки; латинское название кажется Fulica atra Lath. Они покладистые: сели и не взлетают, стреляй по ним хоть пять раз. Как-то солдаты поставили маскировочные сети и наловили штук двадцать. Ощипали, выпотрошили, сложили в холодильник. А инспектором, как на беду, был полковник Уманский, ростом метр сорок — «начальник паники». Если на совещании кричит:

— Убили! Убили! У вас там на стрельбище солдата убили! Путём несложных логических рассуждений можно было прийти к выводу о том, что не собраны гильзы. Уманский взял одну гидроворону и поехал проверять продсклад (описать разговор с солдатом?). Пока ездил, я приказал добычу убрать, от греха подальше.

— А где остальные?

— А ничего не было.

— А это что?

— Не знаю, товарищ полковник.

Он эту гидроворону где-то неделю с собой носил, тыкал мне на совещаниях.

— Я не знаю, что Вы имеете в виду, товарищ полковник.

В тугаях было довольно много фазанов. Эти умельцы с помощью солдат накрывали тугаи сетками. Затем стреляли под сеткой, чтобы фазан не убегал, а взлетел. Запутавшихся добивали веслами, причем брали только петухов. В августе утки-селезни линяют, меняют маковые перья; их отсекали от плавней и загребали бреднем. Ловили кабанов петлями. Система «Зона» 1 м содержала немецкую проволоку. Эта проволока была эластичной и хорошо затягивалась, в отличие от нашей, которая могла согнуться. Разорвать проволоку диаметром 2мм было невозможно. Ставили петли на одной тропе по шесть штук подряд, двух-трёх кабанов буквально разрезало проволокой.

В пустыне полно зайцев. Казахи их не ели. Жует жвачку, но с когтями на лапах. Они бы ели и свинью, но и та хоть и с раздвоенными копытами, но жвачку не жевала. Ночью выезжали на ГАЗ-66 (то же мне машина для пустыни, сидишь на горячем моторе), набирали камней, ловили зайцев фарой-искателем. Задача заключалась в том, чтобы не упустить добычу из луча света. Солдат подходил и метров с двух бил зайца горстью камней. Главным было не закрыть собой свет, чтобы не нарваться на маты.

— Что тебе, по десять раз за каждым зайцем останавливаться?

Таким образом, часа за 3–4 добывали 12–15 зайцев. Добыча шла в котел караулу, а тушенку продавали казахам или обменивали на водку.

Как-то братья Арбузовы пошли на охоту, собрали бригаду, на берегу Сыр-Дарьи разложили костер. Старые берега, как каньон, размывает согласно кориолисову ускорению. Утром проснулись от выстрела, у всех зола в глазах. Второй — все на сьёб:

— Хорошо ушли!

— По нам бьют!

— Откуда?

— С той стороны!

— Так не дострелишь!

— Гена, стой! Сколько их (патронов — Ред.) было?

Оказалось, в кармане ватника забыли горсть патронов; ночью от костра он затлел и началась кононада.

Изготовление сковороды в карауле также не составляет труда. Кладут лопату и несколько раз бросают на неё тридцатидвухкилограммовую гирю, затем берут подходящую смазку «ЦИАТИМ-100». Самый надежный способ проверить содержимое баночек — дать собаке. Если лижет, значит можно есть. Пушечное сало — смесь оленьего жира с говяжьим или китовой ворванью, также имело пищевую ценность — в караулах солдаты жарили на нем картошку, хотя оно и воняло резиной. Системы охраны в карауле работали от аккумуляторов, для их смазки и выдавали «ЦИАТИМ-100».

Соответственно прогрессу цивилизации трансформировались и методы выживания. Прежде, во времена Перовского, основной заботой было не допустить, чтобы проводник сбежал с запасами воды на быстром верблюде. В пустыне при всех режимах пить воду из открытых источников опасно. Советская власть не стала исключением. Если при баях свирепствовала малярия, то теперь все открытые источники загажены фекалиями, стиральным порошком, промышленными отходами… Ни в одном городе на Сыр-Дарье, даже в Ленинске, не было очистных сооружений. Не говоря уже о Кзыл-Орде — там мочились в воду открыто. Советская власть не тратилась на мелочи — и народу, и воды хватало. Пенициллин убивал любые микробы, а до ракового возраста казахи не доживали; экзотическими болезнями, вроде инфаркта, инсульта, склероза, ишиаса тоже не болели. Может потому, что газет не читали: все болезни, как известно, от чтения. За всю службу я видел только одного казаха в очках — мой друг Джанабаев носил их, чтобы скрыть косоглазие. А если тело долго не мыть, то оно не поддается педикулезу; вши заедали только русскоязычных, злоупотреблявших мытьем. Я ни разу не видел купающимся казаха, даже детей. Если юрта месяцами стоит у реки, и то в воду не полезет; что он, дурак? Человек, ползающий в воде, вызывает у аборигенов омерзение. Человек, как известно, должен лосниться от жира и пота, это вызывает уважение. А если он мокрый, как жаба, с ним все ясно. Поэтому никогда нельзя поддаваться слабости и лезть в воду при казахах — рискуешь потерять их расположение.

Так-как пить из открытых водоемов в пустыне опасно, в крайнем случае можно выкопать ямку недалеко от уреза воды и ждать, пока там отфильтруется немного жижи. Для очистки воды первопроходцы космодрома создавали весьма несложные агрегаты. Бочку заполняли слоями глины, песка и древесного угля. На выходе получался весьма сносный продукт.

Приготовление пищи на открытом огне в пустыне также проблема. Туркмены в свои перекочевках останавливаются там, где нефть выходит на поверхность. Они считают, что этот вечный огонь был зажжен для них самим Аллахом. На ветру любое собранное топливо прогорает мгновенно, даже нагретая костром земля остывает очень быстро. Поэтому на бивуаке костер следует разжигать в яме или со всех сторон огораживать его палатками. Времена кизяков, курая и дров из саксаула безвозвратно миновали; даже кочевники топят технологическими отходами (теми же скатами от машин, благо, в современной пустыне их полно). Я сам ел бешбармак, приготовленный на скатах; вкус — будто бензином приправлено. Находясь у такого костра, за считанные минуты превращаешься в негра. Поэтому для приготовления мяса и рыбы служил не менее хитроумный агрегат, придуманный все теми же первопроходцами. Брали железный ящик от инструментов, вставляли внутрь трубу, в оставшееся пространство накладывали мясо. С торца в трубу вставляли зажженную паяльную лампу. От её тепла мясо подвергалось термической обработке, возвышенно именовавшейся горячим копчением.

Для обогрева палаток применяли печь-ёлочку. Она собой представляла трубу большого диаметра, к которой, в виде ветвей, приваривали трубы меньшего диаметра. В большую трубу заливали солярку и поджигали. Дым выходил через верх, а тепло — через боковые отростки. Ведра солярки хватало на ночь. В случае пожара от такой печки, палатка сгорала за тридцать секунд, так что никто не успевал обгореть. Можно было проснуться от дикого холода при горячей печке и увидеть над собой звездное небо, только потому что какая-то сволочь поленилась обмотать верх трубы асбестом.

Пустыня — совсем не царство песка, скорее царство ветра. Да, под песком погребены многие царства, но гнал-то его ветер. Ветер в пустыне возникает порой ниоткуда. Воздушные ямы — области низкого давления — образуются над самой поверхностью земли. В такую яму воздух втягивается вместе с мельчайшей пылью, и буквально на ровном месте возникает сильнейшая пылевая буря, в одночасье меняющая пейзаж. Однажды, слиняв со службы, я брёл по такыру, чтобы удрать на попутке в город. Важно было успеть набраться пива до того, как с мотовоза подвалит основная масса посетителей, чтобы слоняться между ними и варнякать, демонстрируя своё превосходство. Но моя гордыня была наказана. При приближении к станции на меня набросился шквал. Так — как в пустыне против ветра идти невозможно, поддавшись стихии, я пошел по ветру. Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Боже мой! Оказалось, что я сбился с пути и иду в направлении части. А сам, подобно грузчику с мукомольного завода, насквозь пропитан мельчайшей пылью. Проклиная все на свете, чихая и кашляя, я побрел в расположение части отмываться.

Трижды мне довелось быть свидетелем небесных знамений. Как я теперь понимаю, нашествия насекомых предсказывали начало перестройки, падение советской власти и распад СССР.

Одним летом мы были вынуждены сосуществовать со стрекозами. Тучи их носились по небу. В аэропорту «Крайний» на несколько дней даже отменили полёты. Благо, жизненный путь стрекозы короток: вылетела, спарилась, отложила яйца и конец. Основная форма существования этого насекомого — личинка, живущая в воде. Солдаты ловили стрекоз десятками, вставляли в зад соломинки, соединяли бедных насекомых по-двое, и те носились над плацем, подобно геликоптерам Сикорского. Таким образом недоросли баловались неделю. Даже узбеки пристрастились, хотя они обычно брезгуют насекомыми.

Самым красочным стало нашествие бабочек. Над городом повисло облако цвета павлиньего хвоста — фиолетово-чёрно-синее. Глядя на это чудо, водители мерзко сквернословили. Машинам приходилось буквально пробиваться сквозь тучи бабочек протяженностью 200–300 метров. Разбиваясь о ветровое стекло, насекомые оставли после себя трудновыводимые жирные пятна. Для солдат красота оборачивалась дополнительной работой.

Но самым опасным оказалось нашествие божьих коровок. И какой дурак их так назвал! Это злобное, ядовитое и кусючее насекомое! А было их столько, что местами машины скользили по ковру из раздавленных насекомых. Они заползали повсюду: в казармы, в квартиры и беспощадно кусали личный состав и жителей.

Раз, быть может, в сто лет в пустыне цветет опийный мак.

Я застал это удивительное зрелище. Однажды в апреле вся пустыня за одну ночь покрылась алыми цветами. Нарвать из них букет не было никакой возможности — они тут же вяли. Собирать опий тоже никто не сообразил, хотя, казалось бы, чего проще: надрежь головку и собирай молочко. Только самые ушлые пытались есть маковые головки, но иного эффекта, кроме рвоты, это не вызывало. Наиболее отчаянные говорили:

— Эх, хорошо, но мало!

Во время своей службы комендантом я впервые увидел героин и кокаин, а анашу и за наркотик не считал, благо зарослей конопли вокруг сколько хочешь. Положил в тень, и через 15–20 минут продукт готов. К счастью, в то время среди личного состава процветала токсикомания. Пошла мода носить под солдатской панамой тампон, смоченный в бензине или ацетоне. Однажды двое солдат (один из них — водитель начальника политотдела) выпили по кружке нитрокраски. Мне с врачом пришлось выводить их из коматозного состояния.