Глава 4. Одинок, но опасен

Глава 4.

Одинок, но опасен

Второго июня 1953 года заместитель министра обороны Маршал Советского Союза Г. К. Жуков обратился к Н. С. Хрущеву с письмом следующего содержания:

«Ко мне поступило заявление бывшего командира кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Крюкова В. В., арестованного в 1948 году, с просьбой передать его в ЦК КПСС, — сообщал Георгий Константинович. — Крюкова В. В. знаю с 1931 года как одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков. Прошу Вас, Никита Сергеевич, по заявлению Крюкова дать указание».

Времена изменились. Сталина уже не было в живых. Новые кремлевские правители вернули Жукова из Свердловска и назначили заместителем к Булганину. Весть о переменах долетела и до сибирской глуши, где отбывал наказание бывший генерал и Герой Советского Союза, а ныне заключенный п/я № 215 (603) г. Тайшет Иркутской области Крюков Владимир Викторович. Приговоренный к 25 годам исправительно-трудовых лагерей, Крюков обрел надежду на освобождение.

«Обязать Военную коллегию… полностью реабилитировать»

В архивах сохранилось письмо, с которым заключенный из Тайшета обратился к Жукову. «Прошу прощения, — говорится в нем, — что отрываю Вас от Ваших дел своим письмом, но мое положение вынуждает меня к этому. Я направил 28.IV.53 г. по команде (через начальника лагеря) заявление в ЦК КПСС, но боюсь, что оно может по дороге «потеряться», а поэтому копию этого заявления направляю Вам с просьбой передать его в ЦК. Прошу Вас, наберитесь терпения и прочтите его, и тогда Вам станет ясно, какой я «преступник». И, если сможете, окажите посильную помощь в деле моем и помогите восторжествовать правде».

Сохранилось и заявление Крюкова в ЦК КПСС. Оно написано по «форме», принятой в местах отбывания наказания. Сверху фамилия, имя и отчество, год рождения. Осужден по статье 58–10 ч. 1 и Закону от 7.VI.11.32 г.

По словам Крюкова, следователь капитан Самарин потребовал:

— Брось, не упорствуй и начинай давать показания. Нам все известно. Рассказывай о своей антисоветской деятельности и своих сообщниках…

— Я никогда не занимался никакой антисоветской деятельностью, а следовательно, у меня не может быть никаких сообщников, — ответил подследственный.

— Врешь, нам все известно.

— Ну, раз вам все известно, так начинайте допрос по тем фактам, какие вам известны. Но я знаю, что у вас их нет, так как я не занимался антисоветской деятельностью.

Вскоре генералу пришлось сбавить тон. Бессонные ночи в кабинете следователя в течение месяца выдержать было трудно. Тем более что, как понял подследственный, его обвиняли в каком-то заговоре, во главе которого якобы стоит маршал Жуков.

Можно представить, что чувствовал Жуков, читая эти строки.

«Следователь сразу набросился на меня с криками и матом, чтобы я давал показания или он начнет меня избивать и при этом вынимает из портфеля резиновую палку и показывает ее мне, говорит: «Видишь? Или начнешь говорить, или же она сейчас «походит» по тебе». Я заявил: «Я не отказываюсь давать показания, но я не знаю, что вам показывать, я ничего не знаю о заговоре, и сам никакого участия в нем не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь». Следователь задает вопрос: «Бывал на банкетах у Жукова и Буденного и др.?» — «Да, бывал». — «Какие вопросы решались там?» — «О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пели, ели, веселились, вот и все». — «Врешь, перестань упорствовать, нам все известно». — «Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами». — «Я буду уличать тебя не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?» — «В чем же заключается мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы это воспрещалось участие на банкетах, причем официальных». — «Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю 10 минут на размышление, после чего эта резиновая палка «походит» по тебе». Я сидел у стола и ждал своей участи, следователь разгуливал по кабинету с резиновой палкой в руке. «Ну, — говорит следователь, — будешь давать показания?» — «Никаких ложных показаний я давать не буду». Следователь позвонил по телефону, на его звонок явился майор, как видно, тоже следователь. Капитан Самарин схватил меня за плечи, ударил по ногам и повалил меня на пол. И началось зверское избиение резиновой палкой, причем били по очереди, один отдыхает, другой бьет, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю, сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в «бокс». На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырех дней и днем и ночью. На пятый день меня вызвал зам. н-ка следственной части полковник Лихачев в присутствии следователя кап. Самарина. Первый вопрос, который задал мне Лихачев, был: «Ну, и после этого ты будешь упорствовать?» Я заявил: «Я ложных показаний давать не буду». — «Ну что же, начнем опять избивать. Почему ты боишься давать показания? Всем известно, что Жуков предатель, ты должен давать показания и этим самым облегчишь свою участь, ведь ты только «пешка» во всей этой игре. Подумай о своей участи и начинай давать показания». — «Сколько бы вы меня не били, я никаких ложных показаний давать не буду. Я категорически вам заявляю, что я ни в какой организации не состоял и ни о какой организации ничего не знаю…»

Далее Крюков сообщал, что следователь составлял протоколы допросов произвольно, так, как сам считал нужным. «Примером могут быть следующие протоколы: на вопрос следователя «Бывал ли я на квартире у Жукова?» — я ответил: «Да». — «О чем велись разговоры и, в частности, что Жуков говорил о контрударе под Москвой?» — Я ответил: «Жуков не распространялся в подробностях об этом контрударе. Он сказал очень коротко. Вызвали к Верховному главнокомандующему и сказали: вот задача, вот план, вот средства. Москву надо во что бы то ни стало удержать, вот и все». Из моего ответа у следователя в протоколе появилось (примерно): Жуков умалял достоинство Верховного главнокомандующего. Принимать парад 1 мая 1947 года был назначен маршал Жуков, а потом военный министр приказал в порядке очереди всем маршалам. Следователю были якобы известны какие-то высказывания Жукова по этому вопросу. Следователь настоятельно требовал от меня показаний по высказываниям. Я заявил, что я ничего не знаю, кроме того, что маршал Жуков перестал тренироваться в верховой езде. В протоколе следователя появилось совершенно другое. Будто бы Жуков выразил большое неудовольствие решением военного министра. На вопрос следователя: «Какие неудовольствия и высказывания сделал Жуков, когда вы ехали с совещания, которое было у командующего бронетанковыми войсками», я ответил, что я не слышал никаких высказываний Жукова, кроме того, что он сказал: «Бронетанковые войска, артиллерия, инженерные войска выходят из подчинения главнокомандующего Сухопутными войсками». В протоколе записано, что Жуков выразил большое неудовольствие решением военного министра…»

По словам Крюкова, протоколы были составлены таким образом, будто он везде и всюду восхвалял Жукова и, наконец, что он укрывал преступления Жукова, неизвестно какие. «Вначале я категорически отказался подписать эти протоколы. Посыпались вновь различные репрессии, и я, надо прямо сказать, смалодушничал. Уж очень тяжелое состояние у меня было. Избитый, голодный, приниженный, бессонные ночи тоже давали себя знать. Я не выдержал и подписал. До сих пор я себе простить не могу. Но у меня теплится надежда, что придет время и я смогу сказать правду, почему я подписал».

Вторым обвинением против Крюкова было присвоение трофейного имущества. В письме из лагеря в ЦК КПСС он утверждает, что большая часть вещей, обнаруженных у него при обыске, не присвоена, а куплена. «Три автомашины, обнаруженные у меня, тоже значатся как присвоенные, а на самом деле нет». По его словам, значительная часть имущества принадлежала его жене Руслановой и приобретена ею была еще до войны.

«Виновен ли я в присвоении трофейного имущества?» — дважды спрашивает он самого себя в заявлении из лагеря. И отвечает: да, виновен, но не в том количестве, которое ему приписали. И тут же признается: «Дело не в том, в каком количестве я присвоил трофейное имущество, дело в самом факте присвоения. Не к лицу коммунисту и советскому генералу заниматься подобными делами и этим самым позорить и то и другое. Я заслужил наказание, но за эти «тряпки», какие, как говорят, и «выеденного яйца не стоят», меня лишили доверия партии и правительства, лишили свободы на 25 лет (а это значит пожизненно, ибо мне уже 56 лет). Меня лишили семьи, звания и наград, кровью заработанных на поле брани. И я не верю, что это меня покарала партия и Советская власть. Это сделали враги партии и советского правительства…»

Письмо заканчивалось такими словами: «Я верил в то, что придет время, когда правда восторжествует и методы ведения следствия в быв. МГБ будут партией и Советской властью вскрыты. Это время настало, и я решил теперь смело писать, зная, что мое заявление попадет по назначению, а не в папку следователя капитана Самарина. Я прошу ЦК КПСС назначить комиссию по пересмотру как моего дела, так и дела моей жены Руслановой».

Хрущев внимательно прочел как записку Жукова, так и приложенную копию письма тайшетского заключенного Крюкова. Уже на следующий день, третьего июня, он рассылает полученные материалы членам Президиума ЦК КПСС. Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Булганин, Каганович, Микоян, Сабуров и Первухин, каждый в отдельности, ознакомились с мнением Никиты Сергеевича, изложенным им лично: «Посылаю вам заявление Крюкова. По этому вопросу необходимо обменяться мнениями. Следовало бы проверить и пересмотреть это дело».

Пересмотрели. 11 июля 1953 года в Президиум Совета Министров СССР на имя Маленкова поступает документ за подписью министра обороны Булганина, генерального прокурора страны Руденко и главного военного прокурора Чепцова. Вносится предложение: «Обязать Военную коллегию Верховного суда Союза СССР пересмотреть дела на осужденных генералов и адмиралов». В числе находившихся в заключении генералов, в отношении которых предлагается прекратить дела и полностью реабилитировать, фамилия Крюкова В. В. Здесь же, в этом списке, уже знакомый нам генерал Сиднев, бывший заведующий оперативным сектором МВД в Берлине.

Раньше, при Сталине, Политбюро принимало решение: «Арестовать, судить и расстрелять». При Хрущеве: «Обязать Военную коллегию прекратить дела и полностью реабилитировать». Законы, судебные процедуры — все по боку. Главное — мнение верховного правителя.

Предоставляю возможность читателю самому поразмышлять над природой приведенных выше явлений. Эпизод с Крюковым и его женой Руслановой важен для прояснения той обстановки, которая в будущем сложится вокруг Жукова, снятого в октябре 1957 года с поста министра обороны.

Паркетный Жуков

19 мая 1956 года маршал Жуков направил Первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву текст своего выступления на предстоящем Пленуме ЦК КПСС. «Прошу просмотреть и дать свои замечания», — было сказано в сопроводительном письме.

Речь шла о планировавшемся специальном Пленуме ЦК, на котором предполагалось обсудить вопрос о культе личности Сталина. Однако по некоторым причинам Пленум не состоялся.

На тексте непроизнесенной речи Жукова имеются пометы: «Разослано: тов. тов. Булганину Н. А. и Шепилову Д. Т.», «Хранить в архиве Президиума ЦК КПСС».

Первый раздел речи имеет следующее название: «Состояние и задачи военно-идеологической работы».

В нем утверждается, что главным недостатком во всей военно-идеологической работе в стране до последнего времени являлось засилье в ней культа личности.

«Должен отметить, — говорилось в речи, — что у некоторых товарищей имеется мнение о нецелесообразности дальше и глубже ворошить вопросы, связанные с культом личности, так как, по их мнению, углубление критики в вопросах, связанных с культом личности, наносит вред делу партии, нашим Вооруженным Силам, принижает авторитет советского народа и тому подобное.

Я считаю, что подобные настроения вытекают из несогласия с решением ХХ съезда партии, полностью одобрившего предложения, изложенные в докладе ЦК по ликвидации последствий культа личности. Если пойти по пути свертывания работы по ликвидации последствий культа личности, то мы не выполним тех решений, которые единодушно были приняты ХХ съездом партии. Мы не можем забывать, что культ личности и все то, что с ним было связано, принес нам много вреда и в деле обороны нашей страны. Мы обязаны из этого извлечь все необходимые уроки, продолжать настойчиво разъяснять антиленинскую сущность культа личности, преодолевая боязнь обнажения фактов, мешающих ликвидации культа личности».

По мнению Жукова, особенно широкое распространение культ личности приобрел в вопросах, связанных с Великой Отечественной войной.

Неудачи первого периода войны Сталин объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно. Это исторически неверно, должен был заявить с трибуны Пленума ЦК Жуков. Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было. О готовившемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчеты в подготовке страны к обороне.

22 июня в 3 часа 15 минут немцы начали боевые действия на всех фронтах, нанося авиационные удары по аэродромам с целью уничтожения нашей авиации, по военно-морским базам и по ряду крупных городов в приграничной зоне. В 3 часа 25 минут Сталин был разбужен Жуковым и ему было доложено о том, что немцы начали войну, бомбят наши города и открыли огонь по нашим войскам. Жуков с Тимошенко просили разрешения дать войскам приказ о соответствующих ответных действиях. Сталин, тяжело дыша в телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать, а на повторные вопросы ответил: «Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий. Передайте Поскребышеву, чтобы он вызвал к 5 часам Берию, Молотова, Маленкова, на совещание прибыть вам и Тимошенко».

Свою мысль о провокации немцев Сталин вновь подтвердил, когда он прибыл в ЦК. Сообщение о том, что немецкие войска на ряде участков уже ворвались на нашу территорию, не убедило его в том, что противник начал настоящую и заранее подготовленную войну. До 6 часов 30 минут он не давал разрешения на ответные действия и на открытие огня, а фашистские войска тем временем, уничтожая героически сражавшиеся части пограничной охраны, вклинились в нашу территорию, ввели в дело свои танковые войска и начали стремительно развивать удары своих группировок.

Таким образом, по мнению Жукова, кроме просчетов в оценке обстановки, неподготовленности к войне, с первых минут начала войны в верховном руководстве страной в лице Сталина проявилась полная растерянность в управлении обороной страны, использовав которую противник прочно захватил инициативу в свои руки и диктовал свою волю на всех стратегических направлениях.

Неправильным является утверждение о том, что Сталин, разгадав планы немецко-фашистского командования, решил активной обороной измотать и обескровить врага, выиграть время для сосредоточения резервов, а затем, перейдя в контрнаступление, нанести сокрушительный удар и разгромить противника. В действительности такого решения не было, а «теория активной обороны» понадобилась для скрытия истинных причин наших неудач в начальном периоде войны.

Второй раздел речи назван так: «Отношение Сталина к личному составу наших Вооруженных Сил».

Всю вину за неудачи в начальный период войны Сталин постарался возложить на личный состав Вооруженных Сил.

Был организован судебный процесс над командованием Западного фронта, по которому были расстреляны командующий войсками Павлов, начальник штаба Климовских, начальник связи Григорьев и ряд других генералов. (Все это так, но на ордерах на арест имеется виза Жукова! А при желании ведь мог бы и отстоять попавших в беду высших командиров начальник Генерального штаба.) Был обвинен в измене и переходе на сторону противника командующий армией Качалов, погибший на поле боя при прорыве из окружения. (А кто как не начальник Генерального штаба докладывал Сталину об этом?) Без всяких оснований были обвинены в измене и другие генералы, в силу сложившейся обстановки попавшие в плен, которые, возвратясь из плена, и по сей день являются честнейшими патриотами нашей Родины. (А кто представлял на них сведения, если не Генштаб?)

Был издан ряд приказов, в которых личный состав наших войск, особенно командиры и политработники, огульно обвинялся в малодушии и трусости.

Уже после того как наши войска показали себя способными не только обороняться, но и наносить серьезные удары по врагу, Сталин нашел нужным в одном из своих приказов написать: «Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток».

Таким приказом, считал Жуков, Сталин незаслуженно опорочил боевые и моральные качества наших солдат, офицеров и генералов. Зачем понадобилось Сталину издавать приказы, позорящие нашу армию? «Я считаю, — собирался сказать на Пленуме Жуков, — что это сделано с целью отвести от себя вину и недовольство народа за неподготовленность страны к обороне, за допущенные лично им ошибки в руководстве войсками и те неудачи, которые явились их следствием».

В третьем разделе своей речи Жуков намеревался осветить вопрос «О так называемых «сталинских операциях», «сталинской военной науке» и «задачах по ликвидации последствий культа личности».

Многие здесь присутствующие знают, сказал бы Жуков, если бы он выступил на Пленуме, как возникали операции фронтов, как планировались, готовились и проводились наступательные операции наших войск, в последующем получившие название «сталинские».

Надо быть неграмотным в военном деле, чтобы поверить в то, что один человек мог обдумать, рассчитать, распланировать и подготовить современную фронтовую операцию или операцию группы фронтов, проводимых на громаднейшем пространстве, с участием всех видов Вооруженных Сил и родов войск.

«Был ли Сталин творцом вообще каких-либо операций?» — задавался вопросом Жуков. «Да, к сожалению, был», — отвечал он. Об одной такой операции на ХХ съезде доложил Хрущев. По замыслу Сталина, планировалась и проводилась операция в Прибалтике в районе Либавы, которая безрезультатно повторялась несколько раз и, кроме тяжелых жертв, ничего не дала. За неудачи этой операции Сталин сменил трех командующих фронтами.

Исключительно безграмотно проводились операции севернее Варшавы, в результате которых погибли многие десятки тысяч наших людей. Сталину неоднократно докладывали о том, что по условиям местности там нельзя проводить операцию, однако такие доводы отвергались как «незрелые», и операция многократно повторялась с одними и теми же результатами.

О непонимании Сталиным основ управления войсками можно многое рассказывать из истории оборонительных сражений за Москву. (И это о человеке, которого Ленин посылал своим личным представителем на труднейшие фронты Гражданской. Конечно, танковые армады Гитлера — это не кавалерия 1919 года, но все же, все же… А может, в Жукове говорила личная обида? Тогда это лжесвидетельства, тогда это не известный никому «паркетный» Жуков.)

«В тяжелый момент упорной борьбы, когда противник с ожесточением рвался к Москве, Берия доложил Сталину, что немцы захватили деревню Дедово и Красную Поляну. Сталин, вызвав к телефону меня и Н.А.Булганина, изругав, как полагалось, приказал немедленно выехать мне в Дедово, а Н.А.Булганину в Красную Поляну и взять обратно эти деревни. Наши попытки доказать невозможность в такой тяжелый момент бросать командный пункт и управление войсками фронта, были встречены угрозами расстрела. И в то время, когда мы с Н.А.Булганиным брали эти деревни, не имеющие никакого значения, противник прорвал фронт в другом месте — в районе Нарофоминска, ринулся к Москве, и только наличие резерва фронта в этом районе спасло положение.

Можно привести еще немало отрицательных фактов из оперативного творчества Сталина, чтобы оценить, чего стоят на самом деле его полководческие качества и «военный гений». (А кто его создавал, этот военный гений? Тот же Жуков!)

В угоду культу личности у нас настойчиво прививалось неправильное представление о том, что Сталиным, якобы, заново разработана советская военная наука. Отдельные его высказывания по случайному поводу превращались в «энциклопедию военной науки». Старые, давно известные положения, вроде знаменитого суворовского афоризма — «готовить войска тому, что необходимо на войне» — расценивались, как новые гениальные открытия. Высказывание о постоянно действующих факторах, в котором новым была форма, а не существо вопроса, превратилось в основу основ всей советской военной науки, а такой важный и давно известный фактор, как внезапность, стали рассматривать лишь как принадлежность авантюристической стратегии».

Последний раздел несостоявшегося выступления Жукова посвящен неправильному отношению к бывшим военнопленным, возвратившимся на Родину из фашистского плена. Это была больная тема. Бальзамом на душу миллионов должны были лечь слова маршала о том, что в стране до сих пор продолжали проявлять неправильное отношение к бывшим военнопленным, относились к ним с недоверием, устанавливали незаконные ограничения в отношении продвижения по службе, использования на ответственной работе, избрания депутатами, поступления в вузы и так далее.

Итак, по Жукову, культ личности причинил большой ущерб военно-идеологической работе. Задача — решительно очистить от последствий этого культа всю работу.

И это готов бы озвучить человек, которого критикуемый возвел в ранг величайших полководцев мира! Действительно, нет ничего грязнее политики.

Инцидент на поминках

Седьмого сентября 1959 года председатель Комитета государственной безопасности Шелепин прислал на имя Хрущева совершенно секретную записку. Глава государства счел необходимым обсудить ее на заседании Президиума ЦК КПСС. После обмена мнениями Президиум решил поручить Секретариату ЦК «принять необходимые меры в связи с фактами, изложенными в записке КГБ (т. Шелепина) от 7 сентября 1959 года № 2668-ш».

Что же это за факты? «19 августа сего года, — докладывает шеф КГБ, — по случаю смерти генерал-лейтенанта Крюкова жена последнего, известная певица Русланова, устроила поминки, на которых в числе других были Маршалы Советского Союза тт. Буденный С. М. и Жуков Г. К.

В процессе беседы среди присутствующих был поднят вопрос и о принятом Постановлении Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Тов. Жуков по этому вопросу заявил, что если он был бы министром обороны, он не допустил бы принятие Правительством нового Постановления о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Далее он сказал, что тов. Малиновский предоставил свободу действий начальнику Главного политического управления генералу армии Голикову, а последний разваливает армию.

«В газете «Красная звезда», — продолжал Жуков, — изо дня в день помещают статьи с призывами поднимать и укреплять авторитет политработников и критиковать командиров. В результате такой политики армия будет разложена».

Высказывания Жукова по этому вопросу были поддержаны тов. Буденным».

На поминках Крюкова были тайные осведомители КГБ! Можно представить, в каких высоких воинских званиях они пребывали, если в тризне участвовали маршалы и генералы.

Первым на ковер в ЦК потащили старика Буденного. Л. И. Брежнев и А. И. Кириченко (тот самый, старый знакомый Жукова по Одессе) потребовали объяснений от маршала: какие такие крамольные разговоры он вел с Жуковым? Не удовлетворившись устными расспросами, два секретаря ЦК вынудили сесть старого рубаку за перо.

«На поставленные мне тт. Л. И. Брежневым и А. И. Кириченко вопросы, — выводил негнувшимися пальцами Буденный, — о том, что был ли я 19 августа на похоронах и на поминках генерала Крюкова вместе с маршалом Жуковым, где он якобы в моем присутствии говорил о развале армии, о необоснованном возвышении тов. Голикова В. Ф. и принижении тов. Малиновского Р. Я., а также по пенсиям военнослужищих?

Отвечаю. 1. На похоронах генерала Крюкова не был (был занят на заседании президиума ЦК ДОСААФ).

2. Жукова я видел всего минут 5—10, во дворе дачи Руслановой, когда я вечером (около 7 часов) с женой пошел к Руслановой, чтобы оказать человеку внимание в тяжелую минуту. В то время присутствующие на поминках разъезжались. Среди них был и маршал Жуков.

При этой встрече маршал Жуков ни о чем подобном не говорил».

Ай да Семен Михайлович! Светлая голова, даром что премудростям изящной словесности не обучен.

В ЦК вызвали и Жукова. Объяснений потребовал сам Шверник, глава Комитета партийного контроля. Разбирательство инцидента шло почти два месяца. Итогом его стал такой вот документ.

«Комитету партийного контроля при ЦК КПСС стало известно, — докладывал запиской в ЦК КПСС Шверник 27 ноября 1959 года, — что во время похорон генерал-лейтенанта Крюкова во 2-м доме Министерства обороны СССР, между Маршалом Советского Союза т. Жуковым Г. К. и генерал-майором запаса т. Ревякиным В. А. зашел нездоровый, принявший политически вредный характер разговор о Постановлении Совета Министров СССР от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

По объяснению в КПК т. Жукова, вопрос о сокращении пенсий поднял т. Ревякин, который обратился к нему с заявлением, что «обижать нас, стариков, стали, и теперь тяжеловато будет с новой пенсией». Продолжая разговор, т. Ревякин заявил т. Жукову, что среди отставников и запасников ведется много нежелательных разговоров и что «в снижении пенсий обвиняют Малиновского».

Однако т. Жуков, как старший по званию и тем более как бывший министр обороны СССР, не разъяснил т. Ревякину весь вред подобного его политически нездорового поведения и, зная, что т. Ревякин обеспечен в материальном отношении более чем достаточно, не сделал из всего этого необходимых выводов. Он даже поддержал этот непартийный разговор, направленный, с одной стороны, против мероприятий партии и правительства по упорядочению пенсионного дела, и с другой — на дискредитацию нового руководства Министерства обороны СССР.

В своем объяснении в КПК т. Ревякин по этому поводу так и заявил: «Слушая мое мнение, т. Жуков сказал, что когда разбирался вопрос еще о первом снижении пенсии, то имелось в виду первое снижение сохранить на более длительное время. Я тут же сказал, что, видимо, министр маршал Малиновский, недостаточно твердо отстаивал перед правительством сохранить еще на некоторое время существующие пенсии. На этом разговор о пенсиях кончился».

Вопрос о неправильном поведении члена КПСС с 1918 года т. Ревякина В. А. и члена КПСС с 1919 года т. Жукова Г. К. обсужден на заседании КПК в их присутствии.

В своем объяснении т. Жуков дал правильную оценку своему поведению, заявил, что вначале он не придал разговору с Ревякиным должного значения и что в настоящее время сделал для себя необходимые выводы. Не отрицал своего неправильного поведения и т. Ревякин.

Учитывая все это, Комитет партийного контроля решил ограничиться обсуждением этого вопроса».

Как видим, была предпринята мера воспитательного, профилактического характера. В ЦК дали понять: нам все известно. Намекнули: ваша песенка, товарищ маршал, спета. Играйте в домино и ловите рыбку.

Надо отдать должное интуиции Хрущева. Опасаться Жукова были основания. Прославленного полководца войска помнили. Шелепин постоянно докладывал в ЦК о настроениях в армии и особенно среди офицерского состава. Симпатии командиров были явно не на стороне нового политического и военного руководства. В разговорах офицеры постоянно вспоминали Сталина и Жукова, называли их защитниками, не дававшими военных в обиду. Недовольство новым пенсионным законодательством сквозило в агентурных данных КГБ из всех военных округов. В иных частях звучали призывы к забастовкам, к протестам против ущемления офицерских прав. Предлагалось завалить ЦК письмами и рапортами об увольнении. из армии.

Шелепин приводил некоторые высказывания, зафиксированные агентурой. «Пока ты нужен, тебя держат, не нужен — выталкивают на все четыре стороны, и иди хоть в банду, никто не думает о ненужном человеке», — заявил молодой офицер В. Рощупкин. «У нас что хотят, то и делают, — произнес полковник П. Диков. — В любом капиталистическом государстве этого не допустили бы». Полковник Морозов: «Сейчас приравнивают всех к одной мерке — и тех, кто воевал, и тех, кто торговал газированной водой».

В докладах Шелепина отмечалось: многие военнослужащие сожалеют, что министр обороны не Жуков. Он бы не допустил такого, не дал бы армию в обиду. По некоторым данным, наиболее отчаянные головы собирались обратиться за помощью к любимому полководцу. Возможно, Хрущев не стал испытывать судьбу и приказал держать опального маршала под колпаком, контролировать каждый шаг, каждый разговор.

Сменивший Шелепина на посту председателя КГБ Семичастный неуклонно следовал хрущевской установке, регулярно информируя Никиту Сергеевича о настроениях Жукова и его контактах с окружающими. Позднее Жуков вспоминал, что, опасаясь обвинения в заговоре, не встречался даже с маршалом Василевским, чей сын, майор, был женат на Эре, старшей дочери Георгия Константиновича. Ограничивал общение лишь телефонными звонками по случаю праздников.

«Жучки» в спальне

12 июня 1963 года Жукова вызвали в Москву, в ЦК КПСС. Оставшаяся на даче в Сосновке жена с беспокойством ждала возвращения мужа.

Наконец он появился темнее тучи. Долго молчал. Разговорился только ближе к ночи, когда укладывался спать.

— Брежнев снова мозги пудрил. Вместе с Сердюком…

— А это кто такой? — спросила жена.

— Заместитель Шверника, председателя Комитета партийного контроля.

— И что им было нужно?

— Мы вызвали вас для того, — сказал Брежнев, — чтобы поговорить с вами и предупредить вас о некоторых вещах. У вас бывают всякие друзья, и вы бываете у друзей. Мы, конечно, не против того, что вы с кем-то встречаетесь, но вот при встречах у вас ведутся непартийные разговоры. Вы рассказывали, как готовился Пленум в 57-м году и при этом давали весьма нелестные характеристики Хрущеву, Брежневу и другим членам ЦК. Значит, у вас до сих пор нет согласия с решением ЦК, и вы где-то нелегально пытаетесь вести борьбу с линией Центрального Комитета. Если это так, то это дело довольно серьезное.

Жуков помолчал, вспоминая трудный разговор на Старой площади.

— Второй вопрос, что ведутся непартийные разговоры в отношении космоса. Что правительство ведет неразумную политику в отношении чрезмерных затрат на ракеты, чтобы Гагарин полетел, эта ракета стоила 4 миллиарда рублей. Что вообще у нас нет бережливости, руководство с купеческим размахом разбрасывает средства на помощь слаборазвитым странам. Что устраивают разные приемы, по нескольку тысяч людей созывают, всякие подарки дорогие раздают и прочее. Что, мол, при Сталине было по-другому. Все осудили Сталина, его оторванность от народа и прочее. В то время как весь народ, вся партия радуется нашим достижениям в отношении космоса, у вас получается несогласие с линией партии в этом вопросе.

Жуков снова замолк, потом решительно загнул очередной палец на руке:

.— Третье. Вы, говорят, продолжаете разговор о Малиновском, что он угодник, подхалим и всякая такая штука. Малиновский пользуется доверием ЦК. Он член ЦК, министр, пользуется доверием Хрущева и что такие непартийные разговоры подрывают авторитет ЦК.

Жена слушала молча, давая выговориться.

— Четвертый вопрос. Что у нас неправильно пишется история Великой Отечественной войны, что она лакируется, что пишется она в интересах определенных людей, что умалчиваются заслуги одних и выпираются заслуги тех, кто не заслужил их. Особенно подчеркивает, кто привел немцев на Волгу. Кто неудачно руководил операцией. И что немецкие генералы пишут историю гораздо правдивее, чем пишут наши, комиссия ЦК. Затем, что я не согласен с оценкой помощи, которую оказывали американцы. В отношении, дескать, транспортных средств, металла и прочего. В то время, мол, когда каждому ясно, какие жертвы понесли мы и какие американцы.

— Шестой вопрос…

Жуков забыл, что не загнул пятый палец при упоминании об американцах.

— Шестой вопрос, — жестко повторил он. — Что мы вас вызвали поговорить по-товарищески, что эти вещи недопустимы и что если они будут продолжаться, то мы вынуждены будем поставить вопрос на Президиуме ЦК о суровой партийной ответственности. Кажись, все.

— И что ты им сказал? — спросила жена.

— Я сказал, что постановление 1957 года я принял как коммунист и считал для себя законом это решение. И не было случая, чтобы я его где-то в какой-то степени критиковал. Я хорошо знаю Устав партии и нигде никогда не говорю за исключением того, что я лично до сих пор считаю, и это тяжелым камнем лежит у меня на сердце. Я не могу смириться с той формулировкой, которая была в постановлении. Постановление было принято без меня, и я не имел возможности доказать обратное, это вопрос об авантюризме. Где же и когда я был авантюристом? В каких делах я был авантюристом? Я, сорок три года находясь в партии, отвоевав четыре войны, потерял все здоровье ради Родины, я где-нибудь позволял какие-нибудь авантюрные вещи? Где факты? Фактов таких нет. И, откровенно говоря, эта неправдивая оценка до сих пор лежит тяжелым камнем у меня на сердце. Я вам прямо об этом и заявляю.

— Правильно, — одобрила жена.

— Относительно оценки, критики Пленума сказал, что я никаких разговоров не вел. Пусть придет этот человек и заявит здесь в моем присутствии. Я даю голову на отсечение, что я таких разговоров не вел, я вообще никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь. Мало ли меня люди приглашали зайти побеседовать, но я чувствую, что моей особой интересуются, видимо, хотят что-то узнать, послушать, поэтому я избегаю всяких встреч и нигде не бываю, за исключением Карманова — соседа по даче, еще там пара человек, полковник один с женой, человека четыре у меня знакомых и больше никого нет. Я нигде не бываю, вообще ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, что меня на каждом шагу могут спровоцировать… Месяца три спустя после Пленума я встретил Конева. Он спросил, почему я не захожу? Я ответил: «Чего мне заходить, я нахожусь в отставке». Он поговорил как, что, а потом заявил: «Ты все-таки наш старый товарищ, почему не зайдешь поговорить?». Я говорю: «Какой же старый товарищ, когда ты всенародно там сказал, что я никакой тебе не товарищ и не друг». — «Ну тогда мало ли что было, знаешь, какая обстановка была. Тогда нам всем казалось, что дело пахнет серьезным…»

— А о войне? — напомнила жена.

— Да, относительно истории Отечественной войны. Это, говорю, разговор в пользу бедных, я по этому вопросу ни с кем не разговаривал. Может быть, в какой-то степени разговор был, но его переиначили. И преподнесли именно так, как говорится здесь. Относительно того, кто привел немцев на Волгу. Персонально никто не может привести, вы же сами понимаете.

Что же касается немецких генералов, как они пишут, правдиво или нет. Я сказал: вы можете посмотреть мои заметки на книгах, которые я прочитал, а их очень много. Я считаю, что более неправдивой истории, чем написали немецкие генералы, я никогда не встречал, не читал. У меня такие заметки, правда, имеются. Так что это, говорю, вещь, безусловно, натянутая. Видимо, человек, который об этом говорил или сообщал, он передает свое мнение и приписывает мне. Насчет американской помощи то же самое. Я, говорю, много выступал, много писал статей, в свое время выступал публично и давал соответствующую оценку американской помощи и жертв во Второй мировой войне. Так что это та же самая натянутая откуда-то вещь.

— И о Малиновском кто-то наплел. Кому это все надо? — произнесла жена.

— Относительно Малиновского я сказал прямо — эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал, чтобы я ему симпатизировал. Что касается вот этих разговоров относительно Малиновского. В свое время его старая жена написала такое тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский вопреки тому, чтобы вернуться на Родину, задержался во Франции в марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить до 20-го года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему-то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию.

Эти вещи достаточно известны были в Главном управлении кадров. Щаденко об этом говорил. И Сталин не доверял Малиновскому. Он в свое время был у меня начальником штаба. Я его просил на Халкин-Гол к себе, но мне было отказано по политическим соображениям, что он не может быть назначен. Какой же это человек? Пользуясь присутствием Хрущева на Дальнем Востоке, он позволил в отношении меня провокационные вещи. Говорил: «Вы смотрите там за Жуковым. Он вас всех там за горло возьмет». Разве я могу уважать этого человека, который так провокационно такую вещь позволил по отношению ко мне? А потом выступает с трибуны съезда и ему вторит Голиков, что это, мол, Бонапарт, это Наполеон, который стремился к захвату власти сначала в армии, потом в стране. Если я стремился, если у меня были какие-то акты в этом отношении, какие-то акции, тогда почему же меня не арестовали? Если действительно какие-то организационные начала в этом деле были заложены. Ясно, что я его не только не уважаю, я ему не доверяю. Это мое личное дело.

— А они? Георгий, что они говорили?

— Мол, не мы же сами все выдумали. Может быть, что-то прибавлено лишнее, но какие-то разговоры были, значит, что-то такое есть. Они меня обвиняли в том, что я как коммунист должен был пресечь, резко оборвать этих людей и не допускать разговоров. Раньше обходилось без последствий, меня оставили в партии, создали соответствующие условия, и сейчас, мол, они со мной разговаривают не в порядке какого-нибудь такого, а в порядке предупреждения.

— А ты им?

— Сказал, что не боюсь, пожалуйста. Понимаю, что моей личностью многие интересуются, знают, что я много знаю, поэтому каждый старается где-то слово какое-то услышать. Я это совершенно отчетливо понимаю, поэтому я больше всего боюсь провокаций и всяких сочинительств. Можете, говорю, в партийной организации завода справиться. Никогда там таких разговоров не велось, несмотря на то, что со мной пытались многие заговорить. Я уклонялся от ответа, или давал такие ответы, какие полагается. Но вот что касается вашего вызова, вашего разговора, то я считаю, что он, безусловно, полезен. Во всяком случае, он заставляет меня присмотреться к людям, к моим товарищам, которые меня окружают. Я вам весьма благодарен за то, что меня пригласили. У меня спросили: «Значит, вы довольны, что мы вас вызвали?»

Я говорю: «У меня нет оснований быть недовольным». Они добивались признания, доволен я или нет, как я реагирую. Я сказал, что я весьма признателен. Беседовавшие сказали: «Вот видите, мы достаточно чутко и уважительно к вам относимся». Я сказал им: «Спасибо вам за такую чуткость и за такое уважение». Но потом я говорю:

«Вот я пять-шесть лет по существу ничего не делаю, но ведь я еще работоспособный человек». Это я в порядке разведки. «Я физически, слава Богу, чувствую себя хорошо и умственно до сих пор чувствую, что еще не рехнулся и память у меня хорошая, навыки и знания хорошие, меня можно было бы использовать. Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

— И что они сказали?

— Что это будет зависеть от моего дальнейшего поведения. Я говорю: «Поведение у меня всегда партийное, но вот видите, тут не совсем хорошо получается. А потом, почему меня, собственно, отбросили, я не понимаю. Я Родине отдал почти всю жизнь. Меня даже лишили возможности работать в этой группе». (Жуков имел в виду группу генеральских инспекторов Министерства обороны, куда автоматически зачисляли маршалов и четырехзвездных генералов после оставления ими своих постов. — Н. З.) Объясняю им: «Я читаю и пишу. Я могу показать, что я пишу. Ничего плохого я не пишу. Передайте, говорю, привет Никите Сергеевичу, поблагодарите его за внимание».

— Они дружелюбно к тебе отнеслись? Как ты понял? — поинтересовалась жена.

— Нет, ничего. А Сердюк особенно хорош. Я бы сказал, разговор велся правильно. К ним поступили материалы, они обязаны были разобраться, в чем дело, почему вдруг такие разговоры с моей стороны. Им надо было выяснить лично у меня.

Такой вот разговор состоялся у Жукова с женой. Он был записан службой прослушивания КГБ, распечатан и 17 июня 1963 года доложен Хрущеву специальным сообщением за подписью председателя КГБ Семичастного. «Жучки» стояли даже в маршальской спальне.

А теперь о материалах, которые послужили поводом для вызова Жукова в ЦК. Их снова обсуждал Президиум ЦК КПСС и вынес решение: «Поручить тт. Брежневу, Швернику и Сердюку вызов в ЦК Жукова для предупредительного разговора с ним в соответствии с состоявшимся обменом мнениями на заседании Президиума ЦК». На выписке из протокола заседания Президиума ЦК КПСС от 7 июня 1963 года рукой Брежнева написано: «В соответствии с поручением я и тов. Сердюк вызывали Жукова и провели необходимую беседу. Л. Брежнев. 12.06.63.».

И последний документ, послуживший основанием для обсуждения вопроса на Президиуме ЦК и вызова Жукова на Старую площадь. Он носит гриф «Сов. секретно» и отпечатан на бланке КГБ СССР.

Товарищу Хрущеву Н. С.

Докладываю Вам некоторые сведения, полученные в последнее время о настроениях бывшего Министра обороны Жукова Г. К.

В беседах с бывшими сослуживцами Жуков во всех подробностях рассказывает о том, как готовилось и проводилось заседание Президиума ЦК КПСС, на котором он был отстранен от должности Министра обороны, и допускает резкие выпады по адресу отдельных членов Президиума ЦК:

«Все это дело можно было по-другому отрегулировать, — говорил Жуков, — если бы я мог низко склониться, но я не могу кланяться. А потом, почему я должен кланяться? Я ни в чем не чувствую вины, чтобы кланяться. Все это приписано было, конечно, с известной целью…»

В разговоре с одним из своих сослуживцев по армии Жуков следующим образом отозвался о Малиновском Р. Я.:

«… Это хитрый человек, он умеет подхалимничать. Он никогда против слова не скажет. «Слушаю». «Есть». Он свое мнение прячет далеко и старается угодить. А такие сейчас как раз и нужны…»

В беседе с генерал-майором в запасе И. М. Карминовым Жуков заявил: «У нас… неразумно купеческий размах в отношении помощи. В космическое пространство вылетают миллиарды. На полет Гагарина израсходовано около 4 миллиардов рублей. Никто ни разу не задал вопроса, во что обходятся все эти приемы, все эти поездки, приезды к нам гостей и прочее. Жене Бидо сделали соболью шубу, я видел. Жене другого члена делегации был подарен бриллиантовый набор, в котором находилась бриллиантовая брошь в 12 карат… Это все сейчас доходит до широких масс людей… У Сталина было много нехороших черт, но в небережливости государственной копейки его никто не может упрекнуть. Приемов он не так много сделал, подарки он никому не давал, кроме своего автографа на книге…».

В другой беседе по поводу издания «Истории Великой Отечественной войны» Жуков говорил: «…Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращенное, но все-таки более честное, у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот история Великой Отечественной войны абсолютно неправдивая.

Вот сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали… Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну… Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали. Разве мы могли быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью. А сейчас представляют дело так, что у нас все это было свое в изобилии.

Это не история, которая была, а история, которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо прославить, о ком надо умолчать… А самое главное умалчиваете». Он же был членом Военного совета Юго-Западного направления. Меня можно ругать за начальный период войны. Но 1942 год — это же не начальный период войны. Начиная от Барвенкова, Харькова до самой Волги докатился. И никто ничего не пишет. А они вместе с Тимошенко драпали. Привели одну группу немцев на Волгу, а другую группу на Кавказ. А им были подчинены Юго-Западный фронт, Южный фронт. Это была достаточная сила. Я не знаю, когда это сможет получить освещение, но я пишу все как было, я никого не щажу. Я уже около тысячи страниц отмахал. У меня так рассчитано: тысячи 3–4 страниц напишу, а потом можно отредактировать…».

По имеющимся у нас данным, Жуков собирается вместе с семьей осенью выехать на юг в один из санаториев МО. В это время нами будут приняты меры к ознакомлению с написанной им частью воспоминаний.

Председатель Комитета госбезопасности В. Семичастный.