Межнациональная борьба

Межнациональная борьба

/297/ Важнейшей проблемой, определявшей ситуацию в поздние годы правления Франца Иосифа, был, несомненно, межнациональный конфликт, оценки которого как у современников, так и в научной литературе являются весьма разноречивыми. Они колеблются между представлением о едва ли не райском «австрийском интернационале» и тезисом о «тюрьме народов». При этом для анализа национального вопроса в эпоху Франца Иосифа крайне важен тот факт, что под национальностью или нацией здесь подразумевалось не распространенное в Западной Европе «субъективное» понятие нации, а «объективное». В Западной Европе и США, отталкиваясь от отдельного субъекта, нацию определяли в зависимости от осознания своей принадлежности к ней – и в связи с этим, как правило, к государству. При рассмотрении же национальных противоречий, присущих монархии Габсбургов, принято исходить из «объективных факторов», в число которых входят язык и культура, а также территория, религия и, что особенно важно для XIX в., «раса». Характерная для монархии Габсбургов идея единого наднационального государства не смогла возобладать над новыми националистическими идеями. Только сама династия, пусть даже с сильной «немецкой нотой», армия и бюрократия чувствовали себя по-настоящему связанными с идеей единого государства, причем решающую роль играла лояльность императорскому дому. Социал-демократия также потерпела неудачу в стремлении по-своему интерпретировать межнациональный конфликт, хотя сама попытка переместить проблему на другой уровень заслуживала внимания. Представление социал-демократов о том, что на- /298/ циональные противоречия суть не что иное, как трансформировавшаяся классовая борьба, можно было рассматривать в качестве платформы для выработки интернационального подхода. В соответствии с интерпретацией социал-демократов сильные, то есть социально развитые, нации, имеющие собственное дворянство или буржуазию, угнетают своих менее развитых в социальном отношении соседей. При таких предпосылках социальный прогресс предполагал известную степень денационализации.

Уже в предмартовский период в монархии Габсбургов развивался национализм «современного типа». Подавление всех национальных течений абсолютизмом уже не могло после 1866 г. осуществляться в полном объеме. Было необходимо расширить социальную базу династии, до тех пор принимавшей в расчет почти исключительно немцев. После 1867 г. такое расширение произошло в результате компромисса между двумя доминирующими национальностями, немцами и венграми. Доминирование немцев в западной половине государства настойчиво отстаивали либералы, оно обеспечивалось и избирательным правом.

Венгры, традиционно гордившиеся старинными привилегиями «благородной венгерской нации», наконец, добились своего на государственно-правовом уровне. В соответствии с соглашением им были предоставлены значительные права, которыми они столь же мало были готовы делиться с представителями других народов, как и немцы в другой половине империи. В венгерской половине государства началось проведение довольно жесткой национальной политики, направленной на мадьяризацию национальных меньшинств. Ревниво охраняя свои привилегии, венгры и в масштабе всего государства всячески препятствовали любым попыткам расширения конституционных прав других народов, прежде всего, чехов.

Именно в Чехии развернулась наиболее упорная борьба за национальную эмансипацию. Соглашение 1867 г. весьма разочаровало чешских деятелей. По их мнению, чешское государственное право, включавшее земские установления средневековья и раннего нового времени, было равноценно венгерским привилегиям, признанным императорской властью. Чехи рассматривали Декабрьскую конституцию, утвердившую компромисс с Венгрией, как недействительную, ибо она была принята без согласия Чехии. В последующие годы чехи перешли к так называемой политике отсутствия: избранные в парламент чешские депутаты отказыва- /299/ лись от всякого участия в политике. Они приезжали только на заседания рейхсрата в Вену – и лишь для того, чтобы протестовать там против неправовой ситуации.

Чехи все более ориентировались на идеи панславизма, а тем самым на Россию. Немцы истолковывали это как предательство. Основным чешским требованием было признание чешского государственного права и гарантии административного единства чешских земель. Выражением такого «компромисса» виделось коронование Франца Иосифа чешской короной.

Либералы в своей немецко-централистской ограниченности активно противодействовали возможному компромиссу с Чехией – подобно венграм, строго следившим за тем, чтобы никто в монархии не обладал привилегиями, сопоставимыми с теми, которые имели они. Видный историк и политик национально-чешского направления Франтишек Палацкий, который еще в 1848 г. произнес часто цитируемые с тех пор слова: «Если бы Австрии не было, ее следовало бы выдумать», впоследствии занял гораздо более критическую позицию в отношении монархии. В своем политическом завещании он писал: «Теперь и мне приходится, к сожалению, отказаться от надежды на сохранение в длительной перспективе австрийского государства – не потому, что это нежелательно или само по себе невозможно, но потому, что немцам и мадьярам было позволено захватить власть и установить в монархии односторонний расовый деспотизм, который в многоязычном и конституционном государстве не может, будучи политически бессмысленным, существовать долго, – но немцы и мадьяры не хотят никакой другой Австрии, кроме подобной деспотии. По вине обоих этих племен, стремящихся разорвать монархию, пройден уже слишком долгий путь по наклонной плоскости, ведущей в бездну». Исполненный веры в силу своего народа, Палацкий с оптимизмом смотрел в будущее и закончил завещание высказыванием, которое цитируется гораздо реже, но в значительной степени снижает значимость слов, прозвучавших в 1848 г.: «Мы были до Австрии, мы будем и после Австрии».

Тем не менее, «политика отсутствия» привела в 1871 г. к очевидному успеху. Император изменил курс своего правительства, либералы потеряли власть, а консервативное правительство Гогенварта-Шеффле попыталось с помощью «фундаментальных статей» добиться компромисса с Чехией. Реакция на этот эксперимент в значительной степени определила позиции тогдашних /300/ политических партий, на которых те оставались вплоть до крушения импе- рии. Либералы, а затем в качестве их преемников немецкие националисты видели в снятии напряженности в отношениях с чехами, почти было осуществленном с помощью императора, подлинную катастрофу, крах всех усилий, направленных на обеспечение немецкого преобладания. С другой стороны, чешские деятели, обманутые в своих надеждах, реагировали принципиальным бойкотом австрийского государства, расширив политику отсутствия и на ландтаг.

В качестве внутренней оппозиции этой политике, которую считали ошибочной и многие старочешские деятели, сформировалась новая партия, младочешское движение. После краха либералов младочехам удалось побудить чешских депутатов к присутствию в рейхсрате и тем самым – к использованию тех возможностей, которые давала парламентская дискуссия. Чешский вопрос становился все более сложным, соглашение – все менее вероятным. Чем более упрямо и бескомпромиссно вели себя немцы, тем меньше чешская сторона видела возможностей решения вопроса в рамках монархии. Результатом стало стремление к созданию собственной государственности. Оно проявилось, прежде всего, в идеях Томаша Г. Масарика, основателя Чехословацкой Республики.

Параллельно с партийно-политической и государственно-политической жизнью чешский национализм развивался и в других сферах. «Школьная матица» содействовала открытию школ и проведению культурных мероприятий на местном уровне, ряд /301/ организаций пытался, и весьма успешно, создать инфраструктуру национальной экономической жизни, в том числе основанный в 1868 г. «Промысловый банк». Национальный конфликт давал о себе знать на всех уровнях. Все более непримиримо противостояли друг другу общественные организации, например, чешский гимнастический союз «Сокол», с одной стороны, и немецкий «Союз Богемского Леса» (B?merwaldbund) или «Немецкое школьное объединение» (Deutsche Schulverein) – с другой.

В то время как главными противниками чехов были немцы западной половины государства, над словаками доминировали венгры. Словацкий национализм развивался параллельно с чешским, и, в конце концов, словаки заключили союз с чехами, приведший в 1918 г. к основанию Чехословакии.

Второй большой проблемой многонационального государства был югославянский вопрос. После периода так называемого иллиризма, основные положения которого были разработаны Людевитом Гаем в предмартовский период, идея объединения словенцев, хорватов и сербов в едином государстве стала доминирующей идеей так называемого югославянского движения, югославизма. Для осуществления такого объединения имелись две возможности – автономия югославянских народов в рамках монархии Габсбургов (триализм) или их объединение с независимым королевством Сербией под эгидой правившей там династии.

Положение отдельных наций югославянского региона было весьма несхожим. Так называемый австрославизм словенцев имел целью создание единой словенской коронной земли. Для этого следовало бы разделить коронные земли Штирию и Каринтию и объединить в одно целое коронные земли Крайна, Гориция, Истрия и Триест. Столицей этой территории стала бы Любляна (Лайбах), в которой следовало создать университет с преподаванием на словенском языке.

Исходные позиции словенцев не были благоприятны для реализации их устремлений, так как социальные отношения в Словении не отличались высоким уровнем развития. Не существовало словенского дворянства, сильной буржуазии, а слой интеллигенции был совсем незначительным – словенцы были преимущественно крестьянским народом. Тем не менее, в восьмидесятых годах XIX в. наблюдался значительный национальный подъем, сравнимый с тем, который переживали другие народы, /302/ например, чехи. С 1882 г. словенцы обладали большинством в магистрате Лайбаха (Любляны), а с 1883-го – и в ландтаге Крайны. Все словенские депутаты принадлежали к клерикальной Народной партии, остававшейся сильнейшей вплоть до 1918 г. В восьмидесятых они столкнулись с конкурентом в лице югославянской партии, представлявшей либеральные ценности. В то время как католики-хорваты были относительно лояльны монархии Габсбургов, православные сербы с момента основания по решению Берлинского конгресса 1878 г. независимого Сербского королевства могли идентифицировать себя с государственным организмом за пределами монархии. Напряжение постоянно усиливалось, порождая тот кризис, что в итоге привел к началу первой мировой войны.

В известной степени сходным оказалось положение итальянцев, которые также могли идентифицировать себя с расположенным за пределами монархии государством. После отказа от Ломбардии, а несколько позже и от Венецианской области в составе монархии все же остались два региона, население которых говорило по-итальянски. Они стали объектом ирредентистского движения, которое стремилось вызволить «не освобожденных в Тренто и Триесте» – таков был лозунг ирреденты – из-под «ярма тюрьмы народов». В Далмации, население которой составляли преимущественно хорваты, итальянцы также обладали значительным влиянием, так как именно они составляли здесь буржуазию и располагали большинством в ландтаге.

Польская нация в габсбургских землях сложилась относительно поздно. Во время первого раздела Польши в 1772 г. Мария Терезия узурпировала «королевство Галицию и Лодомерию», населенное в значительной степени поляками и русинами, то есть украинцами. В этой коронной земле поляки, с их давно сложившимся дворянством и гораздо более скромной буржуазией, образовывали господствующий слой по отношению к менее развитым в социальном смысле, жившим на селе украинцам (называвшимся в монархии русинами[131]^*), по отношению к которым они выступали в качестве угнетателей. Осуществляя подавление одной /303/ из наций, они сами упорно защищались от национального гнета со стороны венских властей.

Данный пример представляется весьма типичным для иллюстрации сложности национального вопроса в монархии, не поддающегося сведению к простой формуле «Немцы и венгры угнетали славянские народы». На различных уровнях существовали разные формы дискриминации и угнетения – каждый был врагом каждому, и ни один народ не имел абсолютных преимуществ перед остальными, пусть даже самыми малыми.

В противоположность чехам поляки с самого начала очень активно участвовали в деятельности правительства и в парламентской системе Цислейтании. Поляков очень часто можно было обнаружить на ведущих постах, например, Агенора Голуховского, государственного министра в 1859 г., или Казимира Бадени, премьер-министра с 1895 по 1897 г. Кроме того, во всех кабинетах был так называемый галицийский земский министр, задача которого заключалась в представительстве интересов своей коронной земли в правительстве.

Поэтому не приходится удивляться тому, что поляки, в отличие от чехов, добились некоего подобия компромисса, предоставившего королевству Галиции и Лодомерии автономный статус. Поляки, не проводившие политики отсутствия, сотрудничали с центральной властью, которая за это предоставила им в Галиции свободу действий. Поляки политически преобладали в коронной земле Галиция – русины, по численности сопоставимые с поляками, никогда не получали более 15 % депутатских мест. Польские депутаты рейхсрата из Галиции, несмотря на разногласия между партиями в своей земле, производили впечатление подчеркнуто сплоченной группы. Конечной политической целью поляков было восстановление независимой и единой Польши.

Растущая политическая напряженность в межнациональных отношениях в последние десятилетия существования империи Габсбургов влияла на многие сферы жизни и стала причиной ряда кризисов государства, о которых речь пойдет впереди. Усиление непримиримости в отношениях между различными народами, все чаще видевшими решение своих национальных проблем вне государственного порядка Дунайской монархии, предвещало ее близкий распад на отдельные «национальные» государства. Империи было суждено развалиться не столько из-за внешних причин, под воздействием первой мировой войны, сколько в силу /304/ внутренних национальных и социальных конфликтов. Правда, ликвидация монархии вовсе не разрешила национальных проблем, так как государства-наследники монархии в итоге также оказались небольшими многонациональными образованиями. В конечном счете, многие очаги национальной напряженности еще и сегодня, спустя более ста лет после рассматриваемых событий, остаются опасными, определяя политическую повседневность Восточной и Центральной Европы. /305/