ДУШИТЕЛЬ СВОБОДЫ

ДУШИТЕЛЬ СВОБОДЫ

Мало кто знает, что до большевистского переворота в октябре семнадцатого года только в одной Москве, которая, заметим, тогда не была столицей, выходило около шестисот газет.

Нечто подобное наблюдается и сейчас, после того как рухнула монополия на печать правившей более семидесяти лет коммунистической партии. Ныне газет в первопрестольной — что грибов после дождя, на все вкусы, от чисто развлекательных до чисто политических.

Февральская революция семнадцатого года тоже породила невиданный прежде газетный бум. Каждая политическая партия, каждое общественное движение считало делом чести иметь свой печатный орган. Если в сонной купеческой Москве выходило около шестисот изданий, то можно представить, сколько их было в клокочущем ежедневными митингами и манифестациями столичном революционном Петрограде!

Правительство Керенского свободу печати не ущемляло. Разрешалось все, что было не запрещено. А запрещалось только одно — призывы к насильственному свержению власти. Критикуй сколько влезет, злословь, если это тебе доставляет удовольствие, иронизируй — но к открытому сопротивлению не зови. На то и демократия.

Большевики поступили по-иному. Уже на третий день после прихода к власти, двадцать седьмого октября, их Совнарком по представлению Ленина принял декрет о печати. Формально закрытию подлежали лишь печатные органы сугубо контрреволюционного направления. Но где критерии, по которым определялось, топит то или иное издание великую победу народа в потоках грязи и клеветы или не топит? Какая газета отравляет умы пролетариев, а какая не отравляет? Кто вносит смуту в сознание народных масс, а кто не вносит?

Право выносить суждения по этим вопросам получили специальные органы — комиссариаты по делам печати, пропаганды и агитации. Они создавались в соответствии все с тем же ленинским декретом о печати.

Кадетская, меньшевистская и эсеровская пресса встретила это большевистское нововведение в штыки, расценивая его как посягательство на завоеванную в ходе революции свободу слова и печати. Никто не строил радужных иллюзий относительно временного характера принимавшихся мер — жди, когда еще наступят обещанные нормальные условия общественной жизни! И, вообще, на Руси нет ничего более постоянного, чем временное.

В Петрограде комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации был назначен В. Володарский. Так он подписывался под распоряжениями и постановлениями, так представляли его на слушаниях по закрытию буржуазных контрреволюционных газет и на городских митингах. В устных выступлениях, разумеется, инициал "В" опускали.

— А сейчас слово предоставляется товарищу Володарскому…

Любопытно, что даже в Советском энциклопедическом словаре выпуска 1979 года эта самая "В" не расшифровывается. Правда, в скобках указывается, что настоящая фамилия Володарского — Гольдштейн, а имя и отчество — Моисей Маркович.

Еще в словаре приведены годы его рождения и смерти (1891 — 1918) и сказано, что он деятель российского революционного движения (с 1905), а также член Коммунистической партии с 1917 года, участник Октябрьской революции, затем комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда, член Президиума ВЦИК, убит эсером. Фамилия убийцы не называется.

Ниже приводятся населенные пункты, названные, очевидно, в честь погибшего от эсеровской пули пламенного комиссара. Город Володарск в Нижегородской области, поселок городского типа Володарск-Волынский — райцентр в Житомирской области, поселок городского типа Володарка — райцентр в Киевской области, поселок городского типа Володарский — райцентр в Астраханской области, поселок городского типа Володарское — райцентр в Донецкой области.

Не густо с биографией — всего несколько скромных строк. Впрочем, прожил-то он всего двадцать семь лет, не успел полностью раскрыться. Не густо и с географическими названиями — в основном заштатные провинциальные местечки. Наверное, там проходило его детство и начиналась «деятельность в российском революционном движении».

Хотя, останься он в живых, еще неизвестно, как повернулась бы его судьба. Дело в том, что Володарский был троцкистом до мозга костей. Он буквально боготворил своего кумира. С ним мыкался в эмиграции, с ним в апреле семнадцатого отчалил в Россию из Америки — на том самом пресловутом пароходе, на борту которого находились Моисей Урицкий, Вацлав Боровский и другие любимые ученики Льва Давидовича.

В Петроград пассажиры этого парохода (помните песенку «Америка России подарила пароход»?) прибыли в мае. Никакого представления о расстановке политических сил в стране. За океан информация шла долго и поступала нередко в искаженном виде. К кому примкнуть? Лев Давидович остановил свой выбор на так называемых «межрайонцах». Те занимали промежуточную позицию между большевиками и меньшевиками. Куда иголочка, туда и ниточка. Прибывшие с Троцким из-за океана эмигранты тоже дружно вступили в ряды «межрайонцев».

Незадолго до октябрьских событий Лев Давидович, забыв о прежних разногласиях с Лениным, окончательно и бесповоротно взял его сторону. Тогда же записались в большевики и любимцы Льва Давидовича. В их числе был Володарский.

Троцкий не терпел вокруг себя серых, неприметных фигур. Он собрал, говоря современным языком, в свою команду немало ярких, талантливых личностей. Они блестяще владели словом — как устным, так и письменным, были прекрасными ораторами и публицистами. Володарский тоже выделялся своими незаурядными способностями и скоро стал видным большевистским пропагандистом и агитатором.

О его ораторских дарованиях ходили легенды.

Известно, чем закончилось третьеиюльское выступление большевиков. Ленин вынужден был покинуть Петроград и скрывался в шалаше невдалеке от станции Разлив. Временное правительство всю мощь своего пропагандистского аппарата направило на разоблачение путчистов. И вот в этой обстановке десятитысячный митинг рабочих Путиловского завода принимает большевистскую резолюцию.

Володарскому удалось, казалось бы, невозможное. В жесточайшей дискуссии с меньшевиками и эсерами, когда еще не завяли траурные венки на свежих могилах только что похороненных жертв уличных столкновений, он склонил гигантскую толпу на сторону тех, по чьей вине пролилась кровь.

Все большевистские ячейки наперебой просили, чтобы к ним прислали именно его:

— У нас сильны меньшевики, но дайте нам Володарского, и мы ручаемся за победу…

Моисей Маркович взялся за исполнение комиссарских функций по делам печати с таким же рвением, с каким он делал все, что ему поручали.

— Оставить прессу у буржуазии — то же самое, что оставить бомбы и пулеметы у своих врагов, — объяснял он. — Она создает в массах нервное, агрессивное настроение, с помощью сенсаций пытается поколебать умы. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко, — колоссальное преступление…

За короткое время Володарский данной ему властью закрыл около ста пятидесяти петроградских газет. Их общий тираж составлял более двух миллионов экземпляров. Основание — буржуазная, контрреволюционная направленность.

Насколько справедливым был этот безапелляционный вердикт по отношению ко всем ста пятидесяти изданиям, можно судить на примере хотя бы одной газеты — «Новый вечерний час». Обосновывая необходимость прекращения ее выпуска, Володарский приводил такой аргумент:

— Окопавшиеся в этой газете люди под видом опечаток распространяли лживые, провокационные слухи, готовили удар в спину Октябрьской революции…

Как можно «под видом опечаток» распространять «лживые, провокационные слухи», для профессиональных журналистов было большой загадкой. Опечатка — она и в большевистской «Правде» опечатка.

По мере того как количество приговоренных газет возрастало, становилось очевидным, что на правовое обоснование рассчитывать нечего, что в действиях большевистского надсмотрщика преобладает беспощадный комиссарский принцип.

И тогда душителю свободы слова был вынесен смертный приговор.