XVIII. Историческая необходимость

За малопродуктивным полемическим занавесом вокруг проблемы этимологии слова «Украина» часто скрываются из поля зрения вопросы, чрезвычайно весомые для понимания сущности исторической судьбы украинского народа. Во-первых, это вопрос о причине, которая заставила народ поменять этноопределяющие термины, а, во-вторых, — как эти перемены происходили в исторической реальности.

«Со стороны украинского народа переход к новому этнониму был, в конце концов, не чем иным, как противодействием ассимиляторским процессам, политике денационализации украинцев, растворением их в „общерусском море“, которое неотступно осуществлялось правящими кругами Российской империи. И характерно, что указанный переход активнее протекал и раньше завершился в регионах Украины, более близких к России, тогда как в западных регионах, сопредельных с польским этносом, еще до недавнего времени сохранились этнические самоопределения „Русь“ и „русский“ („русинский“)»[734].

Очевидно, распространение нового самоназвания стимулировалось вражеской московской тактикой мимикрии в этнонимической терминологии. Надо было «найти себе новое имя, которое гарантировало бы его национальную независимость, которое не давало бы возможности московским мошенникам играть на смешении названий Россия с Русью»[735]. Чтобы устранить смертельно опасный ассимиляторский нажим московского царизма, при обстоятельствах полного политического и культурного бесправия не было другого выхода, по свидетельству многих авторов, как заменить название Русь-Русин другим названием. «Чтобы отличить свою нацию и территорию от москалей, интеллигенция наша должна была отвергнуть свое давнее название „русский“ и приняла для своей нации наше народное название — „украинская“, а для территории название „Украина“, которое употребляется в народных песнях»[736]. О необходимости изменить этноним высказывались много тогдашних украинских патриотов. Понимание этого процесса постоянно нарастало: «по мере того, как понятие малорусской политической нации, малорусских прав и свобод становились достоянием истории, национальное самосознание украинской верхушки начинало ориентироваться на другие, в частности на географические и этнические знаковые символы. Однако в конце XVIII — в начале XIX ст. этот процесс был далеким от своего завершения. Об этом свидетельствует, в частности, наличие разных наименований украинской территории и народа: кроме „Малороссия“, это также „Украина“, „Русь“, „Россия“, „Южная Русь“ и некоторые другие производные от указанных»[737].

Но постепенно и неуклонно все ж таки происходил процесс выбора единого названия.

«Имя русского сделалось и для севера, и для востока тем же, чем с давних лет оставалось как исключительное достояние юго-западного народа (то есть украинского). Тогда последний оставался как бы без названия; его местное частное имя, которое употреблялось другим народом (московитами) лишь общее (государственное), сделалось для второго тем, чем раньше было для первого. У южно-русского (украинского) народа будто было украдено его имя. Роль должна была измениться в обратном виде. Так как в старину северо-восточная Русь (Московщина, Залесье) называлась „Русью“ только в общем значении (в понимании государственном), а в своем частном имела собственное наименование (Московия, Залесье), так теперь южно-русский (украинский) народ мог называться в общем (в государственном) понимании, но в частном, своеобразном, должен был найти себе другое название»[738].

Так писал знаменитый профессор киевского (и петербургского) университета Николай Костомаров. О потребности найти себе другое самоназвание писал и знаменитейший профессор львовского университета Емельян Огоновский: «Наш народ в том не виноват, что цари московские перенесли название Русь на свое государство и что наша родина лишилась своего исконного имени»[739].

Как видим, два украинских патриота-интеллектуала, которые одновременно жили по разные стороны империалистических границ (один в России, второй — в Австрии), единогласно объясняют причину изменения этнонима. Такую же причину указывают и ученые-чужеземцы: «Старание обитателей Южной России, так называемых малороссов, пустить в обиход снова названия „Украина“, „украинец“, „украинский“, — отмечал выдающийся австро-хорватский славист В. Ягич, — объясняется тем, что у них проснулось национальное сознание и они естественно желают по возможности сильнее выделить этническую обособленность малороссов в противовес официальной великорусской народности, употребляя совсем иное название, которое исключало бы всякое смешение великорусов и малороссов»[740].

Такое смешение привело, как справедливо отмечает А. Миллер, к тому, что «территория современной Украины превратилась в XIX ст. в объект истинной терминологической войны»[741]. Российский академик Корш выступил в 1912 г. в газетах «Утро России» и «Биржевые ведомости» с таким объяснением этнонимической ситуации украинцев в России: «Патриоты известного вида предпочитают обращаться к чувствам, чем к логике, а этнографическое положение украинцев, к сожалению, такое, что предоставляет возможность логического произвола в оценке их племенной особенности: с одной стороны „хахол“ — не то, что „кацап“, а с другой стороны, в отличие от поляка, чеха, серба и всякого другого славянина, он „русский“. Логически думающий человек скажет: „так, он „русский“, но не „великоросс““. А российский специалист патриотических дел победно воскликнет: „Ага, он — „русский“. Мы — так же „русские““. Выходит, он ничем не отличается от нас и не смеет требовать чего-то особого. Вот на этом двояком смысле слова „Русь“, „русский“, и основывается недоразумение — не всегда искренние — наших политиков, теоретических и практических, относительно малороссов или украинцев»[742].

Насколько острой политической необходимостью для нашей порабощенной нации стала задача перехода на новый этноним, мы можем понять со слов М. Грушевского, который лично в немалой степени послужил причиной того, что мы теперь носим название украинцы.

«Литературное возрождение XIX ст. принимает название украинского для определения новой национальной жизни. Для того чтобы подчеркнуть связь новой украинской жизни со старыми традициями нашего народа, возникла сложная форма Украина-Русь, украинско-русский: старое традиционное имя связывалось с новым термином украинского возрождения и движения. Однако в последнее время все шире употребляются и в украинской, и в других литературах простые термины „Украина“, „украинский“ не только относительно современной жизни, но когда речь идет о предыдущих ее фазах, и это название вытесняет постепенно все другие. Для определения же всей совокупности восточно-славянских групп, у филологов именуемой обычно русской, приходится употреблять название восточно-славянская, во избежание путаницы русского в значении „великорусского“, русского в значении „восточно-славянского“, и наконец русского в значении „украинского“ (как оно еще и на сегодняшний день в полной силе остается в обиходе Галиции, Буковины и Угорской Руси). Такая путаница является причиной постоянных неумышленных и намеренных недоразумений, и это обстоятельство заставило украинское общество в последнее время твердо и решительно принять названия Украина, украинский.

В этой неясности, путанице терминологии отразилась трудная историческая судьба украинского народа. Неблагоприятные исторические условия лишили его любого значения в современной культурной и политической жизни, хотя он принадлежит к наиболее многочисленным народам Европы. Компактной массой занимают украинцы большую и плодородную территорию, а своей историей и произведениями своего духа они доказали, что обладают выдающимися способностями, богатым дарованием и имеют право на постижение своего особого места во вселенской истории. Разбив политическую жизнь украинского народа, опустив его на дно экономического, культурного, а вместе с тем национального упадка, неблагоприятные исторические условия покрыли забвением светлые и знаменитые моменты его прошлой жизни, проявления его активности, его творческой энергии и на целые столетия бросили на распутье политической борьбы как безоружную, беззащитную добычу захватнических аппетитов соседей, как этнографическую массу, лишенную национальной физиономии, без традиций, даже без имени»[743].

На первой странице своей фундаментальной работы «История Украины-Руси» М. Грушевский отмечает: «Его старое, историческое имя: Русь, русин, русский, во времена его политического и культурного упадка было присвоено великорусским народом, которого политическая и культурная жизни развилась на традициях давнего Русского государства, так что Московское государство (прежде всего вследствие династических связей) считало себя ее наследницей. Когда в XVII ст. украинский народ также входит в состав Московского государства и возникает потребность отличать его от московского народа, начинают употребляться более-менее новые и искусственные имена для него, из которых долго держался официально принятый термин: „малорусский“, „Малороссия“. Теперь же в украинской письменности принято имя: „украинско-русский“»[744].

Аналогичным способом объясняли историческую потребность изменения украинцами этнонима Окунь-Бережанский и другие украинские ученые: «…для отличения родной Руси от Большой Руси как Московщины стали называть свою Русь Украиной и из этого названия создали слова: „украинец — украинский“»[745]. Эта проблема стала постоянным сюжетом для украинских авторов в дореволюционные времена. «Наш народ в пределах российского царства, лишь бы отличать свою народность от московской, должен был целиком забросить слова „Русь“ и „русский“ язык (для определения нашей земли и языка), а вместо этого должен был употреблять лишь слова „Украина“ и „украинский“»[746]. Объясняя причины изменения этнонима, профессор Томашевский писал: «Мы своего имени не отрекаемся, мы являемся русским народом и нашим языком является русский язык, но чтобы никто не мог утверждать, что наш народ и московский народ — это одно — поэтому мы называем себя украинцами. Потому что мы одно, а россияне, „русские“ — другое; наша история одна, а их другая»[747].

Такое же объяснение сделано в специальном сборнике статей, который вышел в начале XX столетия на Буковине. «Наши люди все хорошо знают, что Русин — это одно, а Москаль — другое. Однако москали называют себя также „русскими“ и в отличие от нашего „русского“ пишут два „с“. В письме-то „русский“ (с двумя „с“) значит российский или московский, а „руський“ (с одним „с“) означает наш народ. На письме это видно, — но как кто говорит, то в беседе нельзя различить, или он сказал „русский“ с двумя „с“ (в значении „российский“), или сказал „руський“ с одним „с“ (в значении „русский“). Поэтому из того выходит чистая смута»[748].

Причины перехода на новый этноним известный украинский публицист объяснял так: «История дала нам новое имя, не только младше и лучше старого, забранного врагами, употребленного в своих плохих гнобительських целях, но и это новое, более здоровое имя не допускает уже никакой смуты, не делает нашей земли ни польской толокой, ни московской займанщиной, только нашим собственным прадедовым добром, на котором наш народ должен стать своим исключительным господином»[749].

В книжке, которая вышла в начале революции, снова находим аналогичные аргументы. «Там же, где украинцы имели сношения с московцами, надо было отметить себя как отдельное племя»[750].

Более или менее сознательный процесс изменения названия можно наблюдать уже с XVII века.

От Полтавской катастрофы (1709 г.) усилилась агония украинской государственности, которая завершилась отменой гетманщины (1764 г.). Украинское государство как субъект международных отношений исчезло, однако украинский народ проявил беспрецедентную живучесть, потому что именно в тот период начал массово обрабатывать плугом огромные пространства юга и востока, которые были добыты казацкой саблей. И уже на начало XIX ст. украинский этнос укоренился от полесских болот к волнам Азовского и Черного морей. «Процесс формирования национальной территории украинцев, как о том убедительно свидетельствуют документальные материалы, наиболее активно проходил приблизительно с конца XVII ст. до конца XVIII ст. и в основном (хотя, разумеется, не окончательно) завершился в начале XIX ст. То есть во времени он фактически полностью совпал с постепенным утверждением деспотической абсолютистской монархии в Российском государстве и ликвидацией царизмом всех признаков своеобразной украинской государственности. И все же, несмотря на эти обстоятельства, именно тогда продолжало наблюдаться географическое распространение названия „Украина“ на все земли, заселенные собственно украинским сообществом. Термин „украинский“ (в понимании национальной принадлежности) все чаще начал встречаться в тогдашних источниках. Выражения „нации“, „национальный“ стали более употребляемыми как в разговоре, так в письменных документах (особенно это характерно для второй половины XVIII ст.). Непосредственно коренные жители классифицировались как „нации русинов“, „малорусская“ или „украинская нации“ и т. д.»[751]. Нужно сказать, что героическая борьба казаков со степью началась на несколько столетий раньше. Всемирно известный английский историк Арнольд Тойнби отмечал, что запорожские казаки осуществили «беспрецедентный подвиг», что запорожцы образовали новую общественную прослойку, «которая организовала свою жизнь таким новым и непривычным образом, что это предоставило возможность осевшему обществу впервые за свою историю не только выстоять в борьбе против евразийских кочевников, не только подвергнуть наказанию их раз или дважды с помощью кратковременных месницких походов, а победить их уже по-настоящему: отвоевать у номадов территорию и изменить ее ландшафт, превратив кочевые пастбища в крестьянские нивы, а стойбища — в оседлые села»[752].

Необходимо подчеркнуть, что умышленно созданная путаница этно-определяющих терминов сделала свое деструктивное дело. Хоть этноним Русь не является тождественным, идентичным термину Россия, поскольку первый является естественным, из глубин правеков, а второй — искусственным, созданным в Истамбуле греческими церковниками в XVI ст., однако их обманчивое внешнее сходство, а также опасное сходство этнонимов русин — русский требовали от нашего народа распознавательных отличий. Впервые для Гетманщины (приблизительно Полтавская и Черниговская области на сегодня), которая вследствие казацкого военного союза с Москвой уже с 1667 года постепенно превращалась в царскую колонию, вопрос изменения национального имени выдвигается как острая политическая проблема. Именно там, на Левобережье, чувствительно ощутили, как путаница терминов ставит под угрозу национальную обособленность, поняли, что «название русского необходимо заменить на такое, которое имело бы признаки отличия от восточной Руси, а не похожесть с ней»[753].

Переход на новый языковой символ народа, на этнотопоним Украина был для Руси процессом мучительным и затяжным. Из Левобережья распространение нового названия шло на запад вместе с распространением Российской империи. «Будто самообороной нашего народа было то, что на определение своих земель выбрал он себе новое народное имя: Украина, не избавившись, однако, прав на старое историческое имя Русь»[754]. Исследователь истории Украины второй половины XIX ст. отметил, что «украинские активисты изначально пользовались понятием „Русь“, которое в их системе, как и в польской, принципиально отличалось от понятия „Россия“, что означало всю империю. Постепенно они переключились на термин Украина, во избежание постоянной путаницы между них трактованием понятия „Русь“ как „Украина“ и значением этого термина как общего для всех восточнославянских земель. Украинофилам пришлось также утверждать новый термин „украинцы“ вместо более распространенного самоназвания русины для того, чтобы преодолеть традицию прошлых двух веков, которые акцентировали общность имени для всего восточнославянского населения»[755].

Как уже было сказано, переход на новое название был процессом затяжным, медленным и драматическим. «Только что по Хмельницком (в XVII), а особенно по Мазепином погроме под Полтавой (в XVIII веке) стали у нашего народа выходить из употребления названия „Русь“ и „Русины“, а вместо того принимаются имена „Украина“ и „Украинцы“»[756]. Однако конституция Филиппа Орлика с 1710 года обозначила устройство для будущей республики, которая носила бы название государства «Войска Запорожского и Народа Русского». Название «Украина», как видим, здесь еще отсутствует.

Вплоть до второй половины XIX ст. российские бюрократы в далеком Петербурге, убаюканные сладким колониальным мифом о «единой, неделимой», не видели опасности для своей ассимиляторской политики в терминах «Украина», «украинец», «украинский»[757]. Созданная в 1764 г. на территории Слобожанщины новая губерния сперва носила официальное название «Украинская». Лишь с 1835 г. Слободско-украинская губерния была переименована на Харьковскую.

В начале XIX ст. в пределах Российской империи появились в печати ряд изданий с выразительными титулами: «Украинский вестник» (1816–1819), «Украинский домовод» (1817), «Украинский Альманах» (1831). Со временем вышло два выпуска «Украинского сборника» (1838, 1841), вышли упорядоченные Г. Максимовичем альманахи «Украинец» (1859 и 1864). Н. Костомаров опубликовал «Украинские баллады», «Украинские сцены из 1649 года» и написал программный документ Кирилло-Мефодиевского братства «Книга бытия украинского народа». Н. Кулиш стихотворную эпопею «Украина» (1843). Существенным было то, что в большинстве упомянутых изданий помещены песни и сказки из всех украинских этнографических регионов, которые придавали термину «украинский» общенациональное значение[758].

Царское правительство не сразу догадалось, какая идеологически-революционная сила прячется под названием Украина.

«Украина играла для России исключительно важную и многоплановую геополитическую роль: делала последнюю более солидной, более европейской, превращала ее в государство с определенными национальными традициями, многочисленными культурными богатствами, служила своеобразным мостом для проникновения через морские транспортные пути (Босфор и Дарданеллы) в страны Средиземноморья, а также дальше, особенно на юг, юго-восток и восток Азии. Все это привело к тому, что, наконец, большинство россиян вообще не представляют своего существования без Украины, которая к тому же постоянно поставляла России „этнический материал“ для ускоренного роста ее населения»[759]. В российских школах учили наизусть такой хрестоматийный стих А. К. Толстого о «Малороссии»:

Ты знаешь край, где все обильем дышит,

Где реки льются чище серебра,

Где ветерок степной ковыль колышет,

В вишневых рощах тонут хутора,

Среди садов деревья гнутся долу

И до земли висит их плод тяжелый,

И чист, и тих, и ясен свод небес…

«Выезжая на малороссийскую равнину, — писал известный педагог К. Д. Ушинский, — с какой бы то ни было стороны: с великорусской ли, срединной, холмистой возвышенности, с белорусских ли песчаноглинистых пространств, ограниченных с юга течением Десны, из лесистой ли Литвы по берегам Припяти, из южных ли степей, недавно населенных, — вы невольно замечаете, что въехали в особенную страну, страну какой-то тишины, неподвижности, словом, в страну извечно земледельческую. Этот характер вековечной равнины, с незапамятных времен кормившей и продолжающей кормить многие поколения одного и того же племени, ярко отражается и в характере населения, крепко связанного со своею землей, тихого, неподвижного, в котором весь быт сложился по условиям земледелия, у которого все обычаи, все предания, все песни проникнуты земледельческим характером… В великорусе вы не заметите той привязанности к земле, он не задумается бросить свою деревню надолго и даже выселится из нее навсегда…»[760].

Проводники национального возрождения, на которых история возложила задачу изменить наш этноним, некоторое время колебались. Деятели старшей генерации склонялись к названию Малороссия (Котляревский, Квитка-Основьяненко, Максимович, Гребинка). Однако для простого народа термин Малороссия был непонятный, неопределенный и относился только к части Украины. Младшие выбирали термин Украина (Гулак-Артемовский, Срезневский, Бодянский, Маркевич, Кулиш). На выбор нового национального имени влияла, безусловно, языковая практика населения Поднепровья, среди которого название Украина приобрело широкое распространение.

О влиянии на выбор нового этнонима Тараса Шевченко надо сказать отдельно, потому что решающую роль в распространении этнонима «Украина» играло, бесспорно, его творчество, хотя сам он, как свидетельствует «Словарь языка Т. Г. Шевченко», никогда не употреблял терминов «украинец», «украинка», «украинский». Но «благодаря популярности произведений Тараса Шевченко сформировались термины „украинский“ и „украинец“ от названия „Украина“, которое вынес народный гений из устной народной традиции, которая сохранилась также в народных думах»[761]. Вместе с тем в журнале «Основа», в котором сотрудничали друзья Т. Шевченко, наименования «русин», «русинские писатели», «русинский язык» неоднократно употребляются[762].

«Названия — „украинец“, „украинский“, в Шевченковом „Кобзаре“ не встречаем, Шевченко употребляет для определения субстантивного и адъективного имени членов украинской нации нашего традиционного названия — „казак“, „казацкий“.

Подай же руку козакові

і серце чистеє подай!

или:

А над дітьми козацькими

Поганці панують.

Зато название „Украина“ употребляется постоянно. У Шевченко название „Украина“ охватывает всю территорию, заселенную нашим народом»[763].

Я. Рудницкий так объясняет отсутствие термина «украинец» в творчестве Шевченко: «Шевченко систематически избегал названия „украинец“, потому что это название в его времена еще не содержало никакой национально-государственной традиции, не напоминало об историческом наследстве, лучше подходило для определения этнически-языковой „народности“, чем государствообразующей нации — а Шевченко говорил именно об этой последней. Ведь таких словосочетаний, как „украинская независимость“ или „украинская самостоятельность“, при жизни Шевченко вообще еще не существовало, а существовала для определения того самого понятия — „казацкая воля“. И для нас важно, прежде всего, взвешивать не то, какие именно языковые выражения (своего времени) великий поэт употреблял в своих произведениях, а то, какое идейное содержание он в них вкладывал и с какой национально-политической конструктивной целью»[764].

Нельзя не вспомнить здесь другого гения украинского рода — Николая Гоголя. На молодую украинскую интеллигенцию наряду с Шевченко, народными песнями и думами, в которых постоянно употребляется этнотопоним Украина, огромное влияние оказало творчество Гоголя, в частности повесть о запорожском рыцарстве «Тарас Бульба», где часто употребляется термин «Украина». «Так вот она, Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы! Вот откуда разливаются воля и казачество на всю Украину!». «…А что мнет отец, товарищи и отчизна?» — сказал Андрий, встряхнув быстро главой и выпрямив весь прямой, как надречный осокор, стан свой… «Кто сказал, что моя отчизна Украйна?»[765]. Или знаменитый гоголевский вопрос: «Знаете ли вы украинскую ночь?»

А. Прицак связывает утверждение слова «Украина» с образованием в 1805 г. Харьковского университета. «Это был первый университет западного типа. Именно оттуда начинается распространение светских идей в Украине»[766].

Изучение этнографии и фольклора, которое под влиянием животворных идей романтизма приобрело широкое развитие, показало крепкую этническую неделимость украинского народа, хоть и растерзанного захватчиками на части. Это обстоятельство, кстати, смущало тех догматических этнологов, которые думают, что единство этнического сообщества основывается на внешних атрибутах: на общем государстве, на общем экономическом рынке, на общей юриспруденции, общем войске и т. д. Выражения удивления нетипичности украинцев, которые вопреки отсутствию упомянутых атрибутов остались единым народом и сумели объединиться наконец, встречаем и по сегодняшний день: «Разителен пример украинского народа, земли которого большую часть его истории входили в государства, созданные другими этносами»[767]. Добавим, что такими нетипичными народами выглядят евреи и армяне. Единство украинцев проявлялось в однородных обычаях, верованиях, образе жизни, в песнях, думах, пословицах, поговорках, сказках и других формах устного творчества, а также в общих идеалах, аналогичных мотивах, в сходстве выражений, поворотов, сходстве этимологических форм и фонетических особенностей языка[768].

«Широкое распространение названия Украина, украинский, в частности в XVIII и XIX ст., среди украинского народа вызвало реакционные мероприятия со стороны оккупантов Украины, в частности, россиян, включительно с запретом этого названия и официально-правительственного введением терминологии „Малороссия“, „малорусский“. И, несмотря на все запреты, название Украина жило глубоко в народном сознании, что нашло свое формальное завершение в начале XX ст.»[769].

С середины XIX ст. под российской протекцией появилось патриотическое общественное течение, которое получило характерное название «украинофильство». На смену ему пришли со временем новые течения с новыми названиями. «Вообще представители украинское национального движения пореформенных времен получили разные названия в исторических источниках. Это, в частности, „общественники“, „малорусофилы“, „русинофилы“, „украинские хлопоманы“, „хохломаны“, „украинские социалисты-федералисты“ и т. п.»[770]. Украинофилы приложили огромные силы для сохранности и изучения народной культуры — языка, песен, народного творчества, истории, быта и т. п. Собственно, украинофилы стали первыми утверждать и распространять новый национальный этноним. В письме к М. Драгоманову в 1891 г. Леся Украинка утверждала: «Скажу Вам, что мы отвергли название „украинофилы“, а носим название просто украинцы, потому что мы такими являемся, без всякого „фильства“»[771].

Из украинофильского движения выросло в конце XIX ст. радикальное Братство Тарасовцев. В его программных принципах (1893 г.) отмечено: «Скажем кратко: украинофильство показало нам и целому миру, что существует и прозябает какой-то порабощенный, ограбленный народ, который носит название Украинцы»[772]. Один из основателей Братства Тарасовцев общественный и политический деятель Николай Михновский в брошюре, которая вышла в 1900 году под заголовком «Самостоятельная Украина», писал: «Мы не хотим дольше сносить господство чужеземцев, не хотим больше пренебрежения на своей земле. Нас горстка, но мы сильны нашей любовью к Украине»[773].

Современники упоминают, как тяжело было в дореволюционные времена перейти на термины «Украина», «украинец». «С начала своего появления в языке понятие „украинец“ стало предметом насмешек москалей и малороссов. Припоминаю себе, как иллюстрацию, что в первом на Украине украинском гимназийном органе „Возрождение“, который мы основали в 1907 г. втроем с Евгением Нероновичем и Петром Чикаленком, передовица Нероновича в первом числе начиналась словами: „Украинец, что это такое?“, а дальше автор передавал разговор с малороссом, который удивляется этому „новообразованию“»[774].

Испуганные деятельностью украинофилов, царские сатрапы с 50-х лет XIX ст. начали тотальное гонение на них. Лично «Государь Император, в виду проявлений украинофильской деятельности» наметил погромные правительственные меры, которые должны были уничтожить украинский народ как таковой[775].

Таким образом, толерантное или, точнее, равнодушное отношение к термину «Украина», «украинец» со второй половины XIX ст. изменилось на остро враждебное. Костомаров в письме к Герцену жаловался, что название «Украина» постоянно полагалось «предосудительным»[776]. Кроме слова «Украина», нецензурными признавались термины «Малороссия», «Гетманщина»[777]. С 1863 года царские сатрапы стали запрещать упоминать термины «Украина», «украинский», заменив их терминами «Юг России», «южно-русский», то есть названием без подробного этнографического содержания. Именно в этом же 1863 году, по стечению обстоятельств, в львовской газете «Цель» появилось стихотворение Павла Чубинского «Ще не вмерла Україна», которое по ошибке было помещено под именем Тараса Шевченко. Это побудило галицкого композитора Михаила Вербицкого написать к нему музыку. Песня очень быстро приобрела большую популярность. В 1917 г. Центральной Радой была официально признана национальным гимном.

После отмены «Малорусского генерал-губернаторства» (1854) термин «Малороссия» стал тоже понемногу приходить в упадок. Для Правобережной Украины российские бюрократы изобрели новое название «Юго-Западный край». «Подобно тому, как вместо Литвы и Белоруссии введено название „Северо-Западный Край“, вместо Польши „Привислянский Край“, так и вместо Украины появилось название „Юго-Западный Край“, употребляемое, правда, только для определения Правобережной Украины»[778].

В 1897 г. Николай II велел не упоминать в официальных документах о Царстве Польском. Российские бюрократы отдавали предпочтение таким наименованиям, как Привислянский край, Тифлисская и Кутаисская губернии — то есть лишь названия географические, никаких национальных. Для юга Украины было выдумано название «Новороссия», под влиянием классических воспоминаний, «что охватили Екатерину II и ее окружение в связи с „греческим проектом“ императрицы. Здесь „Новороссия“ является просто калькой „Новой Греции“»[779]. Можно было писать об украинском скоте или об украинской пшенице, но употреблять термины «украинский народ», «украинский язык» запрещалось[780].

Официально разрешалось употреблять обидный термин «малоросс» в противовес к напыщенному «великороссу». «Цензура запрещает украинцам называть свой народ своим именем, а велит всюду употреблять „русский“ — а по великой протекции „южно-русский“, или „малорусский“»[781].

Появилось тайное распоряжение, которое требовало от цензуры строжайше относиться ко всему, что было связано с украинским языком и народностями. Произведения об Украине полагали опасными даже тогда, когда они были написаны на русском языке. В 1863 г. вышел Валуевский циркуляр о том, что украинского языка «не было, нет, и быть не может». Решением Чрезвычайной Комиссии «для пресечения украинофильской деятельности» циркуляр Валуева дополнил пресловутый Емский указ (1876). Началась грубая политика открытого лингвоцида: язык украинского народа (провозглашенный несуществующим), был запрещен в школе, в церкви, в государственных учреждениях и вообще в публичном употреблении. Украинское правописание запрещалось. Разрешено было пользоваться только российским правописанием. Запрещено было печатать научные и переводные книжки на украинском языке. Беллетристика подлежала жестокой предварительной цензуре. Не разрешалась детская и юношеская литература, а также художественные произведения из жизни интеллигенции, купечества и мещанства. Запрещены были любые периодические издания, театральные спектакли, концерты и лекции на украинском языке. Даже запрещалась печать украинских текстов к музыкальным произведениям. Профессор Пулюй неоднократно подавал просьбу в «Главное Управление по делам печати», чтобы позволили напечатать или позволили присылать на Приднепровье уже напечатанное святое Евангелие на понятном простому народу украинском языке, и непременный ответ был «не подлежит удовлетворению», хотя в христианской российской империи переводы Евангелия были разрешены на 36 языках, в том числе осетинском, юкагорском и др. Запрещено было ввозить украиноязычную литературу из-за границы. Как писалось тогда: «Даже имя: Украина, украинский, цензура хотела бы уничтожить; она вычеркивает эти слова из рукописей. Однажды, когда совсем выбросить слова „наша Украина“ нельзя было, не исказив понимание, цензор зачеркнул слово „наша“, наверное думая: пусть хоть читают „Украина“ и не знают, что это их земля»[782].

Вообще украинство в России было обречено на уничтожение. «Может, никогда не был так ребром поставлен вопрос: или жить, или погибнуть нашей нации? — как тогда», — писал Франко[783]. Российская империя насилием и враньем строила вавилонскую башню, разрушая законы, установленные Богом, в частности, закон множественности языков или, шире — закон необходимого разнообразия. В Библии (книга Эстер, 1.22) написано: «И разослал он письма во все царские округи, к каждой округе — письмом ее, и к каждому народу — языком его, чтобы каждый мужчина был господином в доме своем, и говорил об этом языком своего народа».

В России на протяжении трех веков вышел ряд указов и циркуляров, направленных против украинского языка, который в конце XIX ст. называли «наречием пастухоф и свинопасоф». Еще Петр I в 1720 г. запретил книгопечатанье на украинском языке. В том же году Петр I выдал указ, чтобы «вновь книгъ никакихъ, кроме церковныхъ прежнихъ изданий, не печатать; а оныя церковный старыя книги съ такими же церковными книгами исправливать прежде печати съ теми великороссийскими печатьми, дабы никакой розни и особого наречия въ нихъ не было»[784]. Екатерина II запретила преподавание на украинском языке в Киево-Могилянской академии. В 1769 г. появился Указ Синода Российской церкви об изъятии у населения украинских букварей. Позднее появились упоминавшиеся уже Валуевский циркуляр и Емский указ. В 1908 г. Указ сената Российской империи признал украиноязычную культурную и образовательную деятельность вредной. «Сама мысль о существовании украинского языка всегда отбирала сладкий сон у россиян. Каждое проявление национального сознания и движения на Украине считалось преступлением против российской государственности, которое от Петра Первого вплоть до последнего Романова квалифицировалось как „сепаратизм“»[785]. В 1933 г. в Украину поступила телеграмма Сталина о прекращении «украинизации». Потом было положение об показном свободном «выборе языка» обучение; Постановление ЦК КПУ и Верховной Рады УССР (1958 г.) о нецелесообразности преподавания на украинском языке в высших учебных заведениях. В 1978 г. ЦК КПСС принял постановление об усилении преподавания российского языка и литературы. В 1983 г. вышло пресловутое Постановление ЦК КПСС об усиленном изучении российского языка, делении классов в украинских школах на две группы и повышении зарплаты на 15 % учителям российского языка. Видно, вспомнили, что до 1917 года чиновникам в Украине (на Правобережье) платили 50 % надбавки к заработной плате за «обрусение края». Очередной Пленум ЦК КПСС принял постановление о «законодательном упрочении русского языка как общегосударственного», а Верховная Рада СССР приняла Закон о языках народов СССР, где русскому языку предоставлялся статус официального. Таким образом был подготовлен грунт для полной ассимиляции украинской народности. «Ассимиляция начинается с адаптации подчиненного населения к культуре завоевателей, осуществляется через усвоение их языка как средства общения с официальной властью и завершается через два-три поколения (которые выросли в условиях чужеземного господства) переходом на язык завоевателей, а тем самым — и изменением бывшего этнического самосознания. Сохранение отдельных черт в одежде, быту, обычаях не имеет принципиального значения; они теряют роль осознанных символов — признаков этнической принадлежности»[786].

Политика этноцида в царской России проводилась под аккомпанемент разнузданных травль и клевет со стороны печати всех направлений, от «Вестника Европы», «Киевлянина», «Русского вестника» до «Голоса». Самые агрессивные нападки звучали со страниц «Киевлянина», который выходил с таким этнонимическим эпиграфом: «Это край русский, русский, русский!» Черносотенный «Киевлянин» постоянно прибегал к насмешливому пародированию украинского языка, что, кстати, практикуют в России по сей день. «Ударным» примером неуклюжести украинского языка стал приписываемый М. П. Старицкому перевод знаменитого гамлетовского вопроса в таком звучании: «Бути чи не бути, ось-то заковика». На самом деле перевод звучал: «Жити чи не жити? Ось в чім річ»[787].

Составитель украинофобского сборника, который недавно вышел в Москве, некто Смолин целый раздел так и назвал: «Буты чы не буты? — вот-то заковыка, или Об „українськом“ языке». Дальше Смолин злобно повторяет старую выдумку и утверждает, что именно так звучит в переводе М. Старицкого гамлетовский вопрос «на „незалежной“, „отрубной“ „українськой мове“[788]. Можно бы здесь ответить шовинистическим насмешкам над украинским языком, что, по данным лингвистики, чужие слова церковнославянского (то есть древнеболгарского) происхождения „в русском языке составляют чуть ли не половину всего словарного запаса“[789]. Правду говорят, что чужой язык всегда смешон, а свой — всегда прекрасен.

Целые генерации московских публицистов и научных работников работали над выдумыванием доводов того, что термины „Украина“, „украинец“ являются искусственными новообразованиями, следствием внешней (немецкой, австрийской, польской, ватиканской и т. д.) интриги: вообще термин этот изображали ненавистным для Москвы. „Ясный смысл слова Украина начал постепенно затемняться злостной пропагандой украинского сепаратизма и только в первой четверти 20-го столетия вошел в употребление в нынешнем смысле в некотором, очень узком кругу русского общества, когда пропаганда начала проявляться в открытой и агрессивной форме, при широкой материальной поддержке австрийского, польского и германского империализма“[790]. Новый этноним вызвал много пылких и злобных возражений со стороны тех, кто враждебно относился к идее национального развития украинского народа[791]. „Такие термины, как „украинский народ“, „украинский язык“, должны быть признаны самовольными и неопределенными, лишенными любого этнографического содержания“ — писал известный украинофоб профессор Киевского университета Флоринский[792]. Ради справедливости надо сказать, что политику грубой ассимиляции с запретом употребления термина „Украина“, с притеснениями украинского печатного слова и самого языка, проводили также венгерские, польские и румынские оккупанты в XIX и в XX веках. Происходил этот этноцидный процесс при радостном одобрении социально-общественной мысли поработителей. Такова историческая правда.

„Есть ли в мире хоть один народ, чтобы на его национальное имя так нападали, ругали, перекручивали, высмеивали его, как наше имя. Называют его „уродливым“, „безобразным“, выдуманным преступниками и т. д., ничего не достойным, баламутным, ненавистным… Даже советуют писать его в кавычках“[793].

Вообще, конечно же, потому что, российская демократия заканчивается там, где начинается „украинский вопрос“. Приведем выразительный пример. Один из вождей декабристов полковник Пестель, который выступал за вооруженное свержение царизма, отмену крепостничества и установление республиканского порядка, вместе с тем категорически не признавал право украинского (и белорусского) народов на самоопределение. Как идеолог декабристов Пестель был автором программы „Русская Правда“, где требовал уничтожить названия (этнонимы) отдельных народов и слить их в общем названии „русские“. „А посему и постановляется правилом, чтобы всех жителей, населяющих губернии Витебскую, Могилевскую, Черниговскую, Полтавскую, Курскую, Харьковскую, Киевскую, Подольскую и Волынскую истинными россиянами почитать и вот сих последних никакими особыми названиями не отделять“[794].

В подобном же духе высказывался влиятельный реакционный журналист Катков:

„Польская революция является ничем в сравнении с национально-литературным движением в Малороссии. Со взрывом польской революции Россия в наихудшем случае может потерять одну провинцию, но, если национальное и литературное движение в Малороссии выиграет, оно попадет в самое сердце России, поэтому сепаратистские домогательства украинофилов должны быть уничтожены“. Применяя неслыханные в цивилизованном мире денационализаторские меры, Российская империя как абсолютная евроазиатская деспотия, показала себя самым большим и наиболее стойким врагом украинского народа.

„Вся история отношений между Москвой и Украиной на протяжении более 250 лет, с момента соединения этих двух государств есть планомерное, безоглядное, бесстыдное, наглое уничтожение украинской нации всяческим образом, до стирания следа ее, чтобы даже имени ее не осталось“.

И, казалось, такая политика имела успех. Прежде всего, украинское панство, отчасти купленное Москвой, отчасти вырезанное ею, частично сосланное, затерроризированное или приласканное, быстро покинуло свой народ, перебежало на сторону сильнейшего, слилось, ассимилировалось и стало „русским“. Интеллигенция должна была замереть, когда были уничтожены все источники ее происхождения: школа, украинский язык в правительстве, литература. Остался сам народ, без панства, без литературы, без школы, безграмотный, обессиленный, опутанный законами и государственным аппаратом эксплуатации. Он уже забыл свою историю, свою бывшую борьбу за социальное и национальное освобождение из-под польско-московской шляхты, свои крупные учреждения (как например, республику Сечи Запорожской, свое бывшее высокое состояние культуры, свою науку и школу, которые были образцом и учителем полуазиатской Москвы; он даже имя свое забыл и покорно, тупо откликался на то имя, которым звал его господин»[795].

К какому состоянию потери национального сознания в царской неволе дошел народ, показывает П. Кулиш. «Малорусские простолюдины на вопрос: „Откуда вы?“ будут отвечать: „Из такой-то губернии“, но на вопрос: „Кто вы? Какой народ?“ не найдут другого ответа, как только: „Люди, так себе народ, да и довольно“. „Вы русские?“ — „Нет“. — „Хохлы?“ — „Какие же мы хохлы?“ (Хохол — слово бранное, и они его отбрасывают). — „Малороссияне?“ — „Что это за малороссияне? Нам это и выговорить трудно“. (Малороссиянин — слово книжное, и они его не знают). Словом, земляки наши, давая называть себя Русью, Черкассами и чем угодно, сами себя называют только людьми и не присваивают себе никакого собственного имени»[796].

Несмотря на жестокие и систематические притеснения, во второй половине XIX ст. украинофильское движение не только не затихло, но разрослось и возымело силу. Собственно, Эмский указ 1876 года «толкнул украинскую литературу на более широкие политические воды. Контакты с Галицией стали практическим гарантом этого процесса»[797].

Мы уже упоминали Каткова, который представил причины враждебного отношения России к якобы братскому народу. Приведем еще некоторые аргументы великодержавных шовинистов.

Для борьбы с распространением этнонима «украинец», в Киеве, по почину редактора черносотенной газеты «Киевлянин» профессора Д. Пихна, создается «Клуб русских националистов». Клуб создали, как они писали: «чтобы отстаивать российскую идею на „юго-запад от России“ от еврейских и украинских „козней и натисков“»[798]. Российские великодержавные идеологи затратили много усилий, чтобы не дать украинцам перейти на новый этноним.

В докладе на собрании «Клуба русских националистов в Киеве» изменение этнонима приписывалось лично М. Грушевскому, который «отверг всякие колебания относительно названий, которые исторически образовались для разных частей западной и южной Руси: Угорская Русь, Буковина, Галиция или Красная Русь, Холмщина, Подляшье, Черная Русь, Волынь, Подолье, Киевская Украина, Левобережная Малороссия, Слободская Украина, Кубань, Черноморье; он отверг их всех и заменил одним, наиболее непригодным: „Украина“[799]. Другой автор, тоже член „Клуба русских националистов в Киеве“, доказывал непригодность термина „Украина“ таким способом: „Этнографический термин“ украинцы», из-за отсутствия самого объекта, то есть, этнографически отдельного народа, не имеет права существовать, а определение территории именем «Украины» потеряло свою первоначальную административную потребность, а потому сам термин является бескорыстным, подобно названиям «Священная Римская империя» или «Московское государство»[800]. Российский публицист Меньшиков в газете «Новое время» (26 февраля 1911 г.) негодующе горланил: «Наиболее ярые малороссы отказываются от исторического имени „Россия, Русские“. Они не признают себя даже Малороссами, а образовали особый национальный титул: „Украйна, украинцы“. Даже после революции черносотенцы дальше горланили: „Украину“ изобрели враги России и Малороссии»[801]. Против этнонима «украинец» выступали не только в печати.

В 1912 г. вышла большая по объему работа С. Щеголева «Украинское движение как современный этап южнорусского сепаратизма». По свидетельству современников, вместо того чтобы оттолкнуть людей от преступного «мазепинства», книжка «открывала глаза многим из своих подневольных читателей»[802]. Опус Щеголева за содействие власти официально распространялся среди чиновничества и духовенства в Украине. Накануне Первой мировой войны вышло второе издание книги, сокращенное, более доступное. Щеголев пришел в ужасное негодование, когда австрийский император обратился к послам в австрийском райхсрате, которые сплотились в украинском посольском клубе, назвав их «представителями украинского народа». «Использование термина украинский вместо традиционного „рутенский“ было истолковано всеми как санкция слова „украинцы“ в официальном документе, и вызвало общее удивление. — Писал Щеголев. — Такое новаторство императора, который назвал подвластный ему народ искусственным именем, которое является синонимом культурного прищепа этой народностей, грешит против старой традиции»[803].

Черносотенец Щеголев не только теоретически опровергал украинское самоназвание, язык и культуру нашего народа, но и выдвинул целую программу усиления репрессий и преследований. В. Ленин подвергал критике Щеголева, этого, по его словам, «бешеного черносотенца», что «травя украинцев за „сепаратизм“, за стремления к обособлению, тем самым отстаивает привилегии великорусских помещиков и великорусской буржуазии на „свою“ государство. Рабочий класс против всяких привилегий; поэтому он отстаивает право наций на самоопределение»[804].

Вследствие революции 1905 года запрет на украинский этноним стихийно исчез на некоторое время с повестки дня. Растерянная царская администрация была временно беспомощной. Но уже начиная с 1907 года реакция окрепла. Снова взялись нещадно преследовать термины «Украина», «украинский». Против нового этнонима выступали разные члены правительства, воспитанные в традициях «православия, самодержавия, народности», конечно, народности российской[805]. Например, полтавский губернатор, из остзейских немцев, по фамилии Богговут, в тайном письме министру внутренних дел от 4 февраля 1914 года, между прочим, предлагал такие средства борьбы с украинством:

«Привлекать на должности учителей земских начальных школ по возможности только одних великоруссов.

Назначать на должности инспекторов народных училищ… исключительно великоруссов. Таковыми же, конечно, должны быть и директоры народных училищ.

Всякого учителя, проявляющего склонность к украинскому движению, немедленно устранять.

Поставит правильно обучение истории России в школе и строжайше вменить в обязанности учителя — внедрять в молодежь понятие о единой, неделимой России, поясняя смысл слова „украина“, то есть „окраина“ Государства в былые времена.

Обратить особое внимание на сельское духовенство, на его политические убеждения… Необходимо во главе епархии ставит Преосвященных Архиереев исключительно великоруссов… Видеть священников и иметь с ими побольше общения. Оказать самое крутое давление на тех из них, которые заражены украинофильскими стремлениями. Епархиальных наблюдателей за церковно-приходскими школами назначать исключительно великоруссов…

Обратить особое внимание на семинарии… Ставить во главе их ректоров исключительно великоруссов… Обучающий персонал должен быть только из великоруссов».

Губернатор Богговут «с целью борьбы с украинским движением» предлагает делать «разъяснение, что „украина“ означает „окраину“… что никогда никакого „украинского“ народа не было.

Вследствие того, что название „украинский“ служит флагом, под которым ведется движение, следовало бы, безусловно, запретить все, что выступает под ним и, наоборот, не стеснять того, что идет под малорусским флагом».

Еще и добавлено Богговутом такое:

«Вследствие участия евреев во всяком вообще революционном движении, в том числе в украинофильском… всех евреев… выселять»[806].

Среди российской правящей верхушки никогда не было нехватки в проектантах (типа Богговута) лишения украинцев родного языка, а тем самым ликвидации украинского народа. Флигель-адъютант императора — жандармский полковник барон Корф — предъявил Александру II в 1863 г. проект, где в частности предлагалось: «наводнение края до чрезвычайности дешевыми русскими книгами». Дальше Корф подчеркивал, «что если правительству удастся сделать эти книги более дешевыми, чем соответствующие малорусские, то и нужды в административных запретах не будет. В перспективе, указывал Корф, это лишило бы и малороссийскую литературу шансов сколько-нибудь существенно расширить круг читателей»[807].

Вот так «лишь чрезвычайным и всеобщим напряжениям, железной дисциплиной, ужасными жертвами могла существовать эта нищенское, варварское, бесконечно разрастающееся государство»[808], которое постоянно осуществляло этноцид подчиненных народов. Под конец существования царской империи уже и термин «малоросс» не удовлетворял черносотенных ассимиляторов, они стремились, чтобы украинцы называли себя только формой «русский».

На Приднепровье борьба за новый этноним продолжалась до февраля 1917 года, то есть до краха царизма. Правда, всякие там царские генералы Деникины, Врангели, Колчаки еще некоторое время спустя неистово цеплялись за колониальные термины «малоросс», «Малороссия», однако сломить народную волю им было уже не по силам[809]. Вячеслав Липинский, активный деятель украинского возрождения, еще в 1912 году утверждал: «…сегодня вся сознательная часть украинского народа приняла как национальные названия: Украина, украинец, украинский. Вопрос тем самым на сегодня исчерпан: признаем себя за народ отдельный от других славянских и неславянских и называем себя украинским народом»[810].

Окончательно победа нового этнонима на Приднепровье наступила после кровопролитной Национально-освободительной борьбы 1917–1921 гг.