Приложение 4 Эволюция зарубежных представлений о путях исторического развития феодальной России

В своем осмыслении исторического развития России историография ряда стран прошла несколько этапов. Задача настоящего очерка – проследить в главных чертах эволюцию взглядов зарубежных историков на феодализм в России.

Автор не претендует на исчерпывающий охват всей литературы. Нами привлекались лишь наиболее известные книги и статьи на английском, немецком, французском и русском языках. Некоторые из них были разобраны или упомянуты в статьях Л. В. Черепнина, В. Т. Пашуто, Л. В. Даниловой, В.П. Шушарина, А. Л. Хорошкевич и других советских исследователей[1017]. Подходя к изучаемой иностранной литературе со своей задачей, т. е. ставя целью наблюдение эволюции взглядов на главную проблему феодальной истории России, мы уделяем основное внимание не критике отдельно взятых трудов, а раскрытию основных тенденций, наиболее характерных для того или иного этапа развития историографии.

В XIX в. в немецкой и французской литературе господствовало представление об особом пути исторического развития России, в корне противоположном западноевропейскому.

Посетивший Россию при Николае I прусский чиновник барон Август Гакстгаузен писал об отсутствии у русской аристократии феодальных традиций. Он говорил, что у русских дворян нет замков, они не прошли период рыцарства и феодальных отношений[1018]. Альфред Рамбо в работе 1878 г. признавал, что в ??-??? вв. на Руси было такое же социальное неравенство, как и на Западе, и, что если бы не татарское нашествие, то объединение Руси произошло бы на той же политической основе, что и объединение Франции, т. е. не были бы до конца разрушены местная автономия, привилегии городов и права подданных; однако татарское иго привело к отрыву России от Запада и возникновению абсолютизма; Россия XVI–XVII вв. – восточное государство, не имеющее почти ничего общего с Европой[1019].

Намного определеннее в начале 80-х годов XIX в. сформулировал основные признаки отличия России от Запада Анатоль Леруа-Болье.

С его точки зрения, Россия во всем отличалась от Запада в худшую сторону. Внутренние причины централизации и возникновения самодержавия русского типа Леруа-Болье видел в отсутствии буржуазии в городах и настоящей земельной аристократии в деревне. Страна, не имевшая городской буржуазии и земельной аристократии, была лишена классов, обладающих местным самоуправлением, т. е. таких классов, которые только и были способны обуздать самодержавие. Русское дворянство, в отличие от западного, всегда являлось лишь инструментом в руках государственной власти. Как дружинник, так и помещик были слугами государства. Участие в дружине долго сохраняло характер свободной службы, не связанной с землей, что помешало появлению феодализма. В удельном князе, а потом царе объединенной Руси характер частного собственника долго преобладал над характером суверена. Московия не имела ни феодализма, который вместе с идеей взаимности службы и обязанностей питал возникавшее правовое сознание, ни рыцарства, от которого пошло на Западе чувство чести, являвшееся, по мнению Ш. Л. Монтескье, основой монархии и поддерживавшее ощущение человеческого достоинства там, где свобода была подавлена. Россия не имела ни коммун, ни хартий, ни буржуазии, ни третьего сословия. Города, как таковые, отсутствовали. Московия являлась государством крестьян, а где нет городов, нет и цивилизации. Это страна без трубадуров, без схоластов и легистов, без реформации и ренессанса, без революции. Лишенная всего, что наполняло историю западных стран, история России кажется бедной, тусклой и пустынной, как ее плоские северные поля[1020]. По мнению автора, из осуществленного государством закрепощения крестьян, начавшегося с конца XVI в., возникла господская власть, и русская знать «сегодня имеет то, что она не получила в средние века». Однако власть крепостника автор характеризует как «опеку» над подвластными крестьянами[1021]. Вопрос о социально-политической роли земельных собственников в XVIII–XIX вв. остался у Леруа-Болье открытым.

Концепции Гакстгаузена, Рамбо, Леруа-Болье в принципе мало чем отличаются от схем ?. М. Карамзина, А. Д. Градовского и ряда других русских историков.

Большое влияние на зарубежную историографию оказали работы ?. П. Павлова-Сильванского. В 1908 г. в Париже появилась книга Софьи Баумштейн «К проблеме русского феодализма». Несмотря на ученический характер этого произведения, привлекает внимание сама постановка вопроса о феодализме в России.

Баумштейн попыталась эклектически соединить взгляды Б. Н. Чичерина, В. О. Ключевского (о частнособственническом характере княжеской власти и др.) с концепцией Павлова-Сильванского. Она признает феодальную природу кормления и иммунитета на Руси, вполне соглашается с Павловым-Сильванским в том, что русский иммунитет идентичен западному. Поместье и феод автор считает аналогичными явлениями. По мнению Баумштейн, бояре и князья не были просто подданными князя-суверена, они были его вассалами; в XVI в. происходит сближение бояр с другими служилыми людьми, обе категории становятся идентичными западным вассалам. Баумштейн поддержала тезис Павлова-Сильванского о том, что не только в России существовало так называемое право отъезда (от одного сюзерена к другому): на Западе не было полного и повсеместного запрещения этого права. Следуя схеме Пауля Рота (1863 г.), указывавшего три характерных признака феодализма (вассалитет, бенефиций, сеньорию или суверенитет одних категорий свободных людей над другими категориями свободных людей) и руководствуясь аргументами Павлова-Сильванского, Баумштейн приходит к выводу, что Россия прошла через стадию феодального развития, но феодализм здесь развивался медленно вследствие нерегулярности процесса колонизации страны[1022].

Более критически, но в целом тоже положительно воспринял концепцию Павлова-Сильванского немецкий историк Отто Хёцш. В статье, опубликованной в 1912 г., он высказал свое несогласие с позицией ?. Н. Милюкова и предшествующей славянофильской историографии и присоединился к тезису Павлова-Сильванского о том, что русская боярщина идентична французской сеньории и английскому манору, а иммунитетные привилегии, содержащиеся в русских грамотах XIII–XVI вв., совпадают с западными иммунитетами[1023]. «Исследователи, – писал Хёцш, – которые, как В. О. Ключевский или ?. Н. Милюков, выступают против параллелей, придают большое значение тому, что русский вассалитет не носил территориального характера и существовало право отъезда из одного княжества в другое». На это Хёцш заметил, что, во-первых, случаи отъезда известны и на Западе, а во-вторых, в самой России право отъезда было сначала ограничено, а потом отменено[1024]. Автор констатирует наличие в России признаков феодального государства: дробление государственной власти, сеньориальный характер власти земельного собственника, вассалитет, бенефиций[1025]. Хёцш, однако, соглашался с теми историками, которые подчеркивали, что в русских отношениях момент служилой обязанности феодала по отношению к сюзерену был выражен гораздо сильнее, чем на Западе, в частности, в Германии, где не было чего-либо, подобного кормлению. Каролингскому графу, чья служба основывалась на ленном праве, в России соответствовал наместник. Но великокняжеский наместник не становился феодальным господином управляемого округа, так же, как боярин, пользующийся иммунитетом, не превращался в удельного князя. Другими словами, из ленного владения в Московии никогда не получалось самостоятельной территории[1026]. Однако далее Хёцш писал: «Понятно, что когда на этом аспекте делается особенное ударение, различие картин в России и Германии выдвигается на передний план, и поэтому в учебниках истории русского права, например М. А. Дьяконова и ?. Ф. Владимирского-Буданова, о ленном праве вообще ничего не говорится. Между тем, если отнести сравнение к периоду наиболее полного феодального развития в Московии (XIV и XV вв.), то заметно будет сильное согласование общих форм, внутри которых, впрочем, отдельные элементы имели различное значение»[1027]. Отношения XVIII–XIX вв. Хёцш, очевидно, не считал феодальными. По его мнению, привилегии помещиков, превратившихся в частных собственников, носили лишь социальный и хозяйственный характер, а политически дворянство как сословие ничего не значило, будучи вытеснено чиновничеством[1028].

Таким образом, в начале XX в. в традиционных представлениях об исключительном пути исторического развития России появляется заметная брешь. Некоторые зарубежные исследователи вслед за Павловым-Сильванским признают наличие в средневековой Руси феодализма, понимаемого, разумеется, лишь как политический институт.

В литературе 20-30-х годов XX в. тезис о русском феодализме сохраняется. В книге Эжена Шкафа (1922 г.) находим сопоставление русского поместья с каролингским бенефицием. Автор признает наличие вассалитета, иммунитета. По его мнению, феодализм появился уже в Киевской Руси, однако татарское иго задержало его развитие и способствовало укреплению московского самодержавия[1029]. С большими оговорками (в духе Хёцша) признавал сходство русских явлений, особенно позднеудельного времени, с западным феодализмом немецкий автор Карл Штелин (1923 г.)[1030].

П. Б. Струве считал поместье признаком феодализма и поэтому XVI–XVII вв. рассматривал как период существования феодализма в России[1031]. В 30-х годах XX в. заметный вклад в изучение русского средневекового феодализма внес Александр Эк[1032]. На богатом материале опубликованных источников Эк попытался конкретизировать учение ?. П. Павлова-Сильванского о русском политическом феодализме XIII–XVI вв. Он выступил с развитием тезисов Павлова-Сильванского о вассалитете, иммунитете и других политических институтах феодализма в средневековой Руси. Как и Павлов-Сильванский, Эк доказывал спонтанное происхождение иммунитета светских землевладельцев. Он не писал прямо о «феодализме» в средневековой Руси, но все содержание его работ ясно говорит о нем как последовательном стороннике концепции Павлова-Сильванского. Петр Евграфович Ковалевский заметил, что Эк применяет для характеристики средневекового периода русской истории понятия феодального права[1033]. Марк Шефтель также подчеркнул, что Эк гораздо сильнее, чем С. М. Соловьев и В. О. Ключевский, выделил черты общности русского средневекового строя с западноевропейским феодализмом[1034].

В 20-30-х годах XX в. за рубежом среди сторонников тезиса о наличии феодального периода в истории России были люди, знакомые с теорией марксизма. Книга Эжена Шкафа написана с прямыми ссылками на К. Маркса. П.Б. Струве был некогда, как известно, так называемым «легальным марксистом». Эк в 1900 г. примкнул к социал-демократическому движению, с 1903 г. принадлежал к большевистскому крылу РСДРП, в Лодзи вступил в члены Социал-демократической партии Польши и Литвы, участвовал в работе Лондонского съезда РСДРП 1907 г.[1035].

Активное наступление на теорию русского феодализма началось только со второй половины 30-х годов XX в. Советскими историками к этому времени была отвергнута концепция русского феодализма, разработанная Н.П. Павловым-Сильванским. Рассматривая феодализм как социально-экономическую формацию, советские историки обращали главное внимание на экономическую сущность феодальных отношений.

Против такой трактовки феодализма в 1939 г. выступил Г. В. Вернадский. Американский профессор попытался представить в заведомо упрощенном виде не только концепцию советских историков, но и марксистскую теорию феодальной ренты, которую он, впрочем, глубоко и не изучал. Советскую концепцию феодализма Вернадский по существу понял как концепцию «экономического феодализма» (эксплуатация крестьян землевладельцами) и указал, что для феодализма недостаточно признаков одного лишь «экономического феодализма», нужны элементы неразрывной связи личных и территориальных прав. Вместе с тем боярскую вотчину он не мог признать развитой сеньорией, так как здесь не было вассальных отношений. В помещиках XVI–XVII вв. Вернадский также не видел вассалов, поскольку в основе их отношений с царем лежал не личный договор, а служебная повинность.

По мнению ученого, элементы феодализма в России были, но феодализма не образовалось. При этом Вернадский и его последователи умалчивали об аргументах Павлова-Сильванского, Хёцша и др., перенося весь огонь критики на теорию «экономического феодализма»[1036].

В 1948 г. Вернадский повторил свою концепцию феодализма, считая необходимыми признаками последнего: 1) политический феодализм, 2) экономический феодализм, 3) неразрывные узы личных и поземельных прав. Вернадский развивал мысль о том, что в Киевской Руси был торговый капитализм, и по своему строю Киевская Русь напоминает древнюю Грецию[1037].

Концепция Вернадского в этой части восходила к идеям В. О. Ключевского. Вернадский отрицал наличие в России крепостных того типа, который соответствовал бы западному типу зависимых людей. Он видел здесь только свободных и рабов. Правда, ученый допускал, что Киевская Русь могла пойти по феодальному пути развития, а крестьянскую зависимость XVI–XVII вв. он определял как характерный для феодализма «serfdom». Однако русский «serfdom» Вернадский больше сближал со «slavery» (рабством), чем с феодальными отношениями Западной Европы.

В том же круге понятий вращаются рассуждения о русском феодализме в статье Вал. Т. Чеботаревой-Билл (1950 г.). С одной стороны, Чеботарева-Билл видит определенные черты политического феодализма в русских порядках XIII – начала XV в., но, с другой стороны, она не находит в них такого важного признака европейского феодализма, как «serfdom». Более близким к феодальным стандартам ей кажется Русское государство конца XV–XVI вв., в котором «serfdom» уже получил заметное развитие. Русское государство этого периода Чеботарева-Билл считает национальным по форме и феодальным по содержанию[1038].

Западногерманский историк Гюнтер Штёкль в своих работах!953-1958 гг. внешне делал уступку сторонникам мнения о наличии феодализма в России, но, по существу, склонялся к точке зрения Г. В. Вернадского. Он говорил, что спор о восточнославянском феодализме зиждется в значительной мере на недоразумении: чем уже понимать феодализм, тем меньше оснований прилагать это понятие к России; чем шире его понимать, тем больше таких оснований. Если видеть в феодализме лишь хозяйственный организм, то вполне можно признать факт его существования в России, как это и делают советские марксисты, писал Штёкль[1039].

Полупризнание присутствия в России элементов феодализма и отрицание его наличия здесь как общественной структуры находим в работах Вернера Филиппа (1954 г.), Карла Витфогеля (1957 г.), М. Рэна (1958 г.). В. Филипп считал, что в «период уделов» положение знати было «полуфеодальным»[1040]. По словам К. Витфогеля, Россия, так же как и Швеция, представляла собой «окраинное» феодальное общество. Хотя Киевская Русь и принадлежала к протофеодальному и феодальному миру Европы, последующее влияние татар определило переход страны к восточному деспотизму[1041]. М. Рэн полагает, что в XII в. на Руси имелась тенденция развития в сторону экономического и даже политического феодализма, но это движение прервалось татарским нашествием и возвышением Москвы. Бояре не образовывали сильного класса типа баронства; русскую «удельную систему» нельзя считать подобной западному феодализму, утверждал Рэн[1042].

Несколько дальше в признании существования феодальных явлений на Руси пошел Робер Бутрюш (1959 г.). Он разделяет мнение Вернадского о том, что марксисты понимают под феодализмом только подчиненность крестьян землевладельцам. При этом Бутрюш обнаруживает некоторые черты и политического феодализма в России «удельного» периода, а именно иммунитет, являющийся признаком сеньории, и поместье, приближающееся по своему характеру к феоду. Но в русской поместной системе автор не находит присутствия обязательной для «настоящего» феодализма личной связи между государем и слугой. Ученый делает заключение, что Россия в смысле феодального развития не поднялась выше уровня раннего Средневековья[1043]. Этот взгляд некоторым образом перекликается с концепцией В. И. Сергеевича, считавшего, что иммунитет предшествовал феодализму, т. е. был дофеодальным явлением[1044].

Особое место в зарубежной историографии занимает концепция Джерома Блюма и Хораса В. Дьюи. Д. Блюм (1957, 1967 гг.) вслед за Б.Д. Грековым признает, что оседание дружинников на землю знаменовало начало процесса закрепощения крестьян. Блюм говорит об общих чертах в положении западного и русского крепостного. В отличие от большинства других авторов, считающих, что рост самодержавия свел к нулю политическое значение землевладельцев, Блюм указывает, что, несмотря на рост самодержавной власти, растет и политическая сила дворянства. Князья дают податные и судебные привилегии иммунитета, и к концу XIV в. эти привилегии начинают рассматриваться как традиционные права землевладельцев[1045]. Точно так же и X. Дьюи (1964 г.) характеризует иммунитет как источник привилегий[1046]. Оба автора в целом следуют концепции С. Б. Веселовского, связывая источник власти землевладельца с княжеским пожалованием и считая, что политическая власть дворянства по мере закрепощения крестьян не ослабевала, а усиливалась.

В зарубежной историографии середины XX в. вполне уверенно заявляла о себе и другая, можно сказать, противоположная система взглядов на проблему феодализма в России. Эта система взглядов имеет глубокие корни в прошлом. Она восходит к идеям славянофилов и ?. Н. Милюкова. Представителями этой теории в рассматриваемый период были В. Б. Ельяшевич (1948, 1951 гг.), П.Е. Ковалевский (1948 г.), Лотарь Шульц (1951 г.) и Вильгельм Шульц (1962 г.).

В. Б. Ельяшевич, подобно К. С. Аксакову, отрицал наличие в России феодальной собственности на землю, иммунитета и т. д.[1047] П.Е. Ковалевский утверждал, что русские средневековые порядки не имели ничего общего с феодализмом: если западный виллан был порабощен, то русский крестьянин оставался свободен и был обязан тяглом только государству; в России отсутствовала классовая борьба[1048].

Лотарь Шульц считал необоснованным представление о существовании феодализма в России. С его точки зрения, народ и князья оставались в состоянии духовного единства, чему способствовало монголо-татарское угнетение: общее чувство ненависти к поработителям не давало развиться классовому антагонизму[1049].

Вильгельм Шульц рассматривал земельного собственника не как промежуточную власть между феодально-зависимым населением и князем, а как своего рода кормленщика, агента князя. Причем, это касалось не только светских, но и духовных землевладельцев[1050].

Таким образом, развитие зарубежной историографии русского феодализма с середины XIX до середины XX в. прошло несколько стадий – от полного отрицания его наличия (XIX в.) до почти полного признания (первая треть XX в.) и последующего нового отрицания и частичного признания с различением и без различения «экономического» и «политического» феодализма (конец 30-х – начало 60-х годов XX в.). В середине XX в. зарубежная историография не выступала «единым фронтом» по данному вопросу В ней различаются три направления: 1) отрицающее факт существования русского феодализма; 2) признающее наличие в России либо «экономического» феодализма («serfdom») без элементов «политического», либо наоборот, элементов «политического» феодализма при отсутствии «экономического»; 3) признающее факт существования русского феодализма в духе концепции С. Б. Веселовского.

S. 353.