Глава 1 Иммунитет и собственность

В историографии издавна уделялось большое внимание проблеме феодального иммунитета. Теоретические вопросы, встающие при изучении этой проблемы (сущность иммунитета, его происхождение и эволюция) были и остаются предметом дискуссии.

Основоположниками марксизма-ленинизма тема иммунитета специально не разрабатывалась. В письме К. Маркса к Ф. Энгельсу от 25 марта 1868 г. только упоминаются «пользующиеся иммунитетом помещики» как один из институтов, рассмотренных в трудах Г. Маурера[528]. Ф. Энгельс в работе «Франкский период» (1881–1882 гг.) отмечает тот известный из литературы факт, что к дарениям в пользу церкви «присоединялся иммунитет, который в эпоху непрестанных междоусобных войн, грабежей и конфискаций защищал собственность церкви от насилий»[529]. В. И. Ленин вообще не оперировал в своих произведениях понятием «феодальный иммунитет». Вместе с тем Марксов анализ механизма получения земельной ренты служит основой для понимания феодального иммунитета.

Выработанные в разное время на Западе и в России концепции иммунитета довольно подробно освещены в нашей литературе[530]. Из многих аспектов теории феодального иммунитета наибольшим вниманием пользовались следующие четыре: 1) сущность, 2) происхождение, 3) эволюция и гибель иммунитета, 4) соотношение между иммунитетом и оформлявшими его иммунитетными грамотами. В данном очерке нас будут интересовать преимущественно первые два аспекта.

Начало марксистской историографии иммунитета связано с признанием его юридическим выражением феодальной ренты. Первым, кто дал такую трактовку иммунитета, был, кажется, С. В. Юшков. Он указывал: «Возникновение иммунитета есть следствие возникновения (юридическое выражение) феодальной ренты. Час рождения феодальной ренты есть час и зарождения иммунитета. История иммунитета есть в сущности история развития форм феодального властвования»[531]. Несколько позже А. И. Неусыхин впервые определил иммунитет как «юридическую форму» или «орудие» «внеэкономического принуждения»[532]. Как «орудие» «внеэкономического принуждения» понимали иммунитет Н.С. Михаловская[533] и С. Д. Граменицкий[534]. А. И. Данилов писал, что он разделяет «данное А. И. Неусыхиным определение иммунитета как юридического оформления внеэкономического принуждения»[535]. Во втором издании вузовского учебника «Истории СССР» К. В. Базилевич дает характеристику иммунитета, заканчивающуюся словами: «Таким образом, крупный феодальный землевладелец сосредоточивал в своих руках большие средства внеэкономического принуждения и являлся не только хозяином-землевладельцем, но и почти независимым государем для населения своей вотчины»[536].

В редакционном предисловии к книге С. Б. Веселовского «Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси» под иммунитетом подразумевается «система господства и подчинения в феодальной деревне, организованно проводившаяся классом феодалов методами внеэкономического принуждения»[537]. Это же определение находим в книге Л. В. Черепнина[538], где имеется, впрочем, и другая формулировка: «…иммунитет представляет собой определенную форму внеэкономического принуждения в отношении непосредственных производителей классом землевладельцев-феодалов»[539]. Затем Л. В. Черепнин признал иммунитет «средством внеэкономического принуждения, правовым выражением земельной ренты»[540]. Сходную эволюцию определений мы наблюдаем у Ф. А. Грекула. Первоначально он говорил: «Иммунитет являлся особой формой внеэкономического принуждения крестьянского населения страны со стороны феодалов»[541]. Позже, не отказываясь от такого понимания иммунитета[542], автор дал ему несколько иную дефиницию: «Иммунитет являлся юридическим выражением феодальной земельной ренты и одним из важных средств получения землевладельцем прибавочного продукта от непосредственных производителей материальных благ феодального общества»[543].

Е. В. Гутнова видит в иммунитете «средство» или «одно из важнейших орудий внеэкономического принуждения, обеспечивающего эксплуатацию феодально зависимого крестьянства»[544]. В вузовском учебнике «Истории средних веков» она повторяет характеристику иммунитета как «важного средства» или «важного орудия» «внеэкономического принуждения и закрепощения крестьянства»[545]. У А. П. Каждана иммунитет тоже – одно из «важнейших средств» «внеэкономического принуждения»: это либо средство «юридического закрепления» фактически уже существующей власти феодала над зависимыми крестьянами, либо средство «подчинения» феодалу крестьян, «еще не втянутых или же втянутых в незначительной мере в феодализационный процесс»[546]. Иными словами, А. П. Каждан определяет иммунитет и как юридическую форму, и как непосредственное орудие внеэкономического принуждения. Понимание автором сущности иммунитета не изменилось и в дальнейшем. Он усматривает в нем «особую форму», «санкцию», «средство» внеэкономического принуждения[547].

Во втором издании «Большой Советской энциклопедии» дается следующее определение иммунитета: «…совокупность политических прав, присвоенных феодалами в процессе насильственного закрепощения крестьянства и обеспечивавших им прямую власть над последним»; далее говорится, что иммунитет был «одним из средств внеэкономического принуждения и способствовал закрепощению крестьянства»[548]. В третьем издании «Малой Советской энциклопедии» цитированного общего определения иммунитета нет, но повторена фраза о том, что иммунитет был «одним из средств внеэкономического принуждения и способствовал закрепощению крестьян»[549]. В «Советской исторической энциклопедии» обе цитированные фразы есть, однако в первой отсутствует слово «политических», а во второй – упоминание о том, что иммунитет был «одним из средств внеэкономического принуждения»[550].

Л. В. Данилова считает иммунитет «средством внеэкономического принуждения феодально зависимого крестьянства» и юридической формой феодального господства[551]. Автор настоящей работы предлагал сначала рассматривать иммунитет как форму экономической и внеэкономической власти феодала в пределах его владения[552], а затем – как реализацию экономической власти феодала методами внеэкономического принуждения[553].

Б.Т. Горянов признал иммунитет «орудием» «внеэкономического принуждения»[554], однако позднее уточнил, что главной стороной иммунитета были взаимоотношения между государством и феодалом, а судебные и административные права феодала по отношению к зависимому населению, т. е. права «внеэкономического принуждения», «являлись хотя и очень важным, но вторым основным признаком иммунитета», возникшим в процессе развития экскуссии, который «превращал иммунитет в орудие внеэкономического принуждения»[555]. По словам ?. М. Фрейденберга, «сейчас твердо установлено», что под «иммунитетными отношениями» «надлежит понимать юридическое оформление системы внеэкономического принуждения»[556].

С точки зрения Г. Г. Литаврина, иммунитет далеко не равнозначен внеэкономическому принуждению – «он является лишь юридическим оформлением со стороны государственной власти прав феодала на внеэкономическое принуждение»[557]. К. В. Хвостова, подчеркивая отличие иммунитета от ренты, характеризует его как «юридическую категорию»: «…Иммунитет – это ряд привилегий феодального класса, оформляющих внеэкономическое принуждение, являющихся средством извлечения феодальной ренты»[558].

П.В. Советов не отказывается видеть в иммунитете «юридическое оформление внеэкономического принуждения», но при этом делает акцент на «экономической стороне» иммунитета: «Феодальный иммунитет, составляя юридический аспект процесса развития внеэкономического принуждения, вместе с тем сам имел и свою экономическую сторону»; «…рассматривая иммунитет как юридическое оформление внеэкономического принуждения, надо иметь в виду, что само построение внеэкономического принуждения находится в непосредственной связи со структурой экономической реализации феодальной земельной собственности»[559].

Приведенная сводка определений феодального иммунитета[560] показывает, что для оценки их необходимо разобраться, по крайней мере, в следующих вопросах: 1) равнозначно ли «юридическое выражение» феодальной ренты «юридической форме» внеэкономического принуждения? 2) в чем выражается «экономическая власть» феодалов и имеет ли иммунитет «экономическую сторону»? 3) тождественна ли «совокупность политических прав» «внеэкономическому принуждению»? 4) отличается ли «орудие» (или «средство») внеэкономического принуждения от его «юридической формы» («юридического оформления»)?

* * *

К. Маркс в «Капитале» (т. III, написан в 1863–1867 гг., впервые издан Ф. Энгельсом в 1894 г.) вскрыл природу и механику получения феодальной ренты: «Какова бы ни была специфическая форма ренты, всем ее типам обще то обстоятельство, что присвоение ренты есть экономическая форма, в которой реализуется земельная собственность»[561]; феодальная рента «представляет единственный прибавочный труд или единственный прибавочный продукт, какой непосредственный производитель, владеющий условиями труда, необходимыми для его собственного воспроизводства, должен доставить собственнику того условия труда, которое в этом состоянии охватывает все, то есть собственнику земли»[562]; «…во всех формах, при которых непосредственный работник остается „владельцем“ средств производства и условий труда, необходимых для производства средств его собственного существования, отношение собственности должно в то же время выступать как непосредственное отношение господства и порабощения, следовательно, непосредственный производитель – как несвободный; несвобода, которая от крепостничества с барщинным трудом может смягчаться до простого оброчного обязательства»[563]. «При таких условиях прибавочный труд для номинального земельного собственника» из крестьян «можно выжать… только внеэкономическим принуждением, какую бы форму ни принимало последнее»[564]. «Итак, необходимы отношения личной зависимости, личная несвобода в какой бы то ни было степени и прикрепление к земле в качестве придатка последней… Если не частные земельные собственники, а государство непосредственно противостоит непосредственным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты»[565].

В. И. Ленин в книге «Развитие капитализма в России» (1899 г.) указывал: «Если бы помещик не имел прямой власти над личностью крестьянина, то он не мог бы заставить работать на себя человека, наделенного землей и ведущего свое хозяйство. Необходимо, следовательно, „внеэкономическое принуждение“, как говорит Маркс, характеризуя этот хозяйственный режим… Формы и степени этого принуждения могут быть самые различные, начиная от крепостного состояния и кончая сословной неполноправностью крестьянина»[566].

Краеугольным камнем марксовой теории феодальной ренты является представление о собственности феодала на землю и владении крестьянина землей, находящейся в собственности феодала. Маркс последовательно определяет непосредственного производителя как владельца (Besitzer) земли, феодала же, получателя ренты – как собственника или земельного собственника (Eigentiimer, Grundeigentiimer)[567]. В одном месте III тома «Капитала» он прямо утверждает, что владелец – это не собственник: «… Непосредственный производитель не собственник, а лишь владелец, и весь его прибавочный труд на деле de jure принадлежит земельному собственнику»[568] («der unmittelbare Produzent nicht Eigent?mer, sondern nur Besitzer ist, und in der Tat de jure alle seine Mehrarbeit dem Grundeigent?mer geh?rt»)[569]. В «Речи по аграрному вопросу 22 мая (4 июня) 1917 г.» В. И. Ленин подчеркивал разницу между собственностью и владением: «владение еще не есть собственность, владение есть временная мера и владение каждый год переменяется. Крестьянин, который получает в аренду кусочек земли, не смеет считать, что земля его»[570].

* * *

Необходимо остановиться на содержании понятий «собственность» и «владение».

В письме к П. В. Анненкову от 28 декабря 1846 г. К. Маркс указывал: «… Общественные отношения… в совокупности образуют то, что в настоящее время называют собственностью»[571]. Во «Введении» к «Критике политической экономии» (1857–1858 гг.) Маркс отметил: «Всякое производство есть присвоение[572] индивидуумом предметов природы в пределах определенной общественной формы и посредством нее. В этом смысле будет тавтологией сказать, что собственность (присвоение)[573] есть условие производства»[574].

В экономической литературе наблюдается известный разнобой в толковании понятия «собственность».

Наиболее признанным является мнение, что собственность – это отношения между людьми, а не отношение людей к вещам. А. В. Венедиктов писал: «…Собственность – всегда общественно-производственное отношение, отношение между людьми по поводу средств и продуктов производства, но не между людьми и принадлежащими им средствами производства»[575]. Примерно в тех же словах характеризуют собственность и многие другие авторы[576]. Я. А. Кронрод говорит: «Из того, что собственность является особой формой социально определенного присвоения как совокупности отношений по распоряжению и использованию вещных условий и результатов производства (те и другие – вещи, продукты труда или природы), не следует, однако, что она есть отношение человека или общности людей к вещам или отношение между людьми по поводу их отношения к вещам. Она представляет собой именно особую форму отношений, производственных отношений между людьми, их соединения по поводу их функционирования с помощью вещей, через вещи: через присвоение – распоряжение ими и их присвоение – фактическое использование. И потому вещи, по поводу которых складываются и протекают эти отношения, получают экономические функции и обретают известную экономическую форму – форму собственности (капиталистической, социалистической и т. д.)»[577].

Несколько иначе подошел к толкованию собственности М. В. Колганов, который включил в собственность и «присвоение» материальных благ и «производственные отношения»: «… Марксизм рассматривает собственность как присвоение средств производства и других материальных благ и одновременно как совокупность имущественных или, что то же, производственных отношений людей, которые складываются на этой основе»[578]. Позднее он говорил: «… Правильно ли сводить присвоение к какому бы то ни было отношению – к отношению человека к вещи или к отношению между людьми в процессе производства?»[579]. Более определенную позицию в этом вопросе занял В.П. Шкредов, считающий, что «собственность как форма проявления объективных отношений производства представляет собой единство фактически осуществляющихся отношений людей к вещам и их общественных, производственных отношений друг к другу… Недооценивать, а тем более игнорировать ту сторону отношений собственности, которая заключается в господстве человека над вещами, – значит совершать не меньшую, если не большую, ошибку, чем анализировать производственные отношения в отрыве от производительных сил»[580].

Нет единого мнения и по вопросу о том, как соотносятся понятия «собственность» и «производственные отношения». В современной политэкономии в состав «производственных отношений» включают 1) производство, 2) распределение, 3) обмен, 4) потребление[581]. Это вполне соответствует учению К. Маркса. Во «Введении» к «Критике политической экономии» он писал: «Результат, к которому мы пришли, заключается не в том, что производство, распределение, обмен и потребление идентичны, а в том, что все они образуют собой части единого целого, различия внутри единства… Определенное производство обусловливает… определенное потребление, определенное распределение, определенный обмен и определенные отношения этих различных моментов друг к другу. Конечно, и производство в его односторонней форме, со своей стороны, определяется другими моментами».[582]

А. В. Венедиктов отождествляет «отношения собственности» прежде всего с системой распределения средств и продуктов производства, что, очевидно, не исключает в его концепции отождествления отношений собственности с производственными отношениями в целом: «В праве собственности получает правовое выражение и закрепление вся сумма общественных отношений собственника по поводу принадлежащих ему средств производства – отношений не только с непосредственными производителями, но и с другими собственниками и с самим государством, какова бы ни была его классовая природа»[583]. Ю. К. Толстой рассматривает «присвоение» «в процессе производства, распределения, обмена и потребления материальных благ»[584], но эти «отношения собственности», тождественные производственным отношениям, он отличает от самой собственности на средства и продукты производства[585].

М. В. Колганов признает наличие отношений собственности или «имущественных отношений» на стадиях производства, распределения, обмена и потребления, но потребление он исключает из сферы «производственных отношений» и поэтому считает «имущественные отношения» понятием более широким, чем «производственные отношения»: «Производственные отношения охватывают лишь часть людей в современном буржуазном обществе, даже меньшую часть общества, а имущественными отношениями охватывается без исключения все население. Эти отношения распространяются не только на сферу производства, распределения и обмена, но и на сферу присвоения продуктов природы (земельные отношения, которые во все времена играют очень важную роль, особенно в докапиталистических формациях), на непроизводственную сферу, внутрисемейные отношения. В границах производства имущественные отношения совпадают с производственными отношениями»[586]. Таким образом, вне производственных отношений оказываются «присвоение продуктов природы», «непроизводственная сфера» и «внутрисемейные отношения».

«Присвоение продуктов природы» является главным доводом автора в пользу исключения потребления из сферы производственных отношений. М. В. Колганов заметил, что «присвоение» и «производство» не тождественны: «Производство… не есть только присвоение… Присвоение не ограничивается только производством…»[587]. С этим можно согласиться: присвоение происходит на стадиях как производства, так и распределения, обмена и потребления. Однако автор идет дальше. Он пишет: «Люди присваивают не только продукты своего труда, но и многочисленные полезные продукты природы: землю, недра, леса, воду, различного рода плоды, дичь, рыбу, воздух, свет и т. д.»[588]. Ставя на одну доску «присвоение» воздуха и света, с одной стороны, земли и т. д. – с другой, М. В. Колганов фактически приравнивает присвоение земли и ее плодов к чисто биологической функции, ибо «присвоение» воздуха и света (т. е. дыхание и т. п.) – непроизвольная функция организма, не имеющая отношения к социальным функциям «потребителя» и не служащая отличием человека от животного. Вот здесь и возникает мнимое доказательство того, что «присвоение» шире не только производства, но и производственных отношений вообще. Само употребление понятия «присвоение» применительно к воздуху и свету является подменой одного тезиса другим. Такого типа «присвоение» не выражается в категориях политической экономии. Оно принципиально отличается от всегда социально обусловленных способов добывания пищи, к которым приложимо понятие «присвоение». Но это присвоение входит в состав производственных отношений, поскольку определяется уровнем общественного производства даже тогда, когда распределяются и потребляются не продукты производства, а готовые продукты природы. Формы присвоения земли и ее плодов обусловлены соответствующим характером производства и со своей стороны влияют на изменение его.

Г. А. Джавадов предлагает «четко разграничивать понятия: 1) собственность как общая экономическая категория, 2) форма собственности, 3) отношения собственности, 4) совокупность производственных отношений»[589]. Автор считает, что «производственные отношения» – понятие более широкое, чем «отношения собственности», а «отношения собственности» – понятие более широкое, чем «форма собственности». Он исключает из «отношений собственности» распределение и обмен[590], а «отношения собственности» фактически отождествляет с «формой собственности» («господствующая форма собственности на средства производства» + «другие формы и виды собственности»)[591].

Если «собственность» это не «отношения собственности» и тем более не «производственные отношения» в целом, но в то же время это и не «голое» отношение к вещам, то как выделить «собственность» из «отношений собственности» или из «производственных отношений», другими словами, что такое «собственность как общая экономическая категория»?

Понятие «присвоение» казалось многим (хотя и не всем)[592] советским авторам единственно возможным общим определением собственности. При этом ссылались на известное высказывание К. Маркса, которое мы приводили выше. Но ведь в нем содержится определение производства, а не собственности: «Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов природы в пределах определенной общественной формы и посредством нее». Маркс имеет в виду одну сторону производства – процесс присвоения («Aneignung») в процессе производства. В этом смысле назвать собственность или «присвоение» («Aneignen») «условием производства» будет, по словам Маркса, тавтологией (ибо получится следующая формулировка: присвоение есть условие присвоения). В данном разъяснении также нет определения собственности. Маркс лишь употребляет слово «присвоение» («Aneignen») в качестве синонима «собственности». Ограничившись термином «присвоение»[593], мы не сможем отличить собственность от владения или пользования как экономических категорий, поскольку любая форма владения или пользования есть тоже присвоение. Дело осложняется еще и тем, что существует разнобой в разграничении экономической и правовой стороны собственности, владения и пользования.

Оставаясь на позициях общего определения экономического содержания собственности как присвоения, А. В. Венедиктов попытался расшифровать содержание права собственности или права присвоения. Он присоединился к мнению, что право собственности шире механической суммы прав владения, пользования и распоряжения вещью[594], и дал общее определение права собственности как «права собственника» «использовать» средства и продукты производства «своей, а не полученной от другого, властью и в своем интересе»[595]. При этом под властью понимается «власть (воля)», предоставленная или признанная государством, законом[596]. Тут есть следующие логические противоречия: 1) власть должна быть «своей, а не полученной от другого», но в то же время она должна быть предоставлена или признана государством, т. е. фактически получена «от другого»; 2) если под «другими» иметь в виду только «частных лиц», политически равноправных контрагентов в экономических отношениях, то такая постановка вопроса, во-первых, внесет хронологические и иные ограничения в общее понятие права собственности, во-вторых, окажется мало подходящей как раз для того периода, когда действуют такие политически равноправные «частные лица», ибо возникновение права собственности во многих случаях состоит в получении власти «от другого» путем его добровольного или недобровольного отказа от своей власти над вещью. В конечном счете проблема «своей власти» – это не только проблема источника власти, но и проблема полноты власти или свободы воли. Однако от решения данной проблемы А. В. Венедиктов по существу отказался, ограничившись критикой историографии.

Что касается «своего интереса», то это понятие еще менее определенное. Раб использует орудия труда, казалось бы, исключительно в интересе рабовладельца, однако поскольку от применения или неприменения их зависит его существование, он действует в какой-то мере и в своем интересе. Противоположный пример: земельный собственник капиталистического периода обладает землей как будто лишь в своем интересе, но его собственность служит гарантией собственности таких же, как он, земельных собственников; следовательно, используя ее определенным образом, он действует и в их интересе. «Свой интерес» в чистом виде – абстракция, которую невозможно реализовать в обществе.

Под владением автор понимает «прежде всего (хотя и не исключительно) владение как одно из правомочий собственника – в отличие от права пользования, включающего в себя право хозяйственного использования вещи и ее плодов… и права распоряжения как права определить юридическую судьбу вещи: отчудить, заложить, сдать в наем, завещать, либо физически уничтожить ее в процессе производительного или личного потребления»[597].

В чем же состоит владение как «одно из правомочий собственника» и чем оно отличается в этой роли от пользования и распоряжения, которые тоже могут считаться правомочиями собственника? Где граница между пользованием и распоряжением, если в пользование входит пользование не только вещью, но и ее «плодами» (в том числе, очевидно, и частично уничтожаемыми в процессе пользования), а в распоряжение – право физического уничтожения вещи? На эти вопросы автор не дает ответа.

Л. И. Дембо, разделяя общее определение собственности как присвоения, утверждает, что, в отличие от самой собственности, право собственности возникает только в классовом обществе[598]. По его представлению, нет права собственности до государства: «Правовое содержание собственности (как право собственности) – это не что иное как юридическая (т. е. закрепленная государством в законодательных нормах) возможность распоряжаться прибавочным продуктом, иными словами, закрепленные законом правомочия собственника»[599]. Во второй части этого определения («иными словами…») практически нет определения права собственности: право определяется как совокупность правомочий, а это тавтология. Элемент дефиниции заключен лишь в том, что правомочия поставлены в зависимость от признания их законом, но именно такая трактовка кажется нам сомнительной (существует и «обычное право»). Введенное в первую часть определения упоминание о возможности распоряжаться прибавочным продуктом подменяет целое частью: собственность проявляется не только на стадии распределения (распоряжение прибавочным продуктом), но и на стадиях производства, обмена и потребления.

Проблему соотношения собственности и владения Л. И. Дембо в общем плане не ставит. Зато эта проблема нашла разработку у М. В. Колганова, который еще в первой своей монографии о собственности развил следующие положения: 1) собственность – присвоение[600]; 2) пользование и владение как формы присвоения суть формы собственности[601]; 3) собственность в полном смысле слова – то, что отчуждаемо, товар[602]; 4) в этом смысле владение и пользование – не собственность[603]; 5) владение – обладание вещью как постоянным средством производства[604], ограниченное а) множественностью субъектов присвоения одного объекта, б) неотчуждаемостью объекта присвоения[605], 6) пользование – присвоение продуктов природы с целью личного потреблений[606]. Впоследствии М.В. Колганов попытался выйти из имеющегося у него противоречия между причислением владения и пользования к формам собственности и отрицанием того, что они являются собственностью. По его мнению, надо различать «полную собственность» («или просто собственность»), обязательным признаком которой является отчуждаемость, и неполную собственность, не подлежащую отчуждению (владение, пользование)[607]. Но это чисто словесное разрешение противоречий. Недаром причину путаницы в употреблении понятий «собственность» и «владение» автор усматривает прежде всего в нечеткости терминологии[608].

Вместе с тем положение о том, что владение – форма собственности, недоказуемо при определении собственности и владения только как форм присвоения, без установления других черт собственности, свойственных владению. Если рассуждать так:

Собственность – присвоение; владение – присвоение, следовательно владение – форма собственности. Получится явная логическая ошибка типа:

Железо – металл; медь – металл, следовательно медь – форма железа.

Отведем два возможных возражения.

Первое. Могут сказать, что М. В. Колганов, подобно другим авторам, характеризует собственность не просто как присвоение, а как присвоение «внутри общества и посредством определенной его организации»[609]. Эти слова – перифраз уже дважды приводившегося нами высказывания К. Маркса: «Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов природы в пределах определенной общественной формы и посредством нее». Маркс определяет здесь производство, а не собственность. Используя смысл данной цитаты для определения собственности, надо было бы поставить знак равенства между собственностью и производством (поскольку два разных понятия получают по существу одинаковую дефиницию), но именно против этого возражает М. В. Колганов.

Слова «внутри общества и посредством определенной его организации» показывают только то, что присвоение – не чисто биологическая, а социальная функция, зависящая от определенной структуры общества (раньше мы убедились в непоследовательности М. В. Колганова и в этом вопросе, ибо к присвоению он относит и чисто биологические функции – «присвоение» воздуха и света). Но социальных функций бесконечное множество, и упоминание о социальной обусловленности присвоения не создает специфической характеристики собственности как политэкономического понятия. Сам М. В. Колганов признает наличие внутри одного общества (например, первобытного, рабовладельческого или феодального) разных способов присвоения разных объектов – сосуществование пользования, владения и собственности[610].

Второе. М.В. Колганов не ограничивается общим определением собственности как присвоения. Он дает конкретизированные дефиниции пользования, владения и собственности: «Под пользованием мы понимаем присвоение продуктов природы в целях удовлетворения личных потребностей, например присвоение воздуха, воды для питья и других полезных продуктов природы, которые не являются чьей-либо собственностью.

Под владением понимается длительное, не ограниченное сроком пользование (включая передачу по наследству) продуктами природы, которые не уничтожаются в процессе своего использования. Такой характер имело в свое время присвоение земли во всех докапиталистических формациях.

Наконец, присвоение, когда оно основывается на производстве продуктов, наряду с пользованием и владением, может включать еще и отчуждение продукта в порядке обмена. В этом случае мы имеем дело с особого рода собственностью, основанной на производстве и обращении товаров, с так называемой полной собственностью»[611].

Присмотревшись к этим дефинициям, мы замечаем, что в них не владение или пользование определяются через специфические признаки собственности, а собственность определяется через некоторые признаки владения и пользования. Мы берем именно специфические признаки и оставляем в стороне «присвоение» как общий признак пользования, владения и собственности, ибо он не дает приоритета ни одной из этих форм. Специфический у М. В. Колганова признак собственности – отчуждение – как раз не входит ни в понятие владения, ни в понятие пользования. Поэтому по законам логики автор имеет основания для вывода, что собственность – разновидность владения или пользования, но он не может утверждать обратного, а именно – что пользование и владение суть формы собственности[612].

Интерпретация М. В. Колгановым собственности не выходит за рамки старой юридической доктрины, представители которой видели в собственности сумму прав пользования, владения и отчуждения. Эти же три «элемента» выдвигает и М. В. Колганов[613], энергично подчеркивающий только разницу между пользованием и «правом пользования», владением и «правом владения», собственностью и «правом собственности»[614]. Еще А. В. Венедиктов писал: «Отдельные правомочия собственника: право владения, пользования и распоряжения вещью – ни порознь, ни в своей совокупности… не выражают собой ни всего объема права собственности, ни существа права собственности. Что право собственности не исчерпывается тремя указанными правомочиями собственника, давно признано и буржуазной наукой гражданского права»[615]. Но под свою схему М. В. Колганов пытался подвести не юридические, а политэкономические основания: «Предметом пользования и владения являются продукты природы в их готовом виде – потребительные стоимости; предметом полной собственности – труд, затраченный на производство продукта, а в конечном итоге – меновая стоимость. Продавая свой товар, собственник отчуждает его потребительную стоимость другим лицам. Он не отчуждает только его стоимость, которая возмещается ему при купле-продаже, в виде определенной суммы денег»[616]. «Верно, что кроме пользования и владения продуктами природы, которые не являются чьей-либо собственностью, в любом современном обществе имеет место широкое распространение благодаря развитию кредита, найма, ссуды, аренды пользование и владение[617]продуктами труда, являющимися собственностью других лиц (физических или юридических). Но это особые виды пользования и владения. Во всех этих случаях собственность как бы разлагается на свои составные элементы: пользуются и владеют вещами одни лица, а собственность на них принадлежит другим лицам. Поскольку в таких сделках, как ссуда, аренда, кредит, стоимость не возмещается, собственность также не отчуждается. Она сохраняется за одним и тем же лицом. Эти сделки только лишний раз показывают, что объектом собственности является не потребительная, а меновая стоимость товаров, а в конечном итоге труд, затраченный на их производство»[618].

К. Маркс в I томе «Капитала» (1867 г.) писал о двойственном характере труда, заключенного в товаре, различая конкретный труд, создающий потребительные стоимости, и абстрактный труд, создающий меновую стоимость[619]. «Товарные тела» как потребительные стоимости «представляют собой соединение двух элементов – вещества природы и труда»[620]. Маркс выделяет три случая, когда «вещь может быть потребительной стоимостью и не быть стоимостью» (т. е. меновой стоимостью): 1) если «ее полезность для человека не опосредствована трудом. Таковы: воздух, девственные земли, естественные луга, дикорастущий лес и т. д.»; 2) если продукт создан только для нужд самого производителя или для отчуждения не посредством обмена; 3) если созданная вещь бесполезна[621].

Рассмотрим первый случай. Указанные Марксом полезные для человека предметы природы, к которым не приложен человеческий труд, – это первозданные условия существования человека, не ставшие условиями производства. Обрабатываемую землю, используемые леса и другие предметы природы, вошедшие в сферу производства, Маркс сюда не относит. Тем более нельзя считать «чистыми» потребительными стоимостями готовые продукты природы вообще. Во-первых, для их добывания необходим определенный конкретный труд. Во-вторых, поскольку на процесс добывания уходит определенное количество труда, этот труд как абстрактный способен порождать и меновую стоимость готовых продуктов природы, которые могут отчуждаться посредством обмена (грибы, ягоды, травы, алмазы и т. п.). Мысль М. В. Колганова о том, что «продукты природы в их готовом виде» суть чистые потребительные стоимости, требует исключения из числа продуктов природы всего того, к чему прикладывается человеческий труд, т. е. прежде всего обрабатываемой земли, этого главного, по М.В. Колганову, объекта «владения» во всех «докапиталистических формациях», и многих объектов «пользования», оказывающихся в двойственном положении – в качестве чистых потребительных стоимостей при натуральном потреблении и в качестве стоимостей при обмене. Следовательно, связывание типов присвоения только со способом возникновения объектов присвоения, к тому же условно понятым (продукты «природы» и продукты «труда»), ведет к неразрешимым противоречиям, ибо одни и те же по происхождению вещи на практике выступают в различных функциях в зависимости от того, в сфере каких производственных отношений они находятся.

Это вынужден признать и сам М.В. Колганов, говоря о пользовании и владении «продуктами труда» «благодаря развитию кредита, найма, ссуды, аренды». Тут он отходит от своего условного критерия происхождения объекта присвоения (уже не имеет значения, продукт ли это «природы» или продукт «труда»). Вместо него выдвигается противопоставление потребительной и меновой стоимостей как таковых. Лица, получившие во владение или пользование «продукты труда, являющиеся собственностью других лиц», присваивают, согласно мнению М. В. Колганова, только потребительные стоимости, собственнику же этих объектов принадлежит их меновая стоимость. В таких случаях «собственность… не отчуждается», поскольку «стоимость не возмещается». Иными словами, присвоение вещей в качестве потребительных стоимостей есть владение, а присвоение тех же вещей в качестве меновой стоимости – собственность. При всей видимости экономического подхода подобный взгляд остается чисто юридическим: вся разница между собственностью и владением сводится к праву отчуждения вещи как товара, причина же того, почему одно лицо имеет это право, а другое – нет, отождествляется с самим правом собственности, фактически – с правом отчуждения. В результате получается замкнутый круг[622].

Вместе с тем, надо признать, что попытка связать вопрос о собственности и владении с вопросом о потребительной и меновой стоимости открывает интересные перспективы. В свете их попытаемся сформулировать свое определение собственности, владения и пользования.

Собственность – такая форма присвоения, при которой функционирование объекта присвоения в качестве потребительной стоимости не обусловлено приложением к нему личного труда субъекта присвоения или присваиваемой этим субъектом другой потребительной стоимости. Высшей формой собственности является номинальная, или так называемая «титульная», собственность, по существу тождественная власти над объектом присвоения.

Владение – такая форма присвоения, при которой функционирование объекта присвоений в качестве потребительной стоимости невозможно без приложения к нему личного труда субъекта присвоения или присваиваемой им другой потребительной стоимости.

Пользование – такая форма присвоения, при которой функционирование объекта присвоения в качестве потребительной стоимости сводится к производственному или непроизводственному потреблению его субъектом присвоения.

Развернем эти положения.

Функционирование объекта в качестве потребительной стоимости означает то, что его потребительная стоимость либо просто сохраняется, либо частично изменяется в процессе производственного или непроизводственного потребления. Пользование отличается от владения и собственности отсутствием у его субъекта функции простого сохранения присваиваемой им потребительной стоимости.

Для разъяснения вопроса о соединении объекта присвоения с трудом или другой потребительной стоимостью обозначим человеческие способности[623] субъекта присвоения как потребительную стоимость № 1, объект присвоения – как потребительную стоимость № 2 и допустим существование какой-то потребительной стоимости № 3, которая представляет собой объект, присваиваемый тем же субъектом (выше она названа другой потребительной стоимостью в отличие от потребительной стоимости № 2). Когда говорится о приложении к объекту личного труда субъекта присвоения, имеется в виду прямое воздействие потребительной стоимости № 1, являющейся той или иной формой сочетания физической силы с интеллектом и волей[624], на объект № 2.

Когда речь идет о соединении объекта с другой потребительной стоимостью, подразумевается прямое соединение потребительной стоимости № 2 с потребительной стоимостью № 3.

В ряде случаев собственник и владелец объединяются в одном лице. Тогда возникает «реальный» собственник. «Номинальный» (по терминологии Маркса) собственник не является одновременно владельцем.

Пользование существует и как самостоятельная форма присвоения, и как составная часть владения или собственности.

В собственности, владении и пользовании неодинаково распределяются роли двух типов отношений: 1) отношения субъекта к объекту присвоения; 2) отношения между субъектами присвоения. Главное в собственности сводится к отношениям между субъектами присвоения. Это объясняется тем, что непосредственное отношение номинального собственника к объекту присвоения заключается в непотреблении его или в непроизводственном потреблении. Чтобы потреблять объект производственно, номинальному собственнику нужно использовать чужой труд или чужие потребительные стоимости. В отличие от номинального собственника, владелец нередко сам прикладывает труд к объекту присвоения. Поэтому во владении отношение субъекта к объекту присвоения гораздо более существенно, чем в собственности. В пользовании распределение удельного веса двух рассматриваемых типов отношений зависит, во-первых, от того каким является потребление – производственным или непроизводственным, во-вторых, от того, выступает ли пользование как самостоятельная форма присвоения или как составная часть собственности или владения.

Когда в литературе энергично подчеркивают, что отношения собственности – не отношение людей к вещам, этим явно сужается вся проблема присвоения, ибо «вещи» – лишь один из объектов присвоения, наряду с которым присваиваются также человеческие способности, прежде всего рабочая сила. Дело осложняется еще и тем, что такой объект присвоения, как человеческие способности, делает человека, чья способность присваивается, одновременно субъектом присвоения.

Коснемся правовой стороны вопроса.

Право собственности – право иметь что-либо, не вкладывая в объект присвоения ни других потребительных стоимостей, ни собственного труда. Право владения – право иметь что-либо, вкладывая в объект присвоения другие потребительные стоимости или собственный труд.

Право пользования – право потреблять что-либо.

Право собственности может соединяться с правом владения и с правом пользования, право владения – с правом пользования. Распоряжение является правовой категорией, которая лишена определенного содержания вне прав собственности, владения и пользования. Часто распоряжение считают признаком лишь права собственности. Но фактически оно свойственно также праву владения и праву пользования, в распоряжение могут входить следующие, подчас несовместимые друг с другом права: 1) право сохранять предмет как потребительную стоимость; 2) право не сохранять предмет, дать ему разрушаться как потребительной стоимости; 3) право разрушить, уничтожить предмет; 4) право потреблять предмет производственно; 5) право потреблять предмет непроизводственно; 6) право применять к предмету личный труд; 7) право вкладывать в предмет другие потребительные стоимости; 8) право не применять к предмету личный труд; 9) право не вкладывать в предмет другие потребительные стоимости; ю) право не отчуждать предмет; и) право отчуждать предмет. Право собственности образуется из прав № 1, 2, 4–5, 8, 9, право владения – из прав № 1, 4, 6–7, право пользования – из прав № 4–9.

К праву собственности может присоединяться также право № 3. Оно является естественным следствием права № 2, которое в свою очередь вытекает из прав № 8 и 9 и входит в состав фундаментальных прав собственности. Права № 2, 3 могут входить и в право владения, когда оно не ограничено правом собственности, принадлежащим субъекту, отличному от субъекта владения. Права № 10 и 11 нередко сочетаются с правами владения и собственности. Право собственности как наиболее полное право распоряжения допускает вообще сосуществование в нем всех вышеуказанных прав, хотя они и не реализуются одновременно. Когда речь идет об условной, ограниченной и т. п. видах собственности, фактически имеется в виду отсутствие одного или нескольких дополнительных прав собственности (например, № 3, 11) при наличии основных, т. е. тех, без которых нет самого права собственности.

Рассмотрим важнейшие особенности двух главных форм присвоения земли – собственности и владения.

При существовании феодального государства платящие поземельный налог крестьяне не могут быть собственниками, даже если они меняют или продают свои участки. Отчуждаемость – не решающий признак собственности. Возможность неприменения личного труда и невкладывания в объект присвоения других потребительных стоимостей для крестьян исключена. Иногда, чаще всего на стадии разложения феодализма, крепостные сами имели крепостных или наймитов. Это не меняло их роли владельцев, обязанных вкладывать в землю свой труд и приносящую доход потребительную стоимость.

Порой ссылаются на ленинский «Конспект книги К. Каутского „Аграрный вопрос"» (1899 г.) в доказательство того, что крестьяне-общинники и при феодализме оставались собственниками земли. Сравним конспект с книгой (см. Табл. 1).

Как видно из сравнения, конспект, хотя и в сжатой форме, но весьма строго отражает мысли и терминологию автора книги, ничего к ним не добавляя (таково прямое предназначение всякого конспекта). Поэтому принимать запись в конспекте за выражение точки зрения самого В. И. Ленина нет оснований.

В отличие от крестьянина, феодал выступает по отношению к части своих земель в качестве номинального земельного собственника, не вкладывающего в землю ни других потребительных стоимостей, ни труда. Однако в своем барщинном хозяйстве он олицетворяет реального собственника, затрачивающего на обработку земли определенные потребительные стоимости. Разница между поместным и вотчинным правом – запрещение продажи поместий и др. – не означает, что поместье – владение. В работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» (1894 г.) В. И. Ленин называет поместье «собственностью»: поместная земля «считалась только условной собственностью»[625].

Табл. 1. Соотношение конспекта

В самом деле, помещик, как и вотчинник, в отношении части своих земель (не входящих в барскую запашку) играет роль номинального земельного собственника, не вкладывающего в землю ни дополнительных потребительных стоимостей, ни личного труда. Не случайно класс феодалов в целом свободен от поземельных налогов. Казалось бы, помещик не имел права не сохранять объект присвоения (землю), дать ему разрушаться как потребительной стоимости (например, зарастать лесом и т. д.). Однако поскольку право помещика сохранять землю не реализовывалось как непосредственно его отношение к земле, в которую он не обязан был вкладывать ни личного труда, ни других потребительных стоимостей, постольку непосредственно его отношение к земле предполагало право не сохранять объект присвоения как данную потребительную стоимость. Фактически осуществляли право сохранения потребительной стоимости непосредственные владельцы земли – крестьяне, чье отношение к земле исключало право не сохранять ее как данную потребительную стоимость, ибо в случае несохранения объекта терялась сама возможность владения им. Крестьяне бежали, и землевладельцам приходилось перекладывать налоги на оставшихся крестьян, если бегство не было поголовным.

При капитализме остается класс номинальных собственников (лендлорды), которые реализуют земельную собственность при посредстве капиталистических арендаторов, пользующихся трудом наемных рабочих. Арендатор – лишь владелец земли, поскольку присвоение ее им невозможно без капиталовложений. Наряду с номинальными собственниками при капитализме существуют и реальные собственники – крестьяне. Они собственники потому, что отсутствует власть феодалов и потому также, что собственническое присвоение земли не обязывает прямо к ее производственному использованию (характерная для капитализма тенденция перехода от налогообложения по внешним признакам, т. е. по размеру земельных участков, к обложению по размерам оборота, а затем дохода). Вместе с тем крестьяне – владельцы, ибо земледелие – их главное занятие, они вкладывают в землю личный труд, делают капиталовложения, используют наемный труд. Мы не касаемся здесь широко распространенных при капитализме форм полуфеодальных отношений[626].

На практике сочетание в одном субъекте присвоения черт собственника и владельца сильно варьируется. В связи с этим варьируются и права собственности и владения. С другой стороны, как собственность, так и владение, имея один объект, могут иметь несколько субъектов присвоения. Отсюда возникают, например, типы разделенной, условной или ограниченной собственности (когда есть, по крайней мере, два номинальных собственника земли: высший – сюзерен, и низший – вассал; из них каждый обладает в определенной мере основными правами собственника и может обладать или не обладать теми или иными дополнительными правами собственника[627]).

Наши определения собственности и владения, данные впервые в 1970 г.[628] и повторенные в 2001 г.[629], получили определенную поддержку в российской историографии, как близкой по времени к моменту их обнародования[630], так и в более поздней[631]. Наряду с нашей концепцией в российской медиевистике существуют и другие подходы к этой теме[632]. В литературе конца XX в., посвященной теории собственности, мы не находим углубленной трактовки рассматриваемой категории политэкономии и права. Теперь стало признаваться, кажется, преимущество частной собственности перед государственной[633]. Вспомнили о том, что свобода обусловлена наличием собственности[634], что «владение собственностью делает человека человеком, отличным от животного»[635]. Цитируются мнения о собственности западных и русских мыслителей XVIII–XIX вв.[636], реферируются работы современных западных ученых[637], но почти полностью игнорируется советская историография, много занимавшаяся этой проблемой.

Иногда возвращаются к марксову определению собственности как совокупности общественных отношений[638]. Это определение он дал в письме к П.В. Анненкову от 28 декабря 1846 г.[639]. Однако едва ли оно является наиболее удачным и наиболее точным определением собственности. Если собственность – все общественные отношения, то зачем вообще нужно понятие собственности? Некоторые авторы связывают собственность только с «распределением» вещей, которое характеризуется как «присвоение»[640], хотя присвоение осуществляется на всех стадиях процесса производства, куда входят, как известно, само производство, а также распределение, обмен и потребление.

Не вдаваясь в толкование взаимоотношений между собственностью, владением и пользованием, многие современные авторы просто включают две последние категории в состав «собственности» и добавляют к ним третий элемент – «распоряжение». Эта «триада» считается классической и выражающей существо «права собственности»[641]. Можно весьма усомниться в том, что указанная «триада» состоит из однородных понятий. «Владение» и «пользование» являются экономическими категориями, в то время как «распоряжение» – категория правовая. Распоряжение присуще не только «собственности», но и в той или иной степени владению и пользованию. В ряде работ, посвященных «собственности», сколько-нибудь развернутое определение ее вообще отсутствует[642].