Прогресс, благополучие и цветы распада

Прогресс, благополучие и цветы

распада

В этом разделе речь пойдет о развитии материальной культуры, о некоторых особенностях общественного устройства и социальной структуры Венгрии, а также об отдельных достижениях ее культуры как в народном творчестве, так и в сфере высокого искусства эпохи дуализма, особенно в годы, получившие название fin-de-si?cle.[31] В данном случае я отошел от своего основного, «интегрального» метода подачи исторических материалов не только потому, что этот период чрезвычайно сложен и из-за своей многогранности и тематической насыщенности с трудом вплетается в ткань цельного рассказа о политической истории страны, которой был посвящен весь предыдущий раздел, — мне важно здесь акцентировать целый ряд явлений. Во-первых, этот период был отмечен величайшим, несомненным и почти не вызывающим никаких «но» успехом в области экономики, довольно редким явлением в истории Венгрии. Далее, большая часть архитектурных сооружений, определяющих внешний облик рукотворного пейзажа страны (в основном столичного, но не только), также была создана энергией этого Gr?nderzeit, «времени основателей», наследие которого и сейчас, столетие спустя, еще дает о себе знать в части наших мнений и оценок, в образе жизни, в наших увеселениях и способах времяпрепровождения. Наконец, fin-de-si?cle создал до сих пор волнующую нас сокровищницу искусства модерна, вырастив многих творцов, чьи имена в течение всего XX в. для всех пяти континентов были синонимами «венгерского гения».

На законодательной базе 1848 г. и политической — Компромисса 1867 г. Венгрия в процессе несколько запоздавшей промышленной революции из слаборазвитой аграрной страны превратилась в относительно быстро развивающееся аграрно-промышленное государство. Сельское хозяйство и в этот период оставалось основным сектором венгерской экономики, однако промышленность или, скорее, несколько ее отраслей и сфер предпринимательства обнаружили тенденцию к ускоренному темпу развития. Ежегодный прирост валового производства (по различным оценкам, колебавшийся в пределах от 2,4 до 3,7 %) соответствовал среднеевропейским показателям и даже слегка их превосходил (уступая другим запоздавшим с промышленной революцией государствам, таким, как страны Скандинавии или Германия, идя в ногу с Россией и бывшими флагманами индустриализации — Британией, Бельгией или Нидерландами, но значительно опережая Южную Европу и Балканские государства). В период с 1867 по 1914 г. ВВП венгерской экономики вырос как минимум в три раза, а возможно, даже в пять. В промышленности, где в 1910 г. было занято 18 % всех работников и которая приносила около четверти общего национального дохода, ежегодный прирост производства составлял 4,5–6 %, тогда как в сельском хозяйстве с его 62 % всех трудовых ресурсов и 44 % национального дохода, прирост производства колебался между 1,7 и 2,2 %. Одновременно по показателю национального дохода на душу населения — самому универсальному индикатору уровня экономического развития — Венгрия занимала ведущие позиции лишь среди европейских стран третьей категории, достигнув 40–50 % от английского и скандинавского уровня и 80 % от показателей Италии и Австрии. По доходу на душу населения Венгрия опережала только самые слаборазвитые страны Южной, Восточной и Юго-Восточной Европы. Несмотря на внушительные перемены, картина того, как быстро Венгрия догоняет передовые в экономическом отношении европейские страны, была таким же миражем, как и видение о возрождении Венгрии в качестве великой державы.

Сельское хозяйство все еще оставалось главным сектором венгерской экономики, а процесс механизации, происходивший в это время на селе, придал ему могучий стимул ускоренного развития. Самым наглядным свидетельством перемен стало повсеместное использование молотилок, сначала паровых, а затем и с двигателями внутреннего сгорания. Благодаря тракторам легче стало пахать землю, особенно большие поля крупных и средних хозяйств. В результате этих преобразований, а также вследствие участия с 1880-х гг. государства в процессе технологической модернизации сельского хозяйства выращивание зерновых, по-прежнему основных культур венгерского растениеводства, сохранило свою конкурентоспособность после серии кризисов, вызванных ввозом в Европу с 1870-х гг. дешевого заморского зерна. Среди прочих нововведений, способствовавших росту сельскохозяйственного производства, была и мелиорация земель. В результате осушения болот доля потенциально пахотной земли, остававшейся необработанной, сократилась за этот период с 25 до 8 %. Современная система севооборота, заменившая трехпольную технологию, научный контроль над семенным материалом и его селекция, внедрение практики использования химических удобрений — все это способствовало росту производительности труда на селе: урожай кукурузы, пшеницы и ржи увеличился в 2–3 раза, а производство картофеля и сахарной свеклы — во много раз больше. По урожайности зерновых Венгрия опередила Францию, не говоря уже о своих ближайших соседях или странах Южной Европы, хотя в Дании или в Бельгии урожаи были в 1,5–2 раза выше. Удалось сохранить и производство вина, несмотря на то, что с середины 1880-х гг. до конца XIX в. филлоксера уничтожила более половины всех виноградников. Помимо таких традиционных районов виноделия, как Токай или Виллань, были разбиты новые виноградники на песчаных землях между Дунаем и Тисой. В этот же период продукция венгерского овощеводства и садоводства, например, паприка из Сегеда, лук из Мако или абрикосы из Кечкемета, начала пользоваться спросом даже за границей. Разительно изменилось и животноводство, переведенное на интенсивные методы хозяйствования. Поголовье крупного рогатого скота и свиней не просто стабильно росло год от года, но и менялось по своему составу: серые длиннорогие венгерские коровы, сотнями тысяч голов перегонявшиеся в начале новой истории на Запад, были почти вытеснены пятнистой симментальской породой, высоко ценившейся за качество молока. Традиционная венгерская порода свиней также уступила свое место более производительной балканской породе. Около четырехсот частных и четыре больших государственных конезавода занимались выращиванием скакунов, способных выигрывать самые престижные скачки, как, например, легендарный Кинчем, не проигравший ни одного из 54 забегов в 1876–79 гг. и удостоившийся позднее скульптурного изображения.

Несомненный натиск перемен в экономике села резко контрастировал с непоколебимой статикой общественных отношений в сельской местности, где дворянская иерархия столь прочно удерживала свои позиции, что социологи и историки заявляли о сформировавшейся в Венгрии «двойной социальной структуре», стратифицированной не только по горизонтали в соответствии с материальным и общественным положением индивида, но и предельно четко разделяемой по вертикали на «традиционные» (в основном сельские) и «современные» (в основном городские) социальные слои. Самой острой проблемой венгерской экономики, равно как и самым явным анахронизмом в венгерском обществе, оставался слишком глубокий контраст между владельцами огромных «латифундий» и массой крестьянства, сидящего на своих полосках или клочках земли. Подобного контраста не знала никакая другая страна, за исключением Румынии. Чуть более 2 тыс. венгерских магнатов, владевших каждый по более 1,5 тыс. акров (из них менее 200 владели собственностью, превышавшей 15 тыс. акров, а одному только князю Морицу Эстерхази принадлежало 700 тыс. акров), в совокупности распоряжались почти одной четвертью всех пахотных земель, тогда как сотни тысяч крестьянских семей буквально прозябали в нищете на наделах в несколько акров и были лишены возможности что-либо изменить и модернизировать. Крупные землевладельцы, успешно продвигавшие капитализацию сельского хозяйства, все более наращивали свое экономическое могущество и социальный престиж, что соответственно способствовало сохранению политического веса и системы ценностей традиционной элиты.

На вершине социальной лестницы находилась титулованная знать: бароны, графы и князья, число которых возросло до 800 человек вследствие раздачи титулов парвеню. Четыре пятых всех членов верхней палаты парламента, 15 % всех депутатов нижней, десять из шестнадцати премьер-министров и каждый третий рядовой министр за полувековой период существования австро-венгерской монархии были выходцами из этого сословия. С началом процесса экономического развития и модернизации их громкие имена во все большем количестве стали также появляться в списках правления банков и промышленных компаний. В целом, они казались отдельной кастой, живущей замкнутой жизнью в своих дворцах и особняках, окруженные слугами, гувернерами и частными учителями, они состояли в недоступном для простых смертных клубе «Национальное казино» и выезжали в свет на различные торжества, вечерние приемы, на охоту, скачки или игру в теннис. Нельзя сказать, чтобы они представляли собой совершенно однородный класс: по образу жизни и социальным стандартам магнаты-иностранцы и «наднациональная» знать (семьи вроде Шёнборнов, Паллавичини или Одешалчи) разительно отличались от исконных задунайских родов (таких, как Сечени или Каройи), благоговевших перед национальными традициями, и еще более от относительно небогатых, но политически очень активных семейств из Трансильвании (Телеки, Бетлены, Банфи и др.). Существовали определенные различия и между самыми богатыми и средней руки местными магнатами: первые одевались и делали покупки преимущественно в Париже, выезжая на отдых в Канны или Ниццу, тогда как вторые удовлетворялись модными магазинами и салонами Будапешта или Вены, отдыхая на Адриатическом побережье или на горных курортах с минеральными источниками в Верхней Венгрии. Они внешне почти ничем не отличались от остальной массы крупных землевладельцев и зажиточных помещиков, между ними не существовало непреодолимых барьеров, тогда как скупившие почти пятую часть всех земельных угодий разбогатевшие буржуа обычно были не вхожи в круг родовой знати. Внизу социальной лестницы находились безземельные сельские труженики (сезонные работники, сборщики урожая, батраки), которые вместе с членами своих семей составляли примерно четверть всего населения Венгрии, и малоземельные крестьяне, чьи наделы едва обеспечивали им средства существования. Ни те ни другие фактически не принадлежали ни к старым, традиционным, ни к новым, буржуазным, слоям общества. Однако это были многочисленные социальные группы: малоземельное крестьянство составляло почти треть от всех земледельцев, которые, в свою очередь, были самой крупной социальной стратой венгерского общества (38 %). Из них только ничтожно малая доля владела участками, превышавшими по площади 50 акров, и, следовательно, была способна воспользоваться плодами аграрного бума, характеризующего этот период. И хотя все малоземельные крестьяне и сельский пролетариат жили в великой нужде и отсталости, работая по 14–16 часов в день с весны до осени, а зимы проводя без дела, они вовсе не были монолитным общественным классом. Малоземельный крестьянин, вынужденный изворачиваться и всячески подрабатывать себе на жизнь, все-таки был «сам себе хозяином». У него обычно была лошадь или корова, он мог жить в кирпичном доме с черепичной крышей, а не в крытой соломой мазанке. Сельский пролетарий, напротив, в лучшем случае жил в бедной хате и имел 1–2 свиньи, а самые бедные — батраки, составлявшие большинство, обитали в убогих лачугах, похожих на бараки или стойла, причем часто в одной комнате проживала не одна семья. Общим для этих социальных категорий было разве что чувство безнадежности, неверие в возможность улучшения своего положения.

Даже система образования, которая в этот период, пережив серьезную трансформацию, стала одним из самых эффективных рычагов прогресса, не могла стимулировать социальной мобильности у «простолюдинов» (если обратиться к точному и впечатляющему социографическому анализу их жизни, сделанному писателем Дьюлой Ийешем). Я уже приводил данные, иллюстрирующие эффект, произведенный в системе начального образования законом 1868 г. о народной школе. Если взять следующую ступень — среднюю школу классического типа, то к 1914 г. она была представлена втрое большим (свыше 210) числом учебных заведений. В Будапеште открылся технический университет, новые гуманитарные университеты появились в Коложваре, Пожони и Дебрецене. Число студентов, обучавшихся в высших учебных заведениях, выросло с менее 1 тыс. человек до 17 тыс. Количественный рост сопровождался также повышением уровня образования. Академическая свобода, создание специализированных колледжей и другие нововведения имели результатом повышение несколько провинциальных стандартов высшего образования в Венгрии, тогда как превосходное оборудование, профессиональная подготовка и педагогический опыт преподавателей средних школ и гимназий способствовали появлению поразительных личных научных достижений венгерских ученых. Именно в таких общеобразовательных заведениях учились на рубеже веков шесть из всех восьми венгерских лауреатов Нобелевской премии (включая Альберта Сент-Дьёрдьи и Эугена Вигнера), а также композиторы Бела Барток и Золтан Кодай, социологи Карой (Карл) Манхейм и Карой Полани, философ Дьёрдь Лукач, математик Янош Нейман, физик Лео Силард (Сцилард) и кинорежиссер Шандор (Александр) Корда.

Но никто из этих светил и знаменитостей, как и большинство других людей, сумевших получить высшее или хотя бы среднее образование, не были выходцами из сельской бедноты. Дети простолюдинов составляли всего-навсего 2 % учеников средней школы и 1 % студентов университетов. Сходные диспропорции типичны и для ситуации с национальными меньшинствами (для 85 % университетских студентов венгерский был родным, точнее, первым языком). Этнические меньшинства по историческим причинам, освещавшимся в предыдущих главах, как раз и составляли низший слой сельской социальной иерархии. Нет ничего удивительного в том, что именно они, в первую очередь, словаки и русины, были самыми многочисленными группами среди двух миллионов венгерских граждан, которые за четверть века до начала Первой мировой войны предпочли из-за полной беспросветности эмигрировать — в основном в США и Канаду. Полтора миллиона эмигрантов (только одна треть из них были этническими мадьярами) никогда не вернулись. Они селились кучно, колониями, в новых больших городах или в пригородах индустриальных центров — Кливленда, Питтсбурга или Детройта — и становились горняками или заводскими рабочими. Они упрямо пытались сохранить признаки своей этнической принадлежности, но практически никогда не осуществляли первоначальной цели — скопить денег, вернуться в Венгрию и купить там землю.

Между социальными полюсами, представленными с одной стороны богатыми, влиятельными, сильными магнатами и с другой — нуждающимися, униженными батраками, находились средние слои, которые по составу заметно различались даже в «традиционном» сегменте дуалистической общественной структуры. Я уже говорил о зажиточных крестьянах, часть которых сумела существенно приумножить свое состояние, а остальные добились упорным трудом относительно обеспеченной жизни. Однако, сколь бы ни было спорным такое утверждение, специфику венгерского общества эпохи дуализма составляли не эти страты и прослойки, а так называемый «благородный» или «исторический» средний класс. В него входили несколько тысяч дворянских семей из «бывших» — тех, кто сумел сохранить хотя бы часть своих земель, достаточную для статуса землевладельца, а также сотни тысяч других дворян, потерявших всю или почти всю свою землю и превращенных в класс административной интеллигенции — служащих государственных учреждений, церковных организаций или управляющих в имениях магнатов. Поставляя почти половину депутатов парламента и три четверти с лишним занятых на ключевых постах в администрациях комитатов, мелкое дворянство доминировало в означенный период на венгерской политической сцене. Это обстоятельство отражает его высокую общественно-политическую активность и осознание своей исторической роли. Кроме всего прочего, представители этого сословия обладали еще, как правило, чувством патриотизма, нравственными устоями, понятиями о чести и хорошими манерами. Конечно, эти достоинства могли при определенных обстоятельствах принимать искаженные формы, оборачиваясь серьезными недостатками: снобизмом, высокомерием, национальной спесью, барской склонностью к безделью и легкомыслием. Сохранилось множество исторических анекдотов, которые хоть и в гротескной форме, но точно характеризуют городскую жизнь обедневшего дворянства, заполненную праздным времяпрепровождением, карточной игрой и крупными проигрышами, невыплаченными долгами и безудержным разгулом под надрывно-сладостные цыганские мелодии.

Ясно, что представители старого, традиционного венгерского общества не сразу, не полностью и с великим трудом приспосабливались к капитализму, который все равно, помимо их воли и желания, нагрянул в Венгрию эпохи дуализма, решительно и энергично изменив до неузнаваемости облик страны. Условия Венгрии не позволили начать здесь сразу крупномасштабную индустриализацию, поэтому пришлось концентрировать силы и внимание на создании современной кредитно-банковской системы, на транспорте и других видах коммуникации, на отраслях промышленности, непосредственно обслуживающих сельское хозяйство, и добыче полезных ископаемых. Очевидные успехи в этих областях, поддержанные отдельными выдающимися достижениями в иных сферах предпринимательства и отраслях индустрии, привели к образованию отдельного слоя крупной буржуазии, респектабельного современного среднего класса и к расцвету городской культуры.

Что касается хронического дефицита кредитных средств, о котором некогда сетовал Сечени, то он определенным образом остался в прошлом. Более того, хотя политика венгерских кредитных организаций в основном определялась австрийскими и французскими концернами, доля иностранных инвестиций в них к концу рассматриваемого периода упала до 25 %. В 1867 г. общее число кредитных институтов едва ли превышало одну сотню, а к 1913 г. их было уже почти 6 тыс. За этот же период сумма основного и привлеченного капитала в них выросла с 17 млн. до 6,6 млрд. крон. Прогресс в транспорте и средствах связи был не менее поразительным. Общая протяженность железных дорог, немногим превышавшая 2,2 тыс. км. в 1867 г., к 1890 г. выросла в пять раз, а затем до 1913 г. еще удвоилась, составив, в целом, 22 тыс. км. По насыщенности территории страны железными дорогами Венгрия опередила Италию и сравнялась с Австрией; по соответствующим показателю на душу населения Венгрия уступала только Франции. Кроме того, венгерская железная дорога превосходно функционировала. На почтовом дилижансе из Вены в Буду можно было добраться примерно за тридцать часов, тогда как «Восточный экспресс» доставлял пассажиров из одной столицы в другую менее, чем за пять часов. К 1900 г. более 92 % всего грузооборота страны совершалось по железной дороге, всего 1 % — на гужевом транспорте (остальное пароходами) при том, что объем грузов тоже во много раз увеличился. Первая телеграфная связь была установлена в Венгрии в 1847 г. Длина линий телеграфного сообщения к 1867 г. достигла 17 тыс. км, а в 1914 г. она уже составляла 170 тыс. км. Телефонное сообщение в Венгрии было создано Тивадаром Пушкашем, построившим в Будапеште в 1881 г. телефонную станцию. Через тридцать лет только в столице насчитывалось уже 20 тыс. телефонных аппаратов.

Как уже отмечалось, тенденции экономического развития, проявившиеся в период неоабсолютизма, продолжились и в последующие годы: венгерская индустрия отражала общее состояние экономики страны, а потому ведущей отраслью оставалась перерабатывающая пищевая промышленность, в которой было занято 15 % всех наемных работников, производивших 40 % от общего объема венгерской промышленной продукции, хотя в начале XX в. эта доля стала несколько уменьшаться в связи в развитием тяжелой промышленности. Поскольку зерно оставалось главной культурой венгерского сельского хозяйства, сохранялась и ведущая роль мукомольного производства. Будапешт одно время даже был мукомольной столицей мира, пока на рубеже веков его не обошел по производству муки Миннеаполис. Мукомольные комбинаты Будапешта славились своей мукой не только благодаря высокому качеству зерна из южных регионов — Бачки и Баната, но также из-за своего превосходного оборудования, создававшегося такими замечательными инженерами-новаторами, как Андраш Мехварт с завода Ганца. Другими быстро развивавшимися отраслями пищевой промышленности стали производство сахара и пивоварение. С этого времени нация любителей вина стала активно приобщаться к культуре потребления пива.

Что касается других отраслей промышленности, то Венгрии пришлось преодолевать отрицательные последствия создания общей таможенной зоны — ей трудно было конкурировать с куда более развитой промышленностью Австрии и Богемии. Однако венгерское правительство — особенно с 1880-х гг. — стало проводить грамотную политику поддержки собственной промышленности путем предоставления беспроцентных займов, налоговых льгот и субсидий, которые к 1913 г. в сумме составили 10 млн. корон в год. В результате, если во время Компромисса 1867 г. Венгрия имела 170 акционерных обществ и несколько сотен частных предприятий с общим числом менее 100 тыс. работников, то к 1914 г. в стране функционировали уже 5,5 тыс. заводов и фабрик, на которых трудились существенно более полумиллиона человек, а совокупная мощность машин выросла в сто раз: с 9 до 900 тыс. л.с. Текстильная промышленность, которая в классической британской модели, да и в некоторых других странах сыграла роль основного стимула индустриализации, в Венгрии оставалась отраслью малозначительной, неспособной тягаться с австрийскими и чешскими конкурентами. С другой стороны, горнодобывающая и металлургическая промышленность крепла довольно быстро, становясь базой для весьма сложных видов машиностроения, которое, по большому счету, ни в чем не уступало машиностроению других габсбургских провинций и являлось передовым даже по общеевропейским меркам. Самый престижный в отрасли машиностроительный завод Ганца играл роль экспериментальной мастерской для венгерских изобретателей. Имя Мехварта мы уже упоминали. Другой молодой инженер этого завода, Кальман Кандо, между 1896 и 1898 г. построил первый электровоз (впервые использован в Италии). Первым венгерским специалистом по двигателям внутреннего сгорания был Донат Банки, который в 1891 г. на заводе Ганца сконструировал турбину, носящую его имя, и карбюратор (вместе с Яношем Чонкой). К 1914 г. более тысячи автомобилей уже вздымали пыль на дорогах Венгрии. Наконец, в таких современных отраслях промышленности, как химия и электротехника, Венгрия находилась на самом переднем крае научно-технического прогресса. Инженеры-электрики все того же завода Ганца (Микша Дери, Отто Блати и Карой Зиперновски) в 1885 г. изобрели и запатентовали трансформатор.

Промышленная революция в Венгрии во второй половине XIX в. имела и своих «командиров», и своих «рядовых». В числе первых было до тысячи видных предпринимателей, принадлежавших к высшим слоям крупной буржуазии. Но даже в этом классе имелось примерно 150 семейств, которые определенно выделялись на общем фоне. Они были тесно связаны между собой деловыми и родственными отношениями, постоянно подчеркивали собственную значимость и исключительность, не уступая в этом представителям высшей аристократии. Кланы Дрехеров и Хаггенмахеров заложили основы венгерского пивоварения, а Хатвань-Дойчи создали сахарную промышленность. Гольдбергеры были владельцами огромного текстильного комплекса. Жигмонд Корнфельд управлял Венгерским кредитным банком. Героями самых великих историй успеха, пожалуй, стали Ференц Корин, сын бедного раввина, ставший во главе Шалготарьянской горнодобывающей компании, а также Манфред Вайс, чья скромная фабрика консервов преобразовалась в крупнейший военный завод Австро-Венгрии.

Фамилии тех, кто оказался и в самых верхних, и в средних слоях венгерской буржуазии, конечно же, говорят сами за себя. Частично это были потомки старых немецких патрициев, испокон веков проживавших в вольных городах королевства. Другие представляли недавних иммигрантов из Австрии, Германии или Швейцарии. Немало среди них было и евреев, составлявших значительную часть населения Будапешта (почти четверть его жителей). Именно данное обстоятельство послужило основанием для прозвища «Юдапешт», которое венгерская столица получила среди сторонников христианского социалиста Карла Луэгера — мэра Вены и известного антисемита. Аналогично дело обстояло и в сфере свободных профессий, представители которых исчислялись сотнями тысяч и считались принадлежавшими к среднему классу. В ряде специальностей (например, среди юристов и врачей) евреи составляли почти половину всех работавших. Они легко ассимилировались на всех социальных уровнях. Крупные банкиры и промышленники сконцентрировали в своих руках экономическую силу, с которой была сопоставима только власть родовой знати, и тоже стали получать дворянские титулы, соответственно стал расти и их политический вес. То же можно сказать о влиянии среднего класса, представительство которого с наступлением нового века резко возросло и в парламенте, и в правительственных учреждениях. И все-таки в обществе продолжали сохраняться мягкие, но несомненные формы социальной сегрегации. Аристократы и буржуазия посещали не одни и те же казино, клубы и кофейни. Если первые имели свои загородные дома на северном берегу озера Балатон, то вторые — на южном. Евреи, христиане пользовались одинаковой свободой в экономике, культуре, общественной жизни и политике, общались между собой на равных, соблюдая законы вежливости, жили бок о бок, друг подле друга, но все же не вместе.

Растущая динамика венгерской промышленности определяла и характер внешней торговли, ее структуру и объемы в стоимостном выражении, стабильно увеличивавшиеся на 3 % в год, принося до 45 % ВВП (и всего 25 %, если исключить торговый оборот с другими территориями империи Габсбургов, с которыми Венгрия составляла единое таможенное пространство). К 1910 г. экспорт промышленных товаров сравнялся с экспортом сельскохозяйственной продукции, хотя половина промышленных товаров являлась продукцией пищевой перерабатывающей промышленности, а 60 % импорта продолжало поступать в виде готовой промышленной продукции. Внутренняя торговля, в значительной мере, сохраняла традиционные, проверенные формы базаров, а также еженедельных, сезонных или общенациональных ярмарок, хотя к рубежу веков начинают появляться и более современные типы коммерческого товарообмена. В Будапеште имелось пять огромных крытых рынков, а в 1911 г. распахнул перед покупателями двери большой «Парижский универмаг». Коммерческие предприятия, как и промышленные, на территории Венгрии распределялись очень неравномерно. 28 % всех индустриальных рабочих проживало в пролетарских районах столицы, число жителей которой не превышало 5 % населения страны. Ни в каком другом крупном венгерском городе не было столь разветвленной сети специализированных магазинов. Специфической формой розничной торговли в Венгрии оставалась продуктовая или промтоварная лавка.

Процесс урбанизации, которым в Венгрии, как и повсюду, сопровождалась индустриализация, происходил неравномерно, в соответствии с динамикой роста капитала. Быстрее венгерских в тот период росли только отдельные города Америки. Население Венгрии (без Хорватии) за эпоху дуализма увеличилось на треть: с 13,5 млн. до более 18 млн., причем население городов с числом жителей более 10 тыс. удвоилось и достигло 4,5 млн. человек, а население Будапешта выросло с 270 тыс. до 880 тыс. (или более 1 млн., если считать пригороды), т. е. дало трехкратный прирост. Кроме столицы только Сегед превысил отметку в 100 тыс. жителей. Даже в Будапеште перед началом войны половина домов еще были одноэтажными (в Вене таких домов оставалось в соотношении 1:10, а в Берлине — 1:20). С другой стороны, очень многие областные административные центры и крупные транспортные узлы также стали обнаруживать приметы наступления эпохи индустриализации (Дьёр, Кашша, Надьварад, Темешвар, Коложвар, Сегед, Фиуме), как и некоторые из бывших ярмарочных поселков (Дебрецен, Кечкемет, Кишкунфеледьхаза, Сабадка). Признаки их урбанизации в разных пропорциях включали: лес заводских и фабричных труб на окраинах и коробки многоквартирных домов в самих населенных пунктах; мощеные улицы, по крайней мере, в центрах городов, где быстро и хаотично строились новые общественные здания (городские мэрии, суды, банки, почтамты, средние и высшие учебные заведения); широкую «главную» улицу с галантерейными магазинами и иногда даже с линией трамвайного сообщения между центром и вокзалом; целые районы с канализацией, водопроводом и линиями электропередач; функционирование местной прессы, которую часто представляли ведущие литераторы страны, а также постоянных театральных трупп, призванных обслуживать эстетические потребности буржуа и местного среднего класса. Контрастов было много, и они бросались в глаза: за шикарными фасадами центральных районов прятались пыльные проезды и переулки, по которым можно было проехать разве что на телегах и которые в основном были застроены частными домами сельского типа, причем во многих дворах содержались домашние животные и птица. В зависимости от критерия расчета, от одной четверти до трети населения Венгрии накануне Первой мировой войны проживало в городах и поселках городского типа, большинство которых были сонными и скучными «большими деревнями», если судить по современным меркам или столичным стандартам. Но в то время они казались благословенными центрами цивилизации, кипящими энергией среди примитивной и застывшей в беспросветности жизни деревень и ферм.

Но Будапешт был поистине неповторим. Нигде во всей Венгрии так уверенно не заявляли о себе ритмы и современная тональность жизни большого города. В значительной мере, его поразительно быстрый рост обусловливался возрождением национального самосознания: после подписания Компромисса 1867 г. идея создания не уступающей Вене достойной столицы нации овладела умами венгерских патриотов. Благодаря усилиям городских властей и нескольких выдающихся мэров вроде Иштвана Барчи, поддержанных к тому же правительством Венгрии, а также активности состоятельных жителей, любящих свой город и гордящихся им, Будапешт стал настоящей метрополией. Массивные сооружения и общественные здания, построенные в первые десятилетия после объединения в один город Пешта, Буды и Обуды (1873), составляют ныне самую впечатляющую часть городского ландшафта. Через Дунай перекинулись новые мосты, соединенные с бульварами и системами проспектов и улиц, растекающихся между кварталами огромных многоквартирных доходных домов, великолепными общественными зданиями и пышными особняками крупной буржуазии (строительство их привело к уничтожению в центре Пешта многих прекрасных памятников архитектуры эпохи классицизма). К 1914 г. одна десятая часть столичного пролетариата, или более 50 тыс. человек, за довольно скромную плату проживала в современных многоквартирных домах, построенных при поддержке правительства страны или городских властей (при этом менее удачливые по-прежнему ютились в жалких трущобах). Большинство столичных улиц с 1856 г. имело газовое освещение, однако с 1873 г. оно стало заменяться электрическим. Городской транспорт в столице с 1887 по 1914 г. пережил свою революцию, во время которой было построено 120 км трамвайных путей. Подземные водопроводные коммуникации и система канализации ничем не уступали аналогичным инженерным сооружениям любого из городов мира к западу от Будапешта. В венгерской столице также была построена первая в Европе подземная электрическая железная дорога, открытая в 1896 г. и соединившая центр города с выставкой, посвященной тысячелетию Венгрии, и комплексом сооружений на нынешней площади Героев, включая мемориал тысячелетия и Музей изящных искусств. Юбилейный год символического тысячелетия стал датой, к которой была привязана почти вся бурная строительная деятельность, развернутая в столице в конце XIX в. В 1890-х гг. были обновлены собор Св. Матьяша и Королевский замок, построен Рыбацкий бастион в Буде. На левом берегу, в Пеште, к 1902 г. было завершено строительство здания Парламента, а также самой крупной в Европе по размерам сооружения фондовой биржи (1905). Эти здания, а, по сути, и весь современный Будапешт возводились в стиле эклектичного историзма, расцветшего в Венгрии в работах Миклоша Ибла, Фридьеша Шулека, Имре Штейндла, Алайоша Хаусманна, Игнаца Алпара и

Город был уже не только местом или мастерской, где можно было работать, овладевать профессией, делать карьеру или хотя бы зарабатывать себе на жизнь, — он сам становился образом жизни, предоставляя широкие возможности для отдыха и культурных развлечений. В нем появилось много мест, где можно было собраться или встретиться, чтобы приятно провести время: кафе, клубы, театры, кинотеатры, спортивные клубы. Если говорить о последних, то их появление в конце XIX в. было связано с тем, что спорт, перестав быть исключительной привилегией господствующих классов, проник в массы. Прежде всего, это был футбол, завоевавший популярность с самого момента своего появления в Венгрии в начале 1890-х гг. Первый офици-

Важным массовым развлечением, очень быстро завоевавшим популярность, стал просмотр кинофильмов. Первые ленты были завезены в страну в 1896 г., но уже тогда на кинопленку был снят визит императора Франца Иосифа в Будапешт в связи с празднованием тысячелетия страны. Через три года в столице был открыт первый стационарный кинотеатр. К 1914 г. их только в Будапеште было уже около ста и почти триста — по всей стране; в совокупности они вмещали десятки тысяч зрителей, с великим энтузиазмом смотревших комедии, учебные фильмы или экранизации романов и рассказов венгерских писателей. Корда и несколько других венгерских режиссеров, позднее ставших голливудскими знаменитостями, начинали свою карьеру на студии «Хунния», основанной в 1911 г. Многие из киносценариев были написаны выдающимися литераторами, которые также бесперебойно снабжали венгерские театры текстами пьес различной степени серьезности, специально рассчитанных на вкусы среднего класса. Теперь уже ни один город не мог обходиться без собственного театра. Самыми новыми и наиболее посещаемыми в столице были Театр комедии (ставший школой современного актерского мастерства в Венгрии и все еще работающий на Большом бульваре), Венгерский театр, Народный театр и Королевский театр. Актеры пользовались огромной популярностью и имели определенное общественное влияние — так, по просьбе прославленной примадонны Луизы Блахи, которую она пропела по окончании представления перед бисирующей публикой, император помиловал группу новобранцев, приговоренных к смерти за убийство жестокого офицера.

Однако настоящим «вторым домом» для горожанина, где он мог рассчитывать на приятную компанию и задушевную беседу, мог поиграть на бильярде, в шахматы или в карты, просто послушать международные или местные новости за чашкой кофе или стаканом воды, была кофейня. Многие люди едва ли не всю свою жизнь проводили в разговорах о политике, искусстве, литературе, о повседневности, листая газеты, журналы и даже энциклопедии в этих очень своеобразных общественных заведениях, которых в 1896 г. только в Будапеште насчитывалось более 600 и почти 1,4 тыс. — по стране. Вся подборка венгерской прессы, а также приличный выбор иностранных газет всегда наличествовали в таких престижных кафе, как «Центральное», «Ллойд», «Фиуме», «Японское», или же в лучшем из лучших — «Нью-Йорке», открытом в 1894 г. Поразительно, что эти кафе были не столько заведениями общественного питания, сколько центрами, торговавшими периодикой, и главное — центрами обмена информацией. Так, вся редакция «А хет» («Неделя») — самого влиятельного литературного еженедельника вплоть до появления журнала «Нюгат» («Запад») — обычно работала в кафе «Центральное».

Периодическая печать также пережила бум, подобный взрыву: к 1914 г. число издаваемых газет и журналов достигло почти 2 тыс. наименований с общим тиражом свыше четверти миллиона экземпляров. Помимо давно существовавших политических ежедневных газет, появилась желтая пресса, которая и одержала верх. Самая известная из бульварных газет — «Аз эшт» («Вечер»), издававшаяся с 1910 г., вскоре завоевала 200-тысячную читательскую аудиторию, тогда как «Пешти хирлап» («Пештский вестник») имел всего 40 тыс. читателей. Популярные культурно-развлекательные еженедельники вроде «Толнаи вилаглапья» («Весь мир Тольнаи») выходили тиражом в 100 тыс. экземпляров, как и многие сатирические газеты. Напротив, литературный еженедельник «Нюгат», сделавший эпоху в венгерской художественной литературе (в нем работали крупные прогрессивные писатели), издавался тиражом всего в 3 тыс. экземпляров, чуть большим по сравнению с другими добротными профессиональными журналами, выходившими тогда почти по всем основным специальностям. Издательское дело, в целом, развивалось очень стремительно: общее число публикаций в 1899 г. составило 5665 наименований, т. е. в два раза больше всего выпущенного за десятилетие — с 1850 по 1859 г. включительно. Можно не сомневаться, самым популярным чтением оставались альманахи — ежегодно выходившие сборники, состоявшие из различного рода полезных, практических материалов и развлекательных историй. Регулярно читавшая литературная аудитория, по-видимому, составляла не менее 100 тыс. человек, хотя дешевые издания венгерских классиков, таких, как Йокаи или Арань, выходили тиражами в 200 тыс. экземпляров, т. е. по массовости сопоставимыми с современными бестселлерами. Типовой тираж современной классики, скажем Толстого или Дюма, составлял от 10 до 30 тыс. экземпляров. Последней цифрой определялся тираж и новых многотомных энциклопедий Паллаша и Реваи — иными словами, один из десяти выпускников средней школы покупал экземпляр издания такого рода.

В живописи и скульптуре, в музыке и литературе эпоха дуализма также стала переходным периодом. Национальный романтизм продолжал вдохновлять венгерских живописцев, композиторов и писателей вплоть до начала 1890-х гг., пока его яркая палитра не стала более приглушенной в передаче сложного мироощущения людей fin-de-si?cle, в котором свободно сочетались восхищение современностью и усталость или разочарование в ней, отрицание прошлого и тоска по нему, острое предвосхищение будущего и тщетные поиски прекрасного и утешения в мире декаданса. Могучие исторические полотна и портреты кисти Виктора Мадараса, Берталана Секея, Мора Тана и Дьюлы Бенцура, непосредственно взывавшие к чувству национальной гордости, пользовались авторитетом и после подписания Компромисса 1867 г. Однако самым знаменитым художником этого периода был Михай Мункачи, некоторые произведения которого еще сохраняли налет романтической театральности, однако во многих других его работах — в жанровых полотнах, в картинах на исторический или религиозный сюжет — его потрясающее мастерство создавало ощущение реальности изображения, в значительной мере, предвосхитившей натурализм конца столетия. Тогда же, в 1860–1870-х гг., молодой художник Пал Синьеи-Мерше взялся за эксперименты с живописной техникой, совершенно не известной за пределами круга французских импрессионистов, добиваясь передачи эффектов, производимых игрой светотени и цвета. Разочарованный холодным приемом, с каким публика встретила его ранние шедевры, он удалился в свое поместье, где и обитал вплоть до 1890-х гг., пока не присоединился к международной колонии более молодых художников в Надьбанье. Эта группа венгерских импрессионистов вошла в историю живописи в основном благодаря творчеству Кароя Ференци. Помимо импрессионизма, модернисты в Венгрии культивировали также натурализм, характерный для художников из Сольнока, например, для Ласло Меднянского. Прерафаэлиты облюбовали для себя местечко Гёдёллё на окраине Будапешта. Несколько выдающихся мастеров представляли и течение ар-нуво — прежде всего, это Йожеф Риппл-Ронаи, приехавший в Венгрию в начале XX в. из Парижа, где получил воспитание и образование. В начале века модернизм постепенно обретал официальное признание, особенно когда Синьеи стал директором будапештского Колледжа изящных искусств (хотя полотна старых мастеров по-прежнему раскупались несравненно лучше). Выделилась из общей массы новаторов и небольшая группа авангардистов. Наконец, в Венгрии в это время работали два чрезвычайно одаренных художника, творчество которых совершенно не поддается классификации, — это Тивадар Чонтвари Костка и Лайош Гулачи, создававшие на полотнах свою собственную, экспрессивно-фантастическую реальность. По технике письма Чонтвари в чем-то даже предвосхитил сюрреализм.

В отличие от художественных выставок, посещавшихся в общем-то ограниченным кругом любителей живописи, музыка, по крайней мере, в некоторых ее жанрах и формах, имела куда большую аудиторию. И даже если трудно говорить о популярности произведений Вагнера, с которыми его тесть Ференц Лист все же пытался познакомить венгерское общество, то творчество самого Листа, активно работавшего вплоть до середины 1880-х гг., оставалось любимым. В сочинениях Листа часто и широко использовались напевы чардаша, благодаря чему народная музыка стала восприниматься как неотъемлемая часть профессиональной авторской. Традиции романтической музыкальной культуры сохранялись и в первые годы XX в., обретая современное звучание в творчестве Енё Хубаи или же великолепного Эрнё Дохнани. Академия музыки, Оперный театр (в котором работало немало превосходных дирижеров и среди них, хотя и недолго, сам Густав Малер) и Филармоническое общество сделали очень много для воспитания музыкального вкуса у образованной аудитории, однако широкие массы были увлечены несколько иной — легкой музыкой. Особенно любимым в народе жанром стала оперетта, пользовавшаяся чрезвычайным успехом у зрителя из средних классов общества. Сначала самыми популярными в Венгрии были оперетты Иоганна Штрауса и других иностранных композиторов, однако на рубеже веков постановки венгерских оперетт тоже стали собирать полные залы. К тому времени, как венгерский композитор Ференц Легар, живший в Вене, начал в 1905 г. триумфальное шествие по континенту со своей «Веселой вдовой», Енё Хуской уже была создана оперетта, имевшая специфический будапештский колорит. «Примадонна/романтический герой/счастливый конец/легко запоминающиеся, сентиментальные мелодии» — таков был, казалось, незамысловатый рецепт изготовления этой музыкальной продукции. Тем не менее, подлинные мастера ухитрялись и на этом материале проявлять свое воображение и талант интерпретации, как это получилось, в частности, у Имре Кальмана в оперетте «Королева чардаша» («Сильва») — непревзойденном, по мнению ряда ценителей, достижении в этом жанре из всего, созданного на рубеже веков. Чрезвычайно популярная музыкальная версия «Витязя Яноша» Петёфи, созданная композитором Понграцем Качёхом, представляет несколько иной жанр популярного музыкального театра — мюзикл, где также сочетаются диалоги, песни и танцы, но темы и образы в основном заимствованы из сентиментальной пасторали, идеализирующей картины сельской жизни. В музыкальном отношении мюзиклы напрямую связаны с «цыганской» традицией, которой свойственны резкие переходы от меланхолии и грусти к радости и безудержному веселью. В них находили выражение довольно простые, но очень сильные и глубокие чувства, а музыканты имели возможность во всем блеске показать свое виртуозное владение скрипкой. Одному из величайших мастеров игры на этом инструменте Пиште Данко был даже поставлен от благодарных современников памятник в родном городе скрипача Сегеде — до сих пор единственный в мире памятник в честь цыгана.