Грустный роман Утрилло
Грустный роман Утрилло
Мари Визьер и папаша Гэй связаны скорее с романсеро Утрилло, нежели с Пикассо; впрочем, «Красавицу Габриэллу», что находилась на попечении Мари Визьер, посещали и Макс Жакоб, и Аполлинер, которые вполне могли приглашать туда и Пикассо.
Мари Визьер, богиня с мощными формами, обширным задом и огромным бюстом, стала для Утрилло одновременно и ангелом-хранителем и проклятием, когда Сюзанна Валадон, отдавшись любовному порыву с молодым Юттером, практически «передала» ей сына.
Сия ресторанная Цирцея знала, чем привлечь охочих до выпивки клиентов, переходящих из одного кафе в другое. Она давно заманила в свои сети Тире-Бонне, Жюля Депаки, гравера Бюзона и тиранически над ними властвовала, раздавая пощечины и сильным пинком выбрасывая за дверь, если их веселье переходило границы. Доставалось и Утрилло. Он садился на тротуар и ждал, иногда до самого утра, пока она согласится впустить его к себе.
Он был влюблен. Уйдя с улицы Корто, он снял комнатку у Мари Визьер, над кабаре, на углу улицы Сен-Венсан и Мон-Сенис. Стал ли он ее любовником? Кажется, да, если верить надписи, которую он сделал на картине, изображающей «Кабаре красавицы Габриэллы»: «Перед вами — лучшее воспоминание моей жизни». Если это правда, то счастье продолжалось недолго: «сумасшедший безумец» Утрилло, алкоголик и к тому же девственник в свои двадцать восемь лет, оказался не в ее вкусе. Однако, почуяв петушка, которого можно пощипать, она проявляла к Утрилло определенный интерес и подыгрывала его проказам. «Иди сюда, поцелуй-ка хозяйку!» — приглашала она и каждый раз требовала в подарок картину: «Без мазни нет любви».
Вскоре пейзажи «белого периода» заполнили все стены ее небольшого кабаре. А потом она пресытилась…
Жадная и недалекая, она не оценила «сюрприза», какой ей приготовил Утрилло, расписав в ее отсутствие заново отремонтированный ватерклозет. Сходив в «одно местечко» и заляпавшись краской, она в ярости завопила: «Вон, паршивец, испачкать мой туалет!» и приказала оттереть «эту гадость» бензином. Позднее, много позднее, когда картины Утрилло начали расти в цене, она пожалела о своем поступке. Притворясь, что утешает, Жюль Депаки растравлял ее раны: «Представляешь, сколько бы тебе сегодня платили американцы, чтобы понюхать твои отхожие места, ароматизированные гением Утрилло!»
Вопреки такому обращению Утрилло привязывался к ней все сильнее. К нему охладели, его отвергли, его оскорбляли, а он ревновал ее к любому, с кем она. как хорошая хозяйка, шутила, и подозревал, что всем им она доставляет удовольствие, в котором отказывает ему. Жюль Депаки устроился у нее на пансион, значит, рассчитывал на близость, и Утрилло возненавидел его. Он подстерег Депаки у выхода и швырнул ему под ноги кастрюлю. Но, плохо владея своим телом, он промахнулся, и кастрюлька угодила под ноги домохозяйке, которая несла горшочек с молоком. От неожиданности женщина упала, молоко пролилось, поднялся шум, крики, вызвали полицию… Пострадавшая уверяла, что падение «спровоцировало некоторые внутренние боли», и еще несколько лет требовала компенсацию.
И все-таки за низость и жадность судьба наказала «Красавицу Габриэллу». После 1918 года, полагая, что настало время, она решила продать свое богатство — слишком рано. Поль Гийом, вызванный Максом Жакобом, который обычно ему помогал, в один прекрасный день поднялся на Холм и забрал картины, украшавшие кабаре, заплатив по двести франков за каждую, хотя они уже тогда стоили в десять раз больше. А еще через несколько лет цены поднялись в пятьдесят раз.
После войны дело Мари Визьер продолжил папаша Гэй. Его унылая «Закусочная» располагалась на углу улиц Поль Феваль и Мон-Сенис, в том же массиве домов, что и «Красавица Габриэлла». К Мари Визьер ходила богема — «немного чокнутые», а у папаши Гэя столовались рабочие. На «Закусочную» Гэя пал выбор не Утрилло, а Сюзанны Валадон. С этим пенсионером-полицейским она заключила соглашение, согласно которому за пять франков в день — сумма тогда значительная! — он согласился взять Утрилло на полный пансион и следить, чтобы он «не проказил». Выполнять договор было нелегко, и папаша Гэй, все перепробовав, стал запирать Утрилло в его комнате, когда тот переставал владеть собой. Но вечно жаждущий Утрилло выпрыгивал из окна второго этажа прямо на лестницу улицы Мон-Сенис и отправлялся «проказить» в другие бистро.
Несчастный алкоголик прожил здесь пять лет. В 1916 году он расстался с папашей Гэем, но сохранил с ним дружеские отношения. Только в «Закусочной» его встречала теплая домашняя атмосфера, какой он совсем не знал дома. Бывший полицейский и его жена, несмотря на пьянки, принимали его, как сына, ласково читали ему нотации и придумывали всякие хитрости, чтобы отучить его от вина. Когда его выгоняла Мари Визьер, они его утешали. «Он и впрямь был нашим ребенком, — позднее рассказывал журналистам папаша Гэй. — Вежливым и послушным».
Папаша Гэй не отличался злопамятностью. Он уже забыл фокусы своего странного постояльца, а тот беспрерывно требовал вина, стучал стулом по полу, если его обслуживали медленно. Бедолага-хозяин с ужасом рассказывал Франсису Карко, как Утрилло выпил однажды пять литров одеколона — годовой запас его жены — и даже флакон лака для картин: «Невообразимо! Ведь кишки могли склеиться!»
Иногда Утрилло надоедала опека, и если от него прятали вино, он убегал в бистро ближайших предместий — Сен-Дени и Сент-Уан, уверенный, что никто не станет его искать. Не раскрывая места пребывания, на «бывшие» квартиры он посылал насмешливые открытки: «А я не пьян» или «Выпил всего стаканчик».
Но погуляв так несколько дней, он возвращался к папаше Гэю, покорный, грязный, обтрепанный и отлично исполнял роль блудного сына. Он клялся, что больше этого не повторится, его прощали, и несколько дней, а то и недель он вел себя спокойно и работал — для оплаты своего пансиона.
Как и Мари Визьер, и другие кабатчики Холма, Цезарь Гэй быстро понял, что «мазня» Утрилло приносит хорошие деньги, а со временем может принести и еще больше. Входя в роль маклера, он увешал стены «Закусочной» пейзажами своего постояльца — хитрый способ получать плату за пансион. Логически рассуждая, он решил, что в конце-то концов, если у «господина Мориса», этого «заики», получается, то получится и у него. Он купил кисть, краски и попросил Мориса давать ему уроки. Польщенный Утрилло серьезно отнесся к своим новым обязанностям, исправлял работы хозяина и даже ставил отметки: «Хорошо, хорошо, посредственно… Поздравляю моего лучшего ученика папашу Гэя».
Папаша Гэй не так уж плохо рассчитал: он не был лишен таланта и, следуя советам Утрилло, не догадывавшегося о его намерениях, начал изображать монмартрские пейзажи «в манере такого-то», «почти в шутку», как говаривали в мастерских. В 1954 году на выставке подделок, организованной в Большом Дворце при помощи сыскной полиции, фигурировали и картины папаши Гэя.