ЧАСТЬ ВТОРАЯ Христы в Индии и на Цейлоне

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Христы в Индии и на Цейлоне

Глава I

Чудеса Востока

Изучая сырой материал, собранный западно-европейскими коллекторами по древней истории Малой Азии, Сирии, Персии, Месопотамии, Ирана, Индии и Китая, невольно поражаешься огромным количеством заключающихся в нем умышленных и неумышленных мистификаций. Беспристрастному исследователю кажется, как будто он читает историю святых мощей какого-либо монастыря в одной из клерикальных монографий, где атмосфера чудес всегда носится вокруг мощей святого, как запах падали вокруг гниющего трупа.

И все эти монастырские чудеса, главным образом исцеления тяжело больных, подтверждены точными показаниями присутствующих лично свидетелей, с указанием их имен, места жительства и прошлой жизни и с обозначением точного времени чуда и обстоятельств, при которых оно произошло. Кажется, что никакого сомнения в правдивости рассказов тут быть не может, особенно, когда их приведено, как в некоторых «описаниях мощей» целые сотни. И однако же при освидетельствовании таких мощей (какое было, например, у нас в первые годы революции) всегда оказывалось, что они простые засохшие от жары и сухости трупы неизвестных людей, которые никого не могли исцелить.

Как могли произойти такие грандиозные мистификации? Возможно ли это объяснить одним своеобразным экономическим материализмом монахов и монахинь из монастыря, измысливших все это с целью добывания средств для своего пропитания? Конечно, во многих случаях это несомненно. Главари монастыря, в котором из засохших трупов образовались уже настоящие страшилища, не могли этого не видеть при их приемках после смерти своего предшественника и сознательно скрывали настоящее положение дела. Но «истории» отдельных мощей с описаниями многочисленных выздоровлений от них, часто носят характер полной убедительности. Неужели, — спрашиваете вы, — все приходящие сюда поклонники и поклонницы тоже были сознательными обманщиками? Ответ на это очень прост. Из тысяч тяжело больных, привозимых сюда родственниками для исцеления, ведь не все же умирали при самом выходе из монастыря, а некоторый процент и выздоравливал, и особенно были эффектны случаи с истерическими больными, которые не время действительно чувствовали себя поправившимися моментально, что и протоколировалось я жадностью монахами. А о том, что через какой-нибудь месяц истерия во многих случаях возобновлялась по отъезде или уже дома далеко от монастыря, и о том, что огромное большинство тяжело больных уезжали не поправившимися, об этом умалчивалось. И вот, прилагая такую поправку и приняв во внимание сотни тысяч искавших исцеления, приходится удивляться не числу чудес, описанных в таких монографиях, а наоборот их малочисленности.

Но такую же поправку мы должны делать и относительно «исторических мощей», найденных до сих пор в азиатских странах западно-европейскими искателями-специалистами. Не все из них были мистификаторы, а в огромном большинстве самыми честными и добросовестными археологами. Но такое большинство большею частью возвращалось ни с чем, или с неэффективным материалом. И только меньшинство из авантюристов, способных на мистификацию, или, наоборот, из слишком простодушных ученых, способных поверить местным мистификаторам, естественно налетающим со всех сторон на таких искателей, как мухи на мед, привозило с собой в Европу настоящие «чудеса Востока». Во многих случаях они, при ближайшем рассмотрении, оказываются не хуже носившихся недавно около святых мощей и поднимают историю Восточных народов выше всяких естественных эволюционных законов природы, ставя первичную культуру этих народов совершенно на сверхнатуральные основы. Вот почему эту область и следует особенно внимательно рассмотреть и если тут действительно окажется много шарлатанства, то не ставить этого в укор историкам-мыслителям.

Мы должны всегда помнить, что не всякий коллектор имеет право на звание ученого. Вот, например, я сам еще будучи гимназистом первых классов, сколлектировал и рассадил в ящиках на булавках вероятно, почти все виды и разновидности насекомых Ярославской губернии, где проводил лето. Они потом пропали во время превратностей моей последующей жизни, но были бы несомненно довольно ценным материалом для энтомолога, особенно интересующегося распределением насекомых. Но сам был ли я тогда энтомологом? Нет, я был просто гимназистом.

Вот, например, нечто и побольше — корреспондент американской газеты Стенли. По поручению этой газеты и на ее средства он был отправлен в 1877 году разыскивать затерявшегося в Африке Ливингстона и описал ряд восточно-африканских стран и народов, а более всего свои занимательные приключения. Затем, по поручению той же газеты в 1874—1877 году он проехал по рекам и прошел по лесам поперек всей Африки, что и описал, и наконец, в третий раз он был послан для отыскания Эмина-Паши, т.е. немецкого путешественника Эдуарда Шнитцера, отрезанного от цивилизованного мира восстанием египетских магдистов и нашел его в Верхнем Египте, открыв и описав по пути истоки Конго около 1889 года. Я буду последний из способных отвергать его заслуги в качестве коллектора географического материала, но на вопрос о том, был ли он ученым географом, т.е. способным к обобщению этого материала, и к установлению общих географических основ, я прямо отвечу: нет! Он был замечательным путешественником-авантюристом, но не ученым-географом.

Возьмем, наконец, и еще нечто побольше, даже Стенли — замечательного коллектора египетских древностей Генриха Бругша. Он был послан из Берлина консулом и дипломатом в Каир и в Персию, поступил на службу египетского хедива под именем Бругаш-паша, сколлектировал и скопировал множество иероглифических и демотических антиков и опубликовал их. И вот, хотя потом, возвратившись в Германию, он и стал профессором Берлинского университета и написал много ценных вещей по египтологии, я прямо должен сказать, что разделяю его жизнь на два периода. В молодости он был просто авантюрист и коллектор и только во вторую половину стал ученым. В первой половине своей жизни он, как коллектор и авантюрист был очень крупная величина, хотя подобно им и бесцеремонен, что покажут нам в следующих же главах этого тома его «Четыре египетские таблетки времен дедушки астронома Гиппарха», сводящиеся к предумышленному подлогу. А как ученый он был, конечно, хотя очень сведущ в фактическом материале, но без всяких обещающих способностей, благодаря чему и создал ту нелепую хронологию древнего Египта, опровергать которую нам пришлось во второй половине VI тома «Христа».

Все это я сказал здесь для того, чтобы у читателя не возникло недоразумение при чтении последующих страниц. Обнаруживая многочисленные подлоги в древней истории азиатских народов (не известной, кстати, им самим, но созданной для них европейскими учеными и по привозимым от них же и неведомых для них самих документам) я ни в коем случае не хочу бросить тень на добросовестность наших ученых востоковедов. Я резко отделяю ученого историка от простого искателя древних и редких исторических документов, особенно сенсационных и в отдаленных странах, мало известных общеобразованной публике на его родине. Первый похож на охотника за редкой дичью, а второй на ученого зоолога, препарирующего ее, а разница между ними большая: ведь все знают, что называется «охотничьими рассказами».

С психологической точки зрения вполне понятно, что искателю редких документов, совершившему за ними отдаленнейшее путешествие с огромными затратами собственного времени и нередко чужих средств, почти немыслимо, если он не герой добродетели, вернуться домой ни с чем, особенно когда головы соотечественников, как и его самого при начале путешествия, были переполнены фантазиями насчет груд древних обломков и всяких клинописных надписей, валяющихся там чуть ли не на каждом шагу. Да и кто поверит, если возвратившись, он объявит, что там их еще меньше, чем у него на родине, где тоже можно копать землю в разных местах целую жизнь и все-таки не найти ничего особенно сенсационного? Соблазн подделать с отчаянья что-нибудь тут почти непреодолим. Вот почему и надо строго отличать ученого историка от коллектора сырых исторических материалов. Это две совершенно разные категории людей и каждая категория совершенно различной психической закалки. Коллекторы всегда склонны к авантюризму, и при случае не прочь мистифицировать, а вторые, особенно очень узкие специалисты, которым трудно сделать широкие обобщения, часто слишком доверчивы, тем более, что история, как серьезная наука, ищущая в кажущемся хаосе исторических явлений естественной причинности и эволюционной закономерности, возникла лишь со времени выхода в 1858 году гениальной книги Томаса Бокля «История цивилизации в Англии». Правда, что первые попытки этого рода были сделаны еще Вольтером в половине XIX века и отчасти Огюстом Контом в первой половине XIX века. Но Бокль впервые стал на естественно-научную и фактическую почву, а потому и реальную «историческую науку» приходится начинать только с него, и это мое исследование только надстройка заложенного Боклем фундамента.

Научная история начинается только с Бокля, а все, что было до него под названием «Всемирных историй», только рассортированный по векам (да и то с грубыми ошибками) материал для научной истории человечества.