23. Дочь профессора

23. Дочь профессора

«Левушка, милый, у вас, верно, уже в цвету роскошная итальянская весна, солнце и зелень, а у нас Нева в белых барашках, небо хмурится и сырой ветер гонит рябь по лужам. На сердце тоже темно по-осеннему. Не могу сообщить Вам ничего радующего. У нас то и дело пожары. Говорят, поджигают те, которым выгодно пугать начальство, и это дает повод полиции преследовать невиновных. Началось гонение на воскресные школы для народа и на тех, кто в них преподает. Хотят ввергнуть народ в вечную закоснелость, в стоячее болото, и когда? — когда ему уже пообещали свободу, поманили счастьем! Все наши — в волнении и негодовании страшном. Все Вам завидуют, мечтают о настоящем большом деле, а я — сильнее всех. Милый Левушка, если б я только могла быть рядом с Вами! Если б… Ну, не буду, не буду…

В прошедшую пятницу собрались у меня наши общие друзья (по понятным причинам не хочу называть их), и все сговорились выпить шампанского, если победит Ваш предводитель итальянского народа, если удастся ему изгнать Бурбонов и добыть свободу Италии…»

Лев Мечников читал косые, ломкие строки и с тоской думал о том, что дома, в России, все застыло на мертвой точке. Никакого просвета, все потонуло в казенных бумагах, в прожектерстве. «Все Вам завидуют, мечтают о настоящем большом деле», — пишет Наташа. Значит, Александр с его мальчишеским нетерпением, с его жаждой подвигов прав. Руки просят дела, большого, справедливого, гуманного. Здесь, в Италии, такое дело начато. И нельзя, непростительно оставаться в стороне, когда все лучшие люди присоединяются к Гарибальди!

Милый нервный почерк! Задумчивое, мягкое лицо Наташи Осмоловской виделось, как будто она была здесь, рядом. Лев встряхнулся, провел рукой по волосам: полно, сейчас не время предаваться воспоминаниям! Не для воспоминаний приехали они с Александром в Геную и вот уже третий день достают оружие, походные сумки, сапоги. Уже решен поход Гарибальди в Сицилию, уже собираются сюда волонтеры со всей Италии, и вот-вот будет назначен день отправления.

Но захочет ли Гарибальди взять их с собой? Ходят слухи, что он особенно придирчиво отбирает на этот раз людей. Правда, у обоих русских сильная поддержка: госпожа Шварц и Александра Николаевна Якоби тоже приехали в Геную и обещают представить их генералу. Это они познакомили Льва и Александра с близким другом генерала — профессором Претори и его дочерью. Нынче обе дамы и профессор уехали спозаранку, чтоб увидеть Гарибальди и узнать, на какое именно число назначен отъезд в Сицилию.

Вот почему Лев Мечников и Александр Есипов с утра явились в сад профессора и с нетерпением ожидают его возвращения.

Пока Мечников, прислонясь к балюстраде террасы, читал письмо Наташи Осмоловской, Александр разговаривал с семнадцатилетней дочерью профессора Лючией. То есть разговаривала главным образом Лючия.

— Эта русская дама с золотыми волосами — ваша родственница?

Глубокие, оттененные мохнатыми ресницами глаза вопросительно и настойчиво смотрели на Александра. Над балюстрадой террасы нависали розовые шапки цветущих тамарисков, и четкие тени лежали на каменных, позеленевших от времени ступенях. Бело-зеленые анемоны нежным ковром устлали землю в саду, душно и сладко пахли золотые крокусы. Генуэзская весна не пожалела красок: густо-синим обвела море, пурпуром — паруса рыбачьих лодок, лиловым — горы на горизонте. И шелковистых щек Лючии тоже коснулась весна, иначе они не были бы такими смугло-розовыми.

— Н-нет, синьора Якоби мне вовсе не родственница, — отвечал с легкой запинкой Александр Есипов.

Его смущала и сердила эта настойчивость. Помилуйте, всего неделя прошла с того дня, как его и Льва привели в этот дом «Ангел-Воитель» и госпожа Шварц, и вот пожалуйте — какая-то семнадцатилетняя смуглянка с растрепанной косой учиняет ему такой допрос!

Однако не отвечать вовсе или отвечать невежливо Александр не мог: он слишком уважал отца этой девушки — смелого и неподкупного человека, о котором с восторгом рассказывали его друзья-гарибальдийцы. Профессор Претори был любимейшим лектором студентов Миланского университета. Он читал лекции по литературе, но лекции эти превращались в проповеди патриотизма и свободы. Претори смело говорил о том, как томится Италия под властью чужаков, как они разрывают на части всю страну, как церковь губит в Италии все живое. Однажды на его лекцию тайно пробрался ректор университета — ставленник австрийцев. Ни студенты, ни профессор его не заметили. В этот день Претори говорил об объединении Италии, о своем друге — Гарибальди.

Внезапно на кафедру поднялась черная сутана, оттолкнула профессора.

— Наконец-то, господин профессор, я сам, своими ушами, услыхал, какие идеи внушаете вы своим слушателям, в каком духе воспитываете молодежь! Сегодня же власти узнают об этом!

Студенты ужаснулись: все понимали, что любимого профессора ждут долгие годы тюрьмы, может быть, пытки, и дочь его и все близкие тоже будут арестованы. Среди студентов были преданные гарибальдийцы. Они помогли бежать старому другу генерала с дочерью сначала в Швейцарию, а потом в Геную. В Генуе был Гарибальди, были друзья, и Претори почувствовал себя в безопасности. Впрочем, за себя он вообще никогда не боялся, его заботила только судьба Лючии. Жена Претори умерла, когда девочке было два года. С тех пор девочка росла, как дикое деревце: одна, без всякого присмотра. Она рано развилась, рано начала думать о мире, который ее окружал. Италию, ее прекрасную и несчастную родину, терзали монахи, священники, австрийцы, французы. Народ голодал, смелых и честных людей, таких, как ее отец, бросали в тюрьмы, казнили. Гарибальди, друг отца, стал ее героем. Лючия готова была рыдать от горя, что не родилась мальчиком: она мечтала сражаться за Италию, за ее свободу. Буйное воображение, пылкое, великодушное сердце, сильный, несдержанный характер — вот какова была девушка, стоявшая на террасе перед Александром Есиповым.

— Послушайте, синьорина Лючия, я же не спрашиваю вас, почему ваш постоянный спутник, ваша тень, этот синьор Датто, если не ошибаюсь, не сводит с вас глаз, — раздраженно сказал Александр.

Лючия нагнула голову, посмотрела на него исподлобья.

— Энрико? Да потому, что Энрико любит меня, — сказала она просто. — А вы… вы… тоже любите синьору Якоби?

Александр краем глаза увидел Льва, который стоял на ступеньках и внимательно изучал бутон глицинии. Слышал ли он?

— Что за глупости вы выдумываете, Лючия! Синьора Якоби — жена известного русского художника.

Шелковистые щеки зарозовели сильнее.

— Правда? А я-то, глупая, думала… Когда она и синьора Сперанца пришли к нам и привели с собой вас и синьора Леоне, я думала сперва, что вы — муж и жена… Вот глупая я!

И с серебристым смехом Лючия бросилась бежать куда-то вниз, в гущу сада.

Александр подошел к Мечникову.

— Смешная девочка! — сказал он ненатуральным голосом.

— Советую вам получше присмотреться к этой девочке, — повернулся к нему Лев. — Не такая уж она смешная. И характер очень своеобычный. Эта девочка еще покажет себя, готов об заклад биться. — Он вытащил из кармана брегет. — Что-то долго нет профессора. Да и дамы наши обещались приехать, а их тоже нет как нет.

— Они отправились навестить Пелуццо, — сказал с важностью посвященного Александр. — Он все еще не может оправиться после тюрьмы. Пролежал в горячке на ферме под Римом, стал было поправляться, а когда его переправили сюда, опять ему хуже сделалось. Александра Николаевна сама его выхаживает, — прибавил он с явной завистью.

— Ага, наконец-то вы покончили с конспирацией! — усмехнулся Мечников. — Все последнее время в Риме я вас почти не видел. Пропадали по целым дням у Якоби, у вас завелись какие-то общие с Александрой Николаевной дела. Правда, я подозревал нечто, но спрашивать не хотел. «Сам, думаю, расскажет, когда придет время».

— Это же не наши с Александрой Николаевной дела, а общественные, вспыхнул Александр. — Вы сами понимаете, Лев, в Риме я не имел права посвящать вас в это. Я очень мучился, поверьте, мне все казалось, что я плохой друг. А здесь все проще, и я тотчас рассказал, ничего, ничего не утаил от вас.

— Гм!.. Ничего? — Лев с улыбкой взглянул на товарища. — Что ж, довольна теперь ваша душа, дружище? Ведь вы все жаждали подвигов, героики. Ну что ж, увезли из-под носа папской жандармерии важного государственного преступника, а заодно и бедного столяра, приговоренного к казни. Это ли не подвиг? И притом — добрейшее дело! Что ж, удовлетворены вы теперь?

— Вы все смеетесь, Лев! — обидчиво пробормотал Есипов. — Я же не за этим приехал в Италию, вы знаете, но обстоятельства так сложились. А теперь и подавно вы должны меня понимать. Зачем вы сами так стремились в Геную? И зачем просили представить нас обоих Гарибальди? О, я знаю, вы так же, как и я, хотите сражаться, и сражаться не просто для подвигов, а за благородное дело. Я знаю. — Он внезапно оборвал речь и поспешно сказал: Сюда идет этот поклонник Лючии, капитан Датто. Мне не хотелось бы при нем говорить о наших делах.

— Почему? — удивился Мечников. — Ведь он друг здешнего дома, верный человек, состоит, как говорят, для поручений при самом Гарибальди… Ага, вон остановился, осматривается, видно, ищет Лючию, — прибавил он, вглядываясь в гущу деревьев в конце аллеи.

— Знаю. И все-таки… — неохотно промямлил Александр.

— Почему вы так недоверчивы? — продолжал Лев. — Неужто на вас действует эта встреча под Римом? Да, может, вы ошиблись и это был не Датто? Ведь так легко иногда ошибиться.

— Нет, нет, я его сейчас же узнал! — с горячностью воскликнул Александр. — Да и вы узнаете, стоит вам только хорошенько вспомнить встречу с Пучеглазом, мальчишку Луку, деревенскую тратторию и монахов, которые сидели за столиком в углу. Готов присягнуть: один из монахов был Энрико Датто. Тот же нос и глаза, а главное, тоже левша. Я отлично помню, как он левой рукой брался за флягу с вином. Но это еще не все…

Александр не успел договорить: к ним уже подходил тот, о ком шла речь.

Это был высокий, хорошо сложенный человек лет двадцати шести двадцати семи, с размашистыми движениями и надменной посадкой головы.

Его нос с характерно римской горбинкой и острые глаза под широкими бровями невольно притягивали взгляд. «Красивый и высокомерный», — думалось при первом взгляде на Энрико Датто. «И есть в нем что-то тревожное и как будто неуверенное в себе», — думалось при втором. На капитане был старый мундир альпийских стрелков, бывалых боевых товарищей Гарибальди: коричневая куртка с зелеными обшлагами и серые брюки. Костюм этот оживлялся только красным галстуком да зеленым плащом, небрежно накинутым на плечо.

Он поклонился обоим русским и устремил взгляд на Александра:

— Синьорина Лючия у себя?

— Синьорина только что была здесь, — отвечал за Александра Мечников. — Кажется, она сейчас в саду.

Энрико Датто собирался вернуться в сад, но тут его окликнул Александр:

— Простите, капитан Датто, я с самого нашего знакомства собираюсь спросить у вас кое-что…

Датто обернулся.

— К вашим услугам, синьор русский, — любезно поклонился он.

— Видите ли, я хотел вас спросить… — немного неуверенно начал Александр. — Мне все кажется, что мы с вами уже встречались… Только тогда вы были, как это ни странно, в другом обличье… в другом костюме, я хотел сказать, — поправился он. — Словом, я хотел спросить, не были ли вы в окрестностях Рима в конце марта и не могла ли быть на вас сутана монаха?

Оба, и Александр и Лев, пристально глядели на Датто. В ответ он добродушно рассмеялся.

— То-то я вижу, синьоры, вы оба не сводите с меня глаз и в глазах у вас такое выражение, словно вы уже напали на след самого Ринальдо-Ринальдини, знаменитого разбойника. Так, значит, вы обнаружили мой маленький маскарад? Верно, меня выдала моя левая рука. Так? Ведь я от рождения левша. Но разуверьтесь, синьоры, — продолжал он с веселым выражением лица. — Я не Ринальдини. Вы, верно, слышали, что нам, соратникам Гарибальди, часто приходится проникать во враждебные области Италии. Вот вам и причина моего маскарада. У нас есть дела, которые требуют особой сноровки и… соблюдения тайны. — Он опять поклонился. Удовлетворены вы, синьоры?

— О, конечно, конечно! — поспешил уверить его Мечников. — Вот видите, Александр, все и объяснилось, — обратился он к другу, — и сутана монаха на синьоре Датто, и его появление в окрестностях Рима.

Александр был явно смущен.

— Я… я хотел спросить еще одно, капитан Датто, — сказал он извиняющимся тоном. — Не мог ли я видеть вас в начале апреля в приемной коменданта тюрьмы Сан-Микеле?

Брови Датто чуть сдвинулись над переносьем.

— Как хотите, это странный допрос, синьоры, — сказал он с принужденным смехом. — То я должен объяснить вам, почему переоделся монахом, то вы вдруг видите меня или моего двойника где-то в совсем несуразном месте. Позвольте вам сказать, чтоб уж раз навсегда покончить с этими вопросами, — обратился он уже прямо к Александру. — Для интересов нашего дела мне однажды действительно понадобилось надеть сутану. Но с конца марта я здесь, в Генуе, исполняю поручения генерала и никак не мог бы одновременно находиться в Риме, да еще у коменданта тюрьмы Сан-Микеле. — Он усмехнулся. — Я мог бы тоже спросить вас, каким образом вы оказались там, у этого коменданта, синьор, но мне отлично известны дела, которые вас привели в Сан-Микеле.

Датто снова легко поклонился и своей размашистой походкой направился в глубь сада.

Александр и Лев молча следили за тем, как исчезала за деревьями его высокая фигура.

— Не понимаю, откуда он мог узнать, что я был в деле с Пелуццо! взволнованно сказал наконец Александр. — Ведь об этом знали только Александра Николаевна, ваш приятель Лоренцо Пучеглаз да оба заключенных. А здесь, в Генуе, я рассказал об этом только вам. Откуда же он мог пронюхать!

— Стало быть, только от кого-нибудь из нас, — пожал плечами Мечников. — И скорее всего — от женщины. Женщины обычно не умеют хранить тайн.

Александр вспыхнул и с вызовом посмотрел на друга.

— Александра Николаевна — необычная женщина. К ней ваши мерки не подходят!

— Возможно. — Мечникову не хотелось обижать Александра. — Послушайте, дружище, а вы вправду уверены, что у начальника тюрьмы видели именно Датто? Смотрите не взведите напраслину на невинного.

— К сожалению, не могу сказать наверное, — со вздохом признался Александр. — Там было очень темно, видны были только брови да нос. Но мне показалось, что этот человек подал коменданту левую руку.

— В тот момент вы были напряжены, вам всюду чудились, наверное, враги и шпионы, — сказал Мечников. — Доказательство ваше шаткое. Однако, — он помедлил, — однако и мне этот человек не очень-то нравится.