Неоабсолютизм и Компромисс

Неоабсолютизм и Компромисс

Весной и зимой 1849 г. Венгрия находилась в условиях военной диктатуры, которая своей единственной задачей считала месть и запугивание населения, несмотря на то, что русский царь рекомендовал австрийскому монарху политику «правильно применяемой амнистии». Благодаря настойчивости русских Гёргей избежал расстрела. Он был заточен в тюрьму Клагенфурта, откуда в 1867 г. смог вернуться в Венгрию и провести там более сорока лет долгой и трудной жизни. Большинство других политических и военных деятелей, оставшихся в стране, получили суровые приговоры. 6 октября 1849 г. в Пеште был казнен Баттяни, а 13-го в Араде — генералы революционной армии (немцы, австрийцы, сербы и хорваты наряду с венграми). Смертной казни подверглись как минимум сто человек (в реальности казненных было, несомненно, больше, так как приговоры военных трибуналов официально не регистрировались). Свыше 1,5 тыс. человек были приговорены к длительным срокам заключения. От 20 до 30 % всех оставшихся бойцов армии гонведов были призваны на несколько лет службы в войска империи, расквартированные в отдаленных провинциях. Шварценберг даже лелеял истинно новаторскую идею о создании в Сибири концентрационного лагеря для содержания 10 тыс. «наиболее опасных» венгров. Кошут и другие лидеры весьма многочисленной политической эмиграции были казнены in effigie[28] к виселицам были прибиты таблички с их именами. В основном лишь под влиянием возмущения и протестов международной общественности эта кампания насилия была остановлена, а Гайнау в июле 1850 г. отправили в отставку.

Свирепость реакции и последующее ужесточение габсбургской политики по отношению к Венгрии часто объяснялись дьявольской жестокостью исполнителей акций усмирения, хотя здесь решающее значение имели государственные соображения. Территория страны, численность ее населения, стратегическая и политическая роль, даже при относительной отсталости, делали немыслимым для Габсбургов, если они хотели сохранить Австрию в качестве великой державы, отделение Венгрии. Архаичный имперско-аристократический федерализм, с которым вполне сочетался особый конституционный статус Венгрии и который вновь поднимался на щит Виндишгрецем при поддержке группы венгерских магнатов-консерваторов, доказал свою неспособность сохранить империю и потому был отброшен. По отношению к Венгрии теперь была задействована политика Verwirkungstheorie, хорошо апробированная на чехах с 1620 г. Согласно ее концепции, венгры, подняв вооруженный мятеж против государя, лишились всяких прав на свои старинные конституционные привилегии, зафиксированные среди прочих основных законов страны в «Прагматической санкции» (1723). Они не заслужили особого подхода и поэтому должны на общих основаниях, наряду со всеми австрийскими, итальянскими и галицийскими провинциями, управляться жестко централизованной бюрократической и военной машиной. Шварценберг, создавший модель ничем не ограниченной, абсолютной центральной власти, рассчитывал гальванизировать дотоле пребывавшие в латентном состоянии силы разобщенных провинций империи с тем, чтобы поддержать пошатнувшийся державный статус монархии Габсбургов.

Оломоуцкая конституция 1849 г. формально была сохранена, однако Вена не допускала никаких заигрываний с современным конституционализмом, и, в конце концов, она была официально отменена императорским указом от 31 декабря 1851 г. Указ узаконивал военно-бюрократический режим, идеально соответствовавший личности самого правителя, который предпочитал держать в собственных руках все бразды государственного правления. После смерти Шварценберга в начале 1852 г. молодой император не стал назначать нового премьера, взяв на себя его функции и управляя страной с помощью рейхсрата, состоявшего из девяти человек. Начисто лишенный воображения и довольно ограниченный эмоционально и интеллектуально, если не считать владения иностранными языками, он был наделен сильным чувством ответственности, благодаря которому уверовал в свое особое предназначение стать для своих народов «хорошим» Божьей милостью правителем. Причем его строгое католическое и военное воспитание усилило заложенную в нем от природы склонность рассматривать все социальные отношения исключительно сквозь призму субординации. Если Иосиф II был первым «слугой» своих народов, то Франц Иосиф — первым «бюрократом» своих владений.

Период австрийского неоабсолютизма в Венгрии связан, прежде всего, с функционированием так называемой «баховской системы» (по имени министра внутренних дел империи Александра Баха, в недавнем прошлом революционера). Попытка переплавить Венгрию в однородную массу империи началась уже осенью 1849 г., когда всю территорию бывшего Венгерского королевства разделили на одинаковые административные округа, наравне с другими провинциями империи. Уничтожив межрегиональную специфику и внутреннюю взаимозависимость регионов, власти рассчитывали вырвать корни «сепаратизма». Свою собственную администрацию получили Трансильвания, Хорватия — Славония, часть населенных румынами и сербами территорий вошла в состав вновь образованных административных единиц «Сербской Воеводины и Темешварского баната» и Военной границы. Остальная территория страны, находящаяся под властью губерниума (фактически под властью эрцгерцога Альберта, ставшего в 1852 г. гражданским и военным губернатором Венгрии), была разделена на пять административных округов, причем границы между ними проводились с таким расчетом, чтобы обеспечить численное превосходство немадьярских этнических групп в каждом округе. Тем не менее, как не без иронии заметил Ференц Пульски, один из ведущих либералов-«централистов» периода реформ, национальные меньшинства за свою антивенгерскую позицию в 1848–49 гг. в качестве награды получили то же самое, что венграм было назначено в качестве наказания. То есть, по мнению Антала Ченгери — одного из ближайших сподвижников Пульски, все национальности обрели равное право на германизацию. Немецкий стал государственным, официальным языком всей Венгрии, включая Сербскую Воеводину и Хорватию, самоопределение и собственные парламенты которых были утрачены вместе с венгерской конституцией. Ни словаки, ни румыны не получили никакой автономии. Власть опиралась на большое количество присланных австрийских служащих, насмешливо прозванных «баховскими гусарами», так как их униформа воспроизводила венгерский стиль одежды, отличаясь лишь изображением имперских орлов на пуговицах. Надзор за порядком осуществлялся посредством усиленного военного присутствия (символом которого стала крепость, возведенная на горе Геллерт таким образом, что ее пушки оказались нацеленными на Пешт — колыбель венгерской революции), а также 16 австрийскими жандармскими полками, суровой цензурой и развитой сетью полицейских ищеек и информаторов, главной задачей которых являлось установление связей подданных с эмигрантскими кругами и источников информации.

Наличие цензуры предполагало, что венгерская культура должна была ограничиваться рамками политически «нейтральных» тем и проблем или же выработать методы кодирования политически деликатного содержания. Конечно, писателям и художникам часто не удавалось скрывать свои эмоции — чувство утраты, дерзкий протест, как, например, в случае с некоторыми историческими романами Мора Йокаи и Жигмонда Кеменя или с поэзией пожилого Вёрёшмарти и молодого Яноша Араня, чьи «Уэльские барды» стали символом творчества, не нуждающегося в прославлении торжествующего тирана; или с такими историческими полотнами, как «Оплакивание Ласло Хуньяди» кисти Виктора Мадараса, и с работами его выдающихся коллег Берталана Секея и Дьюлы Бенцура. Открытое презрение к режиму Баха стало лейтмотивом сатиры Имре Мадача, автора двух великих драм — «Трагедия человека» и «Моисей», воплотивших тему поиска людьми свободы, гармонии и счастья на фоне тяжелых раздумий и воспоминаний о разгромленной революции. «Официальная» политика в области культуры была ограничена если и не поддержкой, то, во всяком случае, невмешательством в процесс развития естественных наук. В этот период появились Общество естественной истории, Общество геологии и Ассоциация венгерских врачей и натуралистов, открытые для восприятия самых последних достижений западной науки. Например, «Происхождение видов» Дарвина получило благоприятные отзывы и толкования в Венгрии в том же 1859 г., когда вышло первое издание этой работы. Личная инициатива граждан, направленная на совершенствование научного образования, как было, например, с созданием зоопарка в Пеште при самом деятельном участии прославленного натуралиста и путешественника Яноша Ксантуша (чьи дары пополнили также коллекцию Смитсоновского института в Нью-Йорке), напоминала об интеллектуальном брожении, которое было столь органично для «эпохи реформ». Полицейский надзор над издательствами имел и положительную сторону: сигнальные контрольные экземпляры всякого издания более регулярно стали поступать в фонды Национальной библиотеки им. Сечени. Кроме того, Академия наук, несмотря на заметный расцвет в ее стенах фракционности в период руководства консервативного графа Эмиля Дежевфи, сумела сохранить свою роль оплота национальной культуры, и поэтому ее мероприятия, посвященные знаменитым деятелям науки и культуры Венгрии, часто становились поводом для выражения недовольства режимом иноземного самодержавия.

Этот новый режим не жалея сил пытался завоевать поддержку католической церкви (были возвращены иезуиты, прекращена практика placetum regium, а по договору 1855 г. государство отказалось почти от всякого вмешательства в проблемы школьного обучения, бракосочетания и церковной дисциплины), однако «баховская система» стремилась приспособить в своих интересах также и прогрессивные нововведения во всех областях гражданской жизни, если они помогали становлению унитарного государства Габсбургов — Gesamtstaat. Создание единого таможенного пространства путем уничтожения барьеров, отделявших Венгрию от Австрии, введение единых налогообложений, системы мер и весов, почтовой службы, законодательства и провозглашение равенства всех перед законом — все эти меры считались укрепляющими единство государства. Австрийский гражданский кодекс при всех его серьезных недостатках, очевидных при сравнении с законопроектами, разработанными Деаком и его сподвижниками до начала реформ и во время революции (например, он ограничивал свободы ассоциаций и сохранял телесные наказания), все же объявлял свободу распоряжения личной собственностью.

Одним из достижений 1848 г. стало раскрепощение крестьян, освободившее их как в экономическом плане, открыв перед ними потенциальную возможность стать либо свободными собственниками, либо вольнонаемными работниками, так и в социальном, сделав их равноправными членами гражданского общества. В суматохе событий многие подробности этого раскрепощения поначалу оставались неясными, однако патент об отмене крепостничества, опубликованный императором 2 марта 1853 г., расставил все по своим местам: план, рисовавшийся воображению правительства Баттяни, в некоторых важных деталях был изменен, но суть его осталась прежней. Особые трудности были связаны с разнообразием легальных форм собственности на землю. Все манориальные земли оставались в собственности помещиков, тогда как землю, находившуюся в ленной собственности, помещикам вменялось в обязанность передать крестьянам и получить за нее государственную компенсацию. Судьба иных угодий, например, виноградников, зависела от самих помещиков, тогда как расчищенные лесные участки земли крестьяне должны были выкупать сами. Дело усложнялось еще и тем, что реестры, составлявшиеся при Марии Терезии и во многих регионах являвшиеся основными критериями для определения легального статуса земельных владений, подчас отличались невразумительностью, а то и вообще отсутствовали. Все это вызывало бесконечные тяжбы.

Бывшие крепостные получили в собственность около 40 % всей пахотной земли, причем примерно пятая часть общей суммы компенсации была выплачена самим крестьянством, а земля оказалась распределенной очень неравномерно среди примерно 1,5 млн. крестьянских семей, которые составляли три четверти всего населения страны. Только треть бывших крепостных арендовали ленные владения, и среди них только 1 из 20 имел достаточные по размеру владения, чтобы после освобождения считаться «зажиточным». С другой стороны, почти половина крестьянства — около 700 тыс. семей бывших арендаторов — получила карликовые наделы, с которыми невозможно было вырваться из нищеты, а еще 300 тыс. семей оказались вообще безземельными. Поэтому нет ничего удивительного в том, что при таких обстоятельствах, да еще и при агротехнической отсталости (трехпольная система все еще считалась последним словом науки) преобразования на селе давались с великим трудом.

Второй социальной стратой, серьезно пострадавшей от земельной реформы, стало подавляющее большинство — около четырех пятых от примерно 140 тыс. — дворянских семей, не имевших манориальных земель достаточно, чтобы сохранить свой статус «добропорядочных помещиков». Они потеряли бесплатную рабочую силу, не получив денег. Выплата компенсаций сначала была отложена, а затем стала осуществляться в форме государственных облигаций. Те, кто особенно нуждался в быстром капиталовложении, бросились эти облигации продавать, в результате потеряв около трети от их номинальной стоимости. Многие из таких дворян пополнили ряды крестьянства и мелкой буржуазии или же стали «элитой среднего класса» — разного рода чиновниками, общественными деятелями, работниками науки и культуры, сохранявшими и в этом качестве чувство превосходства над окружающими. Напротив, сотни семейств земельных магнатов, сосредоточивших в своих руках около 25 % всей земли, сумели подкрепить свое высокое социальное положение финансовым могуществом. Быстрое инвестирование помогло им начать крупномасштабную модернизацию в своих владениях и получить высокие доходы в связи с сельскохозяйственным бумом 1850–60-х гг. И хотя юридически магнат, помещик-дворянин, фермер-крестьянин, малоземельный хозяин или батрак — все стали свободными, равными перед законом гражданами, обстоятельства освобождения крестьянства благоприятствовали сохранению социальной иерархии и отношений зависимости в венгерском селе вплоть до 1945 г.

Свободная торговля дала массу краткосрочных преимуществ, прежде всего, тем, кто был занят производством зерновых культур: в этот период их экспорт увеличился в шесть раз. Однако снятие протекционистских тарифов способствовало сохранению аграрным сектором господствующего положения в венгерской экономике. Тем не менее, введение либеральных законов о собственности и первоначальное накопление капитала на торговле зерном, осуществленное богатыми купцами, среди которых было немало евреев, оказались стимулирующими также для развития индустрии, сколь бы однобоким оно ни было. Самой развитой отраслью венгерской промышленности, причем финансировавшейся преимущественно из местных источников, и единственной, которая по уровню механизации превзошла все остальные провинции Австрийской империи, была мукомольная отрасль. Первая крупная мукомольная фабрика была построена в Пеште в 1841 г. К 1867 г. в столице Венгрии насчитывалось уже десять мукомольных предприятий — она вышла в основные производители муки для империи. И в целом, пищевая промышленность стала ведущей отраслью венгерской экономики, хотя развитие производства вин сдерживалось сохранением манориальных прав, а производство сахара (из местной сахарной свеклы вместо импортного тростника) — дефицитом капиталовложений и сырья. Текстильная промышленность, которая повсюду являлась наиболее механизированным производством, в Венгрии находилась в зачаточном состоянии. И хотя здесь в ней было занято в два раза больше рабочих рук, чем во всей остальной империи, венгерские прядильные машины приводились в движение всего шестью паровыми установками, тогда как по другую сторону реки Лейта работало уже 480 паровых машин. Венгерская промышленность оставалась мелкой: число фабричных и мастеровых рабочих превысило количество ремесленников-кустарей лишь в 1860-х гг. Тем не менее, в стране уже начали появляться крупные по европейским меркам заводы, в основном связанные с добычей полезных ископаемых и металлургией. Одним из таких предприятий был столичный машиностроительный завод Авраама Ганца, который поставлял технику для быстро развивавшегося железнодорожного транспорта Венгрии. В период неоабсолютизма к прежде существовавшим 148 км железной дороги были прибавлены 2 тыс. км путей, соединивших со столицей и рынками Европы крупные венгерские городские центры, зерновые хозяйства Среднедунайской равнины и области развитого животноводства по другую сторону Тисы.

Политическое самосознание венгерского общества в период неоабсолютизма было отмечено высокой степенью разнородности: не существовало никаких общих представлений относительно будущего страны. Разумеется, имелось меньшинство, выражавшее желание сотрудничать в создании и обслуживании институтов нового режима. Такая позиция имела не только нравственную, но и бытовую детерминанту: после освобождения крепостных для очень широкого круга обедневшего дворянства государственная должность оставалась единственной возможностью заработать на жизнь. Однако большинство граждан обнаружило такую степень неповиновения, что закон военного времени продолжал действовать в стране в течение пяти лет после 1849 г. Даже простые разбойники приветствовались населением как борцы за свободу — без выяснения истинных причин, заставлявших их скрываться от ненавистной власти. Аристократы из «старых консерваторов», возглавляемые Дежевфи и Аппони, ведущими деятелями проправительственной партии 1840-х гг., безусловно, не могли симпатизировать взглядам новых венских правителей, однако к их настойчивым просьбам вернуться к ситуации 1847 г. (т. е. восстановить с некоторыми изменениями венгерскую сословную конституцию) в австрийской столице никто не прислушивался по указанным выше причинам. Либералы-«централисты» скептически оценивали возможность возрождения борьбы за осуществление всей либеральной программы «эпохи реформ», к тому же были запуганы неприкрытым террором. Поэтому тогда, когда Кемень в своем памфлете «После революции» (1850) и в материалах издававшегося им влиятельного еженедельника «Пештский вестник» призывал венгров вернуться к программе Сечени, Этвёш попытался убедить Вену, что «европейская миссия» большой державы, расположенной прямо в центре континента, может быть выполнена империей Габсбургов только в том случае, если единство монархии в ней будет сочетаться с историческими правами прежде самостоятельных территорий (т. е. при федерации), а также с соблюдением иных этнических и языковых прав включенных в империю народностей (т. е. при их автономии).

Такова была главная идея работы Этвёша «О равенстве национальных прав в Австрии» (1850) и более теоретического сочинения «Основные идеи девятнадцатого столетия и их влияние на государство» (1851–54). В этом фундаментальном труде Этвёш — классический центральноевропейский либерал, собственными глазами наблюдавший проявления воинствующих национализмов, — стремится обогатить воззрения современных ему западных либералов вроде лорда Актона мыслями относительно неизбежности трений между идеалами свободы и равенства. «Основные идеи» XIX в., полагал Этвёш, вызвали так много человеческих страданий потому, что неверно интерпретировали понятия свободы, равенства и национальности. Они все отождествлялись с идеей суверенитета, что неизбежно порождало конфликты, тогда как правильное их понимание имело бы следствием защиту прав личности и осуществление ее способности к самореализации. Вместо популярной суверенности коллективов, основанной на распространенных, но ошибочных понятиях, следует стремиться к гражданским свободам, в первую очередь, к свободе ассоциаций, которые единственно и способны гарантировать безопасность индивида и группы (включая этническую) перед лицом современного государства, обязанного быть весьма могущественным в пределах его полномочий.

В это же время в венгерской политике имелись течения, не желавшие никакого диалога с режимом Баха, и большинство политически сознательных венгров принадлежало к ним. Деак — единственный видный деятель революции 1848 г., который, оставшись в Венгрии, не был запуган ее поражением и теперь возглавил одно из этих течений. В апреле 1850 г. Деак был приглашен в Вену на конференцию по частному праву юристов. Он отклонил приглашение, пояснив, что после горестных событий недавнего прошлого и из-за порядков, царящих в стране и поныне, не имеет возможности сколь-либо активно участвовать в общественных делах. И хотя он не намеревался убеждать других следовать его примеру, поведение бывшего министра юстиции для многих стало образцом, а его письмо — программным документом сторонников «пассивного сопротивления», т. е. отказа сотрудничать с властью (не соглашаться на должности, избегать уплаты налогов, изображать незнание немецкого языка, всевозможными способами усложняя жизнь представителей власти в чуждой для них обстановке). Свидетельства о различного рода коллаборационизме, выявленные современными историками, показывают, что масштабы пассивного сопротивления были сильно преувеличены народной молвой, но все же, по-видимому, оно определяло политическое отношение венгров к неоабсолютизму.

Это отношение вовсе не сводилось к бездеятельности и безучастности. Деак («совесть нации») лично посещал заседания Академии, собрания экономических и культурных ассоциаций, выступая на них с речами, которые отнюдь не скрывали его воззрений и мнений, а его апартаменты в гостинице «Королева Англии» в Пеште, куда он переехал после того, как в 1854 г. Сечени купил его имение, стали своего рода политическим клубом, самым важным местом встреч для деятелей «второй сферы общественной жизни». Деак и его сторонники вовсе не хотели свергнуть Габсбургов, напротив, они желали усиления их власти, но лишь в узкой области ее собственных функций. Они знали, что великие державы рассматривают империю Габсбургов как неотъемлемую принадлежность политической карты Европы, как составляющую баланса ее сил, но при этом были убеждены, что самим венграм империя совершенно необходима, что она, как щит, защищает их страну, вклинившуюся между германским молотом и славянской наковальней. В их глазах задача венгерской политики сводилась к действиям, которые могли бы ускорить процесс осознания Веной неразрывной взаимосвязи между жизнеспособностью режима Габсбургов и его сотрудничеством с Венгрией (или, пожалуй, с ее политической элитой). Причем единственный способ восстановления этого сотрудничества виделся им в возврате к ситуации 1848 г., т. е. в предоставлении Венгрии внутреннего самоуправления в рамках единой империи.

Таким образом, аристократы-консерваторы точкой отсчета для себя избрали 1847 год, а Деак — 1848-й. Аналогичную роль стал играть 1849 год для Кошута, для венгерской эмиграции и для довольно значительной группы их поддержки внутри страны, которая следила за их деятельностью, воспринимала их указания и ждала их возвращения. Они тоже считали, что Венгрии нужен щит против германского и панславянского давления, только они скептически относились к способности Австрии выполнить эту роль. История собственной борьбы убедила их в том, что империя может удержать власть в условиях действия центробежных сил только с помощью иностранной интервенции. Они признали, что достижение политической независимости еще не решает всех вопросов, но все более и более уверенно стали видеть выход именно в направлении, указанном в законе о национальностях, принятом в июле 1849 г. Деак и его сторонники считали, что этнические меньшинства нанесли либеральной Венгрии, добившейся свободы для всех своих граждан, включая инородцев, кинжальный удар в спину, и продолжали отвергать идею коллективных прав. Кошут, напротив, заявлял, что, хотя этнические «камарильи» действительно восстанавливали свои народы против венгерской революции 1848 г., этническое примирение и образование группы маленьких национальных государств на землях Придунавья со временем, возможно, приведут к формированию демократической конфедерации. Такая перспектива представлялась ему куда более многообещающей, нежели настойчивые попытки сохранить взаимоотношения с обанкротившимся австрийским режимом.

Кошут отмел все возможные сомнения относительно сути его позиции, когда в августе 1849 г., едва успев пересечь турецкую границу, объявил Гёргея предателем национальных интересов. Уже в 1851 г. в проекте новой конституции, созданной им в Кутахье — его временном убежище в Османской империи, — он подытожил свои идеи по поводу восстановления статус-кво в Дунайском бассейне. Политический строй Венгрии, о котором он мечтал, был основан на демократическом избирательном праве, равноправии всех языков и широком местном самоуправлении (хотя и отказывался заходить так далеко, как Ласло Телеки или Дьёрдь Клапка, склонявшиеся к дальнейшей федерализации внутренней Венгрии, в результате которой каждое этническое меньшинство получит собственную территориальную автономию). Поначалу под воздействием взглядов итальянских революционеров из круга Джузеппе Мадзини, с которым поддерживал контакты, Кошут поощрял активные революционные действия в Венгрии. Однако неудачное восстание 1851 г. в секейском регионе и безуспешное покушение в 1852 г. на Франца Иосифа убедили его, что для революции время еще не пришло.

Кошут продолжал верить, что близок час «великого европейского переворота», благодаря которому можно будет вновь продолжить борьбу за независимость родины, если удастся завоевать поддержку великих держав извне и этнических меньшинств внутри страны. С самого начала своего изгнания он рассылал письма венгерским эмигрантам, рассеянным по всему свету, убеждая их неустанно создавать благоприятную для дела атмосферу, используя малейшую для этого возможность. Его собственная поездка по Соединенным Штатам и Великобритании в 1851–52 гг., во время которой он произнес сотни широко известных речей, стала нравственным триумфом венгерской революции. Появление Кошута как в зале Конгресса США, так и в менее престижных аудиториях, неизменно сопровождалось гулом одобрения. Разумеется, ораторским искусством нельзя было добиться официального признания лозунга, который он, собственно, и отстаивал: «Вмешательство (со стороны западных великих держав) ради невмешательства (со стороны иных сил, особенно России)» в случае начала новой освободительной войны в Венгрии. Однако он получил реальную помощь деньгами и оружием, что мобилизовало венгерскую эмиграцию на организованную деятельность. Как позднее признался Деак, в то время он не был вполне уверен, чья «партия» — его или Кошута — пользуется большей поддержкой в самой Венгрии.

Кошут считал, что «европейский переворот» начнется в конце 1850-х гг. Эмигрантская пропаганда активно работала над тем, чтобы западные страны не смогли оказать Габсбургам даже такую пассивную поддержку, какую Вена получила от них в 1849 г. Столь же маловероятной представлялась и возможность получения Австрией поддержки со стороны России после того, как Франц Иосиф отплатил русскому царю черной неблагодарностью, сохранив нейтралитет во время крымской военной кампании 1854 г. Россия проиграла эту войну Турции, поддержанной английскими и французскими войсками. Помимо прочих решений, Парижская мирная конференция 1856 г. обеспечила де-факто суверенитет Сербии и двух румынских княжеств, объединившихся в начале 1859 г. под властью князя Александру Иона Кузы. Венгерские эмигранты вскоре стали обсуждать планы примирения и сотрудничества с обоими лидерами — с Кузой и сербским князем Милошем Обреновичем. Вскоре после этого Кошут в Париже был принят Наполеоном III, который пообещал, что французские войска поддержат венгерский эмигрантский легион и венгерское восстание за независимость страны. На следующий же день, 6 мая 1859 г., был создан Венгерский национальный директориум, возглавлявшийся Кошутом и объявивший себя правительством Венгрии в эмиграции. Парижская встреча Кошута с Наполеоном III была подготовлена при участии Камилло Кавура — премьер-министра Пьемонта. За год до этого Кавур, страстно мечтавший об объединении Италии, получил аналогичное обещание от императора Франции, грезившего о военной славе и сферах влияния. Такие цели могли быть достигнуты в результате войны с Австрией. В конце апреля 1859 г. между Пьемонтом и империей Габсбургов начались боевые действия. По иронии судьбы события приняли нежелательный как для итальянцев, так и для венгров ход, потому что после вступления в войну Франции австрийские вооруженные силы оказались на грани полного разгрома. Решающая победа в самом кровавом сражении столетия у Сольферино, одержанная 24 июня над австрийцами, заставила Наполеона III спешно заключить мир, чтобы на карте не появилась слишком сильная Италия. Кавур, получив только Ломбардию, был сильно разочарован, как и венгры, единственным утешением для которых стало то, что перемирие с Наполеоном помешало преждевременному восстанию в Венгрии и им вновь не пришлось пережить позор поражения и ужас репрессий.

И все же, несмотря на то, что итальянская кампания не принесла свободы Венгрии, потери Австрии не ограничились огромным числом павших на поле боя. Унизительное поражение определенно выявило структурные слабости неоабсолютизма, опиравшегося во внутренней политике на вооруженные силы, которые оказались совершенно не пригодными для ведения современной войны, и на бюрократию, развращенную коррупцией и абсолютно не способную обеспечить надежный тыл. Уже сразу после переговоров в Виллафранке о перемирии Франц Иосиф пообещал своим подданным «своевременные улучшения». И даже если сначала не было особых причин спешить с выполнением этого обещания, сильное ухудшение внутриполитической обстановки все равно вынудило бы правительство ускорить этот процесс. Выступления против «протестантского патента», ограничивающего самостоятельность протестантских церквей, закончились его отменой. В самой же Венгрии мероприятия, связанные с празднованием столетия со дня рождения Казинци в октябре 1859 г., вылились в массовую демонстрацию, а организованная 15 марта I860 г. в Пеште акция в память о революции 1848 г. завершилась кровавыми столкновениями с войсками. Успехи Джузеппе Гарибальди, революционная армия которого насчитывала немало венгерских эмигрантов, в борьбе за объединение Италии радостно приветствовались в начале лета по всей стране. Всенародные митинги в дни траура по умершему Сечени также повлияли на политическую атмосферу в стране. Граф, чей интеллектуальный потенциал с середины 1850-х гг. снова активизировался, в 1859 г. опубликовал едкую сатиру на режим Баха. Власти начали его преследовать, и 8 апреля 1860 г. он покончил с собой. Весной 1860 г. Имперский совет, значительно расширенный за счет введения в него немцев, чехов и венгров, оказал давление на императора, принуждая его трансформировать систему бюрократической централизации, и в условиях продолжавшихся демонстраций император 20 октября 1860 г. «пожаловал» своим народам так называемый «октябрьский диплом» в качестве «постоянного и неизменяемого свода основных законов».

В «дипломе» говорилось о возрождении «исторического своеобразия» земель и провинций империи Габсбургов путем восстановления институтов исполнительной власти, существовавших там до 1848 г. (в случае с Венгрией восстанавливались канцелярия и губерниум, уже возглавляемые аристократами-консерваторами), и законодательных собраний (государственное собрание в Венгрии и ландтаги в наследственных провинциях австрийских монархов). Однако полномочия и тех, и других были существенно урезаны: самые важные вопросы бюджета оказались прерогативами Имперского совета, а силовые ведомства и иностранные дела — в прямом подчинении самого императора. Эта инициатива, являвшаяся не более, чем косметической операцией по удалению самых омерзительных черт режима Баха, не могла удовлетворить ни «конституционных централистов», т. е. либеральные средние классы и интеллигенцию Австрии, ни либеральное дворянство и интеллигенцию Венгрии. Массовое недовольство венгров, усилившееся на рубеже 1860–61 гг., достигло такой остроты, что период этот стали называть «маленькой революцией». Считая «диплом» неприемлемым и настаивая на политическом устройстве 1848 г. как «базовом», Деак и его сторонники стремились воспользоваться той политической свободой, которая открылась перед ними восстановлением государственного и комитатских собраний, многие из которых теперь заявили, что налоги, назначенные без голосования, незаконны и их не следует платить. Поддавшись уговорам своего нового министра государственного строительства Антона фон Шмерлинга, лидера группы австрийских политиков, пытавшихся совместить идею централизованной, германизированной Австрии со своими крайне умеренными либерально-конституционными воззрениями, Франц Иосиф пошел на еще одну уступку, издав в 1861 г. «февральский патент». Двухпалатный рейхсрат, созданный согласно этому патенту, был настоящим парламентом, в котором должны были заседать 343 депутата от всех провинций империи. Это центральное законодательное собрание получило право определенного контроля за деятельностью имперского правительства, хотя бюджетные статьи могло лишь «инспектировать», тогда как министерство иностранных дел и армия оставались в единоличном ведении самого монарха.

Поскольку патент одновременно усиливал власть центрального правительства над провинциями, депутаты второй сессии венгерского государственного собрания, созванной в апреле 1861 г., оказались в неловком положении: тот документ, который они должны были обсуждать в качестве конституционного проекта, явным образом противоречил всем традициям венгерского конституционализма, причем возможности парламента ограничивались еще и отсутствием консенсуса по двум болезненным вопросам — земельному и национальному. Несмотря на серьезные крестьянские волнения в начале 1861 г., большинство представителей политически активных классов решило, что патент 1853 г. об отмене крепостничества должен быть сохранен во всех частностях, без внесения каких бы то ни было дополнительных изменений в условия государственной компенсации. Кроме того, несмотря на некоторое улучшение отношений между мадьярами и немадьярами, лозунг 1848 г. имел неприятный для последних отпечаток требований «единой венгерской политической нации», при том, что требования автономии со стороны сербского и словацкого конгрессов, заседавших соответственно в апреле и июне 1861 г., заставили многих венгров бояться расчленения их исторически сложившегося государства. Наконец, Италия, объявившая о своем объединении в марте 1861 г., перечеркнула последние надежды Кошута на «европейский переворот».

В свете указанных обстоятельств борьба за идеи 1848 г. не могла стать основой реальной политической деятельности, оставаясь декларацией принципов. Венгерское государственное собрание тотчас же решило отказаться от выборов депутатов на имперскую ассамблею (хотя это было главной причиной, по которой император собирал ее), а две основные партии отличались только оценками формы, в какой, по их мнениям, приличествовало отказываться от навязываемой им конституции. Радикалы под руководством Телеки, который недавно был арестован в Саксонии, возвращен в Венгрию, но затем выпущен на свободу, заявляли, что невозможно соблюдать легальные формы общения с некоронованным государем, и потому предложили изложить ему позицию парламента просто в форме резолюции. Телеки, узнавший накануне голосования, что даже в своей партии он остался в меньшинстве, проиграв более умеренному Деаку, покончил с собой. Настаивая на строгом соблюдении законности, Деак в своей петиции к монарху, указал в четко сформулированных толкованиях конституционного права и конституционных прецедентов, что союз между Австрией и Венгрией никогда не был «фактическим», а лишь «персональным», поскольку эти два самостоятельных государства имели одного и того же короля, а, значит, их примирение возможно как минимум лишь на основе «апрельских законов» 1848 г. «Нация должна терпеть» в случае, если государь не проявит готовности уважать ее приверженности к унаследованным ею конституционным свободам и желания сохранить их для потомства.

Нации пришлось терпеть: 22 августа Франц Иосиф распустил венгерское государственное собрание, и под руководством Шмерлинга в стране был восстановлен автократический централизм (т. н. «провизориум Шмерлинга»). Он считался временной мерой, подлежащей немедленной отмене, как только венгры осознают, что у них нет альтернативы участию в работе парламента империи. Через несколько лет выяснилось, что эта мера была временной по совершенно иным причинам.

События I860–61 гг., изменения на международной арене, судьба экспериментирования Шмерлинга с конституционным централизмом в Австрии и смена ориентиров у местной элиты — все это способствовало тому, что политическая дилемма, сложившаяся в 1850-х гг. (компромиссы с национальными меньшинствами, с соседними малыми народами или с Австрией), стала видеться совсем в ином свете. В мае 1862 г. кошутовский проект Дунайской конфедерации, в то время предназначавшийся исключительно для ведения дипломатических переговоров, был опубликован в миланской газете «Аллеанца». Конфедеративное государство, в определенных деталях воспроизводившее политическое устройство Соединенных Штатов, должно было состоять из Венгрии (вместе с Трансильванией), Хорватии, румынских княжеств и Сербии. Помимо экономических союзнических связей, они должны были иметь общие министерство иностранных дел и вооруженные силы, подчиняющиеся двухпалатной ассамблее и исполнительному совету конфедерации. Каждое государство, примкнувшее к союзу, сохраняло бы суверенитет во внутренних делах при полном равноправии всех религий и всех языков на уровне отдельных населенных пунктов и комитатов, как уже намечалось в проекте конституции, набросанном в Кютахье.

План был благородным, но несколько утопическим, даже при том, что переговоры, проведенные в 1859 г. с румынскими и сербскими князьями, внушали определенный оптимизм. Согласование этнических и территориальных интересов и требований маленьких народностей, населяющих Подунавье, граничило с невозможным. По этой причине план Кошута, нацеленный на предотвращение компромисса с Австрией, вызвал прямо противоположный эффект. Некий публицист выразил мнение большинства, заявив, что «цена нашего примирения с Австрией и с ее правящей династией меньше той, что требуют национальности, а путаники-революционеры готовы ее заплатить». Вероятность того, что проект Кошута мог привести к революции, была вполне реальной, поскольку он предполагал уничтожение империи Габсбургов. Однако, сколь бы потрепанной Австрия ни казалась в 1860-х гг., идея Кошута о создании конфедеративного, с 30-миллионным населением государства, которое должно было занять свое место в балансе европейских сил, не вдохновила великие державы на перестройку отношений в Центральной Европе. Помимо поддержки нарождавшегося венгерско-румынско-южнославянского сотрудничества, Клапка в 1850-х гг. рекомендовал западным державам добиться восстановления Польши. В 1863 г. поляки вновь восстали против России. Британия и Франция равнодушно наблюдали, как «путаники-революционеры» опять были раздавлены царскими войсками. Настроения как в эмигрантских кругах за границей, так и в самой Венгрии утратили всякую революционность. Не желая и дальше делиться с крестьянством, с подозрением относясь к этническим меньшинствам и упорно настаивая на фикции «единой политической нации», устав от самоограничений, вызванных политикой пассивного сопротивления, понимая, что сильно проигрывает в социальном смысле в этот переходный период и что перед ней открыт путь к высоким должностям и социальному престижу, элита страны постепенно смирилась с мыслью, против которой Телеки некогда с горечью предостерегал своих современников: «на обед лучше воробей, но сегодня, чем дрофа, но завтра».

Австрийцам тоже становилось несладко с наступлением 1860-х гг. Надежды, порожденные «конституционным централизмом» Шмерлинга, себя не оправдали: венгры и хорваты так и не стали участвовать в работе имперского парламента. Более того, в 1863 г. его покинули также чехи и поляки, к великому разочарованию умеренно либеральных австрийцев и немцев из среднего класса, которые начали понимать, что конституционализм не может быть ни насильственным, ни имперским, а только национальным и добровольным. Сначала на рубеже 1862–63 гг. лидеру консерваторов графу Дьёрдю Аппони поступило от двора предложение подготовить меморандум относительно возможной формы компромисса, однако два года спустя Франц Иосиф решил вести тайные переговоры через доверенных лиц с самим Деаком. Результаты этих переговоров были опубликованы Деаком в его знаменитой «Пасхальной статье» 16 апреля 1865 г., в которой он заявил, что, вообще говоря, можно отступить от принципа считать «ситуацию 1848 года базовой». Он по-прежнему настаивал, что основные законы Венгрии должны быть сохранены «с максимально возможной полнотой», ограниченной лишь по соображениям «наибольшей безопасности» самой империи.

Положение с безопасностью тем временем постоянно ухудшалось, так как позиции Австрии в германском мире были поставлены под сомнение Пруссией в лице Отто фон Бисмарка, пожелавшего покончить с «дуализмом» в Германии и объединить ее под эгидой Пруссии, целиком исключив Австрию. Когда законодательное собрание Венгрии съехалось на свою сессию осенью 1865 г., две немецкие державы уже ссорились по поводу принадлежности Шлезвига и Гольштейна, захваченных ими в прошлогодней совместной войне против Дании. Заключив союз с Италией, Бисмарк заставил Австрию вести войну на два фронта. Как и в 1859 г., разгром австрийской армии стал делом нескольких недель. Унизительное поражение в битве под Кёниггрецем (Градец-Кралове) 3 июля 1866 г. означало, что Австрия исключена из Германской конфедерации, в которой рассчитывала доминировать. Деаку и его последователям подобный исход событий сначала показался нежелательным: они рассчитывали, что, если Австрия снова будет занята «западной миссией», Венгрия получит больше шансов восстановить свою полную автономию в рамках империи. И так как они вовсе не намеревались ослаблять империю Габсбургов, на защиту которой против России и Германии венгры рассчитывали, то не стали набивать себе цену и предложили условия компромисса, которые большинству австрийцев и немцев стали теперь казаться куда более привлекательными, поскольку, лишившись после Кёниггреца прямых связей с Германией, они в своей империи оказались в ситуации, очень схожей с венгерской: будучи самой многочисленной этнической группой, они, однако, составляли менее половины всего населения. Австрийцы стали понимать, что западную часть империи также следует трансформировать в государство, где, как в Венгрии, один этнос будет основной нацией, и что основные нации обеих частей империи должны взаимно укреплять и поддерживать позиции друг друга.

Постепенно Франц Иосиф сам стал предпочитать вариант с двойной конституцией собственным альтернативам, позволявшим сохранить централизацию, но при реорганизации империи на принципах федерализма, как предлагали славянские национальные лидеры и премьер-министр Рихард Белькреди, которым был заменен Шмерлинг уже в июне 1865 г. Помимо императрицы Елизаветы, чьи вполне реальные симпатии к венграм стали предметом романтической гиперболизации в венгерском народном творчестве, был еще и барон Фердинанд Бойст, назначенный министром иностранных дел в октябре 1866 г. и государственным министром империи в феврале 1867 г., — оба они, в конце концов, убедили императора в том, что компромисс с венграми — условие обязательное и необходимое, если Австрия намерена добиваться хоть какого-то реванша в Германии.

В связи с этим сразу встал вопрос, с кем вести переговоры. Деак проложил дорогу компромиссу и имел свою партию, способную провести договор через государственное собрание, однако сам твердо решил оставаться в тени, играя роль ?minence grise[29] в эту новую эпоху. Венгерскую делегацию, которая обсуждала условия нового австро-венгерского соглашения в январе — феврале 1867 г., возглавил граф Дьюла Андраши. Он пользовался полным доверием как у Деака и венгерских либералов, так и у императорской четы, хотя его имя значилось в списке эмигрантов, повешенных in effigie во время репрессий 1849 г. В Венгрию он вернулся в 1857 г. Это был опытный политик, обладавший природным даром к блестящим экспромтам и импровизациям. 17 февраля, по окончании жарких споров, возникавших в связи с необходимостью уточнить множество неясных положений «апрельских законов» 1848 г., он был назначен премьер-министром Венгрии. Из значительных фигур в составе делегации был также Этвёш — живое воплощение связи времен. Как и в правительстве 1848 г., он стал министром просвещения и культов. Человек с европейским именем, финансист Меньхерт Лоняи занял пост министра финансов. В третьем независимом правительстве Венгрии были на равных представлены как либералы из нижней палаты государственного собрания, так и магнаты из верхней аристократической палаты.