27. К берегам Сицилии

27. К берегам Сицилии

«Прекрасна была ночь начала великого дела! Она пронизывала сердца гордых той благородной гармонией, которая дает блаженство избранным! И кто может сомневаться в победе, летя на крыльях долга и совести и спеша навстречу опасностям и смерти, словно навстречу блаженному поцелую возлюбленной? „Тысяча“ ударяла оружием о скалы, словно жеребец копытом о землю, чуя битву.

Куда спешат они сражаться? Они, слабые, с сильными войсками! Они спешат туда, где люди не хотят больше подчиняться игу тирании и поклялись скорее умереть, чем остаться рабами».

Так писал несколько лет спустя Гарибальди о походе в Сицилию. Пока на двух кораблях его «тысяча» спала, пела, чистила оружие, играла в шахматы и кости, ела сыр и запивала его кисловатым вином, генерал и его военачальники решали план высадки на сицилийский берег. За время плавания Гарибальди успел разбить своих бойцов на восемь отрядов и во главе каждого отряда поставил самых опытных офицеров. Сиртори был назначен начальником генерального штаба, Асерби — интендантом, Тюрр — адъютантом. Двое русских и с ними Пучеглаз и Лука попали в седьмой отряд, состоявший главным образом из студентов. Оружие и экипировка, которые удалось собрать, тоже были розданы бойцам «тысячи», однако на всех бойцов не хватило. Нужно было что-то срочно придумать, где-то раздобыть снаряды и пушки, иначе всех гарибальдийцев ожидала верная гибель. Гарибальди сообщили: кроме неприятельских крейсеров, у берегов Сицилии стоят еще и английские корабли. Правда, англичане объявили, что будут соблюдать полный нейтралитет. Они, мол, только охраняют интересы английских граждан в Сицилии. Но еще неизвестно, как себя будут вести английские корабли в случае морского боя.

— Оружие, оружие нам сейчас нужнее, чем хлеб! — твердил Гарибальди Тюрру.

Солнце купалось в зеленых волнах, доски накалились так, что обжигали босые ноги матросов.

Александр и Мечников долго и безуспешно бродили по «Пьемонту»: Лев искал свободную каюту или хотя бы незанятое место в каюте, а Есипов все надеялся отыскать среди бойцов сумасбродную дочку профессора Претори. Лючия, уязвив его, убежала, и он так и не смог узнать, каким образом очутилась она на корабле. Знает ли профессор, что дочь его вступила в гарибальдийский отряд и, вместо того чтобы смешивать оршады и стряпать пирожки, отправилась на войну? Не Датто ли сманил девушку? Однако в глубине души Александр ощущал угрызения совести. Он отлично знал: не Датто повинен в том, что Лючия сбежала из родительского дома в сицилийский поход. Правда, девушка — горячая патриотка, она преклоняется перед Гарибальди, но Александр не мог лукавить перед самим собой: не один только патриотизм привел Лючию сюда, на корабль. И вот теперь ради профессора придется Александру взять на себя роль рыцаря этой девчонки, охранять ее, следить за ее безопасностью. «Вот еще забота! И зачем только эта шальная увязалась в Сицилию!» — с досадой думал Есипов. Впрочем, эта досада и поиски девушки отвлекали его от собственной тоски. Он решился сказать Льву о встрече с Лючией.

— Ага, я же предупреждал вас — от этой девицы можно чего угодно ждать, — нисколько не удивился Лев. — Недаром Италия — родина Беатриче Ченчи. Здесь, брат, родятся сильные характеры. — Он усмехнулся. — Но ваша-то роль теперь какова! «Что за комиссия, создатель!» продекламировал он.

— Вам хорошо смеяться! — проворчал Александр. — А мне не до смеха.

— Конечно, вы теперь отвечаете за ее жизнь, за ее безопасность, — уже вполне серьезно сказал Лев. — Ведь как бы вы ни отпирались, мне отлично известно, что она здесь только из-за вас.

Александр махнул рукой. Он и не пытался отпираться. Теперь они продолжали свои поиски вдвоем со Львом. Они обшарили палубу и трюм «Пьемонта», вглядывались в каждую группу гарибальдийцев. Завидев издали стройного юношу, похожего обликом на Лючию, они бросались к нему, но каждый раз их постигало разочарование. В камбузе они наткнулись на Пучеглаза и Луку, которые успели уже свести дружбу с черномазым и хмурым на вид коком и помогали ему в стряпне. Впрочем, помогал по-настоящему один Лукашка: он поливал томатом огромное блюдо макарон, а Лоренцо, захватив целую пригоршню и закинув голову, заглатывал макароны и смачно облизывался. Увидев обоих друзей, он просиял, подмигнул им с видом заговорщика и кивнул на кока. «Не беспокойтесь, братцы, уж я о вас позабочусь», — сказал им этот выразительный взгляд.

На корме, у связки канатов, спал, раскинув ноги в самодельных сандалиях, рослый гарибальдиец с изможденным лицом, обрамленным русой бородкой. Александр, который чуть не наступил ему на ноги, вдруг ахнул.

— Монти! Марко Монти здесь?! — Он повернулся к Мечникову. Поглядите-ка на этого малого. Ведь это тот самый столяр Монти, которого мы вызволили из тюрьмы. Каким же образом…

Но тут спавший, видно, услышал незнакомый говор. Он вскочил. Бледность побежала по его щекам.

— Что? Что такое? Пора? Уже?!

Вдруг глаза его увидели море за кормой, участливое лицо Александра. Морской ветерок заиграл у него в волосах. Он провел рукой по лбу, мучительно выкарабкиваясь из сна.

— Ох, почудилось мне, что я опять там, в тюрьме! Никак не могу разделаться с ней, с проклятой…

Смущенно улыбаясь, он приблизился к Александру:

— Узнали меня, синьор? А мне с самого начала было известно, что вы будете здесь, с нами. Франческа слышала это от синьора художника. Да и Лоренцо, когда привел меня в отряд, тоже сказал, что я вас увижу.

— И вы оставили семью, Монти?

Марко вздохнул.

— Что же поделаешь, синьор. Нельзя сидеть в укромном углу, когда люди идут драться за твою родину. Ведь я сицилиец, из-под Палермо, синьор. Там родился, там померли мои старики, там до сих пор живут мои братья и сестры. А теперь и сам я обязан жизнью генералу Джузеппе. Не будь его, мои косточки теперь гнили бы в земле. Франческа тоже сказала мне: «Иди и возвращайся с победой». Вот я и пошел. Да что я, — даже мой сынишка Уго чуть было не увязался за мной. Еле его отговорил: сказал, что он должен вместо меня остаться помощником и защитником матери.

Марко совсем оживился и говорил с воодушевлением. Мечников вглядывался в него и думал: недаром Верещагин так увлекся своей картиной модель того стоила. Пожалуй, он и сам с охотой написал бы портрет этого столяра-гарибальдийца с такой удивительной, романтической судьбой.

— А в какой отряд вас зачислили, синьор? — спросил Марко.

— В седьмой.

— О, стало быть, будем вместе воевать! — обрадовался Монти. — Лоренцо упросил начальство, чтоб меня определили к нему. Ведь мы с ним земляки, синьор, а он здесь, как старый вояка, всех знает.

Монти явно гордился своим знакомством с Пучеглазом. Заметив, что Александр и Мечников собираются идти дальше, Марко осторожно коснулся пальцем рукава Есипова.

— Синьор, — сказал он тихо, — синьор, может, в бою мне повезет, и я смогу отплатить вам за все, что вы для меня сделали. Я так этого хочу, синьор! И Франческа мне наказывала отблагодарить вас.

— Полно, полно, вот пустяки какие! — смущенно пробормотал Александр.

Его и трогала и тяготила эта благодарность. Он сделал вид, что торопится, и последовал за Мечниковым.

Снова и снова оба друга обшаривали все помещения «Пьемонта». В узком нижнем коридоре, куда выходили двери кают, они вдруг наткнулись на знакомую высокую фигуру в серо-зеленой куртке. У дверей кают-компании, вполоборота к ним, стоял Датто. Лицо его выражало напряженное внимание. Из-за дверей доносился голос Гарибальди:

— Пусть это военная хитрость, но я не вижу другого выхода. И не отговаривайте меня. На войне, да еще на такой войне, как наша, — это только необходимая мера.

Датто заметил обоих русских, только когда они подошли к нему почти вплотную. Он поздоровался с ними так, будто впервые увидел их на корабле. Эпизода с лодкой словно и вовсе не было.

— У генерала совещание командиров. Я получил распоряжение не пускать сюда посторонних, — обратился он к обоим друзьям. — Будьте любезны, синьоры, пройти в каюту или выйти на палубу.

Александр вспыхнул, хотел что-то возразить, но его перебил Мечников.

— Конечно, мы сию же минуту уйдем, капитан, — миролюбиво сказал он. Нам хотелось только удостовериться, не здесь ли синьорина Лючия. Она недавно была на палубе, а теперь…

— Что-о?! — С Датто вмиг слетела его официальность. — Лючия — на корабле? Синьорина Претори?! Вы ее видели здесь?

— Мы думали, вам это известно гораздо лучше, чем нам, — спокойно кивнул Лев. — Кто же, как не вы, уговорил ее бежать из родительского дома, кто же, как не вы, снабдил ее костюмом гарибальдийца, оружием? Кто помог ей определиться в волонтеры?..

— Я?! Porco Madonna! Вы с ума сошли! Да у меня и в мыслях не было… — забормотал Датто. Вдруг он опомнился и подозрительно уставился на обоих друзей. — Вы со мной шутки шутите, господа. Видно, это вы сами подговорили синьорину Претори. Берегитесь, я узнаю правду, и тогда вам придется отвечать за свои поступки! У нас в Италии расплачиваются кровью, господа! — Он с ненавистью взглянул на Александра. — Я знаю, кто виновник ее побега. Я найду ее и заставлю сказать мне все.

В своем волнении Датто позабыл о том, что стоит у самых дверей кают-компании и что там все слышно. Внезапно двери распахнулись, и в коридор вышел Гарибальди. Александр и Лев невольно попятились: на Гарибальди был сине-красный мундир с эполетами и кивер, украшенный высоким султаном. Генеральский мундир бурбонской армии!

— Что тут такое? Отчего ты кричишь? — обратился Гарибальди к Датто, не обращая внимания на остолбеневших русских. Так как Датто не отвечал, то он, мельком поглядев на него, сказал: — Вели застопорить машины. Пускай бросят якорь у Таламоне. Мне необходимо повидаться с комендантом крепости Орбетелло.

— Слушаюсь, генерал!

Датто направился к лесенке, ведущей в машинное отделение. Но на прощание он бросил Александру еще один мстительный взгляд.