Глава IX Буддийская мораль
Глава IX
Буддийская мораль
Заповедь «справедливости» буддистов выражается в пяти отрицательных определениях:
1) Не убивать ни одного живого существа.
2) Не покушаться на чужую собственность.
3) Не касаться чужой супруги.
4) Не говорить неправды.
5) Не пить горячительных напитков.
А для монахов вместо третьего из этих положений предписывается абсолютное целомудрие; кроме того, они обязываются к воздержанию от всех светских удобств и роскоши, от всяких деловых занятий и увеселений. Но здесь только последнее запрещение не христианское, а агарянское, и может быть, является запрещением восточного причащения вином, отождествляющегося с оргиями.
Уже и без меня старались буддизм сблизить с христианством и считали ядром благочестивой нравственности буддистов любовь и милосердие к всему сущему. Совершенно таким же образом, как блаженство Нирваны — блаженство в бесконечном созерцании божества в раю, — приближается к христианской идее. «Гнев побеждают миролюбием, зло побеждают добром, скупого дарами, а истиной побеждают лжеца». «Вражда не успокаивается на земле посредством вражды: она успокаивается посредством мира — таков вечный порядок». Так, христианская мысль, что страха нет в любви, что полная любовь прогоняет страх, выражается и в буддийской морали. Но тут же мы находим, как и у христиан, идею о благодеянии, как о самом выгодном помещении капитала. Речь обыкновенно идет о святом, которого спрашивают, за какое доброе дело в прошлом существовании он получил в награду небесное блаженство. На это он обыкновенно отвечает, что за дар, принесенный святому человеку или церкви.
Я приведу здесь несколько рассказов, которыми фантазия верующих украшала представление о прошлых существованиях Будды. В священном каноне есть следующий короткий рассказ.
«Я жил, — говорит Будда, — в лесу на горном хребте, как черный бык, которого создал Сакка (бог Индра). Я привлекал к себе силой благоволение львов и тигров. Окруженный львами, тиграми, пантерами, медведями и буйволами, антилопами, газелями и кабанами, жил я в лесу. Ни одно существо не боялось меня и я тоже не боялся ни одного существа. Сила благоволения была моей защитой — и так я пребывал на гороном хребте».
В предпоследнем из земных существований Будда жил как царский сын, не признанный народом и несправедливо изгнанный из своего царства. Он отдал просящим свои последние сокровища, даже лошадей и повозку, на которой он ехал и пошел дальше пешком во время жгучего зноя, сопровождаемый женой и детьми. «Когда дети увидели в лесу деревья, покрытые плодами, им хотелось плодов, и они плакали. И высокие, могучие деревья, видя плачущих детей, сами склонялись к ним». Наконец, они пришли к горе Ванка. Там они жили, как пустынники, в лесу, в хижине из ветвей и листьев.
«И жили мы там в пустыне, я и принцесса Мадди и двое детей, Джали и Канхаджина, прогоняя грусть друг друга. Я оставался в хижине ухаживать за детьми, а Мадди собирала лесные плоды и приносила на пищу. Когда я жил в лесу на горе, пришел нищий и попросил у меня моих детей. Я улыбнулся, взял обоих своих детей и отдал их браману. И когда я отдал детей браману Джуджаке, то задрожала земля, украшенная как венком лесом Меру. Потом случилось, что сошел с неба бог Сакка в виде брамана; и он попросил у меня мою Мадди, добродетельную и верную принцессу. И взял я Мадди за руки, зачерпнул в руки воды и с радостью отдал ему свою Мадди. И когда я отдал Мадди, то боги на небе возрадовались и опять задрожала земля, украшенная как венком, левом Меру. Я отдал детей и верную свою княгиню Мадди и не горевал об этом, лишь бы мне достигнуть достоинства Будды».
А другой из таких рассказов о прошлых существованиях Будды есть «История о мудром зайце».
«И был я в другой жизни зайчиком и жил в лесу на горе; ел я траву и корни, листья и плоды, и никому не делал зла. Обезьяна, шакал, молодая выдра и я — жили в одном месте и с утра до ночи всегда были вместе. Я поучал их обязанностям и учил их распознавать добро от зла: удерживайтесь от дурного и склоняйтесь к доброму. В праздник, во время полнолуния, я говорил им: сегодня праздник, давайте дары по достоинству и почтите праздник постом. И они отвечали мне: «пусть будет так» и по возможности приготовляли дары и соображали, кто достоин получить их. А я сел и искал в уме своем, какой дар могу дать я: «если я найду достойного, что я дам ему? У меня нет ни кунжутного семени, ни бобов, ни рису, ни масла. Сам я живу травою; нельзя же дать ему травы. Если придет ко мне достойный человек и будет просить у меня поесть, то я отдам ему сам себя; не должен уйти голодным». И угадал Сакка (царь богов) мысли мои и пришел к моей норе в виде брамана, чтобы испытать меня. Когда я увидел его, я радостно сказал ему: «это хорошо, что ты пришел искать у меня пищи. Сегодня я дам тебе благороднейший дар, какого никто никогда не делал тебе. Ты справедливый человек — тебе не приходится приносить кому-нибудь страдание. Иди, собери веток и разложи костер: я сам себя изжарю, и изжаренного ты можешь съесть меня».
И он сказал: «пусть будет так» и начал весело собирать ветки и сложил их в большую кучу. В средину костра положил он горячие угли и скоро костер запылал, потом отряхнул он пыль, покрывающую его могучие члены, и сел у костра. Когда костер разгорелся, я прыгнул вверх и бросился в пламя. Как свежая вода охлаждает мучения зноя, как на дает освежение и радость, так и пламя, в которое я бросился, освежало, точно холодная вода, все мои мучения. И так отдал я браману и кожу, и мех, и мясо, и связки, и кости, и сердце, и мускулы — все мое тело, со всеми его членами».
Вот этот документ, читатель, носит уж признаки историчности, не то, что индусская теософия, наполовину списанная с Шопенгауэра! Но и тут, читатель, навязывается курьезное сближение. В 1852 году Дарвин выпустил в свет свое гениальное творение «Происхождение видов посредством естественного отбора», которое в публике резюмировалось в форме: «человек произошел от обезьяны», а обезьяна от других низших животных. И вот интересно сопоставить, были ли «открыты» эти рассказы о прежнем существовании Будды в виде слона и в виде зайца до выхода книги Дарвина, или вслед за ее появлением? Ведь, в сущности говоря, все учение о переселении духа из тела в тело со стремлением улучшиться, — только своеобразное отражение дарвинизма в мистических настроенный умах.
Для простодушного буддиста (как и для христиан сатана ) соблазнитель Мара есть личное существо, — говорит Ольденберг (стр. 287), настолько же реальная, ограниченная пространством и временем личность, как и Будда, как и все люди и все боги. Но философское мышление естественно старалось оттеснить на задний план понятие о Маре или, по крайней мере, переменить его личную сущность во всеобщую. Мару (как и у христиан сатану) продолжали считать личностью, но пределы его существования расширились до того, что они охватили содержание всего пространства мира, подверженного страданию. Везде, где существует глаз и воспринимаемые им формы, везде, где существует ухо и воспринимаемые им звуки, везде, где существует мышлением мысль — там и Мара. Радха говорит Будде: «Господи, в чем состоит могущество Мары?» — «Везде, где существует телесность, Радха, там и Мара (смерть), там и убийца, там и тот, кто умирает. Потому смотри на телесность как на Мару».
Однако, в проповедях и легендах, в которых говорится о Маре-искусителе, не имеется того трагизма, каким христиане привыкли окружать врага всего доброго. Она рассказывает маленькие, по-детски выдуманные истории о нападении мары на Будду и на его последователей, рассказывает о том, как он появляется то брамином, то земледельцем, то царем слонов и в разных других видах, чтобы смутить их святость разными искушениями, а их веру и их познание ложью.
«Во время оно, — говорится в тексте, — пребывал Возвышенный в стране Козала в Гималаях, в хижине в лесу. И в уме его появилась мысль:
«Поистине можно управлять миром справедливо, чтобы не убивали и не приказывали убивать, чтобы не угнетали и не приказывали угнетать, чтобы не терпели страданий и не наносили страданий другим».
И познал злой Мара мысли Возвышенного, пошел к нему и сказал:
«Пусть Возвышенный управляет, как царь, пусть Совершенный управляет, как царь, справедливо, чтобы не убивали и не приказывали убивать, чтобы не угнетали и не приказывали угнетать, чтобы не терпели страданий и не наносили страданий другим».
Будда отвечал ему:
«Что ты думаешь обо мне, злой, зачем ты так говоришь со мной?»
Мара сказал:
«Возвышенный имеет четверную чудотворную силу — если бы Возвышенный захотел, он мог бы повелеть, чтобы Гималаи сделались золотыми и они сделались бы золотыми».
Какая польза мудрому иметь целые горы серебра или золота? Кто знает, что земное существование есть цепь, привязывающая к этому миру, тот старается освободиться от него.
И понял тогда злой Мара:
«Возвышенный узнал меня» — и огорченный и недовольный ушел он от него».
Таково постоянное окончание всех этих рассказов. Будда проникает намерение злого и этим разрушает его замыслы. Совершенно как Христос в Евангелиях, или святые в «Житиях».
Несомненно, что разнообразные и методические старания достигнуть состояния самоуглубленности играли особенно выдающуюся роль в жизни буддийских монахов. В произведениях монахов-поэтов часто высказывается любовь к лесному уединению, полному святого самоуглубления. «Как прекрасно жить одному в лесу, когда глаз мой не видит никого ни передо мной, ни сзади меня. Пойду я в пустыню, в лес, восхваляемый Буддой; хорошо там одинокому монаху, стремящемуся к совершенству. Один, уверенный в своей цели, вступлю я в прекрасный лес, приносящий радость благочестивому борцу, в это жилище могучих слонов. В богатом цветами лесу Сита, в прохладной горной пещере, вымою я тело свое, и буду странствовать там одинокий. Один, без товарищей, в обширном, прелестном лесу — когда достигну я цели? Когда освобожусь я от грехов?»
Подробные описания такого душевного состояния не оставляют никакого сомнения в том, что в этом состоянии, кроме аффектов, возможных и для здорового ума, дело не обходилось и без явлений патологических. В священных текстах часто упоминается о галлюцинациях слуха и зрения, о «небесных формах» и «небесных звуках»,
Обычный тип самоуглубления очень похож на средневековое столпничество христиан. Монах садится «с скрещенными ногами, с выпрямленным туловищем, окружая лицо свое бдительным мышлением». Нам говорят, что пред христианами в минуту экстаза открывались тайны творения мира; а буддисты в такие минуты созерцали прошлое своего я в бесчисленные периоды переселений душ, признавали существа, странствующие по мирам, видели, как они умирают и возрождаются, проникали мысли других.
Но верно ли это, если что-нибудь подобное и рассказывали о себе «столпники»?
Во многих сказаниях о Будде он является не сыном божиим, а только усыновленным человеком, как было и у некоторых христианских сект. И потому могли быть и другие усыновленные.
Из этого, конечно, не следует, что личность Будды не перешла наконец границ земной и человеческой реальности, что догматика не окружала его блестящим венцом величия, озарявшим всю вселенную.
Первичная фигура одного Будды должна была в восточной догматике превратиться в бесчисленное количество Будд, живших в прошлые века и имеющих появиться в будущем. Христианская вера, которая измеряла прошедшее существование этого мира тысячелетиями, а будущее его только годами, или днями, могла удовольствоваться признанием одного Спасителя, появление которого предсказывалось в прошлом, и второе пришествие которого обозначало конец мира. Но для индуса в период творчества им своей религии горизонты мировой жизни стали уже беспредельными. В бесконечной дали прежних веков и в бесконечной дали будущего — говорила им какая-то новая философия — вечно повторяется один и тот же процесс происхождения, уничтожения и появления.
При появлении и исчезновении всех мировых эпох, во всем мрачном по природе бытии непрерывно проявляется стремление к свету искупления и потому в известные определенные эпохи[87] известный личности должны были достигать искупления; такие личности делались Буддами и совершали предопределенное от века поприще. Все они родились в восточной части Средней Индии, все происходили из родов браманов и кшатриев; все достигли искупительного познания под деревом. Жили они на земле неодинаковое время, смотря по той эпохе, в которую они появлялись, и возвещенное ими учение продержалось тоже различное время. «Пятьсот лет, Ананда, будет существовать истинное учение, — сказал Будда своему любимому ученику. — Потом вера исчезает до тех пор, пока не появится новый Будда и не приведет в движение колесо закона».
Буддисты полагают, — говорит за них Ольденберг (стр. 202), — что как и в неизменные по времени мировые периоды является целый ряд Будд, так и неизмеримые пространства вселенной имеют своих Будд. В мирах, отделенных от нас бесконечно большим пространством, идет такая же борьба ради искупления, как и на земном шаре. «Не может случиться, ученики, — говорит Будда, — чтобы в одной и той же мировой системе одновременно не раньше и не позже, появились два святые всемирные Будды». И вот Ольденбург заключает, что в этих словах мы имеем право видеть указание на то, что в других мировых системах, независимо от того, что происходит в нашем мире, одерживаются такие же победы света над мраком, какую одержал на земле под деревом при Урвеле Будда. Но в этой философии сказывается уже европейское учение о бесчисленности обитаемых миров!
Наступит ли когда конец их появлений? Будет ли когда-нибудь победа настолько полной, что все существа достигнут искупления?
В рассказе о смерти Будды приводится изречение, сказанное богом Брамой, когда святой взошел в нирвану:
«В мире все существа тело свое оставляют —
Так и Будда теперь, победоносный учитель миров
Совершенный, могучий, в Нирвану вошел».
Стало быть, — заключает Ольденберг (стр. 304), — все существа достигнут когда-нибудь Нирваны.
Останется ли навеки, даже и тогда, когда все одушевленные, способные к страданиям существа, исчезнут из царства бытия, поток происхождения и уничтожения миров? Или, после уничтожения всякого сознания, в котором отражается мир явлений, чувственный мир уничтожится? Будет ли только Нирвана, в глубине которой погрузятся все царства видимого мира, Единым и Сущим?
«Для буддизма, — отвечает за него Обльденберг, — эти вопросы излини. Возвышенный не открыл этого; ибо это не нужно для спасения, не нужно для благочестивой жизни, для отрешения от всего земного, для уничтожения желаний, для покоя, познания, просвещения, Нирваны».
Как это похоже на слова христианского вероучения: — это непостижимо для человеческого ума!…
По мнению буддистов законодательное право принадлежит только Будде. Все заповеди и воспрещения имеют силу только потому, что по твердому убеждению верующих, так повелел Будда. Община должна только применять и объяснять правила Будды, точно так же, как она обязана хранить открытое Буддой учение, но она и не призвана и не способна улучшать или развивать эти правила далее. Как и у христиан принимаемые разделялись на послушников и монахов. И так же, как в Евангелиях, кто говорит «я вспомнил мать» или «я вспомнил отца» или «жены забыть не могу», пусть лучше вернется в мир.