Приложение N 25: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ
Приложение N 25: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ
Из интервью М. Горбачева «Комсомольской правде»
— Недавно бывший начальник Вашей охраны Медведев заявил, что за время его работы на Вас было совершено десять покушений. Вам что-либо известно об этом?
— Ни одного покушения, которое бы я реально увидел, я не знаю. А угрозы были, и не десять, а десятки.
— А Вы интересовались, кто именно?
— Нет, никогда. Вот я знаю, что произошла свалка во время демонстрации, когда я стоял на Мавзолее, а с той стороны, от ГУМа раздался хлопок. Я только глянул и увидел — там какая-то свалка. Это тот случай, когда я непосредственно видел, и мне сказали, что предотвращена попытка покушения. Я, правда, опять не знаю — не подстроено ли это было, чтобы повлиять на Горбачева?
«Комсомольская правда», 22 августа 1992г.
Из интервью начальника Управления государственной охраны Украины М. Гайдука «Аргументам и фактам»
— В 1989 году в Киеве находился генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев. Как и требовалось по ритуалу, к памятнику Ленину были возложены цветы. После этого генсек по своей привычке направился «в народ». Неожиданно неподалеку от него упал брошенный кем-то из толпы «дипломат». Люди даже не поняли, что произошло, когда спортивного вида молодой человек схватил чемоданчик, за считанные секунды преодолел «стометровку» до ближайшей машины и спрятал его под днище. Этот парень был сотрудником охраны. Он не знал, что в чемоданчике, но предполагал, конечно, самое худшее — взрывное устройство.
Впоследствии выяснилось, что там лежала всего лишь невинная жалоба, которую ее автор таким способом решил передать генеральному секретарю.
«Аргументы и факты», N 7,1993 г.
Из записок начальника личной охраны Горбачева генерал-майора КГБ В. Т. Медведева
— Володя, послезавтра, девятнадцатого, в час будем вылетать, — сказал Михаил Сергеевич. — Когда надо с дачи выезжать?
— Ну, ехать минут сорок. Если вы особо прощаться ни с кем не будете, в двенадцать выедем.
Я тут же связался с Москвой, с В. Генераловым, заместителем Плеханова.
— Я за вами этим же самолетом и прилечу, — ответил он. — Заеду на дачу.
Так было заведено уже при Горбачеве. Когда он возвращался откуда-либо в столицу, за ним обязательно прилетал кто-либо из руководства московской «девятки». Для чего так перестраховывались, я не понимал, но дело не мое, порядок есть порядок…
18 августа также был обычным днем. Около одиннадцати часов Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна спустились к морю. Она, немного отдохнув, стала плавать, а он читал на берегу книгу. Через час с небольшим они отправились к дому. По дороге еще раз уточнили время отъезда и вылета.
Я вернулся к себе кабинет, отдал ряд распоряжений, касающихся отъезда. Пообедал.
В 14.30 позвонил жене в санаторий «Форос». Договорился, что сегодня в девять вечера я постараюсь к ним подъехать, поскольку завтра вылетаю в Москву.
… Примерно через два часа мне позвонил дежурный по объекту:
— Владимир Тимофеевич! Пограничникам поступила команда: через резервные ворота дачи никого не выпускать!
— От кого поступила команда?
— Не знаю.
Я стал выяснять, и в этот момент в кабинет ко мне вошли оба моих начальника — Плеханов и Генералов…
Только что, недавно я говорил по телефону с Москвой — с Генераловым, обо всем договорились, и вдруг он здесь вместе с Плехановым. Мы поздоровались, и я сразу же спросил:
— Кто отдал команду перекрыть выход?
— Я. — Плеханов улыбался. — Не волнуйся, все в порядке.
Когда на объект приезжает начальник управления, все бразды правления переходят к нему, он имеет право отдавать любые распоряжения любому посту. Формально тут не было никаких нарушений или превышения власти, по существу же — я, начальник охраны, оказываюсь не в курсе.
— К Михаилу Сергеевичу прилетела группа, пойди доложи.
— А кто приехал? По какому вопросу? Как доложить?
— Не знаю… У них какие-то дела…
Плеханов нервничал, я заметил, но отнес это к важности дела, по которому они прибыли. Это теперь уже, спустя время, я анализирую — нервничал, волновался, неспокойный был какой-то, а тогда это все мелькнуло и ушло.
— Ну, ладно, — сказал Плеханов после паузы, — мы пойдем к нему.
— Как же вы пойдете, надо же доложить.
— Ну иди, доложи.
Он назвал прибывших — Шенин, Бакланов, Болдин, Варенников. Перечень имен исключал всякие подозрения, больше того — успокаивал.
Во-первых, сам Плеханов — доверенное лицо Горбачева.
Шенин. Личность сама по себе интересная, неординарная. Горбачев прилетал к нему, когда тот был еще первым секретарем Красноярского крайкома партии. И встреча, и проводы были теплыми, дружескими. Горбачев взял его в Москву и поставил не куда-нибудь, а заведующим отделом оргпартработы, то есть доверил все кадровые вопросы. В Москве оба сохраняли близкие отношения.
Бакланов. У меня с ним сложились добрые отношения. Он — человек в принципе дружелюбный, при встрече тепло здоровался. Секретарь ЦК, ведал военно-промышленным комплексом, космосом. Со всякой информацией звонил Горбачеву, иногда через меня. Если его нет, просил: запиши, доложи то-то и то-то. И во время отпуска Горбачева поддерживал с ним связь.
Болдин. Начальник аппарата президента. Весь повседневный календарь — у него. Он заходил к Михаилу Сергеевичу и ни разу не сказал секретарю: «Доложи, что я здесь». Входил прямо, без доклада.
Генерал Варенников. Тоже из ближайшего окружения.
Все — свои. Самые, самые свои.
Плеханов остался у меня в кабинете, в гостевом доме, остальные находились в комнате отдыха. Я направился к Михаилу Сергеевичу.
Он сидел в теплом халате, читал газету. Дня три-четыре назад его прихватил радикулит, то ли переохладился, то ли просто ветер дунул. Возвращался после прогулки, поднял ногу на ступеньку и охнул.
— Михаил Сергеевич, разрешите?
— Заходи. Что там?
— Прибыла группа. — Я назвал по именам. — Просят принять.
Он удивился:
— А зачем они прибыли?
— Не знаю.
Горбачев надолго замолчал. Я стоял около минуты. Он что-то заподозрил. Почему же не захотел посоветоваться, прикинуть варианты: Володя, задержись, потолкуем. С кем приехали — одни, с «Альфой»? Какой был разговор? Не уходи. Будь со мной и выполняй только мои распоряжения. Или, если разговор секретный: возьми своих ребят и будьте рядом, наготове.
Мне кажется, какой-то предварительный разговор о том, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение, у них с Горбачевым был, может быть, в самой общей форме. Ведь они прилетели не арестовывать президента, а договориться с ним, уговорить его поставить свою подпись. Раз летели, значит, надеялись. Что же, в итоге не сошлись в формах и методах?
Ни они не знали, чем кончится разговор, ни он не знал, поэтому не счел нужным переговорить со мной. Тут еще подвела его и отчужденность с охраной — общение лишь через Плеханова, и вечная привычка советоваться с Раисой Максимовной. Он же после минутного раздумья и легкого замешательства пошел к ней в спальню…
А я отправился обратно к себе в кабинет.
Так и вышло по его теории: меньше знаешь — лучше спишь…
В кабинете у меня по-прежнему сидел Плеханов. Я сказал, что приказание выполнил, доложил, но Михаил Сергеевич не сказал ни «да», ни «нет».
Плеханов сам повел группу к Горбачеву.
Вскоре вернулся, сказал, что Михаила Сергеевича в кабинете нет, и попросил меня пойти в главный дом и разыскать Горбачева. Я ответил, что он, видимо, в спальне, не исключено, что переодевается.
— Подождите, он выйдет.
Время шло, Михаил Сергеевич не появлялся. Начальник управления снова попросил сходить, выяснить. Я снова отказался:
— Ходить по дому и искать президента не буду.
Хождения в главный дом были строго ограничены, что вполне справедливо: семья находится на отдыхе, и каждое чужое появление сковывает и раздражает.
Появился Болдин.
— Нет его, пойди найди.
— В спальную комнату не пойду.
Опять подключился Плеханов, в два голоса они настояли:
— Ну посмотри. Люди же ждут.
Вместе с ними я снова поднялся в дом. Вся группа попрежнему сидела в холле. О чем-то негромко переговаривались, вполне спокойно, без видимого напряжения. Я уловил главное: в Москве что-то случилось. Но нашей службы это не касается. Болдин и Плеханов присоединились к группе, а я направился в кабинет. Опять — пусто. С минуту постояв, развернулся и мимо всех молча направился к себе.
Вскоре вернулся Плеханов.
— Что случилось-то? — снова попытался я выяснить.
— Да дела какие-то у них…
Заговорили о радикулите, как это произошло. Как еще раньше Раиса Максимовна вызвала начальника отдела и велела заменить хрустальные люстры в домике на пляже на другие — попроще. И опять в тон общего разговора спросил:
— Для чего группа-то, Юрий Сергеевич?
Он снова засмеялся и повторил:
— Да успокойся ты, успокойся, все в порядке.
Тут я снял домофонную трубку. У Горбачева должен загореться огонек, если он на месте — поднимет трубку… Но Плеханов объявил:
— Не трогай. Телефон не работает.
Тут я понял: хрущевский вариант. Вся связь отключена.
Мы вышли на улицу, остановились возле нашего подъезда. На выходе из гостевого дома появились визитеры. Плеханов громко, через дорогу, спросил:
— Ну, что там?
Болдин так же громко ответил:
— Да ничего… Нет, не подписал.
Ответил разочарованно, но спокойно, как будто и предполагал, что так оно, вероятно, и будет.
Плеханов двинулся им навстречу, и они о чем-то беседовали.
Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить создавшееся положение!
Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении были резервный самолет Ту-134 и вертолет. Технически — пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столицу бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же Горбачев — не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?
Для меня, как начальника охраны, главный вопрос: угрожало ли что-нибудь в тот момент жизни президента, его личной безопасности? Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями. Делегация вышла от Горбачева хоть и расстроенная, но, в общем, довольно спокойная: не получилось, и ладно, они этот исход предполагали. Что будет дальше, не знали ни Горбачев, ни те, кто к нему пожаловал.
О чем они там советовались после неудавшейся беседы — не знаю. Плеханов двинулся ко мне и завел в кабинет.
— Михаил Сергеевич продолжит отдых. Генералов остается начальником охраны на объекте, а вместо тебя… Кого ты оставляешь?
Вошел Климов.
— Вот, Олег будет выполнять твои обязанности. А тебе — три минуты на сборы, полетишь с нами в Москву.
Я — работник КГБ. Генерал КГБ. Там, в КГБ, я получал зарплату, много лет назад там, в КГБ, я давал присягу и этой могущественной организации был всецело подчинен, более того, именно Плеханов непосредственно ввел меня в кабинет Горбачева, и он же своей властью отстраняет меня от работы.
Разговоры о том, чтобы вывести охрану президента СССР из-под крыши КГБ, велись давно. Александр Николаевич Яковлев убеждал в этом Горбачева. Во всех цивилизованных странах охрана подчинена президенту. Мы, охрана, и я в том числе, были «за». А Плеханов — против.
— Президента станет охранять только его личная охрана, — говорил он Горбачеву, — а так этим занимается весь КГБ.
Теперь с моей стороны речь шла об элементарной воинской дисциплине.
— Это приказ? — спросил я.
— Да! — ответил Плеханов.
— Вы меня отстраняете? За что?
— Все делается по согласованию.
— Давайте письменный приказ, иначе не полечу. Дело серьезное, вы завтра откажетесь, а я как буду выглядеть?
Плеханов взял лист бумаги, ручку, сел писать.
— У меня веыя на пляже, — сказал я.
— Пришлют. Три минуты на все.
Я собирал то, что было под рукой, а он писал приказ.
Вошел Болдин.
— Поехали!
Плеханов:
— Сейчас. Один момент.
Он протянул мне письменный приказ.
— На, ознакомься.
Арест — не арест? Оружие не отобрали. Я достал из сейфа пистолет и подвесил его на ремне.
У выхода из дома увидел доктора.
— Не поминайте лихом, будьте здоровы.
Конечно, мои начальники хорошо понимали, что оставить меня на даче нельзя, на сговор с ними я бы никогда не пошел, продолжал бы служить президенту верой и правддй, как это было всегда. Это значит, что я обязательно организовал бы отправку Михаила Сергеевича в Москву, не говоря уже о налаживании связи со всем миром, повторяю, и экипажи дежурных самолета и вертолета, и все наличные силы на территории дачи подчинялись мне.
Могу поставить себе в достоинство: мои шефы, зная меня хорошо, даже не пытались войти со мной в сговор.
Выехали на трех «Волгах». На заднем сиденье возле меня сидел Плеханов, впереди начальник крымской «девятки» полковник Лев Толстой. По дороге ни с кем не обмолвился ни словом…
… Много я размышлял потом. А если бы Горбачева действительно приехали арестовывать? Силой? Мы бы не дали. Завязалась бы борьба. Но если бы Крючков или его заместитель, или тот же Варенников предъявили ордер — мы бы подчинились. Подчинение воинской дисциплине — мой долг, этому я присягал.
Если суждено было случиться тому, что случилось, хорошо, что все произошло именно так. Без замыслов ареста, угроз, насилия, шантажа. То есть в данном случае подчинение дисциплине не разошлось с нравственным пониманием долга.
Какая там физическая угроза устранения… Даже душевный покой президента в тот день че нарушили. Мы улетели, а он отправился на пляж. Загорал, купался А вечером, как обычно, в кино.
Забеспокоился он много позже, спустя более суток. То есть вечером 19 августа, когда Янаев на пресс-конференции объявил его, Горбачева, больным…
Ельцин, придя к власти, быстро сделал правильный, очень важный шаг — личную охрану вывел из-под власти КГБ, сделал ее действительно личной, подчиненной только ему…
… Внуково — 2.
Суета. Бегают солдаты.
Баранников. Шахрай. Станкевич. Подъехал Бессмертных. Меня удивило, что Баранников — министр внутренних дел, не знал, в каком самолете летит Горбачев.
— Во втором? — спросил он меня.
— В первом.
Подошел Станкевич.
— Вы разве здесь? А я думал — там.
— Меня отозвали.
Прилетел самолет, и начался спектакль.
Могу в чем-то ошибиться, но, всю жизнь профессионально занимаясь безопасностью первых лиц страны, утверждаю: был поставлен спектакль. Самолет приземлился и встал, чуть дальше, чем обычно. Как объяснял потом всей стране Руцкой: «Если вдруг аэропорт блокирован, тут же прямо и взлетаем». Глупость! У них же связь с землей. Там, в воздухе, они все знали — кто встречает, кто где стоит.
Подали трап. Открылась дверь. В проем выглянул начальник личной охраны Руцкого и с автоматом наперевес картинно сбежал по трапу вниз. Подошел к Баранникову, о чем-то пошептался с ним и также картинно вбежал обратно — в самолет.
Только после этого снова открылась дверь. Появилась личная охрана Горбачева, все — с автоматами наиеревес, как будто только что вырвались с боем из тяжелого окружения, за ними появился сам Горбачев, за ним Бакатин, Раиса Максимовна… Далее — интервью, его знаменитые слова, которые войдут в историю, о том, что там, в Форосе, он «… контролировал ситуацию».
Спустили и задний трап, там тоже охрана…
Потом Голенцов, мой второй заместитель, сопровождавший президента, рассказывал, что, когда самолет приземлился, Раиса Максимовна спросила:
— Кто встречает?
Голенцов перечислил всех, в том числе и меня.
— А этому что здесь надо? — спросила она.
Сойдя по трапу, Михаил Сергеевич прошел взглядом мимо меня, поздоровался с моим заместителем Пестовым.
Я спросил Голенцова:
— Как обстановка?
— В машине поеду я, — ответил он коротко, — остальное расскажу на даче.
Я понял, что моя песенка спета…
Из интервью Р. М. Горбачевой газете «Труд»:
Корр.: Раиса Максимовна, думали ли вы когда-нибудь прежде о возможности такого поворота событий — изоляции, а по сути аресте президента страны?
P. М.: Нет, я никогда не думала, что на нашу долю выпадет и такое испытание. Эти дни были ужасны…
Корр.: Как вы реагировали на сообщение об ультиматуме заговорщиков?
Р. М.: Испытания начались для нас не с предъявления ультиматума, а раньше, в тот момент, когда 18 августа, где-то около пяти часов вечера, ко мне в комнату неожиданно вошел взволнованный Михаил Сергеевич. Он сказал: «Произошло что-то тяжелое, может быть, страшное. Медведев доложил, что из Москвы прибыла группа лиц. Они уже на территории дачи, требуют встречи. Но я никого не приглашал. Поднимаю телефонную трубку — одну, вторую, третью… — все телефолы отключены. Даже красный…»
Корр.: Простите, нельзя ли пояснить, чю это за красный телефон?
Р. М.: Это особый аппарат Главнокомандующего Вооруженными Силами страны. «Отключена и внутренняя связь, — продолжал Михаил Сергеевич. — Это изоляция. Или даже арест. Значит, заговор…»
Да, все было отключено, в том числе телевизор и радио. Ситуацию мы поняли сразу.
Помолчав, Михаил Сергеевич сказал мне: «Ни на какие авантюры и сделки я не пойду. Не поддамся на шантаж. Но нам все это может обойтись дорого. Всем, всей семье. Мы должны быть готовы ко всему…»
Я быстро позвала Ирину и Анатолия — наших детей. Сказала им о случившемся. И вот тогда мы высказали наше мнение — оно было единым, все поддержали Михаила Сергеевича: «Мы будем с тобой».
Это было очень серьезное решение. Мы знаем свою историю, ее страшные страницы…
Психологически эти двадцать или тридцать минут, когда Михаил Сергеевич стремительно вошел ко мне, когда позвали детей, когда говорили о ситуации, были очень трудными. Может быть, это был один из самых тяжких моментов, А потом, когда решение уже приняли, не только я, но все мы почувствовали как будто какое-то облегчение.
Михаил Сергеевич пошел на встречу с путчистами. Подтвердились самые худшие предположения: приехавшие сообщили о создании ГКЧП, предъявили Михаилу Сергеевичу требование о подписании им Указа о введении чрезвычайного положения в стране, передать полномочия Янаеву. Когда это было отвергнуто Михаилом Сергеевичем, ему предложили подать в отставку. Михаил Сергеевич потребовал срочно созвать Верховный Совет СССР или Съезд народных депутатов.
Корр.: Какие чувства владели вами в те первые часы — возмущение, страх, отчаяние?
Р. М.: Нет, не это. Мучила горечь предательства…
Какое-то время мы думали, что решение Михаила Сергеевича, сообщенное заговорщикам, его позиция, требования, которые он непрерывно передавал в Москву, остановят путчистов. Но уже последующие события, в том числе и проведенная девятнадцатого августа прессконференция членов ГКЧП, показали, что они пойдут на все.
Корр.: Вы видели пресс-конференцию по телевизору?
Р. М.: Да. К вечеру 19-го после настойчивых требований удалось добиться, чтобы телевизор включили. Но атмосфера вокруг нас постепенно сгущалась. Мы уже находились в глухой изоляции. С территории дачи никого не выпускали и никого туда не впускали. Машины закрыли и опечатали. Самолет был угнан.
На море мы уже не видели движения гражданских судов. Знаете, обычно идут баржи, сухогрузы, другие суда. Зато появились дополнительные сторожевые и военные корабли.
"Корр.: Когда вы в первый раз заметили их?
Р. М.: В ночь с 18 на 19 августа, примерно в половине пятого утра. И вот эти военные корабли то приближались к нашему берегу, то удалялись от него, то вообще исчезали…
Чувство нарастающей опасности заставляло действовать. Вся личная охрана президента СССР работала практически круглосуточно. А затем часть охраны ввели и в дом. Уже рассказывалось, что мы не пользовались продуктами, доставленными после 18-го.
В ночь с 19-го на 20-е с помощью нашей видеокамеры делали записи Обращения и Заявления Михаила Сергеевича. Работали всю ночь, чтобы было несколько пленок.
Эти документы, в том числе и письменное заключение нашего врача о состоянии здоровья Президента, мы распределили среди тех, кому полностью доверяли.
Корр.: Кто эти люди?
Р. М.: Я бы не хотела называть имена, чтобы не обидеть других. На даче оставалось немало людей — помощник Президента СССР, стенографистки, обслуживающий персонал… Мы отдали им пленки, чтобы они сохранили их. А потом, когда представится возможность, вынесли видеозаписи с территории и когда-нибудь предали гласности.
Корр.: То есть вы рассчитывали на самое худшее, хотели, чтобы правда о президенте и его семье, даже если вас уже не будет, дотла до людей?
Р. М; Да, мы хотели именно этого.
Корр.: Теоретически заговорщики могли уничтожить всех, кто был на даче, чтобы не оставлять свидетелей…
Р. М.: Но это уже сложнее… Мы выходили на территорию дачи и к морю с определенной целью — чтобы как можно больше людей видели: Президент жив и здоров… Ведь за нами вели постоянное наблюдение — со скал, со стороны моря — с кораблей. Чем больше людей увидят нас, тем труднее потом будет скрыть правду… И еще: старались держаться как обычно, спокойно, чтобы морально поддержать всех, кто был вместе с нами задержан, а по сути интернирован.
Корр.: Вы были полностью уверены в той охране, которая осталась с вами на даче?
Р. М.: Вечером и ночью 18 августа, после того как мы узнали о поведении Плеханова — начальника управления охраны КГБ, и о том, что Медведев уехал (это два главных лица, ответственных за охрану Президента), скажу откровенно, не давала покоя мысль: будет ли выполнять оставшаяся охрана указания своего руководства или будет защищать нас?
И очень важно, что уже утром 19-го мы знали: наша охрана осталась с Михаилом Сергеевичем. Пришел старший и сказал: «Михаил Сергеевич, мы с вами».
Корр.: Как вы возвращались в Москву?
Р. М.: Вызволение из блокады… Это произошло вечером 21-го. Об этом уже рассказывалось. Мы полетели вместе с российской делегацией на их самолете. Сидели все вместе — А. Руцкой, И. Силаев, Е. Примаков, В. Бакатин, наш доктор, вся наша семья. Крючков тоже летел в этом самолете, но был изолирован.
«Труд», 3 сентября 1991 года