2. Использование тротуаров: безопасность

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Использование тротуаров: безопасность

Улицы больших городов не только обеспечивают движение транспорта, а их тротуары — пешеходные части улиц — не только обеспечивают движение пешеходов. И улицы, и тротуары имеют много других функций, связанных с циркуляцией транспорта и пешеходов, но не тождественных ей, и как таковые эти функции по крайней мере столь же существенны для городской жизни.

Сам по себе городской тротуар — ничто. Абстракция. Он получает смысл лишь во взаимодействии со зданиями и всем прочим, что находится рядом с ним и с другими ближайшими к нему тротуарами. То же самое можно сказать и об улицах — ведь они не только обеспечивают перемещение автотранспорта, но и служат другим целям. Улицы и тротуары — главные публичные места большого города, и это важнейшие его органы. Представьте себе город — что первым придёт на ум? Его улицы. Если улицы города интересны на вид, интересен на вид и сам город, если скучны — он скучен.

Более того (и тут мы приходим к первой проблеме): если улицы города свободны от варварства и страха, то и город более или менее свободен от них. Если люди жалуются, что город или определённый его участок опасен, что это джунгли, они прежде всего имеют в виду то, что они не чувствуют себя в безопасности на его тротуарах.

Но не следует думать, что тротуары и те, кто их использует, пассивно пользуются благами безопасности или являются беспомощными жертвами преступлений. Тротуары, все, что расположено вдоль них и все те, кто ими пользуется, — это активные участники драматической борьбы между цивилизацией и варварством в больших городах. Поддерживать безопасность — фундаментальная задача городских улиц и тротуаров.

Эта задача очень сильно отличается от всех функций тротуаров и улиц в малых городах или подлинных пригородах. Большие города — это не увеличенные копии малых и не уплотнённые копии пригородов. У них есть базовые отличия от малых городов и пригородов, и одно из них — то, что большие города по определению полны незнакомцев. Для любого человека в большом городе незнакомцы — гораздо более привычное зрелище, чем знакомые. Более привычное зрелище не только в местах публичных собраний, но и у своих собственных дверей. Незнакомцами являются даже многие из живущих рядом, и по-другому не может быть просто-напросто из-за обилия людей на малом пространстве.

Коренное, базисное свойство успешного городского района — то, что человек чувствует себя в безопасности на его улицах среди всех этих чужих людей. У него не должно автоматически возникать чувство угрозы. Район, который этого не обеспечивает, терпит неудачу и в других отношениях и создаёт как для себя, так и для города в целом множество проблем.

Нынешнее варварство захлестнуло многие улицы больших городов — или у людей сложилось такое впечатление, что в конечном итоге приводит к тем же результатам. «Я обитаю в приятном, тихом жилом районе, — сказала моя знакомая, которая занялась поисками другого местожительства. — По ночам ничего не беспокоит, никаких звуков — только время от времени кричит какая-нибудь жертва грабежа». Чтобы люди начали бояться той или иной улицы или района, не требуется очень уж многих случаев насилия. Но, начав бояться, горожане меньше используют эти улицы, что делает их ещё более опасными.

Разумеется, бывают люди, настолько подверженные страхам, что они ни в каких обстоятельствах не чувствуют себя в безопасности. Но это не тот страх, какой испытывают благоразумные, толерантные и приветливые в целом люди, проявляющие не более чем здравый смысл, когда они не хотят в тёмное время суток (а в иных случаях и днём) появляться на улицах, где на них запросто могут напасть, причём надеяться, что это вовремя увидят и придут на помощь, не приходится.

Варварство, вандализм и подлинные, невымышленные опасности, которыми порождаются такие страхи, нельзя считать проблемой одних трущоб. Эта проблема чрезвычайно серьёзна и в приличных на вид «тихих жилых районах» вроде того, который решила покинуть моя знакомая.

Эту проблему нельзя считать проблемой старых городских территорий. Иногда она достигает ошеломляющей остроты на реконструированных городских участках, включая те, что считались образцовыми, — например, в жилых массивах для людей со средними доходами. Недавно начальник местного полицейского отделения одного такого массива, который расхваливали по всей стране (расхваливали прежде всего градостроители и займодатели), предостерёг жителей не только от того, чтобы ходить по улицам в тёмное время, но и от того, чтобы открывать дверь незнакомым людям. Такая жизнь очень напоминает жизнь трёх поросят или семерых козлят из детских триллеров. Проблема безопасности на тротуарах и у входных дверей одинаково серьёзна в городах, где были сделаны сознательные усилия по обновлению жилого фонда, и в городах, в этом отношении отставших. Непродуктивна и попытка взвалить ответственность за городские опасности на те или иные меньшинства, на бедных, на «отбросы общества». Среди подобных групп и среди городских территорий, где они проживают, наблюдаются громадные различия по части цивилизованности и безопасности. Например, иные из самых безопасных для пешеходов нью-йоркских улиц в любое время дня и ночи — это те, где живут именно бедные или представители меньшинств. Но и некоторые из опаснейших участков заселены людьми из ровно тех же категорий. То же самое можно сказать и о других крупных городах.

Преступность в больших и малых городах, а также в пригородах имеет глубокие и сложные социальные причины. Я не буду подробно рассуждать о них в этой книге. В данный момент скажу только, что если нам нужно городское сообщество, способное диагностировать и решать глубокие социальные проблемы, для начала в любом случае нам следует поддержать те работоспособные силы, направленные на повышение уровня безопасности и цивилизованности, что у нас имеются, — и в тех городах, что у нас имеются. Возводить городские районы, как будто специально поощряющие преступность, — идиотизм. Но мы занимаемся именно этим.

Первое, что следует понять: общественное спокойствие больших городов (спокойствие на их тротуарах и улицах) лишь во вторую очередь поддерживается полицией, сколь бы необходима она ни была. Прежде всего оно поддерживается сложной, почти не воспринимаемой сознательно сетью контроля и слежения, сотканной самим населением. На некоторых городских участках (очевидными примерами часто служат старые государственные жилые массивы и те улицы, где чрезвычайно высока сменяемость населения) поддержание закона и порядка на общественных тротуарах почти всецело возложено на полицию и специальную охрану. Такие места — настоящие джунгли. Никакие полицейские силы не способны установить цивилизацию там, где сломаны нормальные механизмы повседневного, непринуждённого её поддержания.

Второе, что необходимо понять: проблему безопасности невозможно решить, разрежая население, придавая большому городу пригородные черты. Если бы таким способом можно было сделать улицы безопасными, Лос-Анджелес был бы очень спокойным городом, потому что внешне почти весь Лос-Анджелес похож на пригород. В нем практически нет районов с такой же плотностью населения, как в густонаселённых городах. При этом к Лос-Анджелесу не меньше, чем к другим крупным центрам, относится та истина, что, будучи большим городом, он состоит из незнакомцев, не все из которых приятные люди. Цифры лос-анджелесской преступности ужасают. Среди семнадцати крупнейших городов с населением более миллиона Лос-Анджелес лидирует по части преступности с таким отрывом, что составляет отдельную категорию. И это особенно ярко проявляется в отношении преступлений против личности, преступлений, заставляющих людей бояться улиц.

В частности, в Лос-Анджелесе очень тяжёлая статистика изнасилований — 31,9 на 100 000 населения (данные 1958 года), что более чем вдвое превышает цифры для двух городов, идущих следом (Сент-Луиса и Филадельфии); это втрое больше, чем в Чикаго (10,1) и вчетверо с лишним больше, чем в Нью-Йорке (7,4).

Нападений с отягчающими обстоятельствами в Лос-Анджелесе было совершено 185 на 100 000 населения. Для сравнения: следом идут Балтимор (149,5) и Сент-Луис (139,2). В Нью-Йорке — 90,9, в Чикаго — 79.

Общее число тяжких преступлений составило в Лос-Анджелесе 2507,6 на 100 000 человек, далее с большим отставанием идут Сент-Луис и Хьюстон (1634,5 и 1541,1), ещё сильнее отстали Нью-Йорк и Чикаго (1145,3 и 943,5).

Причины высокой преступности в Лос-Анджелесе, несомненно, сложны и по крайней мере частично неясны. Но вот что можно сказать с уверенностью: разрежение городского населения не избавляет его ни от преступлений, ни от страха перед ними. К такому же выводу можно прийти, исследуя положение внутри того или иного отдельного города, где псевдопригороды и пригороды-переростки представляют собой идеальную среду для изнасилований, грабежей, избиений и тому подобного.

И тут мы приходим к важнейшему вопросу, касающемуся каждой улицы большого города: насколько удобные возможности для преступлений она даёт? Есть мнение, что во всяком городе имеется некий свой ни от чего не зависящий объём преступности, который так или иначе будет реализован (я в это не верю). В любом случае различным улицам достаётся весьма различная доля варварства и страха перед варварством.

Некоторые улицы не дают варварству никакого шанса. Замечательный пример тому — улицы бостонского Норт-Энда. В этом отношении они, я думаю, не уступят никакому месту на земле. Хотя большинство жителей Норт-Энда — итальянцы или потомки итальянцев, тамошние улицы интенсивно и постоянно используют люди всех рас и какого угодно происхождения. Иные из «чужаков» работают в Норт-Энде или поблизости, другие приходят сделать покупки и прогуляться, многие, в том числе представители меньшинств, поселившиеся в опасных районах, покинутых прежними жителями, переводят зарплатные чеки в наличные в норт-эндских магазинах и сразу делают там большие еженедельные покупки, потому что на этих улицах нет риска расстаться с деньгами, не успев их потратить.

Фрэнк Хейви, директор местного социального учреждения Норт-Энд-Юнион, говорит: «Я в Норт-Энде уже двадцать восемь лет и за все время не слышал ни об одном случае изнасилования, грабежа, надругательства над ребёнком или другого подобного уличного преступления в этом районе. Случись такое, я бы знал, даже если бы это не попало в газеты». Несколько раз за три десятилетия, говорит Хейви, потенциальные насильники пытались заманить в свои сети ребёнка или поздно ночью напасть на женщину. И неизменно эти попытки пресекались прохожими, владельцами магазинов или любопытствующими, заметившими в окно неладное.

А между тем в той внешне похожей на пригород части старого бостонского района Роксбери, что находится около Элм-Хилл-авеню, уличные нападения и боязнь новых уличных нападений, от которых нет защиты за неимением поблизости любопытствующих, заставляют благоразумных людей избегать позднего хождения по тротуарам. Неудивительно, что по этой и другим, связанным с ней причинам (уныние и скука), большая часть Роксбери пришла в упадок. Кто может, уезжает оттуда.

Я вовсе не хочу выделять Роксбери и его прекрасную некогда часть, примыкающую к Элм-Хилл-авеню, как специфически уязвимую территорию; тамошние беды, и особенно Великое Несчастье Скуки, вполне обычны и для других больших городов. Но такого рода различия в общественной безопасности внутри одного города достойны у поминания. Окрестности Элм-Хилл-авеню испытывают трудности не оттого, что там живёт криминализированное, или дискриминированное, или бедное население. Бедствия района проистекают из того, что он физически не способен безопасно и полнокровно (одно, кстати, связано с другим) функционировать как часть большого города.

Даже между одинаковыми вроде бы фрагментами одинаковых вроде бы территорий наблюдаются резкие различия в общественной безопасности. В порядке иллюстрации расскажу о случае в Вашингтон-Хаусез — нью-йоркском государственном жилом массиве. Группа жильцов, создав объединение и стремясь заявить о себе, провела в середине декабря 1958 года некие мероприятия под открытым небом, для которых поставила три рождественские ёлки. Главная из них, высокая, стройная и настолько громоздкая, что её с трудом привезли, была водружена на внутренней «улице» массива — в благоустроенной центральной торгово-прогулочной зоне. Две другие ёлки, примерно в человеческий рост и нетяжелые, установили на маленьких площадках по углам массива, где он примыкает к оживлённой авеню и к столь же оживлённым поперечным улицам старого города. В первую же ночь большая ёлка и все висевшие на ней украшения были украдены. А две маленькие со всеми игрушками и лампочками, напротив, оставались нетронутыми, пока их не убрали после Нового года. «Участок, где украли ёлку, теоретически самый спокойный и защищённый во всем массиве, опасен для прохожих, особенно для детей, — говорит социальный работник, помогавший упомянутой группе жильцов. — Там всякое может случиться не только с ёлками, но и с людьми. А вот по краям, где массиву принадлежит только один из четырёх углов перекрёстка, — там и ёлкам ничего не угрожает, и люди чувствуют себя спокойно».

Это истина, которую знают все: интенсивно используемая городская улица, как правило, безопасна. Пустынная городская улица, как правило, — зона риска. Но какие механизмы тут задействованы? И почему одни улицы используются интенсивно, а другие нет? Почему люди сторонятся торгово-прогулочной зоны в Вашингтон-Хаусез, созданной именно для того, чтобы их привлекать? Почему тротуары старого города чуть западнее комплекса полны народа? А что можно сказать об улицах, оживлённых некоторую часть дня, а потом резко пустеющих?

Чтобы улица большого города была способна выдерживать наплыв незнакомцев и даже повышать с их помощью уровень безопасности, что всегда происходит на успешных городских участках, она должна отвечать трём главным требованиям.

Во-первых, необходимо чёткое разграничение между публичным и частным пространствами. Они не могут плавно перетекать друг в друга, как это обычно бывает в пригородах и в жилых массивах, построенных по единому проекту.

Во-вторых, необходимы глаза, устремлённые на улицу, — глаза, принадлежащие тем, кого можно было бы назвать естественными владельцами улицы. Здания, приспособленные для того, чтобы иметь дело с незнакомцами и обеспечивать безопасность как местных жителей, так и незнакомцев, должны быть обращены к улице. Они не могут стоять К ней спиной или слепым боком и лишать её зрения.

И, в-третьих, на тротуаре более или менее постоянно должны быть использующие его люди. Это важно как для увеличения за их счёт числа полезных глаз, так и для того, чтобы у достаточного количества людей в зданиях вдоль улицы был стимул смотреть на тротуары. Мало кому нравится сидеть на крыльце или у окна и глазеть на пустую улицу, и почти никто этим не занимается. Но оживлённая уличная жизнь — увлекательное зрелище для многих и многих.

В более мелких и простых населённых пунктах, чем крупные города, контроль если не над преступностью, то по крайней мере над приемлемостью публичного поведения с большим или меньшим успехом осуществляет сеть, сотканная из репутаций, пересудов, одобрительных и неодобрительных мнений, санкций и тому подобного. Все это работает в том случае, если люди знают друг друга и делятся друг с другом слухами и сведениями. Но улицы большого города, которым нужно держать под контролем поведение не только его жителей, но и «гостей» из пригородов и городков, желающих весело провести время вдали от домашних пересудов и санкций, должны действовать более прямыми методами. Поразительно, что большие города вообще способны справляться с этой объективно трудной задачей. Но на многих улицах они справляются с ней блестяще.

Бесполезно пытаться уйти от проблемы небезопасных городских улиц при помощи попыток сделать безопасными другие участки — скажем, внутренние дворы или огороженные места отдыха. По определению, улицы крупного города должны брать на себя большую часть «работы» с незнакомцами, потому что именно по ним незнакомцы приходят и уходят. Улицы должны не только защищать город от незнакомцев-хищников, но и защищать огромное количество мирных и законопослушных незнакомцев, пользующихся ими, обеспечивать также и их безопасность. Кроме того, ни один нормальный человек не может провести жизнь в некой искусственной гавани, и к детям это тоже относится. Улицами должен пользоваться каждый.

На поверхностный взгляд наши цели просты: постараться физически разделить те части улиц, где публичное пространство безусловно публично, с одной стороны, и частные или вовсе непосещаемые места, — с другой, чтобы зоны, нуждающиеся в наблюдении, имели ясные и обозримые границы; и добиться того, чтобы эти публичные уличные пространства находились под наблюдением по возможности непрерывно.

Но добиться этих целей не так-то просто, особенно последней. Невозможно заставить людей пользоваться улицами, если у них нет для этого причин. Невозможно заставить людей наблюдать за улицами, если они не хотят за ними наблюдать. Уличная безопасность за счёт взаимного надзора кажется на первый взгляд чем-то суровым, мрачным, но в реальной жизни все отнюдь не сурово и не мрачно. Уличная безопасность достигается легче и непринуждённей всего, с минимумом враждебности и подозрений именно там, где люди пользуются улицами добровольно, получают от этого удовольствие и в нормальных ситуациях даже не сознают, что осуществляют надзор.

Главным условием, создающим возможность такого наблюдения, является обилие магазинов и других общественных мест, расположенных вдоль тротуаров; особенно важно, чтобы среди них были заведения, работающие вечером и ночью. Основные категории таких заведений — магазины, бары и рестораны; они обеспечивают безопасность на тротуарах несколькими различными и сложными способами.

Во-первых, они дают людям — как жителям округи, так и «чужакам» — конкретные поводы для использования тротуаров, на которые выходят эти заведения.

Во-вторых, они побуждают людей идти по тротуарам мимо мест, не привлекательных для публичного использования как таковых, но становящихся промежуточными этапами на пути к чему-то другому; так как географически это влияние не распространяется очень далеко, заведения должны располагаться в районе достаточно часто, чтобы насытить прохожими промежуточные участки улицы. Более того, должно быть много разных типов заведений, чтобы у людей были причины двигаться перекрёстными маршрутами.

В-третьих, сами владельцы магазинов и других предприятий мелкого бизнеса обычно являются активными защитниками закона и порядка. Они терпеть не могут разбитых окон и грабежей, им крайне невыгодно, чтобы посетители нервничали по поводу безопасности. Если их достаточно много, они образуют очень эффективную систему наблюдения за улицами и тротуарами.

В-четвёртых, уличная активность, создаваемая теми, кто идёт по делам, и теми, кто хочет перекусить или выпить, служит магнитом, привлекающим других людей.

Этот последний пункт — о том, что люди самим фактом своего присутствия привлекают других людей, — похоже, недоступен пониманию градостроителей и архитекторов-дизайнеров в крупных городах.

Они исходят из предпосылки, будто горожанам по сердцу зрелище пустоты, покоя и упорядоченности. Это совершенно неверно! То, что людям нравится смотреть на других людей и на их деятельность, подтверждается в больших городах постоянно и повсеместно. Эта черта разительно и почти смехотворно проявляется в Нью-Йорке на северном участке Бродвея, где улица разделена узкой пешеходной зоной между двумя потоками транспорта. На пересечениях этой длинной пешеходной зоны с поперечными улицами поставлены скамейки с массивными цементными спинками-«буферами», и в любой день, когда погода мало-мальски терпимая, эти скамейки неизменно, квартал за кварталом заполнены людьми, которые смотрят на прохожих, минующих пешеходную зону, на транспорт, на тех, кто движется по многолюдным тротуарам, друг на друга. Наконец Бродвей доходит до Колумбийского университета и Барнард-колледжа — одно учебное заведение справа, другое слева. На вид здесь полный покой и упорядоченность. Никаких больше магазинов, никакой больше деятельности, порождаемой магазинами, очень мало прохожих, пересекающих пешеходную зону, — и совсем нет зрителей. Скамейки стоят, но они пусты даже в идеальную погоду. Я попробовала там посидеть, и причина мне ясна. Нет на свете места более скучного. Даже студентам этих учебных заведений здешний покой даром не нужен. Они слоняются, делают на свежем воздухе домашние задания и просто наблюдают за уличной жизнью со ступенек, откуда виден многолюдный перекрёсток между двумя кампусами. Точно так же обстоят дела на всех других улицах больших городов. На оживлённых улицах всегда есть те, кто ими пользуется, и просто зрители. В прошлом году я как-то раз ждала автобуса на одной такой улице Нижнего Истсайда на Манхэттене. Я находилась там всего какую-нибудь минуту — ровно столько, сколько нужно, чтобы увидеть общую картину: люди идут по делам, играют дети, на крылечках домов сидят зеваки; и тут моё внимание привлекла женщина, которая, открыв окно на третьем этаже дешёвого многоквартирного дома на той стороне улицы, громко окликнула меня. Когда я поняла, что она обращается именно ко мне, и отозвалась, она крикнула: «По субботам автобус здесь не ходит!» Затем, чередуя крики с жестами, она направила меня за угол. Эта женщина — одна из многих тысяч жителей Нью-Йорка, которые между делом проявляют заботу о жизни улиц. Они замечают незнакомцев. Обращают внимание на все, что происходит. Если надо принять меры (помочь незнакомцу, ожидающему не в том месте, или позвонить в полицию), они их принимают. Разумеется, для этого нужна определённая степень уверенности в своём хозяйском праве на данную улицу и в поддержке, которая в случае необходимости будет получена от других её обитателей. На этом я ещё остановлюсь ниже. Но наблюдение как таковое более фундаментально, чем принятие мер, и является для принятия мер необходимым условием.

Не все горожане участвуют в заботе об улицах, и многие, кто в городах живёт или работает, не имеют представления о том, почему находиться в их округе безопасно. На днях на улице, где я живу, произошёл один случай, и он заинтересовал меня именно в этом плане.

Должна объяснить, что мой квартал невелик, но в нем довольно много разных типов зданий: от нескольких разновидностей дешёвых многоквартирных жилых домов до трёх- или четырехэтажных небольших строений, либо переоборудованных так, что на каждом этаже, кроме первого, имеется сдаваемая за низкую плату квартира, а на первом магазин, либо, как в моем случае, приспособленных для односемейного проживания. Противоположная сторона улицы раньше в основном была застроена четырехэтажными кирпичными жилыми домами без лифтов с магазинами на первом этаже. Но двенадцать лет назад несколько таких домов, от угла до середины квартала, переделали в одно здание с лифтами и небольшими квартирами, сдаваемыми задорого.

Случай, который привлёк моё внимание, заключался в затаённой борьбе между мужчиной и девочкой восьми-девяти лет. Казалось, он добивается, чтобы девочка пошла с ним. Он то умасливал её, то принимал вид напускного безразличия. Девочка стояла, прямая и напряжённая, как часто стоят сопротивляющиеся дети, у стены одного из дешёвых многоквартирных домов на той стороне улицы.

Наблюдая сцену в своё окно второго этажа и думая, как мне вмешаться, если потребуется, я вскоре увидела, что могу не волноваться. Из мясного магазина на первом этаже того самого дома напротив вышла женщина, которая ведёт там торговлю вместе с мужем. Скрестив руки на груди, с решительным лицом она встала в пределах слышимости от мужчины и девочки. Примерно в тот же момент по другую сторону от них с твёрдым видом появился Джо Корначча, который вместе с зятьями держит магазин кулинарии. Из окон дома высунулось несколько голов, одна быстро втянулась обратно, и несколько мгновений спустя её владелец вырос в дверном проёме позади мужчины. Двое посетителей бара рядом с мясным магазином подошли к двери и стали ждать. На моей стороне улицы слесарь, торговец фруктами и владелец прачечной вышли из своих заведений, и из нескольких окон, кроме моего, за происходящим смотрели жильцы. Сам не зная того, незнакомец был окружён. Никто не позволил бы ему утащить девочку, пусть даже все видели её в первый раз.

С сожалением — хотя сожаление это чисто сценического свойства — должна сообщить, что девочка оказалась дочерью этого человека.

На протяжении этой маленькой драмы, длившейся всего-навсего минут пять, ни одной пары глаз не возникло в окнах только одного здания — дома с небольшими дорогими съёмными квартирами. Когда мы только переехали в этот квартал, я радостно предвкушала, что вскоре, может быть, все окрестные дома будут переделаны так же, как этот. С тех пор я поумнела, и недавняя новость, что именно такому преобразованию собираются подвергнуть все соседние с этим здания квартала, фасадами выходящие на улицу, вызвала у меня мрачные предчувствия. Жильцы дорогих квартир, в большинстве своём задерживающиеся в них так ненадолго, что мы не успеваем запомнить их лица[4], не имеют ни малейшего понятия о том, кто и как заботится об их улице. Городская округа, подобная нашей, может дать приют и защиту немалому количеству таких перелётных птиц. Но если и когда округа в конце концов окажется населена только ими, они постепенно почувствуют, что на улицах стало опаснее, будут смутно этим озадачены и, если положение продолжит ухудшаться, переедут в другое место, по таинственным для них причинам более безопасное.

В некоторых богатых районах, где самостоятельный надзор горожан развит слабо, — например, на жилом участке Парк-авеню или на северном отрезке Пятой авеню в Нью-Йорке — нанимают специальных уличных наблюдателей. В частности, однообразные тротуары жилой части Парк-авеню на удивление мало используются; потенциальные пользователи вместо них толпятся на интересных, изобилующих магазинами, барами и ресторанами тротуарах Лексингтон-авеню и Мэдисон-авеню к востоку и западу и на ведущих к ним поперечных улицах. Сеть швейцаров и управляющих домами, посыльных и нянь, своего рода наёмная местная среда, обеспечивает жилую часть Парк-авеню глазами. Вечерами, полагаясь на швейцаров как на оплот своей безопасности, владельцы собак выводят их на прогулку и добавляют свои глаза к швейцарским. Но эта улица так бедна наблюдателями, связанными с ней органически, она создаёт так мало поводов к тому, чтобы использовать её и надзирать за ней, вместо того чтобы при первой возможности свернуть за угол, что, если квартплата упадёт ниже уровня, позволяющего содержать всех этих многочисленных швейцаров и лифтёров, она безусловно станет улицей чрезвычайно опасной.

Если улица хорошо приспособлена для того, чтобы иметь дело с незнакомцами, если частная и публичная зоны на ней эффективно разделены и она обеспечивает базовый уровень деятельности и надзора, то чем больше незнакомцев, тем веселее.

Незнакомцы стали колоссальным благом и стимулом для улицы, на которой я живу, особенно поздно вечером и ночью, когда средства, обеспечивающие безопасность, особенно необходимы. Нам повезло: у нас не только есть бар местного значения и ещё один за углом, но к тому же имеется знаменитый бар, привлекающий орды незнакомцев с соседних городских участков и даже из других городов. Он приобрёл известность благодаря тому, что его посещал и упоминал в своих произведениях поэт Дилан Томас. Каждый день работа этого бара чётко разделяется на два периода. Утром и в первые послеполуденные часы это традиционное место встреч для старинного местного сообщества портовых грузчиков-ирландцев и рабочих других профессий. Но с середины дня здесь идёт иная жизнь, больше похожая на гибрид мужских пивных студенческих посиделок и литературного коктейля, и это продолжается далеко за полночь. Если ты проходишь мимо «Уайт хорс» холодным зимним вечером и в этот момент дверь открывается, на тебя накатывает мощная, горячая волна разговора и оживления. Люди, идущие в бар и из бара, не дают нашей улице пустовать до трёх часов утра, и ходить по ней всегда безопасно. Единственный случай избиения на нашей улице, о котором я знаю, произошёл в мёртвый промежуток между закрытием бара и рассветом. Избиение прекратил наш сосед, который увидел происходящее в окно и вмешался, подсознательно уверенный, что даже ночью он не одинок, что он составляет часть прочной системы уличного правопорядка.

Один мой знакомый живёт на Верхнем Манхэттене на улице, где церковный молодёжно-общественный центр, часто устраивающий вечерние танцы и другие мероприятия, оказывает прохожим такую же услугу, как у нас бар «Уайт хорс». Ортодоксальное градостроительство сильно проникнуто пуританскими и утопическими представлениями о том, как людям следует проводить свободное время, и это морализаторство по поводу частной жизни людей тесно переплелось с концепциями, касающимися функционирования больших городов. Обеспечивая безопасность улиц, бар «Уайт хорс» и церковный молодёжный центр при всех безусловных различиях между ними играют во многом одну и ту же общественную цивилизующую роль. В больших городах не только находится место для этих и многих иных различий во вкусах, целях и интересах; города, кроме того, нуждаются в людях со всеми этими различиями наклонностей и вкусов. Предпочтение, оказываемое утопистами и прочими деятелями, испытывающими навязчивое влечение к организации чужого досуга, одним видам законного времяпрепровождения перед другими, не просто бесполезно для городов. Оно приносит вред. Чем шире спектр законных (в строго юридическом смысле!) интересов, которые улицы и расположенные на них заведения могут удовлетворить, тем лучше как для этих улиц, так и для городской безопасности и цивилизованности.

Бары — и вообще вся коммерция — пользуются во многих городских районах дурной репутацией именно потому, что они привлекают незнакомцев, и эти незнакомцы отнюдь не являются благом.

Это печальное обстоятельство особенно верно в отношении унылых «серых поясов» больших городов и фешенебельных или по крайней мере солидных в прошлом внутренних жилых районов. Поскольку эти районы очень опасны, а их улицы, как правило, очень темны, нередко делается вывод, что проблема — в недостаточном уличном освещении. Хорошее освещение, конечно, важная вещь, но темнота сама по себе не объясняет глубинную, функциональную болезнь «серых поясов» — Великое Несчастье Скуки.

Значение ярких уличных огней для тоскливых «серых зон» состоит в том, что они придают уверенности некоторым людям, испытывающим необходимость или желание выйти на тротуар, но при плохом освещении не решающимся на это. Фонари, таким образом, побуждают этих людей принять личное участие в наблюдении за улицами. Кроме того, хорошее освещение, конечно же, повышает значимость каждой пары глаз, увеличивая дальность обзора. Любая добавочная пара глаз и улучшение видимости, разумеется, плюс для скучных «серых зон». Но если этих глаз на улице нет или если в мозгу позади этих глаз нет почти бессознательной уверенности в том, что одиночные усилия по поддержанию цивилизации пользуются общей поддержкой со стороны улицы, от освещения пользы мало. В отсутствие эффективных наблюдателей ужасающие преступления могут случаться и случаются на хорошо освещённых станциях подземки. Но они практически никогда не происходят в тёмных театральных залах, где много людей и много глаз. Уличные огни могут быть подобны пресловутому камню, падающему в пустыне, где нет ушей, чтобы услышать падение. Создаёт он звук или нет? Освещает ли свет что-либо в отсутствие эффективного наблюдателя? В практическом смысле — нет.

Чтобы объяснить проблемы, создаваемые незнакомцами на улицах городских «серых зон», я остановлюсь вначале, ради выявления аналогии, на особенностях других «улиц» — коридоров государственных жилых башен, представляющих собой вариации на тему Лучезарного города. Лифты и коридоры этих зданий — в некотором роде улицы. Это улицы, поставленные «на попа», с тем чтобы упразднить улицы на земле и превратить землю в безлюдную парковую зону, подобную торгово-прогулочной зоне в Вашингтон-Хаусез, откуда была украдена ёлка.

Эти внутренние части зданий являются улицами не только в том смысле, что они обеспечивают перемещение жителей, которые, как правило, не знают друг друга и в большинстве случаев не могут отличить соседа по дому от пришельца. Это улицы и в том смысле, что они общедоступны. Они были разработаны в подражание стандартам, принятым у состоятельных людей, живущих в хороших многоквартирных домах, но только в данном случае у жильцов нет денег на швейцаров и лифтёров. Кто угодно может бесконтрольно войти в такой дом и воспользоваться лифтом как проезжей улицей, а коридорами — как тротуарами. Эти внутренние улицы, будучи вполне доступны для публичного использования, в то же время недоступны для публичного наблюдения, и поэтому им не хватает сдерживающих факторов, которые имеются на обозреваемых городских улицах.

Обеспокоенное в связи с этими незрячими улицами, как мне представляется, не столько опасностями для человека, реальность которых была многократно подтверждена, сколько вандализмом в отношении имущества, нью-йоркское городское управление по жилищному хозяйству несколько лет назад затеяло эксперимент с коридорами, открытыми для публичного обзора. Местом эксперимента стал жилой массив в Бруклине, который я назову Бленгейм-Хаусез, хотя в действительности он называется иначе (я не хочу добавлять ему неприятностей, рекламируя его).

Поскольку Бленгейм-Хаусез состоит из шестнадцатиэтажных зданий, чья высота предопределяет изрядную величину малолюдной территории вокруг них, возможность обзора открытых коридоров с земли или из соседних домов даёт в основном психологический эффект, но в какой-то степени это помогает. Что более важно и эффективно, коридоры хорошо приспособлены для наблюдения изнутри зданий. Они создавались с расчётом не только на перемещение людей, но и на другие способы использования. Они оборудованы как игровая зона и достаточно просторны, чтобы служить подобием узких веранд. Все это оказалось настолько живым и интересным, что жильцы добавили ещё один способ использования, ставший особенно популярным: они начали устраивать там пикники вопреки постоянным предупреждениям и угрозам со стороны администрации, которая не планировала такого использования коридоров-балконов (план должен предусматривать все на свете и не может затем изменяться!). Жильцы полюбили свои коридоры-балконы, и благодаря интенсивному использованию эти балконы находятся под интенсивным наблюдением. Проблем с преступностью и вандализмом там не возникало. Даже лампочки там целы, хотя в жилых массивах подобного размера со слепыми коридорами их из-за вандализма и краж приходится каждый месяц вкручивать тысячами.

Тут все обстоит хорошо.

Убедительная демонстрация прямой связи между наблюдением и безопасностью в большом городе!

Тем не менее массив Бленгейм-Хаусез столкнулся с тяжелейшей проблемой вандализма и хулиганства. Освещённые балконы, являющиеся, по словам администрации, «самым ярким и заманчивым зрелищем в этой части города», привлекают пришельцев, особенно праздношатающихся юнцов, со всего Бруклина. Но эти пришельцы, притянутые, как магнитом, обозримыми коридорами, в них не задерживаются. Они идут на другие «улицы» зданий, за которыми нет хорошего наблюдения. В их числе — лифты и, что более важно в данном случае, пожарные лестницы и их площадки. Полицейские без толку бегают вверх-вниз за нарушителями порядка, которые творят бог знает что на слепых лестницах, идущих с первого этажа до шестнадцатого. Они едут на лифте на последний этаж, там заклинивают дверь лифта, чтобы его нельзя было вызвать вниз, и на лестнице делают что хотят с теми, кого им удаётся поймать. Проблема так серьёзна и на вид так тяжело поддаётся решению, что преимущество безопасных коридоров почти сведено на нет — по крайней мере, в глазах измученной администрации.

Происходящее в Бленгейм-Хаусез мало чем отличается от того, что происходит в скучных городских «серых зонах». Тамошние, увы, немногие и редко расположенные участки подлинной жизни подобны легко обозреваемым коридорам в Бленгейм-Хаусез. Они привлекают посторонних. А расположенные рядом сравнительно пустынные, скучные, слепые улицы можно сравнить с пожарными лестницами в Бленгейм-Хаусез. Они не приспособлены для того, чтобы иметь дело с чужаками, и присутствие на них чужаков автоматически сулит неприятности.

В таких случаях возникает искушение обвинить во всем балконы или торговлю и бары, которые служат магнитом. Типичный ход мысли проявляется в осуществляемом сейчас проекте обновления чикагского района Гайд-Парк-Кенвуд. Эта «серая зона», примыкающая к Чикагскому университету, содержит много прекрасных зданий и участков, но на протяжении тридцати лет здесь свирепствовала уличная преступность, к которой в последние годы добавился и заметный физический упадок. «Причину» трудностей, испытываемых Гайд-Парк-Кенвудом, блистательно определили градостроители — подлинные наследники врачей-кровопускателей: она заключена в присутствии «порчи». Под порчей они подразумевают то, что слишком многие профессора колледжей и другие представители среднего класса год за годом покидали этот унылый и опасный район, и на их месте, естественно, появлялись те, у кого по экономическим или социальным причинам не было большого выбора. Проект выявляет и ликвидирует эти элементы порчи и заменяет их элементами Лучезарного города-сада, где, как обычно, использование улиц сведено к минимуму. Проект, кроме того, добавляет там и сям пустые пространства, размывает и без того нечёткие границы между частным и публичным пространствами и ампутирует существующую коммерцию, которая и так довольно слаба. Первоначально план предусматривал строительство довольно большого торгового центра в пригородном духе. Но размышления о нем внесли в процесс проектирования некие проблески реальности и намёк на дурные предчувствия. Крупный центр, более крупный, чем диктуют стандартные нужды жителей обновляемого района, может, как выразился один из архитекторов-проектировщиков, «привлечь в него посторонних людей». Поэтому вместо большого торгового центра решили строить маленький. Большой или маленький — разница невелика.

Она невелика потому, что Гайд-Парк-Кенвуд, как все районы больших городов, в реальной жизни окружён «посторонними» людьми. Он погружён в толщу Чикаго, и при всем желании его местоположение не изменится. Он никогда не вернётся в давно утраченное полупригородное состояние. Если разрабатывать проект так, словно такое возможно, игнорируя глубинные функциональные проблемы данной территории, это может привести лишь к одному из двух результатов.

Либо посторонние люди будут по-прежнему приходить сюда, когда им нравится, и в таком случае в их числе будут некоторые отнюдь не симпатичные персонажи. В плане безопасности изменится только то, что из-за увеличения пустоты уличным преступникам станет ещё проще. Либо к проекту будут добавлены решительные и чрезвычайные меры по недопущению в район посторонних по примеру соседнего Чикагского университета, ставшего, кстати, основной движущей силой проекта: согласно сообщениям прессы, там каждую ночь выпускают полицейских собак, чтобы патрулировать кампус и держать на расстоянии всех и каждого в этой подверженной многим опасностям, лишённой городских черт внутренней цитадели. Барьеры, образованные новыми массивами по краям Гайд-Парк-Кенвуда, плюс чрезвычайные усилия полиции и вправду могут оберегать район от посторонних с достаточной эффективностью. Если так, то платой будут враждебность окружающего города и все усиливающееся ощущение осаждённой крепости. Кроме того, кто может быть уверен, что из тысяч людей, по праву находящихся в крепости, все так уж неопасны в темноте?

Опять-таки я не хочу выделять в отрицательном плане какую-либо конкретную территорию или в данном случае конкретный проект. Гайд-Парк-Кенвуд имеет значение главным образом потому, что диагноз и предложенные здесь лечебные меры типичны для экспериментальных проектов обновления городских «серых зон» по всей стране. Чикагский план чуть более амбициозен, и только. Это Ортодоксальное Градостроительство во всей красе, а не какая-то местная аберрация или прихоть.

Допустим, мы продолжаем строительство и методичную реконструкцию небезопасных городов. Как нам жить в условиях подобного риска? Согласно имеющимся пока что данным, есть три способа жить с этим; возможно, со временем изобретут ещё какие-нибудь, но подозреваю, что три способа просто будут развиваться, если это слово здесь подходит.

Первый способ — позволить опасности править бал и предоставить тем, кто имел несчастье оказаться в неудачном месте, самим думать о последствиях. Такая политика сейчас проводится в отношении жилых массивов для малообеспеченных и многих жилых массивов для людей со средними доходами.

Второй способ — укрываться в транспортных средствах. К нему прибегают в больших африканских заповедниках для диких животных, где туристов предупреждают, чтобы они ни в коем случае не выходили из машин, пока не доберутся до жилья. Его взяли на вооружение и Лос-Анджелесе. Удивлённые посетители этого города потом вновь и вновь рассказывают, как в Беверли-Хиллз их останавливали полицейские, дотошно спрашивали, почему они идут пешком, и предупреждали об опасности. Этот метод повышения общественной безопасности пока что, судя по цифрам лос-анджелесской преступности, действует не слишком эффективно, но со временем — кто знает… Какими, интересно, были бы эти цифры, будь в громадном незрячем заповеднике под названием Лос-Анджелес больше беззащитных людей, лишённых металлических панцирей?

Разумеется, в опасных зонах других городов люди тоже часто пользуются — или пытаются пользоваться — автомобилями для защиты. Автор одного письма в редакцию New York Post пишет: «Я живу на тёмной улице около Ютика-авеню в Бруклине и поэтому решил взять такси до дома, хотя время было не позднее. Но шофёр попросил меня выйти на углу Ютика-авеню, сказав, что не хочет ехать по тёмной улице. Если бы я хотел идти по тёмной улице, зачем бы мне понадобилось такси?»

Третий способ, на который я уже намекнула, говоря о Гайд-парк-Кенвуде, был разработан уличными гангстерами и широко применялся преобразователями крупных городов. Он связан с системой «полян» (turfs).

В рамках этой системы, как она исторически сложилась, банда объявляет своими владениями («поляной») определённые улицы, или жилые массивы, или парки, а часто и то, и другое, и третье. Члены других банд могут заходить на «поляну» только с разрешения владеющей ею банды — иначе они будут насильно выдворены или избиты. В 1956 году городской совет Нью-Йорка по делам молодёжи, придя из-за войн между юношескими группировками чуть ли не в отчаяние, организовал усилиями своих сотрудников ряд перемирий между враждующими бандами. Эти перемирия, помимо прочего, предполагали взаимное уважение территориальных границ и обязательство не нарушать их.

Соглашения, которыми закреплялась система «полян», возмутили Стивена П. Кеннеди, комиссара городской полиции. Полиция, заявил он, обязана защищать как одно из основополагающих прав человека возможность кому угодно посещать любую часть города свободно и без опасений. Территориальные пакты, по его словам, подрывают как общественное право, так и общественную безопасность, и мириться с ними невозможно.

Я считаю, что комиссар Кеннеди был абсолютно прав. Однако мы должны обдумать проблему, с которой столкнулись сотрудники совета по делам молодёжи. Проблема была реальная, и они как могли старались решить её теми эмпирическими средствами, что имели под рукой. Безопасность, от которой в конечном счёте зависят общественное право и свобода передвижения, на тех несчастливых улицах, в тех жилых массивах и парках, где господствовали банды, отсутствовала. В этих обстоятельствах свобода горожан — довольно-таки абстрактный идеал.

Теперь обратим взгляд на проекты реконструкции больших городов. Жилые массивы для людей со средними и высокими доходами занимают многие акры городской площади, многие бывшие кварталы, и эти территории и улицы в рекламных объявлениях названы «островами посреди города», «городами в городе» и источниками «новых представлений о городской жизни». Суть приёма — обозначить свои «поляны» и отгородиться от других банд. Вначале эти ограждения были невидимыми. Для защиты границ достаточно было патрулирующих охранников. Но за последние несколько лет заборы стали вполне реальными.

Пожалуй, первой ласточкой оказался высокий сетчатый забор, которым обнесён жилой массив в духе Лучезарного города-сада, примыкающий к больнице Джонса Хопкинса в Балтиморе (крупнейшие научные и образовательные центры вообще проявляют прискорбную изобретательность по части территориальных разграничений). На случай, если кто-либо не поймёт, что означает этот забор, на улице, ведущей вглубь массива, установлены знаки: «Посторонним вход воспрещён». Жутко видеть в гражданском городе отгороженную таким образом зону. Это не только глубоко уродливое, но и вполне сюрреалистическое зрелище. Можно представить себе, как его воспринимают жители примыкающих участков, несмотря на лозунг-противоядие на доске объявлений церкви массива: «Христова любовь — лучшее тонизирующее».