Вместо заключения О типе Русского государства в XIV–XVI вв.

?. П. Павлов-Сильванский, доказывая принципиальную однотипность русского и западного феодализма, кажется, не придал значения тому, что все сопоставляемые им факты и институты разделяются хронологическим промежутком примерно в 600–800 лет. Как правило, он сравнивал русские явления XV в. с аналогичными западными VII–VIII или IX вв. Сопоставлением таких же сходных по существу, но хронологически далеко отстоящих друг от друга явлений на Руси и на Западе занимался и Л. В. Черепнин в статье «Из истории древнерусских феодальных отношений XIV–XVI вв.» (1940 г.). К сожалению, никто пока не предпринял попытки серьезного сравнения Русского государства XIV–XVI вв. с западными монархиями того же времени. Поэтому сравнения по линии типологического сходства разновременных явлений не дополнены сравнениями по линии выяснения различия и сходства явлений синхронных. Не претендуя на выполнение последней задачи, мы хотели бы осмыслить русскую ситуацию XIV–XVI вв. в свете сходства социальных структур на Руси в это время и на Западе в период «высокого средневековья» (VII–IX вв.).

Одним из ярких проявлений близости социальных отношений Русского государства XIV–XVI вв. и Франкского государства эпохи Меровингов и Каролингов можно считать развитие монастырского землевладения и иммунитета. Для обоих регионов, хотя и в совершенно разные времена, это был принципиально новый феномен, знаменовавший радикальное изменение отношений собственности. Почему монастыри оказались во главе процесса феодализации? Думаем, потому, что присвоение общенародной земли светскими лицами, даже носителями королевской или княжеской власти, встречало огромное сопротивление со стороны еще не закрепощенного «простого народа». Только корпоративная собственность учреждений, окруженных ореолом святости, при достаточном распространении христианской веры, могла рассчитывать на успешное укоренение, хотя, как мы знаем, и здесь дело не обходилось без конфликтов между новыми собственниками и прежними владельцами – волостными крестьянами.

Безусловное преобладание числа жалованных грамот духовным корпорациям над количеством грамот светским лицам имеет прямые аналогии в составе иммунитетных дипломов Меровингского и Каролингского периодов. Сходны разновидности грамот, оформлявших отношения собственности и иммунитет на Руси и во Франкском государстве, темпы роста числа грамот этих разновидностей. Между тем французская документация XIV–XVI вв. ни по обилию материала, ни по характеру грамот не идет ни в какое сравнение с комплексом русских актовых источников того же времени.

Если развитие монастырского землевладения было способом утверждения частнофеодальной собственности на землю в форме корпоративной собственности, то другой формой окольного внедрения частной собственности было условное землевладение (бенефиций, поместье). Интересно, что и во Франкском государстве VIII в., и на Руси в конце XV–XVI в. развитие бенефициарной или поместной формы землевладения сопровождалось ограничением вотчинного землевладения и секуляризационными мероприятиями частичного характера (при Карле Мартелле, Иване III и др.), которые не имели ничего общего с глобальной секуляризацией типа английской XVI в. или российской XVIII в., совершавшимися в условиях кризиса феодальных отношений.

Процесс закрепощения крестьян был закономерным явлением, которое достигло своего апогея во Франции в ?-?? вв., в России в XVII–XVIII вв. Россия неуклонно проделывала общеевропейский путь социально-экономического развития, но с опозданием на 7–8 веков. Это опоздание было изначальным, поскольку само развитие феодальных отношений здесь началось на несколько веков позже, чем на Западе. Вместе с тем мы не видим тут каких-либо признаков особого, загадочного «азиатского способа производства». Это был характерный этап развития феодализма, однако в условиях, когда Западная Европа его уже прошла. Если во Франции и Италии начало процесса освобождения сервов (крестьян, прикрепленных к личности своего сеньера) падает на XIII–XIV вв., то в России первое антикрепостническое мероприятие (указ о свободных хлебопашцах) относится к 1803 г. С.М. Соловьев считал, что и в середине XIX в. «Россия не доросла до освобождения труда», хотя освобождение крестьян было своевременным «по нудящим необходимостям политическим и нравственным».

Город Северо-Восточной Руси в XIV–XVI вв. отличался слабой развитостью «третьего сословия». Судебник 1497 г. еще не уделяет особого внимания городским сословиям. Его постановление «О торговцех» (ст. 46) касается практически покупателей и продавцов вообще, безотносительно к их сословной принадлежности. Возросшее значение города отражает Судебник 1550 г., различающий «торговых гостей болших», «торговых» и «посадских людей» «всех середних» и «черного городцкого» (или «посадского») «человека молодчего» (или «молодшего»). Но и в XVI в., как показал Н. Д. Чечулин, наибольший процент городского населения составляли служилые люди. Беломестное землевладение в городах не исчезло окончательно даже после отменившего его Соборного Уложения 1649 г. В России отсутствовала античная традиция городского строя, которая на Западе стимулировала возрождение городов в период Средневековья.

В Северо-Восточной Руси не было частнофеодальных городов и борьбы городских коммун за освобождение от своего сеньора. Имелись лишь частновладельческие слободы и ремесленные села. «Городской воздух» не давал той степени свободы, которой добились западноевропейские города, потому что «сеньор» у города в Северо-Восточной Руси всегда был и оставался – им являлся государь, в чьем княжестве находился город.

Попытки обнаружить цеховой строй в городах допетровской Руси в нашей литературе делались неоднократно. Однако что такое цех? Б. Шевалье считает цехом только такую организацию ремесленников, которая представляет собой юридическое лицо, официально признанное верховной властью и имеющее свой письменный устав. Руководствуясь этим критерием, исследователь полагает, что цехи во Франции появились в середине XIV в. Им предшествовали «службы» и «братства». Под «службой» подразумевается такое профессиональное объединение, которое делает из представителей одной специальности в данном месте определенную тягловую единицу. «Службы» не были самостоятельными юридическими лицами. Приобретению ими этого качества способствовало распространение «братств», которые, зародившись в XII в., стали профессиональными ассоциациями ремесленников с конца XIII в.

В Русском государстве тенденция к созданию объединений типа «служб» наблюдается лишь с конца XVI–XVII вв. Преобладали же сословные, территориальные и сословно-имущественные критерии стратификации горожан, при этом территориальное деление частично совпадало с профессиональным. Только купеческая корпорация при церкви Ивана на Опоках в Новгороде может быть в известной мере сравнена с «братством». Характерные институты позднего Средневековья – цехи и гильдии – насаждаются в России государством в XVIII в. Следовательно, отсутствие цехового строя в русских городах XIV–XVI вв. позволяет считать этот период их развития типологически соотносимым с той эпохой в истории западноевропейского города, когда «службы», «братства» и «цехи» еще не стали там формой организации ремесленников.

Сходство систем общественных отношений на Руси XIV–XVI вв. и на Западе эпохи «высокого Средневековья» отразилось и в близости уровней материальной и духовной культуры. Так, урожайность в новгородских пятинах в начале XVI в. часто была сам-2. Максимальная урожайность в сам-2 с небольшим в Западной Европе имела место во времена Каролингов. В Англии XIII в. урожай в сам-3 рассматривался уже как малодоходный, поскольку, как полагает Ж. Дюби, урожайность зерновых в Западной Европе в ??-??? вв. поднялась от сам-2,5 до сам-4; правда, в XIII–XIV вв. рост урожайности приостановился и возобновился лишь в XV в. В Западной Европе первые попытки перехода от двуполья к трехполью наблюдаются в IX в., а в России – на рубеже XV–XVI вв. В обоих регионах этот процесс шел медленно.

Расцвет книжности на Руси в XVI в. (роскошное оформление кодексов и т. п.) напоминает скорее так называемое «Каролингское возрождение», чем Ренессанс, который наступил здесь не раньше конца XVIII – начала XIX в. Университеты стали появляться в Западной Европе в ??-??? вв., в России – в XVIII – начале XIX в. И тут, и там их возникновение определялось прежде всего ростом городской культуры. В сравниваемые нами эпохи русской и западной истории их не было, как не было и дворянской и городской геральдики. Дворянская геральдика появляется на Западе в ??-??? вв., в России – в XVIII в. Отвлекаясь от специфических условий возникновения первых рыцарских гербов (крестовые походы, восточное влияние и т. п.), можно отметить глубинные первопричины развития геральдической практики в Западной Европе ??-??? вв. и в России XVIII в.: завершение процесса закрепощения крестьянства, торжество дворянского сословия как привилегированного, господствующего класса, представители которого олицетворяют власть по отношению к низшим сословиям и имеют поэтому право на демонстрацию своей родовой и фамильной исключительности. Именно в XI в. под влиянием клюнийского движения приобретает законченные формы переход от «разбойной» сеньории к так называемой «банальной», т. е. баналитетной сеньории второго типа, которая предполагала наличие, с одной стороны, несвободных крестьян, с другой – развитого барского хозяйства. Имения русских помещиков XVIII в. были по своей экономической сущности тоже «банальной сеньорией». В XIV–XVI вв. «банальная сеньория» на Руси еще ее могла образоваться как в силу незаконченности процесса закрепощения крестьян, так и в силу неразвитости барского хозяйства, по крайней мере, в светских владениях. Насильственный вывоз крестьян из одних владений в другие, характерный для XVI–XVII вв., был типичным признаком «разбойной» сеньории.

Что касается городской геральдики, то она (в отличие от областной, символизировавшей территориальные титулы государя) была следствием достаточно высокого уровня развития «третьего сословия» и городского самоуправления. В Центральной Европе городские гербы появились в XIV в., на Руси – в XVIII в. Массовое наделение городов гербами в России XVIII в. было результатом признания не только их политико-административной роли, но и хозяйственной индивидуальности, права иметь свои органы местного самоуправления. Ни западные города VII–IX вв., ни русские города XIV–XVI вв. не доросли до идеи собственно городских гербов. Республиканские эмблемы Новгорода и Пскова на их печатях были символами государственной власти, но не города как такового. Так же и областные эмблемы на большой государственной печати Ивана Грозного отражали власть монарха над определенными территориями, указанными в его титуле. Многие из этих эмблем в XVII в. были заменены новыми (см.: Титулярник 1672 г.).

Развитие феодализма в России в XIV–XVI вв. было в известной мере более «чистым», чем феодальное развитие во Франкском государстве VII–IX вв., которому приходилось так или иначе переваривать римское наследие с его специфическими экономическими и политическими структурами. Римская вилла и пришедшая ей на смену раннефеодальная вотчина дали более могучие всходы, чем формировавшееся в Северо-Восточной Руси с XIII–XIV вв. боярское землевладение. В Новгороде, где как боярское, так и монастырское землевладение развились раньше, чем на востоке, и уже достаточно заметны в XII в., княжеская власть уступила место олигархическому правлению. Тверское княжество в XIV в. было феодально более развитым, чем Московское. Здесь, по-видимому, интенсивно шел процесс складывания класса феодальных вотчинников, которые группировались вокруг удельных центров. Власти тверских великих князей противостояла власть князей кашинских, зубцовских, микулинских и др. В XIV и XV вв. тверские князья, великие и удельные, иногда коллективно выдавали жалованные грамоты (например, Отрочу монастырю), чего в Москве никогда не наблюдалось.

В Московском княжестве тенденция к созданию удельных династий тоже была (князья серпуховские, галицкие, белозерские и др.), но борьба с уделами шла более активно, чем в Твери, и выделение новых уделов сыновьям великого князя сочеталось с курсом на ликвидацию уделов других его родственников. В XIV в. боярское землевладение распространялось в Московском княжестве небольшими островками в океане «волостных» земель, составлявших великокняжескую «отчину». В силу своей немногочисленности и земельной слабости московское боярство XIV в. не могло стать серьезной оппозицией великокняжеской власти. Напротив, оно стало ее опорой и с ней связывало свои надежды на процветание.

Институт московских тысяцких (главнокомандующих), таивший в себе некоторую опасность для княжеской власти, был ликвидирован в 70-х годах XIV в., не успев превратиться ни в подобие франкского майордомства, ни в подобие японского сёгуната.

Если мы сравним феодально более развитые Новгород и Тверь с Нейстрией, Бургундией и Аквитанией во Франкском государстве, а феодально менее развитое Московское княжество с Австразией, то заметим, что и тут, и там во главе процесса централизации идут феодально менее развитые регионы. Успех австразийских майордомов в VIII в. в большой мере определялся ослаблением Нейстрии, Бургундии и Аквитании, где вследствие интенсивного развития феодального землевладения был силен сепаратизм знати. Недостаточность частнофеодального развития в Московском княжестве способствовала укреплению великокняжеской власти. Начавшийся с конца XIV в. рост монастырского землевладения и превращения монастырей в союзника великокняжеской власти еще более подняли авторитет и значение последней. В этих условиях развитие феодального землевладения уже не могло стать ограничителем дальнейшей централизации власти в руках московских великих князей. Новые категории землевладельцев – монастыри и (с конца XV в.) помещики – были заинтересованы в расширении внутренней и внешней колонизации земель и прикреплении крестьян к земле. Именно эти задачи и выполняло феодальное централизованное государство. Венчание Ивана IV на царство в 1547 г. находит прямую аналогию в коронации Карла Великого императорской короной в 80о г.: и тут, и там – имперские претензии, планы новых территориальных захватов и сверхрегионального господства.

Сложившееся к концу XV–XVI вв. Русское государство имело в целом ту же социальную базу, что и империя Карла Великого. Более ранняя «империя Рюриковичей», т. е. Киевское государство, в социально-экономическом плане совершенно не соответствует Каролингской монархии. Парадокс заключается в том, что Русское государство XV–XVI вв., будучи по типу социальных отношений близким к Каролингской империи, имело другую, чем эта монархия, историческую перспективу: не распад, а укрепление и переход к абсолютизму. Надо, однако, заметить, что был в истории Руси момент, когда установление крепостного права совпало с кризисом феодального государства. Это рубеж XVI–XVII вв. «Смута» оказалась своеобразным проявлением той общей закономерности, что развитие феодальных отношений, высшим показателем которого служило закрепощение крестьян, приводит к краху раннефеодальной централизованной монархии.

Этот крах в какой-то мере предчувствовал Иван Грозный. Еще боярские временщики периода его малолетства испугались чрезмерного усиления власти наместников, особенно в таких городах, как Новгород и Псков, и провели губную реформу. Сам Иван видел повсюду измену, но не потому, что она была на самом деле, а потому, что развитие феодального землевладения и крепостного права делало из представителей господствующего класса в некотором роде сеньоров – носителей тенденций феодальной раздробленности того нового типа, которого на Руси раньше не было и который мы знаем по западной истории X–XIII вв. Опричниной и казнями Иван IV хотел предотвратить распад государства. Борьба против объективных экономических законов всегда бывает кровавой, но на стороне Ивана Грозного были такие факторы, как недоразвитость русской светской сеньории и отсутствие политической самоорганизации класса феодалов. В соседней Речи Посполитой, где в силу большего развития частной собственности феодальные сеньории и города обрели большую степень экономической и политической независимости, распад государства в конце концов наступил.