Мозамбик

Мозамбик

25 сентября 1974 года португальские военные прежде чем установить многопартийную систему в Лиссабоне, доверили судьбы Мозамбика исключительно Фронту освобождения Мозамбика ФРЕЛИМО (FRELIMO — Frente de Libertagao do Mozambique), возникшему в июне 1962 года. Фронт смог под руководством доктора антропологии Эдуарду Шивамбо Мондлане привлечь симпатии международного сообщества и воспользоваться военной поддержкой как Китая, так и СССР. В отличие от Анголы, ФРЕЛИМО удалось накануне «революции гвоздик» в Португалии (25 апреля 1974 года) доставить много трудностей колониальным войскам, в большинстве состоящим из африканцев. Фронт присоединил к себе значительную часть национальной интеллектуальной элиты и отражал существовавшие в ней идеологические различия. Однако к 1974 году стало все более заметно проникновение марксизма-ленинизма в его руководство. Начиная со 2-го съезда Фронта (1968 год) ход антиимпериалистической борьбы, развернутой Саморой Машелом[149] в духе китайской стратегии создания «освобожденных районов», все более оправдывал слова, произнесенные незадолго до своего исчезновения в 1969 году доктором Мондлане: «Из этого я сегодня заключаю, что ФРЕЛИМО — более социалистический, революционный и прогрессивный, чем когда-либо, и что наша линия с каждым днем все более направлена к марксистско-ленинскому социализму». Причины подобного развития он видел в следующем: «Условия жизни в Мозамбике таковы, что наш враг не оставляет нам выбора».

На следующий день после провозглашения независимости казалось, что враг должен дать какую-то передышку новым хозяевам. Эти хозяева, среди которых превалировал городской элемент ассимиладу — белые, метисы или индийцы, — с энтузиазмом взялись за национальное строительство. В сельской стране обретение нации предполагало, на их взгляд, регламентирующую деятельность Партии-Государства — единственной силы, которая может обеспечить последовательную политику создания коммун-поселков, способствующих появлению homem novo (нового человека), столь дорогого сердцу поэта Сержио Жиейры. Уже испытанная с начала 70-х годов в различающихся между собой по уровню жизни «освобожденных районах» политика «собирания в поселки» начала систематически проводиться по всей стране. Предполагалось, что все сельские жители, а это 80 % населения, покинут свои традиционные жилища, чтобы объединиться в поселках. В энтузиазме независимости население на первых порах благосклонно отвечало на призывы администрации, засевая коллективные поля (быстро заброшенные в последующие годы), участвовало иногда в строительстве новых жилищ, далеко не всегда соглашаясь в них поселяться. На бумаге, однако, страна покрывалась сетью иерархизированных административных подразделений, находившихся теоретически под контролем партийных ячеек. Партия в 1977 году открыто выдвинула требование наследовать большевизму и призывала к расширению коллективизации земель и к укреплению связей с международным коммунистическим движением. Были заключены многочисленные договора с государствами Востока и налажена поставка оружия и инструкторов в поддержку родезийских националистов из Zimbabwe African National Union.

После того, как Мозамбик присоединился к советскому блоку, «белая» Родезия Яна Смита, из страха быть задушенной им, с помощью репрессий решила поддержать сопротивление режиму ФРЕЛИМО, начавшее проявляться в деревнях. Resistencia National Mocambicana (Национальное сопротивление Мозамбика — РЕНАМО) под руководством Альфонса Длакама действовало под патронажем родезийских спецслужб до дня провозглашения независимости Зимбабве, даты, с которой военно-техническая опека перешла к Южной Африке (1980 год). К удивлению многих обозревателей, сопротивление сельского населения росло, несмотря на варварство методов РЕНАМО, действия которого приводили в ужас даже его родезийских покровителей. Но, как показали спасшиеся из «лагерей перевоспитания», которые умножались с 1975 года стараниями Servio National de Segurana Popular (Национальная служба народной безопасности — СНАСП), методы «народной безопасности» были не менее отвратительны.

В раздираемой гражданской войной стране стремление любой ценой добиться контроля над возможно большей частью населения стало жизненно важным для каждого из противоборствующих лагерей, и редкие свидетельства этих усилий подтверждают наблюдения правозащитной организации Human Rights Watch о размахе и жестокости репрессий по отношению к гражданскому населению с обеих сторон.

Насилие со стороны РЕНАМО, не поддерживаемое в отличие от ФРЕЛИМО государственным аппаратом, тем не менее не ограничилось действиями вооруженных банд, предоставленных самим себе после того, как их покровители отвернулись от них. Поддержка, которой РЕНАМО пользовалось, несмотря ни на что, выявляет ненависть к государству, корни которой кроются в неслыханной жестокости действий режима ФРЕЛИМО, оправдываемой им необходимостью вести «борьбу с трайболизмом и обскурантизмом», т. е. отправлением религиозных культов. Верность родовым отношениям и племенным вождям расценивалась режимом как «феодализм».

Полномочия СНАСП начали неуклонно расширяться еще даже до того, как размах угрозы, представляемой РЕНАМО, был замечен властями Мапуту. Созданная в октябре 1975 года Служба народной безопасности была наделена правом арестовывать и брать под стражу всякого, кто подозревался в покушении на «безопасность государства» (понятие, включающее и экономические преступления). СНАСП была создана для передачи этих лиц суду, но следствие было возложено на нее. «Народная безопасность» могла также направить их прямиком в «лагерь перевоспитания». Право Habeas corpus[150], в котором задержанным в соответствии со статьей 115 уголовно-процессуального кодекса было отказано, к моменту первого крупного налета сил Сопротивления на лагерь перевоспитания в Сакузе (1977 года) оставалось воспоминанием (если предположить, что оно применялось во времена Салазара[151]). Проводимые Саморой Машелом время от времени наступления во имя законности (pfensivas para legalidade) не лишали СНАСП прерогатив, они имели целью подогнать правовые нормы под факты; такова была логика закона 2/79 от 28 февраля 1979 года (о преступлениях против безопасности народа и народного государства), устанавливавшего смертную казнь, отмененную в Португалии и во всех ее колониях с 1867 года. Высшая мера наказания не всегда, впрочем, применялась по формальному приговору, особенно, когда она касалась диссидентов ФРЕЛИМО. Таковы, к примеру, участь Лазару Нкавандане, Жонаса Симану и Уриа Симанго, уничтоженных во время их заключения в 1983 году. Судьба их оставалась неизвестной вплоть до того дня, когда партия поставила крест на марксизме-ленинизме. Чтобы рассчитаться сполна, в том же 1983 году режим затронул и юриспруденцию, объявив о закрытии юридического факультета имени Эдуарду Мондлане, поскольку, как было сказано в правительственном сообщении, там готовили юристов «не к защите интересов народа, а к защите интересов эксплуататоров».

Интеллигенция довольно быстро разочаровалась в режиме, но в основном помалкивала, предпочитая подкармливаться из официальной кормушки Ассоциации мозамбикских писателей и заниматься дома сравнениями «Народной безопасности» с КГБ и ЦРУ. Очень редко встречались такие, как поэт Жорж Вьегас, заплативший за свое диссидентство сначала пребыванием в психиатрической больнице, а затем ссылкой.

Явное политическое ужесточение начала 80-х годов сочеталось, согласно логике, уже испытанной во время первых шагов Советской России, с поворотом в экономике. Разумеется, в отношении к загранице о повороте почти не приходится говорить: западные инвестиции всегда приветствовались, как и положено стране «социалистической ориентации», которой СССР отказал во вступлении в Совет экономической взаимопомощи. Но в отношении к крестьянству поворот произошел: IV съезд ФРЕЛИМО (1983 год) остановил политику коллективизации, давшую негативные результаты. В одном из своих выступлений на съезде Самора Машел произнес следующие слова: «Мы забываем тот факт, что наша страна прежде всего состоит из крестьян. Мы упорно говорим о рабочем классе и мы отодвигаем на второй план большую часть населения». Каждая крестьянская лачуга, подожженная отрядами правительственной милиции по приказам иерархов, озабоченных темпами коллективизации, автоматически усиливала РЕНАМО. Непонятно, что больше осложняло положение с продовольствием — разрушение культурной системы, деградация обмена между городом и деревней, крах торговли или упадок земледелия. Не думается, однако, что оружие голода использовалось систематически как властями, так и РЕНАМО. В то же время контроль за распределением продовольственной помощи явился для ФРЕЛИМО далеко не самым последним средством привлечения на свою сторону населения, за которое боролись оба лагеря. Факт роста рядов сельских жителей, неспособных что-либо производить на новом месте и лишенных возможности вернуться на свои земли, был главным генератором будущих трудностей с продуктами питания. В общем, согласно Human Rights Watch, недостаточность необходимого питания в период 1975–1985 годов привела к многим смертям, число которых превысило число жертв военных действий. Международная помощь для спасения населения была оказана. В январе 1987 года посол США в Мапуту направил в Государственный департамент доклад, где говорилось о 3,5 миллионах человек, которым угрожает голод в Мозамбике; помощь от Вашингтона и различных международных организаций последовала незамедлительно. Между тем наиболее удаленные и подверженные климатическим случайностям зоны стали жертвами жестокого и смертоносного голода, масштабы которого трудно оценить. В районе Мемба, по сведениям гуманитарных организаций, 8 тысяч человек умерли от голода весной 1989 года. Что касается земель, возрожденных международной солидарностью, то здесь рынок быстро вошел в свои права. Это один из выводов доклада Европейского сообщества 1991 года, откуда следует, что только 25 % продовольственной помощи было продано по условленным ценам, 75 % осталось в руках политико-административного аппарата, чтобы затем быть проданной по высоким рыночным ценам. «Новый человек», которого пытались создать Самора Машел и его окружение, был «глубоко патологическим продуктом компромисса: в плане индивидуальном он представлял из себя бесчестье, ложь и шизофреническое безумие. Он хочет жить, но для этого он должен раздвоиться, вести жизнь тайную, но настоящую, и жизнь публичную, но фальшивую, соглашаться на вторую, чтобы защитить первую, лгать без конца, чтобы сохранить где-то уголок правды».

Неожиданный и внезапный крах Партий-Государств в восточных странах привел к совершенно естественному повороту в сторону внимательного изучения слабостей этих режимов, и особенно того сопротивления, какое они встречали в гражданском обществе. Даже если в течение пятнадцати рассматриваемых лет общественная характеристика африканского коммунизма как «современной политической легитимности» могла бы иметь печальные последствия для какого-нибудь туземного преподавателя университета, такое восприятие все же сохраняет свою поучительность и многое объясняет. И если верно то, что специфика насилия, наблюдаемая в государствах, приверженных марксизму-ленинизму, мало чем выделяется на общем фоне континента, где чаще всего видишь власть одной партии, убийства мирных жителей и голод, то в действительности, хотя африканские страны и были (как об этом пишет А. Мбембе) «колонизированы и приведены к независимости западными державами, они в результате выбрали в качестве модели режимы советского типа», и потому никакие усилия демократизации не изменили «глубоко ленинскую природу африканских государств». В конце этой фразы следовало бы поставить вопросительный знак