Что у трезвого на уме…
Что у трезвого на уме…
Пили, конечно, далеко не все, но пили и великие писатели, пили и писатели помельче. Пил, например, А. Гитович, «которого за это ругала жена» и которому А. Прокофьев посвятил поэтическое послание:
Ой, Сахар Медович,
Товарищ Гитович,
Опять ты напился вина.
Ты выпил так сильно,
Ругается Сильва,
Грозится уехать она.
Ой, Сахар Медович,
Товарищ Гитович,
Опять ты напился с утра.
Ты выпил так много,
Что господа бога
Тебе побояться пора.
Ой, Сахар Медович,
Товарищ Гитович,
К тебе наша краткая речь:
Ну выпил — и хватит,
Гослит ведь не платит,
Пора и себя поберечь![423]
Известно пристрастие к спиртному А. Фадеева, причем на его ставшие легендарными запои сквозь пальцы смотрели высокопоставленные советские руководители, включая самого Сталина. В течение многих лет он руководил Союзом писателей, хотя в разные периоды, когда менялась расстановка сил во властных структурах, заболевание писателя пытались использовать как повод для его смещения с этого поста. Но заканчивалось все, как правило, очередными проработками.
С пониманием относились к алкоголизму Л. Сейфуллиной, старались всячески ей помочь. Ее политическое лицо не вызывало никаких подозрений у властей, публичных дебошей она, слава богу, не устраивала. 21 февраля 1937 года директор Литфонда Оськин сообщал руководству ССП о том, что руководитель группы психиатрии НКЗдрава РСФСР доктор Коранович рекомендовал в случаях обострения болезни направлять Сейфуллину в санаторий «Медное», в районе Щелкова, который находился в непосредственном ведении НКЗдрава[424]. К этому письму было приложено заключение заведующего клиникой ВИЭМИ профессора Е. Гинзбурга. В нем говорилось о том, что писательница находилась в этой клинике в связи с ее болезненным состоянием (начальная стадия цирроза печени, миокардиопатия сердца, артериосклероз, артризм, диатез мочекислый), связанным в значительной степени с острым и тяжелым алкоголизмом. Она была выписана из клиники в хорошем состоянии. Но если больная вновь начнет пить, предупреждал Гинзбург, здоровье вновь ухудшится. Он рекомендовал длительное пребывание (не менее трех-четырех месяцев) в особой санаторной обстановке для радикального воздействия на больную. Самыми лучшими он считал санатории в Швейцарии и советовал направить Л. Сейфуллину именно туда[425].
В 1937 году В. Кирпотин и А. Фадеев обратились с просьбой помочь писательнице к заведующему отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) А. Стецкому[426]. Они мотивировали свою просьбу тем, что ее несколько раз пытались лечить в привычных ей условиях. На короткий срок она становилась работоспособной, но затем болезнь брала свое. Авторы письма считали целесообразным отправить писательницу вместе с кем-либо из родственников на лечение за границу.
17 августа 1938 года М. Оськин информировал Секретариат ССП, что Л. Сейфуллина в связи с болезнью лишена возможности заниматься творческой работой и находится в затруднительном материальном положении. Литфонд оказывает ей необходимую медицинскую помощь, выдавая ежемесячные пособия и возвратные ссуды. Кроме того, Правление Литфонда обращалось к заведующему отделом печати ЦК ВКП(б) Никитину с просьбой переиздать произведения писательницы, но ответа не получило. Литфонд намеревался ходатайствовать о назначении Л. Сейфуллиной персональной пенсии[427]. Всего писательнице было оказано помощи (пособия по болезни, медпомощь, возвратные ссуды, выплаты за дачу, жилищный пай) на сумму 25 860 рублей 35 копеек[428].
Совершенно другим было отношение к тем литераторам, кто не только злоупотреблял алкоголем, но делал это публично и устраивал скандалы. Нередко подобному поведению приписывали еще и политические мотивы, говорили о нравах «буржуазной богемы».
1 ноября 1937 года в Клубе мастеров искусств учинил пьяный дебош член ССП С. Алымов. Дирекция была вынуждена вывести его из Клуба при помощи милиции. По этому эпизоду Секретариат ССП вынес постановление, в котором признал поведение поэта антиобщественным и вынес ему строгий выговор с последним предупреждением. На заседании выступил А. Сурков: «…У нас за последнее время среди какой-то группы поэтов или около-поэтов все чаще и чаще возникают вот эти паскудные слухи. Недавно мы имели дело с Петром О рентным, который сейчас и политически уточнился. Недавно мы имели случай, когда Казарновский вел себя совершенно непотребным образом. С тем же Алымовым это случается не в первый раз. Его постоянно можно видеть пьяным»[429].
Некоторые руководители ССП взяли на вооружение тезис М. Горького о взаимосвязи асоциального поведения и политики. На одном из заседаний Секретариата Союза Н. Тихонов, заостряя внимание на поведении некоторых поэтов, говорил о них: «Богема, которая скатывается к фашиствующей богеме. Сейчас уже на западе богема исчезла, веселая богема исчезла, она стала носить другое название. Слишком серьезное время, а в отношении такой богемы, как Корнилов, мы долго терпели… Если бы он только пил, если бы он так разлагался. Например, по рукам ходили его контрреволюционные стихотворения… Оно [стихотворение] начиналось о смерти Кирова и было связано с высылкой из Ленинграда после смерти Кирова людей для очистки города… Причем, когда мы протестовали, Москва печатала его произведения. Когда мы изгоняли его из Союза, Москва давала ему денег»[430].
16 августа 1938 года закрытое заседание шестерки ССП вновь обсудило поведение Алымова и поручило «Литературной газете» осветить очередной его проступок в печати в качестве последней меры общественного воздействия на неуемного поэта. Алымов также был предупрежден, что в случае повторения подобных поступков он, безусловно, будет исключен из писательской организации[431].
Причиной вынесения столь серьезного постановления стал такой эпизод. 19 июля 1938 года Алымов в нетрезвом виде зашел с двумя женщинами в дом № 9 по Столешникову переулку. На вопрос милиционера о том, здесь ли он проживает, поэт назвал работника милиции «свиным рылом» и оскорбил нецензурными словами. За это на писателя был наложен штраф[432].
Увы, предпринятые руководством ССП меры не возымели действия. 27 марта 1939 года в Президиум ССП пришел командир РККА, летчик-орденоносец Н. Уралов. Он сообщил, что в Клубе писателей подвергся тяжкому оскорблению со стороны литератора в присутствии своей жены и Героя Советского Союза Ляпидевского. Оскорбленный летчик просил писательскую организацию разобраться в этом деле[433].
Затем в ССП поступает новое сообщение из милиции. 23 августа около трех часов ночи к постовому милиционеру, находившемуся около Киевского вокзала, обратился за помощью водитель такси. Он заявил, что в его машине находится пассажир в нетрезвом состоянии и, не называя определенного маршрута, заставляет возить его по городу, а платить отказывается. На просьбы милиционера оплатить поездку и выйти из машины для проверки личности пассажир ответил нецензурной бранью и отказом выйти. Он был все-таки извлечен из машины, но уже силами двух милиционеров, и доставлен в отделение милиции.
В отделении выяснилось, что нецензурно выражающийся гражданин, обзывающий стражей порядка «болванами, дураками, жандармами и мерзавцами», не кто иной, как писатель Алымов. Впрочем, он выразил свое отношение не только к милиционерам — досталось и свидетельнице по другому делу, находившейся в отделении милиции, которую он назвал «проституткой»[434]. После проверки удостоверения личности литератора отпустили, но тот успокоился лишь после того, как написал жалобу на свое задержание. С его точки зрения, он был задержан «без всякого поводу». На стражей порядка не действовали заявления литератора о том, что он «орденоносец и сознательный гражданин СССР». Высказывания по адресу дежурного по отделению были спровоцированы действиями последнего, который «вел себя недопустимо, вызвав… упоминания о царских жандармах». По мнению литератора, «при советской власти такие мерзавцы не должны возглавлять органы власти»[435].
Версия С. Алымова не нашла поддержки у руководителей ССП, и он был исключен из членов Союза писателей[436]. Правда, позднее в рядах организации его все-таки восстановили.
30 июля 1937 года в редакцию «Литературной газеты» пришло письмо от группы писателей, отдыхавших в доме отдыха в Гаграх[437]. В нем они сообщали о том, что пьяный поэт В. Орешкин учинил в доме отдыха дебош, продолжавшийся несколько часов. Он грубо обругал директора дома отдыха, пытавшегося его успокоить, и нескольких писателей. Также в письме сообщались имена других литераторов, участвовавших в пьянке.
Алкоголь, как известно, развязывает язык, а пьяные разговоры в те годы могли иметь и политические последствия.
В 1939 году в ССП поступило сообщение из редакции «Курортной газеты». В нем рассказывалось об инциденте, происшедшем в Кисловодске в ресторане «Интурист». В 12 часов ночи из-за одного из столиков поднялся гражданин и медленно пошел к себе в номер. Ему вслед был послан окрик «Ты уходишь уже, жидюга?.. Тебя бы давно пора было порезать». Гражданин, которому адресовался этот окрик, был не кто иной, как заслуженный деятель искусств Пульвер. Через несколько минут на другом конце ресторана послышался звон разбитого бокала. Тот же пьяный подошел к группе актеров и крикнул, обращаясь к артисту Смирнову-Сокольскому: «Твоя жена жидовка и торгует старыми билетами на твои концерты!»[438]
Хулиганом-антисемитом, нарушившим покой отдыхающих, был не кто иной, как драматург Н. Погодин. Его поведением был крайне возмущен санитарный врач, проживавший в Киеве, С. Бородай, который даже написал по этому поводу письмо в Союз писателей: «Я русский человек (жена моя, правда, еврейка), но моя советская совесть не может успокоиться… Такого человека надо изгнать из общества, у нас, в наше время, даже колхозник так не говорит»[439].
В Президиуме ССП отреагировали на эти сообщения и приняли постановление, осуждавшее поведение Н. Погодина как антиобщественное. Но при этом подчеркивалось, что «антиобщественное поведение Погодина объясняется исключительно его невменяемым состоянием»[440]. Литератору, принимая во внимание искреннее сознание им своей вины, объявили выговор. При этом было принято решение не придавать этот эпизод общественной огласке. Такое решение неудивительно — ведь Н. Погодин считался одним из видных советских драматургов и политически выдержанным человеком.
В архиве удалось обнаружить лишь одно упоминание об употреблении писателями наркотиков. Осенью 1939 года в Союз писателей, к депутату Верховного Совета СССР В. Лебедеву-Кумачу обратился заведующий Ярославским городским отделом здравоохранения Хабаров[441]. Он интересовался, действительно ли состоит на учете в ССП молодой писатель Курьянов, который, по документам, являлся молодым начинающим автором, работавшим над книгой «Борьба с басмачеством». Дело в том, что, находясь в Ярославле, тот ходил по медицинским учреждениям и требовал, чтобы ему предоставляли наркотические средства. По словам самого Курьянова, он употреблял наркотики уже десять лет. Представители Отдела здравоохранения считали, что имеют дело с «не совсем полноценным человеком в отношении устойчивости психики». Видимо, ярославские медики боялись предпринимать какие-либо меры по отношению к человеку, у которого была в кармане бумажка из ССП, поэтому они и обратились за разъяснениями, желая узнать, соответствуют ли его документы действительности, и попросили поместить Курьянова в наркодиспансер в Москве, так как в Ярославле таких учреждений не было.