Кёнигсберг при демократии

Во времена Веймарской республики^{136} Кёнигсберг, как и все другие города, страдал от последствий проигранной войны и внутренних конфликтов, разгоревшихся вокруг вопроса о форме государственного правления; ему пришлось пережить и хозяйственную нужду, он знал времена мнимого расцвета и промышленного кризиса, имел дело с безработицей и политическим радикализмом, однако всё это проявлялось сильнее, чем в других городах, поскольку ни одному другому городу Версальский договор не нанёс такого огромного ущерба, как столице Восточно-Прусской провинции, отделённой от империи так называемым данцигским коридором^{137}. История двенадцати лет после 1920 года — это история самоутверждения города.

Жители города и не помышляли сдаваться, видя в солидарности немецкого народа залог своей безопасности. Город всегда располагал эффективным хозяйством, но ещё никогда ему не оказывалось такой большой помощи со стороны империи и прусского государства, как в те годы, так как, по замыслам версальских миротворцев, отторгнутая от немецкой культуры и экономики Восточная Пруссия должна была прийти в упадок, став добычей соседей. И если эта старая прусская провинция оказалась в 1933 году не обескровленной, а являла собой живой организм рейха, то это произошло благодаря взаимодействию между отдачей и экономической инъекцией.

Одним из последствий Версальского договора, от которого Кёнигсберг тяжело страдал, стала почти полная беззащитность Германии в военном отношении. Правда, город оставался крепостью со сравнительно крупным гарнизоном рейхсвера^{138}, однако его численность и вооружённость были столь незначительными, что он не смог бы отразить нападения. Сокращение гарнизона благоприятно сказалось на городе в том смысле, что освободившиеся казармы были перестроены под жильё, а старый учебный плац в Девау переоборудован в гражданский аэропорт. Благодаря аэропорту, лежащему столь близко от города, Кёнигсберг получил привязку к воздушным линиям, став узловым портом на пути в Берлин, Стокгольм, Ригу-Ленинград и Москву.

С введением нового организационного порядка, явившегося в основном детищем Гёрделера, муниципалитет стал более динамичным и был подготовлен к решению тех новых задач, которые вставали на его пути: развитие сферы социального обеспечения, расширение сети благотворительных заведений по уходу за больными, строительство новых лечебных учреждений, развитие образования, улучшение внешнего вида города. Директор городских парков Шнайдер создал на месте старого оборонительного пояса зону отдыха с прогулочными дорожками, газонами, деревьями и каналами. Все это вместе с продолженной променадой вокруг Шлосстайха, новыми зелёными насаждениями вокруг Обертайха и в пригородах, новыми спортивными площадками и бассейнами принесло Кёнигсбергу репутацию одного из самых красивых и здоровых городов Германии.

То, что город имел средства на эти цели, было результатом инфляции. Насколько большим был моральный и хозяйственный урон, настолько выгодной она оказалась для тех, кто смог преодолеть нормы морали, существовавшие до сих пор в хозяйственной деятельности. К ним относился, благодаря умению и деловитости Ломайера, кенигсбергский магистрат. И если стало возможным возведение запланированных новых зданий на месте бывших укреплений, то только потому, что обербургомистр миллионные суммы выплат военной казне теперь мог выплачивать буквально из своего кошелька. Ломайер превратил город в своего рода крупного предпринимателя, поставив рядом учреждения, которые осуществляли управление городом, и муниципальные предприятия, работавшие на коммерческой основе, обязанностью которых было получение прибыли. Эта «Кёнигсбергская система» стала эталоном для других городов. Такими предприятиями стали «Königsberger Werke und Straßenbahn GmbH», «Reinigungs und Fuhr GmbH» (товарищества с ограниченной ответственностью «Кёнигсбергские муниципальные предприятия и трамвайное дело», «Городское очистное и транспортное общество»), скотный двор и бойня, а также Городской банк. Вначале город с помощью кредитов и дотаций государства и Прусской провинции и выпуском собственных временных банкнот пытался противостоять хозяйственным неурядицам. Когда же эти усилия оказались безрезультатными, то обербургомистр и городской казначей, вопреки воле частных банков, основали в 1921 году Городской банк. И лишь благодаря ему удалось победить инфляцию и оздоровить экономику города. Конечно, магистрат также участвовал в разбойничьем походе по облегчению карманов граждан, однако результаты, в общем и целом, пошли опять же на пользу всем.

Город освободился от своих долгов и приобрёл значительное количество земли и материальных ценностей. На инфляционные деньги он даже расширил морской порт и аэропорт, построил Торговый центр, содействовал проведению Восточной ярмарки, моторизовал пожарную охрану, построил дороги.

Вторым крупным хозяйственным предприятием города была Восточная ярмарка. Как и Городской банк, она была создана на волне веры в лучшее будущее, причём идею о её проведении пришлось отстаивать против сомнений коммерсантов. Ломайеру удалось убедить правительства Германии и Пруссии в значении Кёнигсберга для торговли с Россией и приграничными государствами и получить помощь. Из скромного начинания в сентябре 1920 года возникла крупная ярмарка, удачно расположенная на месте старых укреплений недалеко от нового Северного вокзала, участие в которой принимали многие страны. Из года в год она всё более расстраивалась и территориально расширялась. Основанное дирекцией ярмарки Восточноевропейское издательство специально занималось налаживанием и укреплением экономических связей с Советским Союзом. СССР, скандинавские и среднеевропейские государства были регулярно представлены на этой ярмарке. Наряду с Лейпцигской, она являлась единственной официальной немецкой ярмаркой и была признанным торговым посредником между Германией и Восточной Европой: Универсальная ярмарка товаров дополнялась специализированными ярмарками по продаже древесины, сельскохозяйственных машин, породистого скота. Техническая ярмарка в 1925 году получила собственное большое здание в восточной части территории ярмарки, которое называлось «Домом техники» (позднее «Шлагетерхауз»^{139}). Оно использовалось также для массовых собраний; здесь с речами выступали, например, Брюнинг, Гёббельс и Гитлер.

После потери Данцига и Мемеля кёнигсбергский порт приобрёл особое значение. Поэтому приступили к его давно уже запланированному расширению. Построили три портовых бассейна, морской канал углубили до 8 метров, сделав Прегель судоходным до Инстербурга. Были построены склады, в ту пору крупнейшие в Европе — возвели холодильник, складские помещения и заправочные станции, новый грузовой двор в порту с подъездными железнодорожными путями и ветками, установили в порту 30 механических кранов. Зимой три ледокола постоянно держали фарватер порта открытым. Реконструкция вышеупомянутых железнодорожных путей в порту также была давно запланирована, однако отложена из-за разных бюрократических проволочек. Да и частная железная дорога в направлении на Кранц противилась строительству общего Северного железнодорожного вокзала для курортных железных дорог. И только после того, как город скупил большинство акций Кранцской железной дороги, а имперская железная дорога Рейхсбан выкупила у военных необходимый земельный участок, начались строительные работы. До 1930 года построили новый Северный железнодорожный вокзал для Кранцской, Лабиауской и Самландской железных дорог и новый Главный железнодорожный вокзал на юге города, с большой привокзальной площадью, простиравшейся до самой Хабербергской церкви. В противоположность старым Восточному и Южному железнодорожным вокзалам новый Главный железнодорожный вокзал был проходной станцией. Отсюда отправлялись поезда в Лабиау и Пиллау, первые через Северный вокзал, а вторые через вокзал Холлендер Баум (Голландский шлагбаум). Тем самым транспортный поток шёл от улицы Кайзерштрассе к Форштадтской Ланггассе. Технической новинкой стал двухэтажный железнодорожный мост через Прегель, построенный в 1926 году. Старые вокзалы в дальнейшем использовались в качестве грузовых дворов. Кроме того, вблизи ярмарки возвели новый грузовой двор.

Город в эти годы продолжал расти. Застраивались свободные участки за воротами. Возникли новые жилые районы и застроенные виллами пригороды в Липе, Ротенштайне, Баллите, Шарлоттенбурге, Ратсхофе и Лавскене на северном берегу Прегеля, и в Шпандинене, Понарте, Розенау, Шпайхерсдорфе и Иерусалиме на южном. Их строительство было для архитекторов и градостроителей достойной задачей, но для муниципалитета дополнительной заботой. Нужны были новые дороги и городской транспорт, вода и электроэнергия для новых районов. Для этого необходимо было расширить водное и электрическое хозяйства и построить на реке новую водонасосную станцию возле пригорода Иерусалим, с помощью которой прегельская вода должна была стать пригодной для питья. Но и этого было в перспективе недостаточно. И только построенная в 1935–1936 годах в 30 километрах от города водонасосная станция для подземных вод позволила надёжно снабжать город питьевой водой. Соорудили её повыше столицы, на канале с гравийным дном в районе древнего русла Прегеля. Её строительство велось вплоть до начала войны.

Рост города вновь поставил на повестку дня вопрос о расширении границы коммунального округа, и в 1927–1929 годах при включении в состав города новых районов решили сделать сразу задел на будущее. По площади город вырос более, чем вдвое, его территория увеличилась с 4428 до 9791 гектара. Тем не менее, за пределами его новых границ появились новые дачные посёлки в Метгетене, Танненвальдэ, Кведнау, Нойхаузене, но городская администрация оставалась централизованной.

В газетном деле произошли лишь незначительные перемены. Независимая социал-демократическая партия основала свой печатный орган, газету «Freiheit» («Свобода»). Издавалась она столь же непродолжительно, сколь кратковременным было существование самой партии. КПГ издавала сначала газету «Rote Fahne» («Красное знамя») и затем газету «Echo des Ostens» («Эхо Востока»), пока правительство Папена её не запретило. Новыми являлись уже упомянутые Восточноевропейское издательство и издательство Кантера. В книжной торговле утвердила свою ведущую позицию и расширила своё влияние фирма Грефе и Унцер.

Университет пользовался особым расположением государства. Так же, как Восточная Пруссия из-за своей оторванности от империи опять как бы стала более самостоятельной, так и Альбертина стала нечто большим, чем просто провинциальным учебным заведением. Её статус не изменился, но возросло её значение для национального самосознания. Однако этот национализм и в политическом плане не был агрессивным. Он, по мнению историка Ханса Ротфельса, был направлен не на ревизию границ, а на ревизию взглядов, на изучение национальных проблем и способов их решения. Национал-социализм растоптал эти ростки. В 1930 году число обучавшихся в Альбертине достигло рекордного уровня за всё время её существования — 4133 студента, из них 761 женщина. Среди профессоров наибольшим авторитетом пользовался представитель прибалтийской филологии Адальберт Бецценбергер, бывший в критические 1918–1920 годы ректором и сумевший мудро и твёрдо управлять университетом, проведя его через весь неспокойный революционный период. Среди новых институтов Альбертины, расположившихся за чертой города, были сейсмическая станция в Гросс-Рауме, станция по изучению проблем рыболовства в Нойкурене, опытное хозяйство в местечке Фройляйнхоф, опытное прудовое хозяйство в Пертельтникене и Институт по изучению проблем борьбы с вредителями сельскохозяйственных культур. Известный орнитологический центр в Росситтене не являлся научным институтом Альбертины, так как с 1923 года принадлежал «Обществу имени кайзера Вильгельма». Новыми являлись Институт церковной и школьной музыки, Институт физкультуры и Земельный институт древней истории.

Крупнейшими событиями университетской жизни этого времени стал 200-летний юбилей Канта, отмечавшийся в 1924 году, а также открытие нового здания университета в 1927 году. Кантовские торжества, во время которых возле Кафедрального собора был открыт новый надгробный памятник Канту работы профессора Ларса, вылились в нечто большее, чем просто пиетический акт. Участие в них министров имперских и государственных ведомств обеспечили им национальное, а присутствие философов многочисленных иностранных университетов и международное значение. После отчуждённости периода войны Германия вновь влилась в духовное сообщество наций. Гостем философов в некоторой степени являлся и Ловис Коринт; это было его последнее посещение города, где он получил образование, на этот раз по случаю выставки своих произведений, проведённой совместно университетом, Художественной академией и муниципалитетом.

Особое положение Восточно-Прусской провинции способствовало тому, что университет более активно стал изучать историю края; в первую очередь такие исследования проводил Институт по изучению родного края, основанный профессором Циземером. И новые общества, как например «Кёнигсбергское научное общество», «Общество содействия научному изучению истории родного края», «Историческая комиссия по изучению Восточной и Западной Пруссии» также занимались этими проблемами. Институт торговли, размещавшийся в новом здании возле Обертайха и наделённый правом присуждения докторской степени, в первую очередь занимался историей развития кёнигсбергской и восточно-прусской экономики и экономики прибалтийских стран. Разумеется, что и преподаватели Художественной академии и их ученики, а также учащиеся художественно-ремесленного училища, свободные художники предпочитали в своих работах восточно-прусские мотивы. Селение Нидден на Куршской косе было в этом смысле раем для живописцев. Изобразительное искусство находилось в своём зените, несмотря на то, что прусскому государству приходилось экономить. В 1932 году Художественная академия была преобразована в «Государственные мастерские изобразительного искусства».

Мерой экономии средств и одновременно следствием свёртывания гимназического образования было объединение гимназий Альтштадта и Кнайпхофа в одну Городскую гимназию. Одновременно шло крупномасштабное расширение сети школ для девочек. Город взял в своё ведение несколько частных лицеев, которые не смогли пережить период инфляции, организовал несколько высших женских школ, при этом не были забыты и пригороды. Школу Бургшуле перевели в новое здание в районе Ландграбена. Правда, это противоречило традициям школы, но зато помогло лучше удовлетворить запросы жителей Хуфена. В присоединённых к городу пригородах были основаны новые народные школы. Перед «захватом власти» [1933] в Кёнигсберге имелось 14 гимназий и училищ, 10 средних, 40 народных и 5 вспомогательных школ. Городским «министром по делам образования и религии» был городской школьный советник Пауль Штеттинер, оказывавший стимулирующее воздействие во всех областях своей деятельности.

Вместе с обербургомистром он стал направляющей и движущей силой всего прогрессивного, чего добились кёнигсбергские театры в то время. Обоим театрам, финансируемым одним из акционерных обществ, было трудней, чем другим культурным учреждениям, выжить в период экономического спада. В конце концов финансирование взял на себя город. Театр на Парадной площади был преобразован в Оперный театр. Новый театр переехал в перестроенное здание Луизентеатра (позднее здесь размещалась «Комическая опера»), находившееся в Хуфене. Оба они переживали пору своего расцвета, Оперный театр при интенданте Хансе Шюлере, Новый театр при Фритце Йесснере. Ещё большее значение, чем перед войной, приобрело «Общество почитателей Гёте», так как более настоятельной необходимостью стало не только ознакомление кёнигсбержцев с новейшей немецкой литературой и её авторами, но и последних с Кёнигсбергом. Кёнигсберг посетили все выдающиеся немецкие писатели, кроме Герхарта Гауптманна. Все приезжали охотно, один лишь Томас Манн заставил себя долго упрашивать.

При всём своём обширном поле деятельности «Общество почитателей Гёте» не забывало обо всём том хорошем, что находилось так близко. Оно приглашало на родину уехавших в своё время из Восточной Пруссии художников слова на литературные чтения: Карла Бульке, Вальтера Хариха, Арно Хольца, Георга и Ильзе Райке, Генриха Шпиро, Зигфрида фон дер Тренка и Пауля Вегенера — в связи в пятидесятилетием последнего в Городском холле в его честь был устроен банкет. Должным образом город чествовал также и «свою» поэтессу Агнес Мигель в день её пятидесятилетия. В то время в Кёнигсберге жило два талантливых немецких поэта — Агнес Мигель и Эрнст Вихерт. Оба уроженцы Восточной Пруссии, оба своим видением мира и творчеством теснейшим образом связанные со своей родиной, и вместе с тем такие разные, что почти не имели ничего общего друг с другом и практически не имели контактов. К сожалению, Вихерт не согласился занять место председателя «Общества почитателей Гёте», которое ему хотел уступить Гольдштайн. Он оставил Кёнигсберг и уехал в Берлин. Агнес Мигель осталась верна своему родному городу.

Свою традиционную славу города музыки Кёнигсберг сумел сохранить и в период между двумя мировыми войнами. Симфонический оркестр, многочисленные музыкальные и хоровые общества, союз «За новое тональное искусство» и университетская Collegium musicum (музыкальная коллегия) развили бурную деятельность. Движущей силой в музыкальной жизни выступали дирижёр Герман Шерхен и профессор Мюллер-Благгау. Рихард Штраус и Ханс Пфитцнер дирижировали при постановке собственных опер. Значительными событиями музыкальной жизни были Четвертый Восточно-Прусский музыкальный фестиваль в 1924 году, Фестиваль исполнительского искусства, организованный в 1930 году «Всеобщим немецким музыкальным союзом», и посвящённый Брамсу фестиваль в 1933 году. На Фестивале исполнительского искусства впервые выступил созданный Шерхеном Оркестр радио. С появлением в 1924 году, после скромных начинаний, радиостанции Кёнигсберга, преобразованной впоследствии в радиостанцию Остмаркен-Функ, в городе появилась не только новая техника, — эта радиостанция явилась для города также культурным фактором первостепенного значения. Она содействовала трансляции симфонических концертов. О том, какое огромное значение город придавал этой станции, говорит тот факт, что Кёнигсберг был единственным немецким городом, принимавшим участие в финансировании своего радио.

В музейном деле изменения были связаны с освобождением замка от всякого рода служб. После того, как службы, за исключением Верховного земельного суда и нескольких мелких инстанций, стали постепенно переезжать из замка, освобождалось место для музеев и коллекций — для Городского собрания произведений искусства, приобретшего особую известность при его директоре Альфреде Родэ, в первую очередь благодаря богатой коллекции янтаря и залу с художественными произведениями Ловиса Коринта; для перешедшего в собственность провинции Прусского музея и для выставки книг городской библиотеки. После того, как муниципалитет из старой кнайпхофской ратуши переехал в здание на улице Ганзаринг, в освободившихся помещениях расположился только что созданный Музей истории города, известнейшей частью которого стал Музей Канта.

После того, как была преодолена инфляция, а также благодаря специально созданному Городскому комитету по развитию физических упражнений, широкое распространение получило спортивное движение. Пусть спортивные достижения, за исключением планеризма и буерного спорта, и не были выше, чем в других провинциях, однако важно было то, что восточно-прусские спортсмены и команды принимали участие в проводившихся в империи соревнованиях, да и для спортсменов из других областей поездка в Кёнигсберг была стоящим делом, в особенности тогда, когда во время следовавших за соревнованиями поездок по Мазурии и на Куршскую косу они знакомились не только с достопримечательностями, но и узнавали об особом политическом положении провинции. Под этим углом зрения необходимо видеть и постепенное развитие туризма, и поезки школьников и молодёжных групп. Конечно, этому способствовало и то обстоятельство, что во время войны Кёнигсберг был у всех на устах, однако приезжавшие в город не только хотели видеть поле брани под Танненбергом, но вместе с тем и продемонстрировать свою внутреннюю связь с этой территориально отделённой от страны провинцией. Возникли новые спортивные союзы и новые спортивные площадки, и чем для любителей музыки были музыкальные фестивали, тем для любителей спорта стали Студенческая олимпиада 1927 года и чемпионат Германии по плаванию в 1931 году.

Однако расцвет культурной и общественной жизни не смог затмить тот факт, что война, инфляция и положения Версальского договора нанесли провинции большой урон. Инфляция «съела» все срочные вклады, благотворительные фонды и легаты, сильно подорвала доверие к семье, разрушила традиции. Общественные средства необходимо было вкладывать там, где больше не проявлялась частная инициатива. Многие известные старые фирмы разорились или сменили хозяев. Сигарная фабрика Гросскопфа вынуждена была прекратить производство, вагонный завод Штайнфурта под давлением обстоятельств был акционирован. Нарушение традиционных торговых связей из-за изменившихся границ, дефицит всех товаров, конкуренция со стороны портов Данцига и Мемеля, не принадлежавших более Германской империи — всё это способствовало концентрации производства и тесным связям с крупными концернами империи.

Именно в этой связи следует рассматривать влияние Хуго Штиннеса на кёнигсбергскую промышленность. Он приобрёл обе целлюлозные фабрики, объединил их вместе с другими в акционерное общество «Коголит» и присоединил его к своему концерну. Кроме того, он прибрал к рукам акционерное общество по импорту угля и основал пароходства «Посейдон» и «Артус». После включения разорившейся старой фирмы Кляйенштюбера в состав «Посейдона», это пароходство стало крупнейшим на Балтике. «Артус» был куплен «Ганзейским транспортным обществом» и продолжал свою деятельность под именем «Артус-Ганза». Штиннес создал также «Восточно-Прусское машиностроительное общество с ограниченной ответственностью», присоединил к нему созданное в 1891 году машиностроительное товарищество, организованное восточно-прусскими производителями сельско-хозяйственной продукции, и превратил его фабрику в Розенау в предприятие под названием «Одинверк», состоявшее из машиностроительного завода с литейным производством, которое являлось крупнейшим во всей Восточной Германии. Одним словом, Штиннес помог кёнигсбергской экономике пережить тяжёлые времена и вообще с помощью своего капитала сделал много хорошего. Когда после смерти Штиннеса его империя быстро распалась, большинство кёнигсбергских предприятий стали самостоятельными. Целлюлозные фабрики перешли во владение английской фирмы «Инвереск Пэйпер Компани Лтд.», а от неё в 1930 году к концерну «Фельдмюле».

И после развала концерна Штиннеса многие кёнигсбергские фирмы старались объединиться с фирмами в империи или заручиться их поддержкой. Пивзаводы в Понарте и Шёнбуше искали опору у концерна Рюкфорт в Штеттине, концерн «Карштадт» приобрёл универмаг Натана Штернфельда. Другие крупные фирмы перевели в Кёнигсберг свои филиалы из Познани, Бромберга и других отошедших к Польше городов. Находились и смелые предприниматели, открывавшие новые фирмы и делавшие это небезуспешно. Расширенные портовые сооружения стали хорошо использоваться. «Шелл» и «Пройсаг» арендовали в порту складские и торговые помещения под торговлю углём и строительными материалами. Крупнейшим предприятием по торговле углём в Восточной Пруссии стала фирма «Луиза», созданная в 1931 году «Прусским угольным и сталелитейным акционерным обществом». Промышленность избежала крупных рабочих выступлений. Споры между созданным в это время «Союзом работодателей» и профсоюзными объединениями никогда не угрожали общему благополучию.

Вера в политическую стабильность и экономическое развитие Восточной Пруссии была всеобщей. Кёнигсбержцы не переводили свои капиталы в западные земли, наоборот, в Кёнигсберг поступали не только средства налогоплательщиков, но и частные инвестиции.

Положительные моменты двадцатых годов не смогли, однако, свести на нет последствий не подлежавшего ревизии Версальского договора. Конкуренция портов Данцига и Мемеля не оказывала такого решающего влияния, как потеря торгового партнёра в лице России. Уголь завозился в ещё больших объёмах, чем до войны, хотя поступал он отныне в большинстве своём из западногерманских шахт, а не из Шотландии и Англии, как прежде. Но поток грузов, ввозившихся до сих пор с Востока или вывозившихся туда, сократился до ужасающих размеров. Так, сельди в Кёнигсберг поступало лишь четверть довоенного количества, так как Польша её ввоз запретила или же совершала её поставки через Данциг-Гдинген, а Советская Россия самостоятельно закупала сельдь в Норвегии, ввозя её через Мурманск. Для русских бобовых культур Кёнигсберг ещё оставался важнейшим портом вывоза, однако импорт леса составлял здесь мизерную долю из-за перекрытия реки Мемеля между Литвой и Польшей. Кёнигсбергские мельницы несли большие убытки из-за того, что северные страны во время войны создали свою мукомольную промышленность. То незначительное увеличение грузооборота, достигнутое в порту в 1929 году, следует отнести за счёт импорта угля и сырья для целлюлозной промышленности. Однако эта торговля не шла на пользу купечеству, так как велась лишь в рамках концерна Штиннеса.

С помощью торговых сделок, тарифных соглашений и договорённости о транзитных перевозках грузов по Данцигскому коридору, большую роль в достижении которой сыграл синдик Торговой палаты Фритц Симон, была сделана попытка смягчить тяжёлые последствия Версальского договора и приспособить торговлю к новой политической реальности. В какой-то степени это, вероятно, и удалось бы осуществить, если бы мировой экономический кризис не свёл на нет все признаки наметившегося улучшения. Расплата была неминуема, так как вся немецкая промышленность в общем и целом жила за счёт займов. Кризис поразил чувствительную, ещё не окрепшую экономику, страдающую от инфляции и последствий навязанного договора. Поэтому разрушительные последствия этого кризиса в Германии были более сильными, чем в других странах, а в Кёнигсберге в свою очередь ещё более сильными, чем в других немецких городах.

С 1929 по 1931 годы разорилось 513 кёнигсбергских фирм, среди них старые известные торговые дома. Наихудшее положение сложилось в металлургии. Фирма Штайнфурт, выпустившая в 1930 году тридцатитысячный железнодорожный вагон, смогла преодолеть этот кризис самостоятельно. Фирма Шихау держалась на плаву с помощью государственных субсидий и дотаций с запада. Фирма «Унион», однако, обанкротилась, так как не получила от Рейхсбана (Имперских Железных Дорог) ожидаемого заказа на постройку локомотивов. Незначительную часть этой фирмы, прежде всего верфь, приобрела в Эльбинге фирма Шихау, сделав её своим кёнигсбергским филиалом. Основные же предприятия «Униона» были закрыты, а само её название было исключено из списков наименований фирм. В этот же период концерну «Фельдмюле» пришлось временно закрыть своё предприятие в Закхайме. В конце 1931 года в Кёнигсберге насчитывалось 33 000 безработных; в течение последних трёх месяцев их число увеличилось на 8000. Количество получающих благотворительную и социальную помощь увеличилось в десять раз и в марте 1932 года составило около 13 000. Вместе с пенсионерами, получающими маленькие пенсии или социальные пенсии, с инвалидами войны и членами их семей разного рода помощь получало 93 000 человек, то есть четверть всего населения.

Экономический кризис вызвал финансовые затруднения и у муниципалитета, так как, с одной стороны, уменьшились поступления в бюджет, а с другой стороны, всё сильнее давил груз социальных обязательств по отношению к нуждающимся, и сумма выплат уже почти равнялась сумме доходов, в связи с чем город вынужден был увеличить своим предприятиям налоги, резко сократить расходы и уменьшить число своих программ, но всё же он не смог в 1932 году отчислить государству всей суммы налогов, так как не смог бы иначе выплатить заработную плату, оклады и пособия; тем не менее долги возросли с 25 миллионов рейхсмарок в 1927 году до 87 миллионов в 1932 году. Несмотря на все усилия обербургомистра и городского казначея, город находился в начале 1933 года на грани банкротства. Такое безысходное экономическое положение стало питательной средой для политического радикализма. И хотя в Кёнигсберге по-прежнему проводились конференции и конгрессы и отмечались праздники, однако в центре внимания всё более и более оказывались стремительно развивавшиеся политические события. На выборах в городское собрание в 1929 году коммунисты набрали 30 000 голосов и тем самым лишь немногим уступили социал-демократам и Немецкой народной партии. Список национал-социалистов получил 8400 голосов (6 %). На обоих последних свободных выборах в рейхстаг в 1932 году НСДАП^{140} вышла на первое место, однако в Восточной Пруссии доля отданных за неё голосов составляла всего 36 процентов. Второй партией по итогам выборов стала коммунистическая. И хотя социал-демократия уступала ей всего лишь немного, результат говорил о том, что будущее Германии будет решаться в споре между национал-социалистами и коммунистами.

Ещё ожесточённее, чем сами партии, вели между собой борьбу выделившиеся из них или кровно сними связанные боевые союзы «Стальной шлем», «Орден молодых немцев», «Союз красных фронтовиков», «Рейхсбаннер» и «Железный фронт»^{141}. Они, как и ряд других более мелких союзов, имели своих вождей и свои цели, форму одежды и символику, знамёна и марши, проводили свои демонстрации и сборища, Дни всеобщей борьбы и побоища в залах заседаний. Развитие событий шло, как казалось, навстречу гражданской войне.