Глава третья Британская Ирландия Что, если бы в 1912 году был введен гомруль? Элвин Джексон

Иными словами, дорогой английский читатель, ирландский протестант не входит в это английское общество взаимного восхваления, которое вы называете союзом или империей. Вы можете купить типичного и вполне компетентного ирландского протестанта, делегировав ему свои полномочия и в результате сделав его диктатором, а себя – его жестоко гонимым и притесняемым орудием и военным гарантом, но если вы в ответ на верность не предложите ему ничего, кроме естественного превосходства английского характера, то… Впрочем, попробуйте сами – и посмотрите, что получится!

Джордж Бернард Шоу, “Другой остров Джона Булля”

Гладстон называл гомруль действенным средством для устранения всех проблем в англо-ирландских отношениях. С 1914 г., когда было отложено внедрение трех последних гладстоновских мер по предоставлению ограниченной автономии, гомруль дразнил совесть и (в некоторых случаях) гордость британских либералов. Гомруль, который, по сути, представлял собой гарантию ограниченного самоуправления, казался способом одновременно удовлетворить национальные стремления Ирландии, привязать Ирландию к империи, исправить грехи английского завоевания и избавить перегруженный имперский Парламент от добросовестных, но порой чересчур многословных ирландских парламентариев: как заметил Уинстон Черчилль на заседании Палаты общин в 1912 г., “мы полагаем, что ирландцы слишком многое решают в этой стране, хотя в своей стране у них власти мало”[429]. Более того, гомруль стал последней великой миссией Гладстона (который озвучил свою позицию по вопросу о самоуправлении в декабре 1885 г.) и дал ему стратегию, которая (как и многие другие инициативы этого мудрейшего из политиков) служила многим целям, как личным, так и государственным: гомруль заключал все сложности позднего викторианского либерализма в простой законодательный формат и в то же время давал шанс объединить в высшей степени разнородную партию под управлением Великого Старца.

Провал двух громких мер 1886 и 1893 гг. лишил Гладстона вагнеровской кульминации его политической карьеры и оставил в растерянности его последователей. Решение отложить вступление в силу третьего закона о гомруле в 1914 г. подобным образом лишило конституционалистов-националистов триумфа и создало политическое пространство для воинствующего республиканства мятежников 1916 г. и волонтеров Ирландской республиканской армии после 1919 г. В таком случае неудивительно, что после восстания 1916 г., кровавой англо-ирландской войны (1919–1921) и достаточно затяжного насилия в Северной Ирландии (особенно с 1969 по 1994 г.) либеральное сознание принялось оценивать великую гипотетическую проблему новейшей истории Ирландии: могло ли успешное введение гомруля создать спокойное и единое ирландское государство и могла ли эта мера привести к упрощению и улучшению англо-ирландских отношений. Но этими спекуляциями занимаются не только терзаемые угрызениями совести последователи Гладстона: поздние тори, обремененные ношей Северной Ирландии и смущенные непримиримым юнионизмом своих предшественников в 1886, 1893 и 1912–1914 гг., тоже с опаской обращаются к либеральной полемике эпохи и своему идиллическому видению Ирландии под гомрулем. Настоящее эссе дополняет воскрешенную историю волнений по поводу гомруля.

История идеи

В конце XIX века, когда начались волнения по поводу гомруля, Ирландия представляла собой конституционную аномалию[430]. Формально фундаментом правительства Ирландии был Акт об унии (1800), который ликвидировал средневековый и полунезависимый ирландский парламент и создал Парламент Великобритании со значительным ирландским представительством в Вестминстере. Однако если (как утверждали юнионисты) гомруль был промежуточным конституционным вариантом, то это в равной степени верно и для Акта об унии, поскольку заключенная в 1800 г. уния Великобритании и Ирландии была несовершенной, на что указывали проекты законов о предоставлении Ирландии законодательной автономии, предложенные Гладстоном в 1886-м и Асквитом в 1912 гг. На протяжении девятнадцатого века в Ирландии сохранялись многие пережитки администрации, существовавшей до заключения унии, поэтому, хотя формально Ирландия и представляла собой неотъемлемую часть Соединенного Королевства, на практике она оставалась достаточно обособленной. Более того, если правительственные институты были, в представлении британцев, обособленными, то менталитет правящего класса, сосредоточенного в Дублинском замке, казался в равной степени идеалистическим и колониальным. Ирландия была представлена только в Вестминстере и управлялась (в теории) из Лондона, но в Дублине был лорд-лейтенант, или наместник, назначаемый короной, и сохранялись пережитки обособленной исполнительной власти. В Ирландии были собственный Тайный совет и по большей части изолированная судебная система, возглавляемая лордом-канцлером и лордом главным судьей; были независимые юристы и даже – после 1899 г. – нечто вроде отдельного ирландского министра сельского хозяйства (вице-президент Министерства сельского хозяйства и технического руководства). В центре этого административного аппарата было скопление высокопоставленных гражданских служащих, часто англичан, как правило компетентных, хотя и узколобых, чиновников, в которых снисходительность провокационным образом сочеталась с самоуверенностью. Таким образом, ирландское правительство представляло собой нагромождение старых, полуавтономных институтов, оставшихся со времен, когда страна была отдельным королевством, и новых институтов унии. При этом вся структура лежала в тени процветающего империализма.

Парадокс ирландского правительства в XIX веке заключался в том, что, несмотря на огромное разнообразие институтов, несмотря на относительное благодушие министров и чиновников и несмотря на то, что – особенно в конце века – местными чиновниками и полицейскими в основном становились католики-ирландцы, этот административный паноптикум был крайне непопулярен. Уния была несовершенна с точки зрения правительственных институтов и не смогла завоевать народных симпатий. Можно кратко перечислить причины этого. Во-первых, полагающаяся на свод законов уния была заключена после кровавой правительственной победы над республиканскими мятежниками в 1798 г. Главным образом она служила нуждам британской безопасности и защищала существующие территориальные интересы в Ирландии. Хотя архитектор унии Уильям Питт долгое время стремился к ее заключению, возможной ее сделало лишь британское военное превосходство[431]. Во-вторых, Питт предполагал одновременно с заключением унии гарантировать католикам полное гражданское равенство, но от этой политически принципиальной уступки в итоге было решено отказаться. Католические иерархи, которые сдержанно поддержали предложение о заключении унии, надеясь на уступки, почувствовали, что британцы их предали, а все католическое сообщество, которое с самого начала рассчитывало на место в рамках унии, в итоге оказалось за бортом. Это отчуждение имело далеко идущие последствия. С конца восемнадцатого века политическая и экономическая уверенность росла, подстегиваемая подъемом ирландской экономики, некоторой поддержкой со стороны либерально настроенных протестантов и ограниченными законодательными уступками правительства (например, возвращением гражданских прав католикам-фригольдерам, имевшим не менее сорока шиллингов ренты, в 1793). Бок о бок с этим общим экономическим развитием шел быстрый рост ирландского населения и, в частности, очень быстрый рост католического рабочего класса. Этот процесс консолидации продолжился и в девятнадцатом веке, когда был одержан ряд политических побед, включая “эмансипацию” католиков в 1829 г. (предоставление им более или менее полного гражданского равенства) и отделение официальной англиканской церкви, Церкви Ирландии, от государства в 1869 г. Стоит отметить, что большая часть этих побед была одержана в ущерб интересам старых элит, несмотря на их оппозицию. Даже столь поверхностный обзор мгновенно обнажает слабости унии: вопреки намерениям Питта она успешно служила британцам и их стремлению к доминированию, практически не учитывая интересы сообщества, которое было одновременно самым многочисленным, самым динамичным и самым непреклонным.

Это обстоятельство подогрело националистические симпатии ирландских католиков[432]. Однако зарождение дерзкого католического национализма ни в коем случае нельзя назвать предопределенным. Хотя, оглядываясь назад, многие писатели-националисты видели преемственность между католическим конфедеративным протестом 1640-х, якобитским сговором 1680-х, сговором Объединенных ирландцев 1790-х и различными вариациями националистического протеста в девятнадцатом веке, в реальности католическая политика была значительно более сложной и не сводилась к параду национализма[433]. Если, как заметил Эли Кедури, империализм порождает национализм, то обстоятельства британского правления в Ирландии в некотором роде стимулировали формирование внушительной коалиции националистических сил[434]. Для этого не требовалось массового республиканства (ирландское республиканство почти наверняка достигло пика только в период войны за независимость): многие популярные ирландские политики, от идеолога эмансипации Даниела О’Коннелла до последнего лидера Ирландской парламентской партии Джона Редмонда, сочетали стремление к ирландскому самоуправлению с верностью британской короне или приверженностью ирландскому участию в империи. Однако неспособность сменяющих друг друга британских правительств пойти навстречу этой характерной (и в остальном весьма успешной) традиции ирландского верноподданнического патриотизма обосновала требования более воинствующего и радикального националистического лобби. Эти конституционалисты-националисты, определенно, допускали сохранение остаточной связи Британии с ирландским правительством: разрыв этой связи объясняется не только неумолимым подъемом сепаратистского республиканства, но и британской политикой в Ирландии и влиянием исторического случая.

В 1829 г. католики получили доступ в парламент и право занимать большинство государственных должностей. Акт об эмансипации открыл католикам путь наверх, но не обеспечил их назначение на важные посты. Несмотря на ряд успешных историй в духе сочинений Смайлса (лорд О’Хаган стал первым католиком на посту лорда-канцлера Ирландии в новое время (1868–1874), лорд Рассел из Киллоуэна первым из католиков занял пост лорда главного судьи Англии (1894–1900)), в целом, по-прежнему существовал потолок, выше которого католики не могли подняться ни в рамках чиновничьего аппарата, ни в некоторых аспектах профессиональной жизни. Хотя ирландские католики с самого начала озвучивали свои взгляды в Вестминстере, они, само собой, оставались в меньшинстве, а их влияние было преходящим. Таким образом, уния оставалась в высшей степени несостоятельным проводником социальных и политических амбиций католиков.

Католики отвечали на несовершенство унии растущим количеством призывов к ее модификации или отмене. О’Коннелл пытался склонить общество к требованию аннуляции унии, особенно после 1840 г., когда он создал Национальную ассоциацию рипилеров[435]. Он получил значительную католическую поддержку, но смог привлечь на свою сторону лишь небольшое количество северных протестантов и представителей британской политической элиты. Хотя он делал акцент на отрицании, выступая за отмену унии, а не за новый тип правительства, который мог бы прийти ей на смену, О’Коннела можно считать влиятельным предшественником движения за введение гомруля. Он объяснил немалой доле католической бедноты (на которую ни одно правительство, как правило, вообще не обращало внимания) необходимость законодательной независимости и сумел характерным образом объединить парламентское давление с народным протестом, что впоследствии взяли на вооружение сторонники гомруля.

Тем не менее непосредственные призывы к “гомрулю” стали слышны только после 1870 г., когда юрист-протестант Исаак Батт основал Ассоциацию домашнего правления, в которой неожиданным образом перемешались обиженные тори и либерально настроенные католики: когда в 1874 г. созданная Баттом партия гомруля приняла участие во всеобщих выборах, она привлекла основной электорат ирландских либералов и стала крупнейшей ирландской партией в Вестминстере. Причины этого сенсационного результата интересовали многих ирландских историков: народное сочувствие к судьбе трех революционеров-националистов (“манчестерских мучеников”), казненных – по мнению многих, несправедливо – за убийство полицейского сержанта в 1867 г., вылилось в национальное возмущение, на котором и сыграли сторонники гомруля, в то время как возлагаемые католиками надежды на правительство У. Ю. Гладстона обернулись разочарованием после постыдного Земельного акта (1870) и бесплодного предложения университетской реформы (1873)[436]. Кроме того, нападки Гладстона на католичество в памфлете “Ватиканские декреты” отпугнули многих его почитателей из числа ирландских католиков. Таким образом, сторонники гомруля играли на популярном среди католиков преувеличении очевидной несостоятельности британской судебной системы, а также недоработках их наиболее вероятных британских сторонников. Гомруль использовал народную симпатию казненным революционерам-националистам (хотя не стоит путать ее с поддержкой революционного национализма, которая оставалась весьма слабой); он использовал признаваемый (изначально либералами и некоторыми тори) факт, что возможности ирландцев извлечь выгоду из британской партийной системы были крайне ограничены.

Гомруль также подпитывался мощными аграрными волнениями. Движение было запущено в начале 1870-х гг. на фоне относительного аграрного процветания, и в некоторой степени это определило как характер партии гомруля, так и специфику ее программы. Сначала от Партии гомруля в парламенте заседали в основном землевладельцы из числа бывших либералов, которые выступали за осторожное и постепенное приближение к конституционному идеалу. Однако в 1879–1880 гг. на сцене появился новый и властный парламентский лидер Чарльз Стюарт Парнелл, который повел партию в более популистском направлении: Парнелл сыграл на волнении, спровоцированном экономическим упадком 1878–1879 гг., и – хотя сам был землевладельцем-протестантом – свел воедино движение гомруля и падение доходности сельского хозяйства[437]. Иными словами, Парнелл воссоздал мощную комбинацию сил, которая подталкивала движение рипилеров в 1840-х гг.: народные волнения и неумолимое, настойчивое, шумное парламентское присутствие. Аграрный кризис был сглажен хорошими урожаями и щедрым Земельным актом (принятым с подачи Гладстона в 1881 г.), однако фермеры продолжили поддерживать движение гомруля. К середине 1880-х гг. Парнелл стоял во главе как дисциплинированной парламентской партии (в которую в ноябре 1885 г. входило восемьдесят пять человек), так и соответствующей местной организации, подпираемой двумя столпами местного католического общества – зажиточными фермерами и клиром.

В период между 1870 и 1885 гг. Батт и Парнелл воскресили народное движение за ликвидацию унии, которое сорока годами ранее запустил О’Коннелл. Однако если битва за сердца и души католической Ирландии была возобновлена и выиграна, сторонники гомруля по-прежнему сталкивались с двумя препятствиями, которые помогали подавить зачатки движения рипилеров: оппозицией британских партий и более категоричной враждебностью северных протестантов. Два лагеря оппозиции были взаимосвязаны, и это стоит подчеркнуть отдельно: одной из главных британских политических партий было бы практически невозможно эффективно противостоять гомрулю, учитывая уступки – пусть и неохотные – ольстерских протестантов. Движение гомруля так и не сумело ни привлечь на свою сторону, ни подавить своих противников с севера, поэтому стоит обратить внимание на протестантскую направленность, которая сыграет в движении важную роль. Раз есть опасность чересчур упростить политику ирландского католичества или подвергнуть ее слишком тщательному анализу, то такие же проблемы могут возникнуть и при интерпретации ирландской протестантской политики девятнадцатого века. Ирландские протестанты не были по умолчанию юнионистами, точно так же как ирландские католики не были по умолчанию сепаратистами. В XVIII веке ирландские протестанты выступали за законодательную автономию при сохранении преобладающей связи с Британией в рамках государственного строя, основанного на доминировании протестантизма, а северные пресвитериане, хоть и были политически разобщены, отправляли восторженных рекрутов в повстанческие армии восстания 1798 г. Экономическое процветание в период унии вкупе с укреплением региональной идентичности в Ольстере и распространением “британскости” – королевской и имперской системы образов и взглядов – помогало подавлять эти ранние политические проявления, а подъем самоуверенного и массового католического национализма поставил целый ряд политических и культурных вопросов, решить которые, по мнению ирландских протестантов, можно было только в рамках унии, что также было весьма важно. Однако сказать, что протестантский юнионизм конца XIX века вырос из протестантского патриотизма конца XVIII века, пожалуй, нельзя: многие взгляды ирландских патриотов XVIII века сохранились в рамках (по всей видимости) последовательного британского юнионизма эпохи гомруля. Основным парадоксом ирландского юнионизма действительно было то, что он был основан в равной степени на недоверии к британской готовности защищать интересы ирландских протестантов и на страхе введения гомруля[438]. Страх возвышения католиков и страх экономической виктимизации, судя по всему, сыграли более серьезную роль в сдерживании ольстерского юнионизма, чем любые абстрактные идеи о национальной идентичности: именно эти аспекты акцентировала ирландская юнионистская пропаганда.

Оппозиция ольстерскому юнионизму будет рассмотрена более подробно, а политические альтернативы 1912–1914 гг. описаны ниже. Ни О’Коннел, ни Парнелл не предлагали вариантов решения проблемы ольстерского юнионизма. Более того, оба были лишь поверхностно знакомы с северной политикой: судя по всему, Парнелл обратил внимание на вызов, который бросали северные протестанты, лишь в конце своей жизни, в 1891 г.[439] Однако Парнелл все же смог продвинуться существенно дальше О’Коннела и найти выход из тупика британской партийной политики: О’Коннел столкнулся с объединенной британской оппозицией рипилерам, в то время как способность Парнелла управлять ирландским общественным мнением и мощной парламентской силой позволила ему склонить Гладстона к поддержке гомруля. Мотивы Гладстона были тщательно проанализированы: он явно преувеличивал масштабы политического гения Парнелла и считал парнелловский гомруль способом – возможно единственным – сохранить связь Ирландии и Британии[440]. Он также явно был убежден (в силу своей начитанности) в исторической обоснованности исправления старых несправедливостей и восстановления ирландского парламента[441]. Кроме того, вероятно, свою роль играли и более узкие партийные и лидерские соображения: гомруль мог стать способом укрепить его пошатнувшееся положение в качестве лидера сильно разобщенного либерального движения[442]. Гомруль был характерно гладстоновским “большим делом” – очевидно простым политическим заявлением, высокоморальным и в равной степени непростым для оспаривания внутри партии. Слухи о смене политической позиции Гладстона просочились в прессу в декабре 1885 г., и в начале 1886 г. он принялся без лишнего шума работать над законом о гомруле (консультируясь, судя по всему, не с коллегами-министрами, а в основном с двумя высокопоставленными гражданскими служащими): весной 1886 г. он представил законченный проект на рассмотрение Палаты общин[443].

Эта инициатива провалилась (законопроект отвергли во втором чтении в Палате общин в июне 1886 г.), но действия Гладстона помогли определить общее направление и некоторые частные аспекты британской парламентской политики до 1921 г. Его неожиданная поддержка гомруля ускорила отставку ряда вигов и радикалов с министерских постов, а также спровоцировала почти мгновенное усиление юнионистских позиций тори. Следовательно, краткосрочный отход от гомруля был, как ни парадоксально, по сути своей юнионистским, поскольку две главные партии британского государства были как никогда привязаны к ирландским дочерним партиям (что не могло не нравиться Гладстону): либералы заключили неформальный, но прочный “союз сердец” с ирландской парламентской партией, а тори и того теснее сблизились с ирландскими юнионистами. Однако встряска партии также привела к разрыву старых политических связей и дружеских отношений: общий эффект был сравним с последствиями гражданской войны, где противники, травмированные незнакомым и жестоким конфликтом, черпали силы из нового боевого клича. Примечательно, что некоторые несогласные министры-либералы вернулись по нейтральной полосе к гладстоновской партии (среди них был и Джордж Тревельян): крайне мало тори (даже из тех, кто рассматривал возможность поддержки парнеллитов) демонстрировало что-то кроме ожесточенного юнионизма. Хотя в 1893 г. второй законопроект о гомруле был отклонен, а на первый план временно вышли другие вопросы, гомруль оставался краеугольным камнем британской партийной жизни до начала Первой мировой войны и даже после него. Гладстон ушел на пенсию в 1894 и умер в 1898-м, однако его влияние на либеральную партию ощущалось еще долго. Новое поколение либералов оставалось верным наследию гомруля, хоть и не испытывало особенного энтузиазма в его отношении, а в 1906 г. и дважды в 1910 г. одержало победу на выборах, имея в своем манифесте очевидный, пускай и глубоко запрятанный, призыв к децентрализации. Состоявшиеся в декабре 1910 г. конкурентные выборы снова подчеркнули важность голосов ирландских националистов, и либеральный премьер-министр Г. Г. Асквит, которому, возможно, недоставало убежденности Великого Старца, явно увидел преимущество своей партии, поскольку в апреле 1912 г. в Палату общин был внесен третий законопроект о гомруле, составленный по типу гладстоновских проектов.

Возможности компромиссного решения

Третий билль о гомруле служит центральным объектом гипотетического анализа в оставшейся части этой главы. Прежде чем излагать положения билля, стоит объяснить, почему для рассмотрения выбран именно он (а не оригинальные гладстоновские меры 1886 и 1893 гг.). Предлагаются два варианта, или тезиса: во-первых, билль 1912 г. был должным образом представлен и имел больше шансов на успех, чем его предшественники, и следовательно, более интересен для проведения гипотетического анализа, а во-вторых, размах гипотетических возможностей накануне Первой мировой войны шире и любопытнее, чем в 1886 или 1893 гг.

В 1912 г. и позже многие либералы оглядывались на первый законопроект о гомруле и печально рассуждали о преимуществах, которые обеспечило бы его принятие[444]. На самом деле эти спекуляции были в большей степени обоснованы сложностью вопроса о гомруле и проблемами (и растущими затратами), которые правительство Ирландии спровоцировало в последующие годы, чем радужной перспективой введения гомруля в 1886 г. Первый билль о гомруле был решительно отвергнут в Палате общин коалицией консерваторов и несогласных либералов. Без сомнения, даже если бы удалось уладить разногласия среди либералов (что крайне маловероятно), билль был бы отвергнут и в Палате лордов. Следовательно, юнионисты имели подавляющее парламентское большинство. Кроме того, когда в июле 1886 г. было проведено голосование по вопросу о гомруле, хотя ирландские избиратели и подтвердили свою поддержку партии парнеллитов, британские избиратели выступили за унию. Остается любопытная вероятность того, что гомруль мог бы быть введен, если бы консервативная партия поддержала эту меру при молчаливом одобрении либералов. Хотя этот сценарий явно маловероятен, он был не столь фантастичным, как может показаться. В 1885 г., в короткий период первого правительства Солсбери, высокопоставленные министры-консерваторы (лорд Рэндольф Черчилль, лорд Карнарвон) заигрывали с идеей о примирении с Парнеллом: как известно, Парнелл призывал ирландских избирателей в Британии поддержать кандидатов-консерваторов на всеобщих выборах в ноябре-декабре 1885 г.[445] Однако энтузиазм тори в отношении гомруля и Парнелла был скорее показным, чем реальным. Когда в декабре 1885 г. Гладстон предложил поддержку либералов консервативному проекту гомруля, это предложение без колебания отклонили. Более того, хотя некоторые министры-тори и задумывались о том, чтобы заручиться поддержкой парнелитов для усиления правительства меньшинства, ирландских лоялистов в то же время задабривали назначением на должности и всевозможными почестями. Судя по всему, лорд Солсбери и его министры не спешили отметать возможные варианты укрепления своего режима меньшинства[446].

С другой стороны, есть убедительные аргументы, что в случае принятия второго билля о гомруле в 1893 г. “возникла бы реальная возможность мирного разрешения этого вопроса”[447]. Ольстерские юнионисты еще не создали военизированную структуру (которая будет действовать в 1910–1914 гг. и особенно в 1913–1914-м), и даже гипотетическая возможность вооруженного сопротивления по-прежнему оставалась крайне низкой и зависела от подавления пассивного лоялистского сопротивления со стороны Дублина. Ирландские националисты, в свою очередь, вероятно, оказались бы так стеснены финансовыми условиями билля о гомруле, что у них не осталось бы иного выбора, кроме как примириться с враждебными им ольстерскими юнионистами (восточный Ольстер был промышленным центром острова). Однако если настроения в Ирландии в 1893 г. казались едва ли не самыми благоприятными за весь период гомруля, то парламентские и политические прогнозы оставались весьма печальными. Законопроект о гомруле действительно прошел через Палату общин, однако перевес в его сторону был невелик, а особенного энтузиазма в его отношении почти никто не испытывал: 9 сентября 1893 г. законопроект был отклонен в Палате лордов (под громкий хохот) 419 голосами против 41. Сердитый Гладстон действительно предложил своим коллегам распустить Парламент и обратиться непосредственно к электорату, ссылаясь на своеволие лордов. Однако в либеральном кабинете министров Гладстон и его протеже Джон Морли входили в число немногочисленных сторонников гомруля: их коллеги отказались санкционировать осуществление этого плана. Более того, Гладстон был не только оказавшимся в изоляции фанатиком – к моменту рассмотрения второго билля о гомруле ему шел восемьдесят четвертый год и он уже страдал от “заметного физического упадка”[448]. Нельзя также с уверенностью сказать, что либералы одержали бы победу в этом вопросе, даже если бы списали обращение к народу на здоровье Гладстона. Британскому электорату гомруль представлял бы сомнительный союз равнодушных либералов и расколотых националистов.

Таким образом, остается последняя гладстоновская мера, третий билль о гомруле 1912 г. Легко сказать, что перспективы этого законопроекта были столь же печальны, как и перспективы его предшественников, однако такая оценка (хотя она и признает ожесточенность оппозиции ольстерских юнионистов) может предполагать интерпретацию 1912 г. в свете грядущей жестокости середины 1914-го. К августу 1914 г., накануне Первой мировой войны, ольстерские юнионисты создали мощную вооруженную военизированную ассоциацию – Ольстерские добровольческие силы. Они также существенно продвинулись в вопросе создания временного правительства на севере. Кроме того, они пользовались надежной поддержкой своих союзников из числа британских консерваторов. Никогда еще вероятность мирного и взаимовыгодного урегулирования вопроса не была так мала. Традиционно считается, что от гражданской войны Ирландию спасло лишь вторжение Германии в Бельгию, и спорить с этим сложно.

И все же, несмотря на все сложности, отношение к гомрулю в 1912 г. не могло перемениться сильнее. Отдавая должное проблемам с ольстерскими юнионистами, чиновник-либерал лорд Уэлби (которого ни в коем случае нельзя было назвать оптимистом) в начале 1912 г. охарактеризовал перспективы гомруля как “довольно благоприятные”[449]. В Палате общин меру поддерживала коалиция либералов, ирландской партии и лейбористов, а Палата лордов, которая загубила гомруль в 1893 г., теперь фактически осталась без оружия, потеряв законодательное право вето по Парламентскому акту 1911 г. За пределами Парламента в Англии по-прежнему преобладали юнионисты, однако это компенсировалось симпатиями к гомрулю в Шотландии, Уэльсе и, конечно, в Ирландии. Более того, английский юнионизм, по мнению Уэлби, “не [показывал] никаких признаков ожесточенной и неистовой оппозиции, которая наблюдалась в 1886 году”[450]. Вескость этого суждения подтверждалась опытом британских и ирландских юнионистских агитаторов, которые снова и снова сталкивались с более живым интересом народа к земельным и социальным вопросам, чем к знакомой проблеме ирландской лояльности. Обычно солидарные английские юнионисты к 1912 г. начали испытывать эдвардианский эквивалент утраты сострадания: резервы их сочувствия к возможной судьбе ирландских юнионистов при гомруле к этому времени были уже исчерпаны.

При анализе перспектив гомруля в 1912 г. важно также точно оценить масштабы сопротивления ольстерских юнионистов. Было бы неверно недооценивать воинственность ольстерского юнионизма – даже в 1912 г. В ноябре 1910 г. один из главных милитаристов в рядах ольстерских юнионистов Ф. Г. Кроуфорд написал – очевидно, с ведома других ведущих юнионистов – пяти производителям боеприпасов и запросил у них сметы на покупку 20 000 винтовок и одного миллиона патронов, а мужчины ультралоялистского Оранжевого ордена к декабрю 1910 г. начали обучение основам строевой подготовки[451]. В апреле 1911 г. полковник Роберт Уоллес, ветеран англо-бурской войны и один из лидеров Оранжевого ордена в Белфасте, признался, что он “пытается научить свои округа Белфаста ряду простых приемов – обучить их вставать в четыре шеренги и обратно в две и делать прочие несложные перестроения”[452]. Но крупную закупку оружия вскоре решили отложить, а военная подготовка хоть и велась в стихийном порядке в 1911 и 1912 гг., централизованным образом ее не регулировали до самого создания Ольстерских добровольческих сил в 1913 г. Таким образом, в апреле 1912 г., когда был запущен третий билль о гомруле, ольстерские юнионисты очевидным образом демонстрировали серьезную озабоченность, но по большей части они еще не были вооружены, а их военная подготовка (хотя руководство ею уже взяли на себя несколько уважаемых офицеров-ветеранов) по-прежнему оставалась относительно нескоординированной. Среди юнионистов явно не наблюдалось никакого восторга и агрессии, которые достигли пика летом 1914 г.

Лидеры британского и ирландского юнионизма в 1912 г. также не отказались от надежды разрешить ситуацию миром. Традиционное историческое представление о лидере британских юнионистов Бонаре Лоу и о Карсоне в эти годы во многом основано на нескольких демонстративных проявлениях воинственности (таких, как гневное одобрение экстремизма ольстерских юнионистов, озвученное Бонаром Лоу в Бленхеймском дворце 29 июля 1912 г.)[453]. Было бы неверно списывать со счетов этот гнев: о его силе свидетельствуют многие публичные выступления обоих лидеров, а также некоторые частные высказывания (например, прямое заявление Карсона в письме Джеймсу Крейгу, написанном в июле 1911 г., что он “не блефует, а если люди не готовы идти на великие жертвы, которые они полностью понимают, говорить о сопротивлении бесполезно”)[454]. Однако, вырванные из контекста, такие заявления не слишком помогают осознать сложную политическую роль, которую каждый из этих высокопоставленных юнионистов играл в эпоху третьего билля о гомруле. Оба они были явно рассержены успешным изменением государственного устройства, которого либералы добились по Парламентскому акту. Оба они также боялись – как оказалось, вполне обоснованно, – что новый законопроект о гомруле будет содержать столь же мало уступок северному юнионизму, как и его предшественники. Но в частных разговорах оба деятеля проявляли значительно большую мягкость, чем можно было ожидать на основании их публичной воинственности.

У Бонара Лоу были родственники в протестантском Ольстере, и он с огромной симпатией относился к интересам этого сообщества. И все же, судя по всему, в 1910 г. на партийной конференции, где разбирались конституционные проблемы, вытекающие из “народного бюджета”, Бонар Лоу (вместе с Ф. Э. Смитом и другими тори) выступил за компромисс, предполагающий уступки по вопросу о гомруле[455]. В 1911 г., когда партия тори разделилась на радикалов (“отчаянных”) и умеренных (“перестраховщиков”) по спорному вопросу о принятии либерального Парламентского акта, Бонар Лоу снова выступил за более мирный вариант[456]. Он был ярым сторонником протекционистской реформы – по его утверждению, именно протекционистская реформа и ольстерский юнионизм были движущими силами его политической карьеры, – но нашел способ остаться своим как для радикальных сторонников протекционистской реформы (“конфедератов”), так и для менее рьяных юнионистов: в январе 1913 г. ему пришлось смириться с отказом от обсуждения вопроса о реформе перед лицом внутренней оппозиции тори[457]. В то же время, хотя его агрессивный юнионизм, возможно, отчасти объяснялся тем, что Томас Джонс называл “примитивной страстью”, был в нем и более весомый аспект[458].

Существуют убедительные аргументы, что особенно ожесточенная защита юнионизма со стороны Бонара Лоу была сознательной и обоснованной стратегией, разработанной, чтобы укрепить его ведущее положение в собственной партии и добиться от либерального правительства роспуска Парламента и проведения всеобщих выборов[459]. Можно многое сказать на этот счет, а также упомянуть о наличии сопутствующего аргумента, который объясняет, почему Бонар Лоу начал колебаться, когда ставки парламентской политики балансирования возросли. В условиях нарастающего с октября по декабрь 1913 г. напряжения в Ольстере (да и во всей Ирландии) Бонар Лоу три раза встречался с либеральным премьер-министром Асквитом, благоразумно пытаясь заложить фундамент для мирного разрешения кризиса. После второй из этих встреч, 6 ноября, казалось вероятным, что удастся заключить соглашение на основе исключения из гомруля четырех или шести ольстерских графств на несколько лет – по истечении этого периода на исключенной территории должен был состояться плебисцит, чтобы определить ее будущее государственное устройство. Похоже, Бонар Лоу неправильно трактовал намерения Асквита (коварный премьер-министр, казалось, был заинтересован не столько в конкретном предложении, сколько в определении минимальных условий, на которые согласится оппозиция). Тем не менее весьма показателен комментарий Бонара Лоу об этой встрече: он считал, что, если они пойдут на сделку, “[их] козырь на выборах окажется потерян”[460]. С другой стороны, если бы было сделано конкретное предложение, он “не [видел] возможности принять на себя ответственность за отказ”. Хотя Бонар Лоу и осознавал партийное преимущество, он явно обладал подобающими государственному деятелю инстинктами: партийное преимущество сочеталось с высокой моралью, поскольку тори не могли отказаться от соглашения, которое английский электорат мог счесть рациональным. Его последующие действия – отказ в 1914 г. следовать радикальным парламентским стратегиям (например, вносить поправки в Армейский акт, чтобы предотвратить возможность военного подавления недовольства Ольстера) – подтверждают, что он был достаточно осмотрителен и сговорчив, несмотря на свой образ пророка апокалипсиса[461].

Подобным образом можно трактовать и действия Карсона. На общих собраниях в Крейгавоне, угрюмой викторианской резиденции его лейтенанта Джеймса Крейга, и на Балморалских полях, которые были излюбленной площадкой для оглашения воинственных настроений, Карсон провоцировал и славил гнев своих сторонников. За закрытыми дверями, в Вестминстере и в Белфасте, он призывал к осторожности. С декабря 1912 по май 1913 г. в конфиденциальных полицейских сводках о закрытых встречах юнионистов описано несколько случаев, когда Карсон “советовал мир и мирные пути” своим ведущим сподвижникам[462]. В частности, судя по всему, он не проявлял энтузиазма по поводу вооружения ольстерских юнионистов, хотя на этом настаивали некоторые из его наиболее воинственных лейтенантов. Когда в январе 1914 г. наконец был санкционирован массовый ввоз оружия, ему, похоже, пришлось согласиться на это под давлением ряда неуемных членов Ольстерских добровольческих сил, когда стало понятно – учитывая неудавшиеся переговоры с Асквитом, – что правительство вряд ли пойдет на серьезные уступки[463]. Определенно, Карсон, публично поддерживая военные лоялистские путчи (такие, как вооруженный прорыв в Ларне в апреле 1914 г.), на самом деле был глубоко озабочен последствиями этой деятельности. К апрелю 1914 он честно признавал свою неспособность контролировать собственные силы. В мае 1914 его сторонники выступили категорически против его попытки изучить федеральный путь выхода из тупиковой ситуации с гомрулем. К началу лета 1914 казалось, что руководство ольстерским юнионизмом захватили милитаристы из Ольстерских добровольческих сил[464].

К 1914 г. вероятность мирного урегулирования стала ускользать от политиков. Однако, как выяснится, причиной этому была не патологическая строптивость Карсона и Бонара Лоу. Несмотря на апокалиптическую риторику, оба они были, по сути, конституционалистами, но при этом оба командовали (частично) изменчивыми политическими силами, а Карсон, который ужасно боялся гражданской войны, вероятно, еще и терял контроль над своими все более воинственными последователями. Не стоит преуменьшать его роль в нарастающих юнионистских страстях (хотя здесь, учитывая долгую историю лоялистских волнений, степень влияния единственного политика опять же может быть преувеличена), но важно подчеркнуть, что Карсон и его союзники из числа британских консерваторов были готовы пойти на компромисс и даже, вероятно, могли предложить этот компромисс – но только на ранних этапах кризиса гомруля и точно не к лету 1914 г.

Могли ли либералы и их союзники из Ирландской парламентской партии весной 1912 г., в начале кризиса гомруля, предложить соглашение, предполагающее какое-либо исключение Ольстера? Если такое соглашение было реально в рамках практической политики, стоило ли его предлагать? Важно помнить, что серьезные уступки были предложены лишь в 1914 г., когда юнионисты и националисты стали проявлять серьезную воинственность, однако это не должно мешать оценить возможность мирного урегулирования в 1912 г. Если бы ольстерцы каким-либо образом оказались выведены из-под действия билля о гомруле, это несомненно рассердило бы ирландских националистов, которые считали остров Ирландия единым и неделимым и ни при каких условиях не хотели признавать серьезность протестов ольстерских юнионистов. Кроме того, любое исключение ольстерцев лишило бы северное католическое меньшинство защиты администрации гомруля. Что касается практической политики, это было бы не так важно, если бы самый влиятельный из заместителей Джона Редмонда Джо Девлин не был католиком из Белфаста (Девлин был секретарем Объединенной ирландской лиги, местной партийной организации националистов)[465]. Однако если смотреть исключительно с политической точки зрения, Ирландской парламентской партии было выгоднее заключить сделку в 1912 г., чем шаг за шагом унизительно сдавать позиции в период с 1914 по 1916 г., пока наконец – в разгар войны – Редмонд не принял временное исключение шести северных графств из-под действия гомруля. Если бы либеральное правительство в 1912 г. потребовало менее существенной уступки (скажем, временного исключения четырех графств), вспыхнули бы ожесточенные протесты националистов, но ирландская партия оказалась бы избавлена от последующего позора и негативного влияния неоправданных ожиданий народа на исход следующих выборов. Кроме того, Редмонду не оставалось бы ничего иного, кроме как принять решение либералов, поскольку, хотя правительство и нуждалось в поддержке его партии, он нуждался в правительстве для введения гомруля. Ирландская парламентская партия могла бы присоединиться к тори при голосовании об отставке выступающего за разделение страны либерального правительства, но это вполне могло привести юнионистское большинство в Палату общин или поспособствовать формированию либерального правительства с независимым большинством. Любой из этих исходов предполагал бы отказ от гомруля.

Следовательно, многое зависело от настроений министров-либералов в конце 1911 и начале 1912 г.: считали ли они исключение ряда графств практичным? Прежде всего, вполне очевидно, что до принятия билля необходимо было всерьез рассмотреть какую-либо форму особого режима для северо-западных ольстерских графств – на это указывали несколько ведущих исследователей эдвардианского либерализма, и их мнение кажется неопровержимым. Как заметила Патриция Джелланд, в то время как Гладстона в 1886 г. можно было простить за недооценку ожесточенности ольстерской оппозиции, Асквит (который был членом Палаты общин с 1886 г.) двадцать пять лет наблюдал упорство и неистовость ольстерского лоялизма[466]. Эмоциональные и институциональные ресурсы юнионизма были суровым образом мобилизованы в 1904–1905 гг. в противовес деволюции и в 1907 г. в противовес законопроекту об Ирландском совете: в частности, в 1905 г. был основан Ольстерский юнионистский совет, который стал центром северной лоялистской оппозиции третьему биллю о гомруле и с самого начала играл серьезную организационную роль. В феврале 1910 г. весьма талантливый парламентарий и юрист Карсон был назначен главой Ирландской юнионистской партии в Палате общин, что также стало предчувствием грядущих отчаянных битв.

Асквит и другие члены его кабинета полагали, что с Ольстером, вероятно, стоит разобраться отдельно. Два ведущих поборника особого режима для северных графств – Дэвид Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль – были также самыми неоднозначными и одаренными членами кабинета. На их стороне стоял и менее талантливый и явно менее воодушевленный главный секретарь по делам Ирландии Огастин Биррелл. Уже в августе 1911 г. Биррелл в частных беседах поднимал вопрос о возможности временного исключения ряда графств и предоставления графствам права на самоопределение, хотя это будет предложено оппозиционным партиям (Ллойдом Джорджем) только в феврале 1914 г.[467] Биррелл был непосредственно знаком и каждый день сталкивался с непримиримостью юнионистов, в то время как озабоченность Черчилля (отец которого, лорд Рэндольф, публично заявлял о поддержке Ольстера) и Ллойда Джорджа (нонконформиста) подпитывалась семейными и религиозными мотивами. В сентябре 1913 г. Асквит подтвердил, что он “всегда полагал (и говорил), что в конце концов необходимо будет пойти на сделку с Ольстером во имя введения гомруля”, однако его сдержанный интерес к вопросу вкупе с естественным желанием быть на стороне большинства в любых дебатах внутри кабинета приводили к тому, что на практике он был весьма непостоянен в своей поддержке исключения ольстерцев[468]. Когда 6 февраля 1912 г. Черчилль и Ллойд Джордж представили своим коллегам по кабинету план вывести юнионистские графства Ирландии из-под действия гомруля, они получили некоторую поддержку, но в конце концов проиграли на голосовании, в ходе которого большинство, включая премьер-министра, высказалось против этой меры[469].

Тем не менее не стоит забывать о главном: в либеральном кабинете министров идея об исключении была достаточно популярна – даже в феврале 1912 г., за два месяца до представления законопроекта о гомруле. Тон задавали гладстоновские пуристы, возглавляемые лордом Кру и лордом Лорберном, но за исключение выступали также, помимо уже упомянутых, Холдейн, Хобхаус и – по крайней мере, на первом этапе дебатов в кабинете министров – Асквит[470]. Учитывая, что Карсон и Бонар Лоу очевидно не были безоговорочными сторонниками применения силы, а также учитывая наличие лобби исключения в либеральном кабинете (а это лобби с каждым месяцем только росло), совершенно ясно, что оставался шанс на конституционное урегулирование вопроса. На основании имеющихся свидетельств можно даже пойти дальше и предположить, что самый удобный момент для введения гомруля – звездный час гомруля – настал весной 1912 г. В связи с этим оставшиеся разделы настоящего эссе посвящены рассмотрению характера этой меры и общих последствий ее введения.

Трактовка третьего билля о гомруле

Прежде чем отважиться на описание вероятного положения Ирландии при гомруле, стоит рассмотреть все аспекты меры Асквита и характер предложенной административной деволюции[471]. Как станет понятно из ранних обсуждений, в законопроекте Ирландия рассматривалась как единое целое, хотя и были предусмотрены многочисленные оговорки, чтобы успокоить самые насущные опасения ольстерских юнионистов. В первых статьях законопроекта описывался новый, двухпалатный законодательный орган Ирландии и его отношения с имперским Парламентом в Вестминстере. Хотя сохранялось некоторое ирландское присутствие в Вестминстере (42 члена вместо текущих 103), основное ирландское парламентское представительство планировалось перенести в новую Палату общин в Дублине, куда входило бы 164 члена, избираемых на пять лет, и в назначаемый Сенат из 40 членов. Кроме того, предполагалось учредить должность ответственного руководителя. По расчетам юнионисты могли занять примерно 39 из 164 мест в ирландской Палате общин и около 10 из 42 мест в Вестминстере, однако (по крайней мере, в короткой перспективе) они обладали другим политическим ресурсом в Сенате, членов которого изначально должно было назначить лондонское правительство. Лидер ирландской партии Редмонд не скрывал, что цель этих назначений заключалась в том, чтобы “обеспечить изначальное включение в общественную жизнь Ирландии важных элементов, которые могли бы оказаться исключены из нее, если бы выборы проводились исключительно партийным путем”, и это его высказывание, вероятно, относилось к южным юнионистам, которые были слишком разрозненны, чтобы оказать серьезное влияние на выборы[472].

Планировалось, что новый орган будет подотчетен Вестминстеру, и Асквит фактически подчеркнул “главенствующую силу имперской законодательной власти, которая в любое время может отменить, скорректировать или изменить любой акт ирландского парламента”[473]. Помимо этого общего утверждения имперского превосходства, были и конкретные сферы, которые в соответствии с законопроектом оставались за пределами компетенции нового законодательного органа: к ним относились дела короны, заключение мира и объявление войны, армия и флот, иностранные и колониальные дела, награды, чеканка монет, регистрация товарных знаков и некоторые аспекты внешней торговли и навигации. Были также сферы, получившие название “отложенных полномочий”, которые исключили из законопроекта о гомруле на временной основе: среди них были покупка земли, пособия и пенсии, социальное страхование, сбор налогов, Королевская ирландская полиция и контроль над почтово-сберегательными банками, доверительно-сберегательными банками и обществами взаимопомощи. Действовал также открытый запрет на законодательство, каким бы то ни было образом дискриминирующее любую форму религиозных практик. В частности, Парламенту не позволялось издавать законы, “делающие какие-либо религиозные убеждения или религиозные церемонии условием для признания действительности брака”[474]. Хотя остальная часть билля восходила к гладстоновским идеям, это ограничение было новым, разработанным специально, чтобы унять опасения протестантов из-за недавней папской буллы Ne Temere и ее влияния на смешанные браки, однако эта смягчающая мера оказалась на удивление неэффективной. Помимо этого набора постоянных и временных исключений и особенного запрета на религиозную дискриминацию, свободу ирландского парламента также ограничивало королевское право вето. Главой ирландского исполнительного аппарата по предложенной схеме гомруля, как и при унии, был лорд-лейтенант. Хотя критерии для назначения на эту должность смягчились (теперь она была открыта для представителей всех религий и выведена из сферы британской партийной политики), лорду-лейтенанту также вверялись как право приостановки ирландского законотворчества, так и право вето, которые должны были отправляться в соответствии с инструкциями из Лондона.

Финансовые положения билля многие современники считали технической загвоздкой, которая (насколько ее понимали рядовые парламентарии) вызывала немало беспокойств. Если бы в начале 1912 г. удалось достичь соглашения по вопросу о гомруле, почти наверняка в его основе лежал бы некий особый режим для Ольстера. Это предполагало бы внесение незначительных поправок в некоторые положения билля (например, уже описанных ранее), но при этом также означало бы крах всей финансовой составляющей, в основе которой лежало унитарное ирландское государство. Следовательно не случайно среди самых ярых противников исключения ольстерских графств в либеральном кабинете министров были те, кто также непосредственно соприкасался с разработкой финансовых положений законопроекта о гомруле (и прежде всего Герберт Сэмюэл)[475]. Компромисс по ольстерскому вопросу в 1912 г., таким образом, требовал полного пересмотра финансовых положений. Учитывая все это, тем не менее стоит рассмотреть финансовый аспект законопроекта, поскольку он дает лучшее из доступных свидетельств (пускай и несовершенное) о ключевых принципах, на которых планировалось ввести гомруль. Кроме того, как станет ясно, многие рассуждения о будущем Ирландии в то время подчеркивали сильные и слабые стороны (в зависимости от позиции партии) финансового аспекта гомруля.

В соответствии с детально проработанным планом Сэмюэла, все ирландские налоги должны были идти в имперскую казну. Расходы на исполнение всех делегированных полномочий – общей суммой около 6 миллионов фунтов стерлингов – возвращались бы в Ирландию в качестве “перемещаемой суммы”, к которой полагалась небольшая (для начала) надбавка в размере 500 000 фунтов, чтобы у новой ирландской администрации оставалось право на ошибку. Если бы ирландское правительство приняло решение о введении новых налогов, эти сборы тоже должны были отправляться в казну, но возможности для нового налогообложения были в высшей степени ограничены. Новая администрация могла вводить новые налоги, если они не вступали в конфликт с действующей имперской системой налогообложения (определение “конфликта” при этом давал бы Объединенный казначейский совет, находящийся под контролем британского правительства), а также могла поднимать ставку существующих налогов, но не более чем на 10 процентов. Часть налогов, по-прежнему собираемых в Ирландии имперским правительством, составляли аннуитеты на покупку земли, выплачиваемые теми фермерами, которые приобрели свои владения, воспользовавшись правительственным кредитом. Любые задолженности по этим аннуитетам предполагалось взыскивать с нового ирландского правительства посредством сокращения перемещаемой суммы. Как холодно заметил Джон Редмонд, “все налоговые поступления Ирландии таким образом были залогом, который обеспечивал платежи по актам о покупке земли”[476]. Это первая проблема, которая, по мнению современников, могла спровоцировать будущие непримиримые разногласия между новой администрацией гомруля и имперским Парламентом.

Другим противоречивым аспектом положений законопроекта, по крайней мере с точки зрения юнионистов, был механизм расширения ирландской финансовой автономии. Станет очевидно, что за парадным фасадом законодательной архитектуры Сэмюэла скрывалась жалкая гарантия финансовой деволюции, однако при этом была предусмотрена возможность дальнейшего строительства. Если по вердикту Объединенного казначейского совета ирландские налоговые поступления в течение трех последовательных лет равнялись ирландским расходам или превышали их, то совет мог обратиться к вестминстерскому Парламенту с просьбой предоставить Парламенту гомруля более широкие финансовые полномочия. Ирландские националисты, которые ненавидели все остальные предложения Сэмюэла, цеплялись за надежду на последующий пересмотр этого положения в сторону его расширения. Ирландские юнионисты, пророчившие экономический апокалипсис, в своих причитаниях отталкивались от неопределенного характера финансовых положений законопроекта.

Судьбу предлагаемой меры можно описать весьма быстро. Стратегия Асквита, которая с тех пор не раз подвергалась критике, предполагала отсрочить поправку по ольстерскому вопросу, пока размах оппозиции – а следовательно, и вероятный масштаб уступки – не станет более очевидным[477]. При взгляде с относительно безмятежной Кавендиш-сквер или из Саттон-Кортни и с точки зрения игр высокой политики это был явно логичный порядок действий, но, само собой, он воспламенял и без того весьма нестабильный ольстерский юнионизм. На практике Асквит создал огромные сложности для руководства ольстерцев, и это, возможно, входило в его изначальные планы, однако цена этого тактического давления оказалась непропорционально велика в сравнении с полученными выгодами. Фактически именно финансовые положения, а не ольстерский юнионизм, изначально спровоцировали величайшую министерскую озабоченность и гибкость. Учтя недовольство рядовых парламентариев-либералов, правительство внесло в рассматриваемый законопроект поправки, которые лишили новый ирландский режим полномочий снижать таможенные сборы[478]. За исключением незначительных гарантий, которые содержались в законопроекте (и считались не только недостаточными, но и дефектными), ольстерским юнионистам не предлагалось никакого компромиссного варианта до января 1914 г., когда на обсуждение были вынесены “предложения” премьер-министра – схема гомруля внутри гомруля. Хотя в марте 1914 г. было внесено улучшенное предложение (комбинация временного исключения ряда графств и права графств на самоопределение), которое включили в поправки к законопроекту в мае, это все равно не удовлетворяло юнионистским требованиям постоянного исключения. Более того, к этому времени ольстерские юнионисты стали такими воинственными, что у лидеров движения, включая Карсона и Крейга, было сравнительно мало места для маневра – и предложения, которые в 1912 г. могли заложить фундамент успешных переговоров, теперь просто не могли быть приняты. Тридцатого июля 1912 г. противники законопроекта все еще находились в тупике, но к этому моменту стало очевидно, что Европа стоит на пороге войны. По инициативе лидеров ольстерских юнионистов и в интересах поддержания хотя бы видимости национального единства было решено отложить ирландский конфликт. Асквит предпочел воспользоваться партийным перемирием, чтобы включить билль о гомруле в свод законов, но при этом позаботился о сопутствующей мере, разработанной с целью отложить формирование ирландского парламента до окончания войны.

Читая положения законопроекта и наблюдая за его мучительным продвижением в Парламенте, современники делали многочисленные предположения о будущем страны[479]. В основе всех гипотетических сценариев того времени лежала одна характеристика – приверженность идее: юнионисты и националисты лелеяли собственные, весьма типичные, но часто вступающие в противоречие представления об Ирландии в эпоху гомруля. Некоторые рассуждения преподносились в сатирической или драматической форме, но даже в самых фантастических и неправдоподобных сочинениях всегда содержалось зерно политической реальности (или виртуальной реальности). Выдающийся романист из числа ирландских протестантов Фрэнк Фрэнкфорт Мур в то время опубликовал несколько работ, посвященных третьему биллю о гомруле (“Правда об Ольстере” (1914); “Ольстерец” (1914)), но подробнее всего он осветил гомруль в двух сатирических заметках, опубликованных при прошлом поколении, в период рассмотрения второго законопроекта о гомруле[480]. В комиксе “Дневник ирландского министра” (1893) Мур прошелся по ряду лоялистских предрассудков, сделав зарисовки с возможных заседаний независимого ирландского правительства. Новый режим характеризуется грабительским отношением к Ольстеру (предложенное повышение подоходного налога дополняется ретроспективным налогом на прибыли с белфастской судостроительной промышленности) и презренной покорностью перед церковной властью (католический архиепископ Дублина имеет право вето в законодательных вопросах, дает консультации на официальных встречах и при прямой коммуникации по новомодной телефонной связи с кабинетом министров). Юнионистские институты, такие как Тринити-колледж в Дублине и газета Irish Times, подавляются. Экономическое положение новой администрации столь же печально: государственный заем не приносит пользы, чиновники не получают зарплату, на Ирландской бирже происходит обвал. Через несколько недель после “Дневника ирландского министра” Мур опубликовал работу “Наместник Малдун”, в которой, отталкиваясь от той же предпосылки введенного гомруля, делает множество подобных предположений о новом режиме. В обеих работах ольстерские юнионисты перечат дублинскому правительству, и в обеих работах они предстают ресурсом, который необходимо облагать штрафами (в “Наместнике Малдуне” предлагается взимать с северных графств 15/16 всех налогов Ирландии). В описанном в “Наместнике” режиме свирепствует клерикализм, а в предпринимательской сфере царит застой, вызванный сочетанием общественной и политической анархии и недальновидности властей. В обеих сатирических заметках предполагается господство низких стандартов политической этики и политических дебатов, и обе заметки заканчиваются изображением грандиозных потасовок среди новой националистической правящей элиты. В обеих работах предполагается, что амбиции националистов сразу отметут в сторону ограничения гомруля (в “Наместнике” Ирландский парламент быстро получает право назначать лорда-лейтенанта).

Само собой, было бы неправильно придавать слишком большое значение двум вопиющим сатирическим памфлетам (обе работы, к примеру, заканчиваются триумфальным восстановлением унии). Однако комический успех этих работ объяснялся тем фактом, что Мур отталкивался от популярных юнионистских представлений о клерикализме, ненасытности и жестокости любой будущей администрации в случае введения гомруля. Эти представления были не чужды (как станет очевидно) даже самым серьезным юнионистским толкователям гомруля.

Другие писатели отталкивались от предпосылки, что компромисса достичь не удастся, и больше внимания уделяли вероятной воинственности ольстерских юнионистов, которой Мур касался лишь вскользь. В период обсуждения третьего законопроекта о гомруле как минимум два романиста рассуждали о вероятной позиции севера, причем оба – имея разные взгляды по политическим и национальным вопросам – описали ряд общих и частных последствий воинственности ольстерских юнионистов. Этими писателями были Джордж Бирмингем, который с позиции либерала-протестанта написал “Красную руку Ольстера” (1912), и английский романист У. Дуглас Ньютон, коснувшийся той же темы гражданской войны в Ольстере в своем сочинении “Север в огне” (1914). Оба автора написали свои произведения до начала войны в Европе в августе 1914 г., и ни один из них не уделил должного внимания широкому дипломатическому контексту британской политики в Ирландии. Однако обе работы заслуживают рассмотрения хотя бы потому, что представления писателей об Ольстере при гомруле, но без Первой мировой войны закладывают фундамент для одного из гипотетических сценариев, проанализированных в последнем разделе этого очерка.

Джордж Бирмингем, действуя в рамках умеренно юмористической и умеренно сатирической фантазии, с поразительной ясностью предсказал некоторые реальные формы воинственной политики юнионистов, а также сделал квалифицированные предположения о других вероятных переменах. Американский миллионер ирландского происхождения Джозеф Конрой, симпатизирующий фениям, считает ольстерских юнионистов потециально самыми неверными и жестокими элементами в Ирландии, а потому решает финансировать их сопротивление гомрулю (эта – очевидно маловероятная – завязка на самом деле предвосхитила реальное, пускай и неохотное восхищение некоторых воинственных республиканцев непокорностью их северных современников-лоялистов)[481]. Юнионисты Конроя выходят победителями из нескольких незначительных столкновений с британской армией и (что совсем невероятно) с королевским флотом и обеспечивают полноценную гарантию независимости для всего острова. Дуглас Ньютон, который, очевидно, был не слишком хорошо знаком с Ирландией и выбрал жанр довольно вульгарного любовного романа, достаточно убедительно рассуждал о характере и частных последствиях восстания ольстерских юнионистов. Офицер британской армии Коминс Лудун в ходе ольстерского восстания сходится в битве с другим офицером, симпатизирующим юнионистам, и при этом то и дело забывает о своем долге из-за любви к одной из женщин-мятежниц. Восстание Бирмингема приводит к установлению оранжевой ирландской республики, а восстание Ньютона вспыхивает быстро и развивается кроваво, но через две недели завершается неопределенным образом.

Особенно интересна фантазия Бирмингема, поскольку она подчеркивает огромный диапазон отношения юнионистов к насилию и пророчит весьма вероятную политическую динамику любого ольстерского восстания против гомруля. Лидеры юнионистского сопротивления, лорд и леди Мойн (которые напоминали лорда и леди Лондондерри) и талантливый оратор Бабберли (в котором можно было заметить сходство с Карсоном), на ранних этапах восстания оттесняются в сторону более воинственными силами, полагающимися на американское финансирование и немецкое оружие (реальные воинствующие лоялисты получали финансовую поддержку из Северной Америки – однако, само собой, не из республиканских источников – и импортировали оружие от частного поставщика в Германии)[482]. Бабберли, который, подобно Карсону, сочетает публичную воинственность с умеренностью за закрытыми дверями, подчеркивает возможное влияние жестокости ольстерских юнионистов на потенциальную английскую поддержку: “Я понимаю, что нам придется пожертвовать их дружбой и отринуть их сочувствие, если мы опустимся до насилия и беззакония”[483]. Кроме того, парадоксальная развязка романа иллюстрирует огромную ограниченность ирландского лоялизма: мятежники предпочитают диктовать условия ирландской независимости, вместо того чтобы вернуться к унии или какому-либо варианту гомруля. Хотя финал был намеренно комичным и, казалось бы, невероятным, он отражает и другие, менее ироничные взгляды ирландских юнионистов и их вероятную реакцию на введение гомруля. К примеру, обычно трезвомыслящий юрист А. У. Сэмюэльс из числа южных юнионистов буднично предупреждал английских наблюдателей, что они “могут быть уверены, если они отвернутся от тех ирландцев, с которыми они связаны честью, то нет никакого сомнения, что самыми отчаянными противниками Англии в будущем, как бы ни повернулась судьба, станут именно те люди и их потомки, которые окажутся таким образом преданными”[484].

Фантазия Ньютона разворачивается в недели после введения гомруля. Поводом к кровавому лоялистскому восстанию становится убийство оранжиста в ходе полицейской облавы. Новое временное ольстерское правительство “советует” националистам бросить свои дома и имущество, в то время как по всему Ольстеру господствующее местное большинство – будь то юнионистское или националистское – нападает на меньшинство, что приводит к жертвам и уничтожению собственности. Фанатичное негодование дополняется бесчинствами в экономической сфере (например, поджогом фабрик рабочими). Британские министры сначала оказываются сбиты с толку (“правительство закружилось, подобно флюгеру, как всегда случается с правительствами, которые только и делают, что бросают слова на ветер”), но в конце концов соглашаются ввести военное положение. После нескольких кровавых столкновений королевских сил с мятежниками заключается своеобразный компромисс[485]. Эта фантазия не лишена слабых мест (Ольстер полон угольных шахт, а герой-оранжист носит гэльское ирландское христианское имя), но при этом содержит довольно убедительное рассуждение о развитии лоялистского бунта и его последствиях на местном уровне. Запоздалый, но все же эффективный ответ британского правительства согласуется с сочетанием прокрастинации и быстрых, необдуманных действий, характерным для администрации Асквита, а общая картина быстрого, кровавого и бессмысленного конфликта также представляется правдоподобной и соответствует сдержанной воинственности влиятельных кругов руководства юнионистов и нежеланию либерального правительства ввязываться в гражданскую смуту.

Националистические рассуждения, будь это хоть историческая или политическая полемика, хоть художественная литература, уделяли северу гораздо меньше внимания, чем английские и протестантские толкователи. Кроме того, апокалиптические мотивы, которые снова и снова возникали в юнионистской политической риторике и сочинениях, как правило, отсутствовали в произведениях националистов. Однако есть в их творчестве и кое-что общее. В то время одно из наиболее обличительных гипотетических рассуждений о гомруле предложил Джордж Бернард Шоу в “Предисловии для политиков” (1907), которым он снабдил пьесу “Другой остров Джона Булля”. Будучи сторонником гомруля, Шоу заявил, что быть “лоялистом” для ирландца “противоестественно” (подобно тому как республиканец-социалист Джеймс Коннолли считал ольстерский юнионизм формой ложного сознания). Шоу подчеркнул при этом радикальный потенциал ирландского протестантизма[486]. Он полагал, что ирландский лоялизм и общественное возвышение протестантов взаимозависимы, а потому конец “английского” правления в Ирландии и конец господства соответствующего класса приведет к исчезновению ирландского лоялизма. Шоу писал “Предисловие…” до усиления воинственности ольстерских юнионистов и, будучи дублинским протестантом, видел своих товарищей по религии не упрямыми противниками администрации гомруля, а потенциально самой развитой и энергичной силой в рамках нового режима. Готовность ирландских протестантов влиять на жизнь страны, по мнению Шоу, должна была привести к еще более очевидной идентификации с “авангардом ирландского национализма и демократии в противовес папизму и клерикализму”, а этот протестантский интерес оказался бы поддержан голосами католиков, желающих расширить национальную свободу и отказаться от клерикального превосходства[487]. Хотя эти гипотезы накладывали на северный протестантизм ряд аспектов его южного варианта, а рассуждение в целом во многом основывалось на протестантской национальной гордости, весьма любопытно, что Шоу пришлось подчеркнуть, как и Джорджу Бирмингему и другим писателям, казалось бы, очень тонкую границу между ярым ольстерским лоялизмом и передовым ирландским сепаратизмом. Оба писателя обращают внимание на хрупкость любого истинного юнионизма в среде воинствующих протестантов севера, а нарисованная каждым картина Ирландии при гомруле во многом определяется господством протестантского сепаратизма.

Представления Шоу об ирландском католичестве при гомруле не менее любопытны. Шоу считал унию агентом клерикализма, поскольку в ее рамках церковь была одним из ключевых институтов, где накапливались популярные политические и религиозные жалобы католиков. Ликвидация унии и введение гомруля освободило бы ирландских католиков от служения Риму и позволило бы им создать собственную ирландскую галликанскую церковь: “Гомруль возвестит наступление дня, когда Ватикан уйдет из Дублинского замка и остров святых встанет во главе собственной церкви”[488]. Согласно Шоу, увлеченному суматохой собственных парадоксов, гомруль должен был обратить оранжистов в главных сепаратистов, а набожных католиков – в главных галликан.

Стоит рассмотреть еще один вымышленный вариант гомруля, отражающий позицию сепаратистов. Шинфейнер Теренс Максуини, который принимал участие в восстании 1916 г. и в октябре 1920 г. умер в тюрьме после семидесяти четырех дней голодовки, в 1914 г. опубликовал пьесу “Революционер”, где описал бедственное положение сепаратистов при безучастной администрации гомруля[489]. Эта драма, как и другие упоминавшиеся произведения, разворачивается на фоне принятия третьего билля о гомруле. Протагонист Хью О’Нилл (вероятно, его имя было намеренной отсылкой к гэльскому лорду и мятежнику, жившему в конце шестнадцатого века) сталкивается с бахвальством и трусостью в своем кругу продвинутых националистов и сильной враждебностью влиятельных фигур католической церкви, а некоторые его близкие, как и остальная националистическая Ирландия, смягчают свое отношение к империи. О’Нилла отлучают от церкви как атеиста-революционера (на самом деле он был истовым католиком), он наблюдает, как его знакомые приносят собственные политические убеждения в жертву личной выгоде, а все действие пьесы разворачивается на фоне “Имперского карнавала”, всенародного гуляния, которое устраивается под предлогом празднования введения гомруля, но на самом деле увлекает добросердечных националистов на империалистический путь. Борьба О’Нилла за сепаратистские идеалы одинока и трагична, но его гибель после яростной прозелитистской кампании становится красивой и героической кульминацией истории.

Хотя эти литературные представления об Ирландии при гомруле не лишены причудливых и даже комичных деталей, в целом они на удивление близки к рассуждениям гораздо более трезвомыслящих комментаторов. Их спекуляции, как и литературные фантазии, во многом определялись партийной принадлежностью, но некоторые предположения были одинаковы для всех. Сатирик-юнионист, такой как Фрэнкфорт Мур, может, и пророчил анархический раскол в рядах националистов после введения гомруля, но это было лишь гиперболизированной версией предсказания Джона Редмонда, который (как и аграрий-радикал Майкл Девитт) ожидал коллапса партии гомруля, ее functus officio, после того как ее цель окажется достигнутой[490]. Фактически Редмонд искусно превращал усмешки оппонентов в политический капитал: когда юнионисты заявили, что гомруль дестабилизирует британское государственное устройство (уважаемый юрист А. В. Дайси утверждал, что “гомруль не разрешает противоречия, а начинает революцию”), Редмонд принял их позицию, но при этом сказал, что гомруль спровоцирует здоровый пересмотр федеративного устройства Соединенного Королевства[491]. Как и юнионисты, Редмонд признавал, что многие аспекты предлагаемой меры в высшей степени неудовлетворительны; как и юнионисты, хотя и с другой позиции, он считал финансовые положения законопроекта в лучшем случае временными. Возможно, как и юнионисты, он также предвидел конкретные проблемы с тем положением билля, которое предполагало вычет задолженности по аннуитетам на покупку земли из перемещаемой суммы[492].

Но в целом националисты и либералы, конечно, представляли себе (как выразился историк Ричард Бэгвелл) “будущую Аркадию”, что шло вразрез с мрачными фантазиями консервативных и юнионистских политиков[493]. Как гомрулеры, так и юнионисты (хотя и по разным причинам) подчеркивали размах полномочий, делегировавшихся новой ирландской администрации. Однако Редмонд считал билль о гомруле точкой в историческом споре англичан и ирландцев (хотя и признавал, что некоторые его аспекты были проблематичны), в то время как юнионисты видели в нем лишь веху на пути к гораздо более широкой автономии. Некоторые либералы считали делегирование власти Дублину и сокращение ирландского представительства в Вестминстере “первым шагом в направлении имперской эффективности”, а юнионисты полагали, что он сулит лишь вероятность усиления конституционного хаоса (“утверждать, что принятие билля о гомруле снимет напряженность в Вестминстере, в корне неверно”, заявил личный секретарь Карсона Пемброк Уикс)[494]. Редмонд полагал, что билль возвещал о формировании талантливой национальной ассамблеи в Дублине (поскольку ирландские политические дарования больше не утекали бы массово в Вестминстер), а юнионисты предвидели создание ассамблеи своекорыстных и бесталанных братоубийц (“Сцены в 15-м зале заседаний комитета, – заявил Дайси, – это лишь репетиция парламентской жизни при гомруле в Дублине”)[495]. Редмонд считал, что билль улучшит отношения Ирландии с Британией, а также ирландской диаспоры с британской. В частности, он утверждал, что Британии пойдет на пользу укрепление отношений с ирландской Америкой. Юнионисты полагали – или хотя бы утверждали, – что билль о гомруле лишь создаст площадку для более открытого выражения национальных недовольств, а британцы горько поплатятся – особенно в случае войны – за свой беспечный оптимизм[496].

Вероятно, наиболее адекватное либеральное или гомрулеровское представление об автономном правительстве содержалось в сочинении Дж. Х. Моргана “Новое государственное устройство Ирландии” (1912). Здесь билль описывался как идеальная комбинация щедрой деволюции с рациональными имперскими ограничениями. Комментаторы признавали существование религиозных опасений, но (после более цветистого описания, предоставленного Бернардом Шоу) утверждали, что “полная и свободная политическая жизнь служит лучшим, а возможно и единственным, средством искоренения нетерпимости”[497]. Выдающийся гомрулер-пресвитерианец преподобный Дж. Б. Армор перевернул традиционные опасения с ног на голову, заявив (опять же перекликаясь с Шоу), что гомруль пойдет на пользу, а не во вред ирландскому протестантизму, поскольку он освободит протестантизм от дискредитирующих его антидемократических и антигосударственных ассоциаций: гомруль дал “протестантизму шанс, чтобы его оценивали по заслугам”[498].

Лорд Уэлби, который обычно писал о финансах, тоже не воспринимал всерьез опасения юнионистов, утверждая, что гомруль не приведет к формированию (как говорили юнионисты) ожесточенно протекционистского ирландского правительства, поскольку английский рынок слишком важен для сбыта ирландской продукции[499]. Пророчества юнионистов о будущей расточительности администрации тоже отметались. Один из самых проницательных комментаторов гомруля Джонатан Пим утверждал, что в новой Ирландии опасность исходила скорее не от избыточных трат, а от избыточной скупости: “Подавляющее большинство крестьян среди избирателей может привести к неоправданной бережливости администрации, которая будет так не расположена обременять землевладельцев дополнительными тяготами, что сможет спровоцировать некоторую политическую стагнацию”[500]. Это вовсе не походило на язвительно-комическое изображение коррумпированного и расточительного правительства гомруля, предложенное Фрэнкфортом Муром, но при этом оказалось на удивление точным прогнозом работы финансовой администрации независимой Ирландии в 1920-х гг. Кроме того, анализировались и отметались и юнионистские представления об анархистской Ирландии, где Королевская ирландская полиция оказалась бы униженной и деморализованной, но в то же время подчеркивалось, что глава исполнительной власти не может вмешиваться в судопроизводство, и предсказывалось, что аграрные волнения стихнут с пришествием демократических институтов[501].

Националисты, утомленные годами бахвальства лоялистов, не принимали всерьез угрозу применения насилия ольстерскими юнионистами. Утверждалось (опять же не без искусной подмены понятий), что сила ольстерского юнионизма при любом варианте гомруля предотвратит преследования. Редмонд предсказывал, что партия гомруля распадется после достижения своей цели, а ирландские юнионисты окажутся широко представлены в дублинской Палате общин (и получат примерно одну четверть мест). Наличие расколотых националистических группировок и сильного юнионистского блока предполагало, что юнионисты будут оказывать серьезное влияние в Ирландии при гомруле[502]. Кроме того, националисты считали, что третий билль о гомруле адекватно отражал больные места юнионистов: к примеру, как уже упоминалось, по условиям законопроекта Ирландский парламент не имел права издавать законы, дискриминирующие или возвышающие любые формы религиозных верований, и в частности ему не позволялось устанавливать любые религиозные условия для признания законности брака. Последнее ограничение (введенное только в билле 1912 г.) было добавлено в свете папской буллы Ne Temere о смешанных браках, чтобы лишить оснований разнузданные лоялистские пророчества о грядущем возвышении католиков.

Комментаторы-юнионисты были не столь оптимистичны касательно своей судьбы при гомруле. Большая часть юнионистских представлений об Ирландии при гомруле уже была очерчена, но юнионисты, как и националисты, полагались на подробный прогноз грядущего апокалипсиса. Юнионисты, будь то сатирик Фрэнкфорт Мур или трезвомыслящий Дж. Г. М. Кэмпбелл, ранее занимавший пост генерального стряпчего Ирландии, пророчили наступление анархии. Гомрулевские парламентарии Мура отправили делегацию в Таммани-холл, чтобы научиться искусству политического управления, в то время как Кэмпбелл предсказал (без явной иронии), что после введения гомруля “политика Ирландии будет выстраиваться по образцу Таммани-холла, а не зала святого Стефана”[503]. Дайси, Питер Керр-Смайли (влиятельный парламентарий из числа ольстерских юнионистов) и другие полагали, что беспощадность, с которой националисты подходили ко внутренним диспутам, станет гораздо типичнее в парламенте гомруля[504].

Большинство юнионистских писателей и комментаторов предсказывало не братскую гармонию, описанную Редмондом, а продолжающиеся трения между Ирландией и Британией. Многие действительно полагали, что законопроект с его сложной системой сдержек и противовесов давал благодатную почву для недовольства и недоверия. Пемброк Уикс утверждал, что комбинация прав и ограничений новой ирландской администрации сулила продолжение конфликта с имперскими властями. В частности, описанные ранее финансовые положения были “способны обеспечить лишь минимальные поступления в ирландскую казну и максимум трений с британским казначейством”[505]. Объединенный казначейский совет, созданный в качестве механизма поддержания мира, стал бы – будучи в основном британским институтом – лишь дополнительным раздражителем для ирландского национализма.

Юнионисты признавали, что продолжение трений дестабилизировало бы режим гомруля и способствовало бы разжиганию сепаратистских настроений в Ирландии. Ни один юнионист не рассматривал гомруль с позиции Редмонда и не считал эту меру финальным или хотя бы достаточно стабильным вариантом государственного устройства (“наша новая конституция долго не протянет”, сокрушался Дайси)[506]. Большинство считало сложную систему сдержек ирландской автономии либо (если сдержки работали) издевательской для националистических настроений, либо (если они не работали) практически бесполезной. Питер Керр-Смайли, к примеру, называл право вето лорда-лейтенанта “профанацией”, а право судебной апелляции к британскому Тайному совету “никчемным”[507]. Несколько писателей-юнионистов предвидели возникновение трений между Британией и Ирландией из-за текущей выплаты аннуитетов на покупку земли. Некоторые юнионисты, как и Ричард Бэгвелл, разделяли взгляды Теренса Максуини, высказанные в “Революционере”, и предсказывали, что умеренная администрация гомруля попадет под усиливающееся давление набирающих обороты сепаратистских настроений[508]. Многие полагали, что эти настроения будут подогреваться англо-ирландскими трениями и губительной нестабильностью гомруля.

Политическая нестабильность оказала бы влияние на здоровье бизнеса. Сатирическое замечание Фрэнкфорта Мура об анархических экономических последствиях гомруля не слишком отличалось от наблюдений ряда бесстрастных предпринимателей из числа северных юнионистов. Мур предсказывал, что парламент гомруля обложит северян и северные предприятия непомерными налогами, а некоторые менее фривольные юнионисты опасались, что именно так и случится. Однако в самом взвешенном комментарии основное внимание уделялось не страху немедленного и жестокого налогообложения, а более фундаментальной тревоге. Если, как полагали юнионисты, гомруль угрожал политической нестабильности, то он также угрожал фондовому рынку и ирландской кредитной системе. Кризисы гомруля связывались с обвалами ирландской биржи, и многие юнионисты опасались, что в случае введения гомруля это ослабление станет перманентным. Компетентный северный критик законопроекта, предприниматель из числа юнионистов-либералов Томас Синклер, полагал, что гомруль нанесет серьезный урон всем сферам северного процветания – промышленной, коммерческой и сельскохозяйственной, а “корень зла” он видел в финансовой нестабильности любой будущей ирландской администрации[509]. Новое правительство гомруля, нестабильное и погрязшее в долгах, не сможет получить кредит на международном денежном рынке, и это негативно повлияет на общее благосостояние. Трезвый и взвешенный анализ Синклера напоминал о комической зарисовке Фрэнкфорта Мура, где показан хаос, в который Ирландия погрузилась после провала государственного займа в размере 10 миллионов фунтов стерлингов[510].

Однако нестабильность гомруля, которую пророчили эти мрачные фантазии, проистекала не только из давления упрямых националистов, но и из оппозиции самих ольстерских юнионистов. Самый серьезный юнионистский комментарий за период с 1911 по 1914 г. предполагал, что в Ольстере как минимум вспыхнут волнения, а многие и вовсе верили, что грядет гражданская война. Питер Керр-Смайли связывал вероятную финансовую нестабильность Ирландии при гомруле с волнениями на севере, утверждая, что новой администрации придется нести огромные расходы на охрану правопорядка[511]. Пемброк Уикс установил ту же связь иным путем: Уикс пророчил, что в случае принятия законопроекта “в Ольстере [начнется] гражданская война, а во всей остальной Ирландии настанет конец общественному спокойствию, безопасности и доверию”[512]. Одним из самых пугающе прозорливых из всех юнионистских пессимистов был граф Перси, армейский офицер и сын 7-го герцога Нортумберленда, который – записывая свои соображения в 1912 г. – был полностью убежден в надвигающейся европейской катастрофе и обращался к своему опыту, полученному в Южной Африке, чтобы предсказать развитие ирландской политики. Перси главным образом интересовали общие военные недостатки гомруля, однако он играл и с двумя гипотезами, которые будут проанализированы в последнем разделе настоящей главы: он представлял Ирландию при гомруле при исключенном Ольстере и утверждал, что страну ждет неизбежный сдвиг в сторону независимости, как было в Трансваале и Оранжевой Республике[513]. К юнионистам стали бы относиться с той же резкостью, с какой относились к британским уитлендерам на юге Африки накануне англо-бурской войны. Кроме того, Перси представлял и унитарную Ирландию, управляемую администрацией гомруля и раздираемую в худшем случае гражданской войной, а в лучшем – “пробуждением старых противоречий религиозного и иного характера, которые приведут к возникновению всевозможных внутренних волнений”[514]. Основывая свое суждение на зачаточной воинственности севера, Перси счел восстание против любой администрации гомруля “весьма вероятным”. Не сомневался он и в том, что подавить беспорядки и восстановить власть дублинского режима без вмешательства войск не получится[515].

Отчасти предсказания Перси о “марше к Армагеддону” оправдались в августе 1914 г. Однако точность его пророчеств в отношении Европы привела к тому, что его опасения об ирландском апокалипсисе рассеялись – по крайней мере, на время. Дело в том, что начало Первой мировой войны притупило парадоксальные мятежные настроения лоялистов, поскольку отряды повстанцев стали батальонами королевских солдат. Ни один из политических футурологов – ни националист, ни юнионист – не рассуждал о судьбе гомруля в контексте европейской войны: определенно, никто из них, включая даже Перси, не отваживался представить, какое влияние на Ирландию может оказать массовая бойня в окопах. Перси был едва ли не единственным, кто осознавал серьезность международной ситуации, но даже он не предвидел масштабы политических последствий битв, которые маячили на горизонте. Тем не менее, хотя в спекуляциях и не учитывалось главное событие европейской, а также англо-ирландской истории, провидцы все же точно предсказали, какие силы выйдут на первый план если не в Ирландии при гомруле, то хотя бы в созданном в 1921 г. доминионе, Ирландском Свободном государстве, и этими силами стали католическая и бережливая политика, жаждущая более полной автономии. Учитывая, что именно война, а не Ольстер убила гладстоновский гомруль, эти ангажированные, но злободневные и информированные фантазии представляют собой лучший путеводитель по потерянной либеральной аркадии – Ирландии, связанной с Британией, но при этом самоуправляемой, Ирландии, разделенной по религиозному и культурному признаку, но объединенной патриотизмом.

Ирландия при гомруле

Теперь, когда доступные свидетельства современников о вероятном облике ирландского правительства при гомруле оказались описаны и проанализированы – когда было составлено представление о фоне, на котором разворачивались дебаты о гомруле, очерчены детали третьего законопроекта о гомруле и изучены некоторые из богатого массива спекуляций современников о правительстве гомруля, – пора сопоставить эти фрагменты информации и предложить несколько гипотетических сценариев. Первый из них отталкивается от уже обозначенного предположения, что в 1912 г. можно было договориться о введении гомруля, а второй допускает, что Первая мировая война могла бы начаться позже или не начаться вовсе, в связи с чем либеральному правительству и ольстерским юнионистам пришлось бы непосредственно столкнуться с последствиями собственных действий (вместо того чтобы уйти от греха, как обе стороны сделали в августе 1914).

Гомруль вводится в 1912 г. на основе временного исключения шести ольстерских графств. На совещании кабинета министров 6 февраля 1912 г. Ллойд Джордж и Черчилль представляют свои планы по исключению ольстерцев, и мнения по этому вопросу разделяются, однако требования предупредительного удара нарастают, поэтому Асквит, самостоятельно признававший необходимость сделки, поддерживает сторонников исключения, тем самым добавляя веса их лагерю[516]. Главному секретарю по делам Ирландии Бирреллу, возможно при поддержке Ллойда Джорджа и Черчилля, приходится убеждать Редмонда и Ирландскую парламентскую партию в выгодах этого предложения; иллюзия единого и мощного министерского фронта, а также временный характер схемы помогают преодолеть глубокую антипатию ирландского руководства и особенно лидера северных националистов Девлина по отношению к любому отступлению от всеирландской политики[517]. Однако альтернативный вариант отказа, вероятно, станет поводом к расколу и, возможно, победе юнионистов на выборах.

Таким образом, билль о гомруле запускается в Парламент в апреле 1912 г. при условии временного разделения Ирландии. Консерваторы и ольстерские юнионисты, как и предвидел Ллойд Джордж, оказываются сбиты с толку и разобщены. Передняя скамья консерваторов расходится во мнениях: влиятельные сторонники южных юнионистов, включая лорда Лансдауна, горько разочарованы биллем, в то время как более бесстрастные политики вроде Остина Чемберлена и лорда Хью Сесила видят в либеральном предложении основу для переговоров, если не для соглашения[518]. Бонар Лоу оказывается более сговорчивым, чем ожидалось, и понимает, что его планы ольстерского похода на Британию полностью подрываются либеральной инициативой. Может, у него и есть шанс сплотить партию под предлогом защиты притесняемого Ольстера, но точно нет шанса раскачать партию или страну на основе споров о частностях предложения о разделении страны. В связи с этим он готов работать с либералами.

Тем не мене Бонар Лоу нуждается в поддержке ирландского юнионистского руководства. Здесь предложение либералов снова приводит к серьезному расколу. Южные юнионисты приходят в ужас, как и ольстерские юнионисты, живущие за пределами исключаемой области. Лидеры юнионистов из северо-восточного ядра движения более осторожны, а некоторые милитаристы – особенно ветераны англо-бурской войны – не верят показной щедрости Асквита[519]. Карсон, который выступал против гомруля в 1886 и 1893 гг., признает, что Асквит усовершенствовал гладстоновский вариант закона, а также – будучи проницательным политиком – видит тактические сложности, которые предложение создает для ирландских юнионистов. Полный недоверия, он все же готов работать с либералами. Карсон прислушивается к советам ряда ольстерских лейтенантов, но в первую очередь Джеймса Крейга, который на протяжении своей карьеры представлял интересы своей восточной ольстерской политической базы. Поскольку либеральный проект защищает эту область, а Крейг, будучи опытным активистом в Британии и в Палате общин, предвидит вероятные проблемы последовательного несогласия, он советует сдержанное одобрение меры.

Соглашение заключается на основе временного исключения ряда графств, и билль становится законом. Согласно условиям нового Акта о гомруле, новый Ирландский парламент собирается в первый вторник сентября 1913 г.[520] Несмотря на трудности и предсказания, бывшая Ирландская парламентская партия не распадается, а становится господствующей силой в новой Палате общин в Дублине и в новой ирландской администрации: Джон Редмонд первым занимает пост премьер-министра Ирландии. Лишь небольшое число из 164 мест в Палате общин занимают южные юнионисты и шинфейнеры, но южные юнионисты оказываются гораздо лучше представлены в Сенате, где лорд-лейтенант отдает им непропорционально большую долю от сорока имеющихся мест. В Палату общин и новый Сенат также пробиваются оставшиеся в меньшинстве конституционные националисты, например сторонники центриста Уильяма О’Брайена.

Создаст ли новая администрация условия для возвышения католиков и клерикалов, как утверждали юнионистские эксперты в 1911–1912 гг.? Формально Акт о гомруле запрещает большинство форм конфессионального законодательства, но явно есть способы обойти этот запрет (некоторые юнионисты утверждали, что режим налогообложения при гомруле будет играть на руку церковным институтам)[521]. Однако несколько ведущих националистов имеют семейные связи с протестантами: у Редмонда, к примеру, протестантство исповедуют мать и жена[522]. Более того, в новом Парламенте (как и в Ирландской парламентской партии в Вестминстере) сравнительно большое число протестантов, которые хотя и не имеют серьезного политического веса, но, скорее всего, выступят против любого чрезмерного клерикализма. Однако, пожалуй, самым сильным сдерживающим фактором возвышения любой из конфессий станет давление, созданное соглашением о временном разделении страны, ведь у ирландской администрации будет предостаточно причин показывать по-прежнему враждебному северу либеральный характер своих намерений. Без сомнения, в новом Парламенте сильны конфессиональные силы: в нем широко представлена партийная организация Девлина – Древний орден гибернианцев[523]. Впрочем, эти силы уравновешиваются по-прежнему влиятельной центристской конституционной традицией и южными юнионистами, еще не затронутыми Первой мировой войной. Есть все основания полагать, что, хотя гомруль и был введен в условиях обострившейся межконфессиональной борьбы, новая ирландская администрация будет (хотя бы изначально) более чувствительна к религиозному многообразию, чем государственные образования – Ирландское Свободное государство и Северная Ирландия, – созданные в 1920–1921 гг.

Отношения нового режима с севером остаются крайне запутанными и нестабильными. Хотя достигнуто соглашение о введении гомруля, его временный характер означает, что ольстерские юнионисты остаются настороже и сохраняют некоторые аспекты своей оборонительной организации (например, номинальное ольстерское временное правительство). Их позицию и судьбу соглашения о временном исключении предсказать очень сложно. Тем не менее есть вероятность, что временное разделение страны – как пророчат многие либералы – снизит растущий градус воинственности ольстерского юнионизма. В конце концов, довольно сложно более шести лет убедительно негодовать, особенно при возможности продления срока действия соглашения о разделении. Многое зависит от позиции новой администрации гомруля. Чувствуя себя обязанным либеральному правительству за введение гомруля, Редмонд поддержит британскую мобилизацию в августе 1914 г. и подтолкнет ирландских волонтеров вступать в ряды британской армии[524]. В условиях относительно устойчивой конституции ольстерские юнионисты проникнутся этим свидетельством “лоялизма” Редмонда, и сплочение юнионистов и националистов на фоне общего отношения к войне может помочь в укреплении внутренних политических связей[525]. Временное исключение ряда графств в сочетании с войной точно приведет к падению интереса британских юнионистов к Ольстеру, особенно если – что вероятно – новая администрация гомруля докажет свою компетентность в период исключения графств. Ольстерским юнионистам, таким образом, придется выбирать, сохранять ли такое устройство при затухании британских симпатий или же присоединиться к новому государству гомруля. Последнее не выходит за рамки возможного: многие ольстерские юнионисты в гораздо менее благоприятных обстоятельствах после 1920 г. (включая, очевидно, Джеймса Крейга) считают разделение временным явлением, а закаленное войной единство вполне может стать конституционным цементом. Впрочем, другой вопрос, как долго продлится это всеобщее согласие и сколько просуществует поддерживаемая им политическая общность[526].

Но докажет ли новая дублинская администрация свою компетентность перед лицом подозрений ольстерских юнионистов и британских предрассудков? Прекрасная политическая смекалка ведущих националистов, включая Редмонда, Девлина и Джона Диллона, вкупе со служебной дисциплиной и ограничениями, наложенными Актом о гомруле, давали поводы для оптимизма. Кроме того, забегая вперед, можно сказать, что менее одаренные в политическом отношении и менее опытные министры Свободного государства в 1920-х гг. составили весьма компетентную, хоть и лишенную воображения администрацию новой независимой Ирландии. Конституционные националисты в администрации гомруля долго тренировали свою оппозиционную дисциплину и вряд ли готовы были отправлять исполнительную власть иначе, чем с превеликой осторожностью.

Угрозу конституционной стабильности представляли не столько новые правители Ирландии, сколько инструмент их власти, Акт о гомруле. Хотя акт предполагал наличие системы сдержек и противовесов, которая могла предотвратить конфликт на севере, в нем также были основания для конфликта внутри британского Парламента. Вполне могли возникнуть споры о распределении полномочий, которое предусматривалось актом, или о верховенстве власти вестминстерского Парламента: проблемой стало бы право лорда-лейтенанта накладывать вето на ирландские законопроекты, а также опрометчивое вмешательство в законодательный процесс британского Парламента. Хотя количество ирландских парламентариев в Вестминстере уменьшается, они остаются весьма влиятельными, особенно когда (как в 1910 г.) две главных британских партии обладают одинаковой парламентской силой. Этот ирландский рычаг в Лондоне может использоваться для приобретения будущих конституционных выгод, особенно если конфликты между администрацией гомруля и имперскими властями станут чаще и ожесточеннее.

Такие конфликты также поспособствуют усилению сепаратистских и республиканских настроений[527]. Каждое мелкое столкновение Дублина и Лондона будет злить конституционных националистов, но они также будут ощущать на себе давление шумного меньшинства шинфейнеров, настаивающих на проведении более независимой политики. Кроме того, по мере роста непопулярности войны и усиления враждебности к пробританской позиции администрации будет расти поддержка прогрессивных националистов. Правительству гомруля под силу воспрепятствовать этому, однако, вероятно, только ценой захвата хотя бы части земель сепаратистов: за перемирием последуют требования дальнейших конституционных уступок. Скорее всего, они будут гарантированы, учитывая 50 000 ирландцев, убитых на войне.

Этот гипотетический сценарий рождает представление об Ирландии 1920-х, которое в некоторых отношениях не отличается от реального исторического исхода: как в историческом, так и в гипотетическом случае Ирландия становится доминионом, условно связанным с Британской империей. Включение или исключение Ольстера почти не влияет на эту гипотетическую фантазию. Мало кто из ольстерских юнионистов решил бы поддержать реставрацию унии после “предательства” гомруля, и есть основания предположить, что если бы север присоединился к дублинской администрации, юнионисты стали бы влиятельными участниками режима и были бы заинтересованы в консолидации его сил. Присутствие ольстерских юнионистов в Дублине могло бы – хоть это и нельзя назвать вероятным – обеспечить остаточную связь Ирландии с британской короной, но даже при фактическом раскладе Ирландия стала республикой только в 1949 г.[528] Тем не менее стоит еще раз подчеркнуть, что независимой Ирландии с мощным юнионистским представительством не требовалось – в долгосрочной перспективе – быть политически и культурно сформировавшимся государственным образованием. На самом деле есть даже повод предположить обратное.

Кажется маловероятным, что при введении гомруля в 1912 г. вспыхнула бы англо-ирландская война. С другой стороны, можно допустить, что радикальные сепаратисты организовали бы бунт против администрации гомруля, тем самым (используя метафору Максуини) присоединившись к Имперскому карнавалу. Следовательно, маловероятно, чтобы традиция революционного национализма погибла в Ирландии при гомруле, однако вполне возможно, что сильная потеря фокуса привела бы к существенному снижению ее популярности. Революционные националисты, впрочем, могли бы направить Парламент гомруля на более демонстративно националистический путь, чем он избрал бы в ином случае. Вероятно, не удалось бы избежать некоторых гражданских волнений, но они, скорее всего, возникли бы из-за ольстерского вопроса, а не в результате столкновений между сторонниками разных форм продвинутого национализма, как случилось в 1922–1923 гг.

Это приводит к новой серии гипотетических спекуляций. Заключение соглашения в 1912 г. предполагает, что воинственность ольстерских юнионистов оказалась бы убита в зародыше, подавленная совокупностью уступчивости либералов и апатии консерваторов. Однако давайте на время отбросим эти предположения. Если вернуться к историческим реалиям, стоит упомянуть, что серьезных предложений о заключении соглашения между либеральным правительством и ольстерскими юнионистами не поступало до 1914 г., а к этому моменту северная воинственность уже обрела свою форму. Сдержанная дипломатия с конца 1913-го до июля 1914 г. демонстрировала лишь неразрешимость разногласий между участниками переговоров, и эту напряженность сняло лишь начало Первой мировой войны. Но что, если бы войны не было? Или, как предполагается в другом эссе настоящего сборника, что, если бы в Европе разразился Армагеддон, но Великобритания сохранила нейтралитет? Заплатило ли бы правительство Асквита за жизни британских солдат гражданской войной в Ирландии?

Надвигающаяся война в Европе явно стала механизмом, посредством которого лидеры юнионистов и либеральные министры избежали ольстерского кризиса. Как в то время, так и позже бытовало мнение, что крупная война предотвратила мелкий, но, вероятно, по крайней мере в отношении британской государственной стабильности, более разрушительный конфликт. Однако эти гипотетические предположения современников заслуживают более подробного изучения: если бы в Европе не разразилась катастрофа, вспыхнула ли бы в 1914 г. гражданская война в Ольстере? Как ольстерская гражданская война повлияла бы на последующую конституционную историю современной Ирландии?

Провал Букингемской конференции в июле 1914 г. привел бы к введению гомруля на всей территории Ирландии. Поправки к законопроекту, представленные Асквитом в июне 1914 г., и предложение о временном исключении Ольстера к этому моменту считались неудовлетворительными и фактически стали бесполезны. В отсутствие партийного перемирия из-за начала войны в Европе и при сохранении британского нейтралитета Акт о гомруле был бы приведен в исполнение: прошли бы выборы в новую ирландскую Палату общин и началось бы постепенное разделение административных функций между новой администрацией и Лондоном.

На севере Ирландии введение гомруля помогло бы Ольстерскому временному правительству, сформированному в 1911 г., выйти из тени и составить конкуренцию новой администрации. На такой случай были составлены планы (пускай и схематичные), которые и пустили бы в действие: оказались бы отрезаны железнодорожные ветки и линии связи, захвачены арсеналы и продовольственные склады, перекрыты основные дороги на север, на которых были бы выставлены караулы[529]. Ольстерские добровольческие силы и их политические покровители давно понимали, что непосредственное сопротивление лоялистскому перевороту будет оказывать Королевская ирландская полиция, поэтому ирландских констеблей планировалось арестовать и разоружить[530]. Механика гомруля – например, выборы в новую Палату общин – либо игнорировалась бы, либо эксплуатировалась в интересах бунта. Выборы на севере могли бы быть использованы просто для того, чтобы заручиться поддержкой избирателей при мятеже (партия “Шинн Фейн” подобным образом эксплуатировала британские выборы в 1918 и 1921 гг.). Правительство почти наверняка не предприняло бы оперативных попыток подавить переворот. Асквит опасался превращения (в то время) мирного несогласия в кровавое восстание, но он тоже решил бы подождать более благоприятного момента для вмешательства[531].

Ольстерское временное правительство планировало захватить и осуществлять контроль минимальными силами (Карсон настаивал – по тактическим и гуманистическим причинам, – что ольстерские добровольцы не должны стрелять первыми), а британское правительство стремилось как можно дольше избегать кровавого столкновения с мятежниками-юнионистами[532]. Однако обе администрации начали разрабатывать планы на случай гражданской войны в Ирландии еще в марте 1914 г. Вероятно, пока ольстерские юнионисты строили первые планы переворота, сторонники жесткой линии внутри правительства (включая Черчилля и военного министра Сили) обсуждали возможность его подавления[533]. Ольстерские юнионисты теперь были вооружены: в апреле 1914 г. им удалось успешно (и нелегально) ввезти на север 25 000 винтовок и три миллиона патронов. Кроме того, у юнионистов было примерно от 12 000 до 15 000 винтовок различных систем и годов выпуска: всего в июле 1914 г. их арсенал оценивался в 37 000 винтовок, но вполне возможно, что эта цифра была несколько занижена[534]. С конца 1910 г. лоялисты занимались строевой подготовкой, а в 1913 и 1914 гг. были организованы массовые учебные лагеря, такие как лагерь в Бароскорте, в графстве Тирон, функционировавший в октябре 1913 г.[535]

Лоялистский переворот вызвал бы два разных, но взаимосвязанных типа реакции. В распоряжении националистов были собственные военизированные отряды Ирландских добровольцев, численность которых – на волне подъема сепаратизма – весной 1914 г. стремительно росла, особенно в западном Ольстере, где большинство выступало за гомруль. К маю 1914 г. по всей Ирландии насчитывалось 129 000 Ирландских добровольцев, причем 41 000 из них приходилась на Ольстер. Они были плохо вооружены, но полны энтузиазма. Их командир – бывший офицер Коннахтских рейнджеров – в июне заявил, что “любому правительству, которое попытается манипулировать националистическими графствами Ирландии, придется иметь дело с [ними]”[536]. Правительство, которое малодушно пыталось найти способ “манипуляции”, имело в своем распоряжении Королевскую ирландскую полицию, а также войска ирландского гарнизона. Они тоже были потенциальными противниками ольстерских юнионистов, хотя и не испытывали энтузиазма по этому поводу[537].

Весьма вероятно, что введение гомруля в 1914 г. спровоцировало бы конфликт между Ольстерскими добровольческими силами и Ирландскими добровольцами. На юге и западе Ольстера, а также в известной мере в Белфасте юнионисты и националисты вели свои кампании, демонстрируя вооружение. Любая попытка ольстерских добровольцев осуществить свой план переворота – к примеру, захватить стратегически важные объекты в преимущественно националистическом южном Дауне – без сомнения, привела бы к конфликту[538]. Вероятно, ольстерские добровольцы, имея лучшее вооружение и (по крайней мере, на севере) большую численность, временно отбили бы атаки противников-националистов, но за это пришлось бы заплатить огромную политическую цену, ведь они вызвали бы кровопролитие и межконфессиональные волнения. Туманные планы юнионистов о мирном разоружении местных констеблей Королевской ирландской полиции были в лучшем случае весьма амбициозны. Высока вероятность, что процесс разоружения привел бы к конфликту полицейских, которые преимущественно были католиками, с протестантами-добровольцами. В обоих случаях – участвуй хоть полиция, хоть Ирландские добровольцы в кровавом столкновении с Ольстерскими добровольческими силами – под угрозой оказывалась британская поддержка юнионистов: в частности, сложно предположить, как можно было бы сохранить поддержку ольстерских юнионистов со стороны консерваторов после (скажем) кровавой межконфессиональной стычки, убийства или ранения констеблей Королевской ирландской полиции.

Правительство Асквита подвергло бы подобные инциденты публичному осуждению, но за закрытыми дверями сочло бы их политической удачей. Кроме того, эти стычки могли помочь упростить отношение британской армии и флота к ольстерским юнионистам. Это отношение временно (но только временно) определялось “инцидентом” или “мятежом” в военном лагере в Куррахе, в графстве Килдэр, где в марте 1914 г. бригадный генерал и шестьдесят других офицеров отказались выполнять приказ о передвижении войск на север, предположительно чтобы ввести гомруль в Ольстере[539]. Однако поводом к этому военному кризису стала не последовательная официальная попытка подавить ольстерских юнионистов, а просчет командарма Артура Педжета и его искаженная передача относительно непредосудительных приказов Военного министерства. В трактовке Педжета предупредительная переброска войск в Ольстер предстала едва ли не прелюдией к Армагеддону, и он сам предоставил младшим офицерам возможность сложить полномочия. Неудивительно, что после этого инцидента армию часто считали безоговорочно юнионистской, в связи с чем возникали сомнения в возможности ее использования против Ольстерских добровольческих сил. Четвертого июля 1914 г. Армейский совет действительно признал, что о военном подавлении Ольстера не идет и речи[540]. Кроме того, подчеркивалось и наличие подобных настроений в рядах королевского флота[541]. Однако этот взрывоопасный эпизод легко трактовать ошибочно. Он показывает не мятежные настроения армии (приказы не были нарушены), а сочувствие юнионистам и желание при возможности избежать кровавых столкновений в Ольстере. Но все доступные свидетельства подтверждают, что в отсутствие выбора армейские офицеры подчинились бы прямому приказу передвинуться на север, чтобы обеспечить введение гомруля: главный “мятежник” бригадный генерал Гоф однозначно заявил, что “если бы командующий приказал моей бригаде передвинуться на север в сторону Белфаста, я отправился бы туда без возражений”[542].

Куррахский инцидент, без сомнения, существенно усложнил введение гомруля военными силами, но даже эти сложности нередко преувеличиваются. Со временем значение Куррахского мятежа снизилось, а большой потерей для ольстерского юнионизма стала смерть в ноябре 1914 г. одного из наиболее влиятельных противников подавления Ольстера, фельдмаршала лорда Робертса. Однако даже важнее тот факт, что юнионистские симпатии офицерского состава подверглись бы испытанию на прочность, если бы, как упоминалось, Ольстерские добровольцы оказались бы замешаны в стрельбе в Ирландских добровольцев-католиков или полицейских. В таких обстоятельствах, если бы офицеры получили однозначные приказы от не столь озадаченного командующего, как Педжет, крайне маловероятно, что произошел бы еще один “мятеж”.

Могли ли Ольстерские добровольцы одержать военную победу?[543] Ольстерские добровольческие силы, без сомнения, добились бы отдельных успехов в схватках с Королевской ирландской полицией и Ирландскими добровольцами. Но, как уже говорилось, эти успехи в итоге привели бы к их поражению, потому что они предоставили бы повод для правительственного и военного вмешательства, а в этой ситуации сложно увидеть перспективы политических или военных побед. Ольстерские добровольческие силы были многочисленны (около 100 000 человек) и хорошо вооружены, а также прекрасно знали местность. Но вполне вероятно, что их численность сократилась бы при нарастании угрозы войны, а впечатляющее количество оружия скрывало серьезные проблемы с материально-техническим оснащением. Частично вооружение юнионистов состояло из очень старых образцов, и при этом у них было слишком много типов винтовок, но слишком мало револьверов и – с другой стороны – слишком мало пулеметов и полевых орудий для эффективного ведения боевых действий. Судя по всему, имеющегося у Ольстерских добровольцев количества патронов едва хватило бы, чтобы обучить войска, не говоря уже о том, чтобы снабдить их для долгого сражения. Следовательно, сложно усомниться во мнении, что “при полномасштабном военном столкновении вооружение Ольстерских добровольческих сил превратилось бы в материально-технический кошмар”[544]. Эти сложности можно было преодолеть, а знание добровольцами местности могло бы оказаться полезным при партизанской борьбе, но именно от этой формы ведения войны они отказались. Официально высказывалось предпочтение “открытой борьбе”, а подготовка и организация Ольстерских добровольческих сил свидетельствуют о том, что они готовились к традиционной войне[545]. Не возникает сомнений, что Ольстерские добровольческие силы сражались бы с британской армией столь же отважно, как они сражались с немцами на Сомме и при Мессине, а также не возникает сомнений, что они несли бы сопоставимые потери в этой бойне. Ни политическое руководство юнионистов, ни британское общественное мнение не позволили бы долгого кровопролития, и вполне вероятно – как предполагалось в любовном романе “Север в огне”, – что через несколько недель конфликта было бы заключено перемирие[546]. Почти наверняка оно предполагало бы сочетание временного исключения ольстерских графств и права графств на самоопределение, что Асквит и Ллойд Джордж и предлагали весной 1914 г.

Все доступные свидетельства указывают на то, что, если бы в Ольстере в дело вступила армия, Ольстерские добровольческие силы потерпели бы поражение. Условия соглашения либерального правительства с ольстерскими юнионистами также можно предугадать с достаточной достоверностью. Однако гораздо сложнее оценить долгосрочные последствия этого эпизода. Судя по рассуждениям того времени, маловероятно, что неистовый юнионизм северных лоялистов пережил бы унижение перед лицом правительства Соединенного Королевства (пускай даже либерального) и его армии: вряд ли консерваторы сохранили бы свои симпатии в свете британских военных потерь при конфликте в Ольстере. Возможно, лидеры движения, включая Карсона и Крейга, потеряли бы поддержку после военного поражения, подобно тому как Редмонд лишился голосов избирателей-националистов после ряда замеченных ими политических неудач. Судя по прогнозам комментаторов-современников, вероятно было сохранение пассивного сопротивления гомрулю[547]. Потерпев поражение на своей территории и лишившись британских симпатий, северные юнионисты, возможно, потекли бы в парламент гомруля в Дублине с той же показной неохотой, с которой северные националисты вошли в белфастский Парламент, а партия “Фианна Файл” вошла в Дойл Эрен в 1927 г. Сложно сказать, привело ли бы присутствие этих юнионистов к установлению успешной мультикультурной демократии, как в Швейцарии, конструктивной, пускай и нестабильной конфедерации, как в Канаде, или к провалу и расколу, как в Чехословакии и Югославии. Как бы то ни было, маловероятно, чтобы отношения Британии и Ирландии стали бы гораздо лучше, чем они были в реальности. Юнионисты и националисты могли объединиться лишь в своей неприязни к британским притеснениям.

Аркадия?

Гомруль провалился, и по условиям заключенного в декабре 1921 г. мира, окончившего войну 1919–1921 гг., ирландцы вырвали себе определенную степень независимости от Британии. Проблема Ольстера была решена разделением страны, произведенным в 1920 г. по Акту о правительстве Ирландии. Англо-ирландские отношения казались навсегда омрачены теми обстоятельствами, в которых создавалось новое ирландское государство. Межконфессиональные отношения в Северной Ирландии, казалось, были навсегда отравлены характером и размахом разделения. В ретроспективе гомруль казался эфемерной возможностью создать стабильное ирландское государство и установить плодотворные дипломатические отношения между Дублином и Лондоном.

И все же мысль о том, что гомруль мог бы предотвратить “проблемы” Северной Ирландии, содержит в себе парадокс, поскольку затруднительность ситуации в Ольстере объяснялась не провалом гомруля, а именно его успешным введением. Конституционный фундамент существования Северной Ирландии – Акт о правительстве Ирландии – в законодательной форме сочетал в себе разделение страны и деволюцию. Хотя южным националистам он пришелся не по нраву, ольстерские юнионисты печально его приняли. Акт 1920 г. создал парламент гомруля и правительство в Белфасте, которые просуществовали до введения прямого правления из Лондона в 1972 г. Гомруль в Северной Ирландии спровоцировал системные финансовые трудности (экономические отношения Белфаста и Лондона часто становились источником враждебности, из-за чего их пришлось пересмотреть уже в 1924–1925 гг.), привел к господству одной политической традиции, юнионизма, и маргинализации другой, северного национализма. Часто подчеркивается ирония ситуации, в которой юнионисты отправляли власть в северной администрации гомруля, но истинная ирония соглашения 1920 г., пожалуй, заключалась в том, что юнионисты претворили в жизнь многие из самых пессимистичных своих предсказаний в отношении гомруля. Реальность Ольстера при Стормонте можно считать иллюстрацией виртуальной реальности Ирландии при гомруле.

И все же нельзя признать провал третьего законопроекта о гомруле неизбежным. Весной 1912 г., как показано, была упущена возможность заключить соглашение между либеральным правительством и ольстерскими юнионистами. Нельзя также признать неизбежным и разделение Ирландии, по крайней мере в форме постоянного исключения шести северных графств из схемы гомруля. Выдвигались предположения, что ольстерские юнионисты могли бы хотя бы частично примириться с дублинской администрацией, особенно учитывая всеирландскую приверженность союзнической мобилизации 1914 г.

Однако утверждать, что гомруль мог бы добиться успеха в парламентском отношении, вовсе не то же самое, что утверждать, будто он стал бы успешной политикой. Точно так же предполагать, что постоянного разделения Ирландии можно было избежать, совсем не то же самое, что заявлять, будто бы вместо него могло быть сформировано унитарное ирландское государство. Вероятно, кризис гомруля можно было разрешить миром только при условии временного исключения четырех или шести ольстерских графств из-под действия гомруля в 1912 г. По самым оптимистичным прогнозам эти графства могли бы скрепя сердце принять гомруль по истечении уставного периода. Однако даже если признать, что можно было бы добиться восстановления единства Ирландии без обширного кровопролития, сформированное в результате государство получило бы более миллиона несогласных и отличающихся в культурном отношении граждан. Учитывая, что среди факторов становления Ирландии в качестве зрелой и стабильной демократии были общее католичество и повсеместное уважение к гэльской культуре, наличие крупного, воспринимающего все в штыки северного сообщества протестантов могло обернуться катастрофой. Цена, которую ирландцы заплатили бы за унитарное государство, могла бы оказаться выше цены разделения: они получили бы нестабильную Ирландию из тридцати двух графств вместо стабильной Северной Ирландии из шести.

В любом случае провал гомруля не означал потерю британской Ирландии, поскольку британская Ирландия была потеряна задолго до 1912–1914 гг. Консолидация ирландской национальной идентичности в девятнадцатом веке была достигнута отчасти на основе сознательного отказа от британскости (в противовес, к примеру, взаимодополняющим отношениям между шотландской национальной идентичностью и британскостью). Вероятно, после 1914 г. Ирландский парламент быстро пересмотрел бы гомруль, как в 1920-х был пересмотрен статус доминиона, а также вероятно, что введение гомруля стало бы первым шагом к обретению статуса доминиона. Вероятно, что давление продвинутых сепаратистов привело бы к формированию занимающей оборонительные позиции националистической администрации гомруля в Дублине, и также вероятно, что условия введения гомруля спровоцировали бы вражду новой администрации с Вестминстером. Вкупе с возможностью подавления ольстерских юнионистов военной силой все это дает основания предположить, что гомруль не начал бы новую и мирную эпоху англо-ирландских отношений, а вполне мог бы запустить период кровопролития и непреходящей озлобленности между нациями. Если бы удалось избежать гибели людей во время восстания 1916 г. и англо-ирландской войны, другие жизни оказались бы потеряны на севере, что не привело бы ни к каким смягчающим последствиям и не принесло бы политических выгод. Представление о гомруле как пути к аркадии в большей степени основано на гладстоновском оптимизме и недальновидности, чем на политике 1914 г.

Таким образом, гомруль мог бы быть введен, но с этим были сопряжены огромные политические риски, которые вполне могли наступить. Принять закон о гомруле можно было только на основании временного – а возможно, и постоянного – разделения страны, что привело бы к формированию государственного устройства, в целом напоминающего сегодняшнее. Если бы ольстерских юнионистов со временем включили в Ирландию гомруля, то вполне вероятно, что вскоре в стране сформировалась бы стабильная, плюралистическая демократия. Но это была высокорисковая стратегия, причем оставались немалые шансы, что за краткосрочный политический триумф либерального государственного управления придется заплатить ценой отсроченного апокалипсиса. В период унии Северную Ирландию сравнивали с Боснией, но Ирландия при гомруле могла оказаться не столько стабильным, демократическим партнером Британии, сколько ее Югославией[548].