Первый король

Когда курфюрст после долгих переговоров и больших жертв добился согласия императора на возвышение герцогства Пруссия до королевства, а его самого до короля Пруссии, Кёнигсберг с его почти 40000 жителей был вдвое больше Берлина. Своими стенами и воротами, узкими улицами и пристройками перед домами город производил впечатление средневекового, да и замок был ещё таким, каким его оставили герцоги Альбрехт и Георг Фридрих. Различными мануфактурами, кофейнями и чайными, новыми домами французских и английских купцов в трёх городах, дворянскими поместьями в слободах, новой ратушей в стиле ренессанса в Альтштадте, с реформатской церковью, построенйой старшим строительным директором курфюрста Иоганном Арнольдом Нерингом, Кёнигсберг покидал средневековье, врастая в новое время. Коронация короля во многом способствовала изменению внешнего вида города.

Коронация стала прежде всего придворным праздником, в котором горожане участвовали только как зрители. Она не столько относится к истории города, сколько к истории прусского государства, но отложилась в памяти кёнигсбержцев впечатляющим спектаклем. 18 января — «День коронации» — остался праздничным днём Кёнигсберга.

Семья курфюрста вместе с многочисленными придворными и огромным обозом прибыла в Кёнигсберг 29 декабря 1700 года. Тот факт, что наступает новое столетие, обошли вниманием, но через несколько дней курфюрст официально сообщил членам муниципалитета и пасторам о своей коронации. 17 января Фридрих учредил первый прусский орден, Орден «Черного орла» с девизом suum cuique (каждому своё).

День коронации, вторник 18 января 1701 года, был типичен для восточно-прусской зимы: много снега, солнце и мороз. Народ, толпившийся на улицах, поначалу мало что видел. Коронация проходила в замке в три приёма перед придворным обществом. Сначала курфюрст короновал себя и свою супругу в аудиенц-зале замка. То обстоятельство, что он не разрешил себя короновать, а сам возложил на себя корону, причём не в церкви, а в светском помещении своего замка, говорит само за себя. Затем последовала присяга сословий в приёмном зале. И только после этого их высочества вместе со всем двором, депутатами сословий, университетскими профессорами, духовенством и высшими чиновниками направились в Замковую церковь, украшенную золотом и пурпуром. Здесь состоялся последний, то есть самый малозначительный акт — миропомазания. Придворный проповедник-кальвинист Урзинус, специально по этому случаю возведённый в сан епископа, совершил миропомазание королевской четы, преклонённой перед алтарём под тронным балдахином. Фанфары и литавры, звон церковник колоколов и гром орудий оповестили торжествующий народ об этом великом событии. Кёнигсберг стал королевской резиденцией.

Из продлившихся до марта празднеств, в которых теперь участвовали и магистрат и горожане, следует выделить: освящение немецкой реформатской церкви Бургкирхе, состоявшееся 23 января, где король, вопреки всем традициям, появился в Божьем храме с короной на голове; учреждение королевского приюта для 12 лютеранских и 12 реформатских мальчиков и 6 дворянских сирот, что явилось свидетельством нового времени духовной и социальной толерантности; признание пиетистской^{68} школы, которую в 1697 году основал чиновник лесного ведомства Теодор Геер, названной Королевской Фридрихсколлегией. Это было первое учебное заведение, возникшее не на основе церковной школы и не принадлежавшее ни одному из трёх городов, так как было расположено в слободе. В духе толерантности король в 1703 году позволил кёнигсбергским евреям устроить в Трагхайме своё кладбище. Предводителем их общины выступал богатый ювелир Иеремиас Бендикс, который приобрёл дом в крепостной слободе. Это был исключительный случай, так как евреям не разрешалось приобретать землю в частное пользование. Они жили по особому закону, как и повсюду в Германии, но не в гетто.

Государство в те времена относилось к своим подданным терпимее, чем они сами друг к другу. Ссорились между собой евреи, в университете сторонники Аристотеля с картезианцами^{69}, в духовенстве ортодоксы с пиетистами. Король не был религиозным борцом, но взяв под свою защиту от завистников пиетистскую школу Геера, он проложил дорогу мировоззрению, которое овладело и следующим поколением.

Фридриха больше всего занимала идея превращения Кёнигсберга в королевскую резиденцию. Ему повезло — в лице Иоахима Людвига Шультхайса фон Унфридта он нашёл зодчего, который оказался способным придать городу новый облик, соответствовавший вкусу «регулярности» и «равномерных пропорций». Унфридт создал королевский строительный надзор, который следил за сносом всех будок и пристроек, сужающих улицы, за соблюдением фасадных линий домов. При этом он часто натыкался на неразумие и устаревшие привилегии городского магистрата. В королевских слободах Унфридт имел больше прав. Важнейшей его работой стала перестройка замка в резиденцию, отвечающую стилю барокко. На месте крепостных стен и рвов на восточной стороне заложили репрезентативную Замковую площадь. Что касается самого замка, то была построена лишь его юго-восточная часть. Большая часть замка Альбрехта, к счастью, уцелела, так как скупой Фридрих Вильгельм Ⅰ приказал прекратить работы. В результате восточная сторона сохранила до разрушения своё двойное лицо, знакомое каждому жителю Кёнигсберга: Дом Альбрехта в северной части и постройки Унфридта в южной.

Кроме замка Унфридт построил здание сиротского приюта у ворот Закхаймер Тор, ворота Россгертер Тор, придворный почтамт и Трагхаймскую церковь. По примеру Берлина он постепенно заменил открытые колодцы водоколонками, заботился о чистоте улиц, отводе сточных вод, о6 очистке прудов и рвов от ила. Не задумываясь, он приказал убрать мешающие движению средневековые городские ворота. Правда, сделать это удалось лишь после того, как в 1724 году все три города объединились. В то время чуть было не возник четвёртый город. Жители крепостной слободы хотели, чтобы её признали четвёртым городом Кёнигсберга, и добились поддержки короля, так как намеревались дать этому городу имя Фридрихштадт. Против этого была направлена акция муниципалитетов и купечества трёх старых городов, подкреплённая денежным подарком влиятельному министру, графу фон Вартенбергу, приведшая к провалу данного плана.

В третий раз в течение одного столетия Пруссия оказалась в театре военных действий Северной войны между Швецией, сильнейшей морской державой на Балтике, и Польшей, континентальной державой, место которой всё больше стала занимать Россия. Но на этот раз, в отличие от прошлых лет, Пруссия смогла избежать быть втянутой в войну. Суверенитет оплатился сторицей. Мирный Кёнигсберг стал прибежищем польских эмигрантов, а Петр Великий ещё дважды кратковременно посетил город.

Более тяжёлые последствия, чем война, нанесла мирному островку Восточной Пруссии чума, которая в 1709–1710 годах пришла из Литвы и Польши, опустошив страну. Она явилась крупнейшей катастрофой, постигшей Восточную Пруссию до страшного 1945 года. Даже облечённое большими полномочиями государственное ведомство по охране здоровья не смогло остановить эпидемию. Правительство покинуло Кёнигсберг и переехало в Велау. Были наняты служащие по борьбе с чумой, носившие одежду из чёрной клеёнки и жившие отдельно от здоровых: чумные проповедники и чумные врачи; чумные мужчины и чумные женщины, работавшие в чумных домах; чумные носильщики, доставлявшие трупы на кладбища; чумные писари, описывавшие наследство. Несмотря на значительные сборы, пожертвования, меры по обеспечению бедных питанием и заботу о сиротах, росла нищета. Продовольствия поступало мало, в то время как толпы голодающих, которых чума гнала сюда из деревень, заполняли город. Цены росли, мораль падала, не столь строгими стали порядки. Всякий сброд проникал в заражённые и заколоченные дома, грабя их и разнося чуму дальше.

Патрули из числа населения день и ночь прочёсывали улицы. Суды назначали суровые наказания. Все три чумных дома были плохо оборудованы и переполнены. Чумные врачи работали без устали, четверо из них стали жертвами своей профессии. С десяти часов вечера до часа ночи никто, кроме сторожей, не имел права появляться на улице. В эти часы чумные носильщики подбирали мёртвых и грузили их на обвешанные колокольчиками телеги. На чумном кладбище вблизи пруда Купфертайх их хоронили в общих могилах. Чумные проповедники произносили короткие молитвы, а траурная процессия состояла только из уставших, отупелых чумных носильщиков.

Общественная жизнь стала затухать. Учреждения и школы не работали. Всяческие собрания были запрещены. Только церкви были открыты; они с трудом могли принять толпы ищущих утешения людей. На улицах и рынках, в церквах и жилищах жгли можжевельник и дубовые дрова, в огне которых сжигались шкуры, волосы и перья. Богатые люди использовали для окуривания янтарь. Уксусу также приписывалась очистительная сила. В каждом торговом заведении покупатели должны были класть деньги в чашки с уксусом, из которых их затем забирали продавцы.

Так как чума не отступала — в середине октября она достигла своего апогея, унеся 650 жизней за одну неделю, — то военный губернатор потребовал от Берлина полностью закрыть город. Против выступили прусское правительство, Санитарная коллегия и городские магистраты, но губернатор сумел настоять на своём. С 14 ноября по 21 декабря город был окружён военным кордоном. За воротами вне кордона организовали три рынка, на которых покупатели и продавцы разделялись двойной перегородкой. Товары и деньги передавались через неё на длинных досках. Рынки находились вблизи виселиц и живодёрен на размокшей от дождей пашне и были очень опасны для здоровья; цены тут стояли высокие, так как только немногие крестьяне решались их посещать.

К концу года эпидемия начала спадать и весной 1710 года отступила. Примерно в 1000 заражённых жилищах за время с 3 сентября 1709 года по 23 апреля 1710 года умерло 9368 человек не только от чумы, но также от дизентерии и других болезней. Таким образом, город потерял приблизительно четверть своего населения.

В Кёнигсберге не было недостатка в безобразных, но объяснимых явлениях, связанных. с эпидемией. Страсть к жизни соседствовала со страхом смерти, обжорство с голодом, распутство со смирением. Особенно после того, как чума стихла, власти вынуждены были призывами и штрафами бороться против бьющей через край радости жизни, «неуёмных кутежей, обжорства и пьянства». Тем самым велась борьба против образа жизни, который объяснялся не только радостью тех, кто пережил чуму и выжил, но и тем, что он вообще был характерен для эпохи барокко. Богатые торговцы ездили в церковь в каретах с одетыми в ливреи слугами, а ремесленники стремились во всём им подражать. На крестинах, свадьбах и похоронах делались такие расходы, что власти решились пойти на применение предписаний, регулирующих и направляющих этот процесс, причём расходы определялись, как во времена средневековья, по сословиям, так как «ценностная шкала и всё, что касается платья и других внешних знаков отличия, дано от самого всевышнего Бога и является чистым доказательством благоразумности организованного управления», — писал в 1708 году advocatus fisci (государственный казначей), назначенный блюстителем общественного порядка. К этому богоугодному порядку относилась и существовавшая тогда резкая разница между богатыми и бедными. Некоторые семьи не могли собрать денег даже на уплату налогов за похороны и хоронили своих покойников тайно ночью. Знамением времени стали стремление к рангам и титулам, упадок некоторых старых бюргерских обычаев и цехового духа. Бывшие писари стали называться только секретарями, а из некоторых ремесленных цехов образовались «ассоциации».