Кёнигсберг во второй мировой войне

Приметы надвигающейся беды потомкам более очевидны, чем современникам. Милитаризация воспринималась не как подготовка к войне, а как восстановление суверенитета. По-другому обстояло дело с накоплением продовольственных резервов, проводимое под знаком выполнения четырёхлетнего плана страны и реализации немецко-советского договора по поставкам. Многим должно было показаться странным, что, несмотря ка хороший урожай в собственной стране, склады тем не менее заполнялись русской пшеницей, кукурузой и ячменём. Зерном в большом количестве набивались даже танцевальные и спортивные залы, в одном только Доме техники, называемом теперь «Шлагетерхауз», хранилось 8000 тонн ржи. В августе морским путём в Восточную Пруссию прибыли войска, высадившиеся в Кёнигсберге и Пиллау. И когда Риббентропп на обратном пути из Москвы сделал остановку в Кёнигсберге и стало известно о подписанном им договоре со Сталиным (без секретного протокола), стало ясно, что Гитлер умышленно создавал кризисную ситуацию. То, что в итоге это привело к мировой войне, было его виной, но не намерением. Настроение масс в начале войны было другим, чем в 1914 году — отсутствовали эйфория и страх. Их заменила определённая решительная готовность и вера в фюрера и Вермахт. Каждый старался выполнить свой долг, а те там наверху должны уж бы ли знать, куда это может привести. Кроме того, мобилизация не воспринималась как нечто драматичное, так как велась уже давно. Каждый человек стал винтиком автоматически развивавшегося процесса и должен был ему подчиняться.

Только на первом этапе польской кампании Кёнигсоерг являлся исходным плацдармом. Когда же военные действия перекинулись на запад, то Кёнигсберг стал городом арсеналов и подготовки солдат в большом масштабе. Предприятия работали для военных нужд, особенно верфь Шихау, которая во время войны стала крупнейшим предприятием Кёнигсберга и где трудилось 19000 человек. Примерно 9000 из них являлись завербованными иностранными рабочими, среди которых было много французов. И до самого окончания войны здесь отсутствовали рабочие выступления, впрочем, так же как и рабская эксплуатация людей. Генеральный директор Родин снабжал своих рабочих зарубежными газетами, проявлял заботу об их обеспечении и дальнейшем образовании.

Война против Советской России ещё больше подняла значение Кёнигсберга. Отсюда, из Восточной Пруссии, навстречу своим победам и поражениям выступили две войсковые группы, состоявшие из нескольких армий. Люди очень скоро привыкли к множеству командных центров, вспомогательных частей, лазаретов и служб обеспечения. Они стали обыденностью. И отдельные налёты советских бомбардировщиков не могли омрачить создавшуюся картину. Факт перезахоронения останков поэта Вальтера Флекса, погибшего в 1916 году на острове Эзель, на новое военное кладбище у ворот Закхаймер Тор вызвал меньший интерес, чем открытие в замке выставки «Янтарной комнаты», вывезенной из Екатерининского дворца в Царском Селе. В ту чёрную пору войны решилась судьба кёнигсбергских евреев. Их депортировали в Ригу и Терезиенштадт. Дальнейшая их участь, так же, как их число и подробности транспортировки, неизвестны. Никто из них не пережил этот ужас. И если сегодня ещё живы евреи из Кёнигсберга, то им просто посчастливилось, так как они выехали отсюда ещё до войны.

Покушение на Гитлера 20 июля 1944 года всех привело в замешательство, однако то, что к движению сопротивления принадлежали и кёнигсбержцы: городской казначей Фритц Гёрделер, член городского магистрата советник по строительству Вальтер Швартц и его племянник, часовщик Арнольд Бистрик, — никто не знал. Фритц Гёрделер был казнён 2 марта 1945 года, через два месяца после того, как был казнён его брат Карл. Остальных отправили в Берлин, где из тюрьмы Плётцензее их освободили русские.

Разрушительным для Кёнигсберга оказался террористический акт двух ночных воздушных налётов британских самолётов. В ночь с 26 на 27 августа 1944 года около 200 самолётов разбомбили северную часть города; двумя ночами позже 600 самолётов уничтожили весь центр города. Жилые улицы, магазины, склады образовали сплошное море огня, в котором погибло около 4200 человек. 200 000 остались без крова и средств к существованию, потеряв всё нажитое. В целости остались пригороды, казармы, военные укрепления. Оба бомбовых налёта были направлены в первую очередь против гражданского населения.

Сгоревшие руины стали каменными свидетелями 700-летней истории города. Были разрушены замок и собор, старый и новый университет, старая ратуша и почти все церкви. Культурные ценности, которые удалось спасти, разместив их в погребах и бункерах или по окрестным поместьям, пропали с приходом в город Советской Армии: музейные сокровища, архивы и библиотеки. Спасти удалось лишь самую ценную часть государственного архива. В сентябре люди проложили первые тропинки в пустыне руин; наладили снабжение водой и электроэнергией, запустили некоторые трамвайные линии, развернули железнодорожное движение. Кёнигсберг как живой организм в результате этих двух бомбардировок перестал существовать. То, что последовало за этим, надо назвать агонией. Борьбу со смертью продолжали, хотя надежды на хороший исход не было.

Восточный фронт уже давно двигался в сторону восточно-прусских границ, но люди в Кёнигсберге не теряли бодрости духа; опасности не видели или не хотели видеть. 400-летний юбилей Альбертины в начале июля 1944 года уже был омрачён тенью приближавшейся катастрофы. К тому времени Красная Армия разбила слабую немецкую оборону и продвинулась далеко на запад. Всем дальновидным мероприятиям по спасению людей и материальных ценностей города гауляйтер воспрепятствовал, называя их пораженческими настроениями и угрожая карой. А когда советские войска в конце января вплотную подошли к городу, обстреливая его из артиллерии, он со своим штабом перебрался в Нойтиф на Фришской косе, симулируя по радиосвязи, что он по-прежнему пребывает в находящемся в опасности городе. Свыше 100 000 гражданских лиц находилось к тому времени в Кёнигсберге, местное население и беженцы из сельских округ с лошадьми и повозками, и около 15 000 иностранных рабочих и военнопленных. Последние боялись своих советских освободителей больше, чем немецких охранников. Перед лицом опасности с Востока образовалось нечто похожее на европейское товарищёство последнего часа. И только благодаря сознанию всеобщей опасности, а не партийной пропаганде, становившейся всё более неубедительной, жизнь в городе протекала более или менее дисциплинированно и организованно. В нём имелись газ и электроэнергия, постановления и талоны на продукты питания, люди работали и отдыхали, правда, во всё уменьшающемся объёме. Некоторые низовые партийные организации показали себя с положительной стороны, но основная заслуга по поддержанию порядка и нормальной жизни в Кёнигсберге вплоть до капитуляции принадлежит обербургомистру Вилю, оставшемуся в городе до самого конца и разделившему вместе с кёнигсбержцами горькую участь долгого плена.

Комендант крепости генерал Отто Лаш имел в своём распоряжении немало воинских подразделений, но их боеспособность была очень различна: остатки разгромленных боевых частей; сформированные на скорую руку новые подразделения, в которых командиры и подчинённые не знали друг друга; тревожные группы и несколько батальонов фольксштурма^{147} под командованием смелого окружного руководителя Вагнера. Было всё ещё немало мужественных солдат, которые даже в безвыходной ситуации не теряли хладнокровия, но находились и такие, для которых собственная жизнь была дороже, чем борьба с врагом.

К концу января оборона была ещё настолько неготовой, что Советская Армия быстрым манёвром смогла бы овладеть крепостью. Однако маршал Черняховский, командующий Третьим Белорусским фронтом, переоценил силу гарнизона и начал планомерную подготовку к штурму. Он дал городу примерно 9 недель передышки. За это время он ликвидировал Хайлигенбайльский котёл^{148} и укрепил свои войска, державшие с конца января город со всех сторон в осаде. Защитники попытались воспользоваться этим временем обманчивого затишья, чтобы спасти положение. Старая прославленная Кёнигсбергская Первая пехотная дивизия захватила Метгетен и соединилась с наступавшими с другой стороны немецкими частями, до этого сосредоточенными в Самландии. Одно время даже удалось наладить сообщение с Пиллау на участке севернее залива Фришгаф. Эту возможность многие кёнигсбержцы использовали для бегства в Пиллау. Произвели даже передислокацию воинских частей, некоторые дивизии были из крепости выведены. В Метгетене немецкие солдаты обнаружили 32 трупа убитых советскими солдатами граждан. В конце марта люди Зейдлица^{149}, переодевшись в немецкую форму, совершили прорыв на одном из участков обороны. Это была лишь незначительная диверсия, но она интересна тем, что с полной ясностью доказывает использование в бою немецких перебежчиков.

В Светлое Воскресенье 1 апреля было по-весеннему солнечно. И в последующие дни стояла хорошая погода. Кёнигсбержцы совершали «прогулки» в ещё доступные для них пригороды. 6 апреля начался штурм. Город защищало 35 000 измотанных боями солдат, без достаточного вооружения и боеприпасов, наступавших было 250 000, имевших громадное превосходство в артиллерии и в авиации. По поводу результатов этого сражения никто иллюзий не строил.

Только лишь в эти дни в городе прекратилась гражданская жизнь. Школы закрыли 23, а университет 28 января. В подвале редакции «Восточно-Прусской газеты», где находились провиант Вермахта и около 600 гражданских лиц, спасавшихся от артиллерийского огня, с помощью на скорую руку установленных печатных станков были выпущены номера газеты «Крепость Кёнигсберг» и по последнему заказу городской администрации за несколько дней до капитуляции здесь отпечатали 10 000 талонов на молоко для грудных детей. Конечно же, задание являлось по сути столь же бессмысленным, как и его исполнение, однако эта нелепость выражает волю к самоутверждению. И городские ЗАГСы и судебные ведомства работали до самого марта. «Бобовый король»^{150} «Общества друзей Канта», профессор Шумахер, 12 февраля, в годовщину смерти философа, в последний раз возложил на его могилу венок. Ему и его двум провожатым пришлось под артиллерийским огнём искать среди развалин дорогу к сгоревшему собору. В Новом театре постановки шли до самых последних недель. Давал концерты городской оркестр. Церковные службы проводились в наспех подправленных помещениях. Действовали службы здравоохранения и почта. Выдавались продовольственные карточки, но так как город покинули многие торговцы, их функции люди теперь брали на себя самостоятельно. Администрация города открывала магазины, закрытые на замки, и распределяла их запасы. Понятно, что в таких условиях случались воровство и грабежи. Полиция и Вермахт за всем уследить просто не могли. Однако такого рода беспорядки оставались в рамках чрезвычайного положения. Говорить о полном упадке морали нельзя. Гражданский порядок сохранялся в городе до тех пор, пока советская власть не создала свою разрушительную систему.

Удивительно, что и структуры Вермахта сохранились вплоть до капитуляции, и комендант, несмотря на отсутствие технических средств связи, всё ещё мог вести команду. Трое суток продолжались ожесточённые бои за крепость. Кольцо вокруг неё всё сжималось. Генерал Лаш предлагал, когда ещё имелась возможность, эвакуировать гражданское население и воинские части в западном направлении, но все его предложения отклонялись. Теперь же, когда момент был упущен, вышел приказ партии прорвать в ночь с 8 на 9 апреля блокаду в направлении Пиллау. Эта попытка не удалась. Гражданское население, собравшееся в тылу ударной группировки, вернулось обратно в горящий город. 9 апреля защищались лишь отдельные городские районы и укреплённые пункты. Их воля к сопротивлению всё ослабевала, так как руководить обороной стало невозможно. В этой ситуации Лаш решился на капитуляцию, хотя Гитлер и приказал ему драться до последнего. 30 000 солдат и 110 000 гражданских лиц должны были бы погибнуть в городе. Вечером 9 апреля Лаш капитулировал на почётных условиях, но ни одно из них не было выполнено. На рассвете 10 апреля все защитники отправились в страшный плен.

Гитлер был в бешенстве и приговорил Лаша к смертной казни. Решение о сдаче крепости после столь долгого сопротивления было, однако, оправданным, продолжать борьбу было бы бессмысленно. Здесь следует задать вопрос — имела ли в военном отношении защита Кёнигсберга вообще смысл и стоил ли он такого числа жертв? На исход войны она не оказала никакого влияния. Единственное, она помогла спастись бегством в Пиллау и дальше морем многим тысячам гражданского населения. И последнее: защитники лелеяли надежду о том, что они смогут беспрепятственно покинуть город, если они удержат его до конца всех военных действий, — примеров тому из прежних войн имелось предостаточно. К тому же во время осады в Кёнигсберге демонстрировался фильм «Кольберг»^{151}. Никто не хотел видеть, что в этой войне солдатское достоинство и честь потеряли своё значение и смысл.