«Незнание — сила»

«Незнание — сила»

История всемирной литературы знает немало пылких и остроумных выступлений в защиту свободы слова. В конце восемнадцатого века Бомарше устами своего героя Фигаро говорил так: «Ум невозможно унизить, так ему отмщают тем, что гонят его. (…) Тут начались споры о происхождении богатств, а так как для того, чтобы рассуждать о предмете, вовсе не обязательно быть его обладателем, то я, без гроша в кармане, стал писать о ценности денег и о том, какой доход они приносят. Вскоре после этого, сидя в повозке, я увидел, как за мной опускается подъёмный мост тюремного замка, а затем, у входа в этот замок, меня оставили надежда и свобода. Как бы мне хотелось, чтобы когда-нибудь в моих руках очутился один из этих временщиков, которые так легко подписывают самые беспощадные приговоры, — очутился тогда, когда грозная опала поубавит в нём спеси! Я бы ему сказал, (…) что глупости, проникающие в печать, приобретают силу лишь там, где их распространение затруднено, что где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна и что только мелкие людишки боятся мелких статеек. (…) Пока я пребывал на казённых хлебах, в Мадриде была введена свободная продажа любых изделий, вплоть до изделий печатных; я только не имею права касаться в моих статьях власти, религии, политики, нравственности, должностных лиц, благонадёжных корпораций, Оперного театра, равно как и других театров, а также всех лиц, имеющих к чему-либо отношение, — обо всём остальном я имею право писать свободно под надзором двух-трёх цензоров»[63].

Любопытно, что этот монолог Фигаро из пятого действия комедии «Безумный день, или Женитьба Фигаро» был произнесён со сцены при первой постановке пьесы в Париже в 1784 году, однако был изъят в 1802 году, в период Консульства, и в 1871 году, после подавления Парижской коммуны.

И всё же обличителям цензурного произвола даже в дурном сне не мог бы присниться тот тотальный контроль, который был установлен реальным, а не вымышленным «Министерством правды» сразу же после его учреждения. Самым распространённым и эффективным средством контроля над печатью и зрелищами стала рассылка по цензурным ведомствам особых циркуляров Главлита, снабжённых такими грифами и такой «шапкой» (в дальнейшем мы их опускаем)[64]:

«РСФСР.

Народный комиссариат просвещения.

Главное управление по делам литературы и издательств

(„Главлит“).

Дата.

Срочно. Секретно (или „Сов. секретно“)

Всем политредакторам».

Прежде всего Главлит позаботился о самом себе, окружив свою деятельность покровом глубочайшей тайны. В двадцатые годы писатели и журналисты ещё не были окончательно запуганы и порой пытались приоткрыть эту завесу. Это сразу же вызвало поток циркуляров такого рода: «Запрещается печатание всякого рода статей, заметок и объявлений, обращающих внимание на работу органов предварительного и последующего контроля печатного материала» (1925 год). Через два года вышел ещё более грозный циркуляр:

«О материале, дискредитирующем работу цензурных органов: всякого рода сведения (статьи, заметки и т. д.), дискредитирующие работу предварительного и последующего контроля, а также материал, раскрывающий существующие формы и методы цензурной работы, (…) к печати не допускаются».

Время от времени цензурные циркуляры сводились в особые «Перечни сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР». Они регулярно обновлялись и переиздавались под грифом «Сов. секретно»; последний такой перечень появился в годы «гласности и перестройки» — в 1987 году. Вот некоторые параграфы первого «Перечня…», изданного в 1925 году:

«Запрещается публиковать:

Статистические данные о беспризорных и безработных элементах.

Контрреволюционных налётах на правительственные учреждения.

О столкновениях органов власти с крестьянами при проведении налоговых и фискальных мероприятий, а также столкновениях по поводу принуждения граждан к выполнению трудповинности.

Сведения о санитарном состоянии мест заключения.

Сведения о количестве преступлений, о партийном составе обвиняемых и о количестве решений суда с применением высшей меры наказания.

Запрещается печатать сообщения о самоубийствах и случаях умопомешательства на почве безработицы и голода.

Сведения о помощи в районах, охваченных неурожаем.

Сведения о наличии медикаментов в аптеках.

О волнениях, забастовках, беспорядках, манифестациях и т. п.; о политических настроениях в рабоче-крестьянских массах».

К последнему параграфу сделано крайне любопытно примечание: «Сведения о забастовках на частных предприятиях печатать можно»; ясно, что их нужно было скомпрометировать в связи с принятым тогда решением Политбюро о постепенном свёртывании нэпа.

А вот «Перечень…» 1927 года. Примета времени — в тех его пунктах, которые как бы заранее готовят цензоров к начавшимся вскоре, в конце двадцатых — начале тридцатых годов, политическим процессам («Шахтинское дело», «Дело Академического центра», процессы Промпартии и Трудовой крестьянской партии):

«Запрещается публиковать материалы:

О количестве политических преступлений.

О роспуске буржуазных и кулацких Советов и репрессиях, предпринимаемых по отношению к ним.

Об административных высылках социально-опасного элемента, как массовых, так и единоличных».

Бдительно оберегалась тайна концлагерей (они уже тогда так официально назывались) ОГПУ:

«„Секретно“. Циркулярно.

За последнее время в периодической печати появился целый ряд статей и заметок о деятельности Соловецких концлагерей ОГПУ, о жизни заключённых в них, причём материалы эти поступают из разных источников. Главлит предлагает не допускать без разрешения спецотдела ОГПУ помещения в прессе подобных статей, заметок и т. п. Зав. Главлитом Лебедев-Полянский».

Множество циркуляров посвящено обережению «тайн Кремля» и его вождей. Начиная с 1924 года под грифом «Сов. секретно» предписано изымать из местной прессы сведения «о маршрутах из центра, остановках, местах выступления членов Правительства СССР и членов ЦК РКП»; запрещалось «посылать без ведома ОГПУ репортёров и фотографов». Материалы о вождях могли помещаться в газетах лишь в тех случаях, «когда в них не указываются время и место пребывания данного лица» (интересно, как на практике можно было это осуществить?).

Полнейшей тайной должны были быть окружены здания и сооружения, которые могут посещать партийные вожди. «Запрещается публикация сведений о Кремле, кремлёвских стенах, выходах и входах и т. п. как современного, так и исторического характера». Большой театр, который всегда считался «придворным», также вошёл в специальный циркуляр: «Главлит предлагает до полного окончания ремонта в Государственном Большом театре — не допускать в печати заметок, освещающих ход ремонта. По окончании же ремонта допускать в печать подобные заметки лишь по согласовании таковых с комендантом Кремля тов. Петерсом» (1926 год).

Как мы видим, «касаться Оперного театра» в статьях нельзя было не только в «Испании» восемнадцатого века, о чём писал Бомарше, имея в виду, конечно, предреволюционную Францию, но и в России двадцатого.

С середины двадцатых годов начинается пора тотального засекречивания всего и вся, доведённая до полнейшего абсурда. Речь идёт не о «военных секретах», хотя и здесь можно найти массу анекдотов. В разряд так называемых «экономических секретов» попадали самые неожиданные вещи. Запрещалось, например, публиковать сведения о «видах на урожай», «ходе сельскохозяйственных работ», особенно — экспорте пшеницы. Цензор газеты «Псковский набат» в 1928 году получил даже выговор за пропуск в ней заметки «Богатые перспективы», в которой был указан план экспорта груздей из Псковской области, а также сообщения о ходе льнозаготовок, заготовок кожсырья и пушнины. Запрещалась также публикация сведений о крушениях поездов, эпидемиях и даже стихийных бедствиях (ураганах, наводнениях и прочем), каковым при социализме быть не полагалось.

В августе 1930 года по всем «районным органам ЛИТа» была разослана «Краткая инструкция. Перечень по охране государственных тайн в печати»:

«1. Политические вопросы. Не разрешается оглашать в печати сведения:

1) О борьбе с преступностью, о секретных методах борьбы с преступным элементом и налётах. Сообщения о бандитских и контрреволюционных налётах на правительственные учреждения и нападениях на должностных лиц можно опубликовать в печати лишь с разрешения органов ОГПУ.

2. Освещая в печати отдельные факты кулацких выступлений, нельзя давать следующих сведений:

1) Данные о кулацких выступлениях против Советской Власти и Партии, если таковые где-либо имели место.

2) Сводные данные о террористических актах кулачества (число убийств, поджогов и т. д.). Отдельные факты публиковать можно.

3) Опубликовывая те или иные отдельные акты кулачества, нужно одновременно с этим тут же указывать на те мероприятия по советской и общественной линии, которые проводятся одновременно с кулацкими выступлениями (арест кулаков-террористов, предание суду и т. п.).

4) Отдельные сведения об убийстве кулаками общественных работников, крестьян-колхозников должны сопровождаться классовым разъяснением убийства (убийство произведено в разгар классовой борьбы с кулаками, подкулачниками и т. п.).

5) Все данные об убийствах кулаками партийных и советских работников, мобилизованных на работу в деревню из центра, нужно согласовывать с вышестоящими органами ЛИТа (Обл., Крайлит).

В печать пропускать можно: все рисунки и фотоснимки, изображающие использование колхозом бывших кулацких средств производства для целей колхозного строительства (например: бывший дом кулака, в котором открыта школа, или бывший кулацкий инвентарь, ныне используемый колхозом, и т. д.).

В печать пропускать нельзя: рисунки и фотографии, изображающие самый процесс раскулачивания (например: кулак с детьми выходит из отобранного дома, или кулака под конвоем отправляют из села, и т. п.).

Не разрешается оглашать в печати сведения и сообщения, касающиеся вредительства в той или иной области. Необходимо в каждом отдельном случае согласовывать вопрос с органами ОГПУ, дабы ни в коем случае не помешать оперативной работе последнего.

Нельзя печатать сведения об административных высылках социально-опасного элемента, как массовых, так и единичных, а также о порядке конвоирования заключённых, охране мест заключения и государственного имущества, отрицательные сведения о состоянии мест заключения, сведения о деятельности концлагерей ОГПУ и о жизни заключённых в них можно опубликовывать только с разрешения ОГПУ.

Не помещать никаких сведений, касающихся структуры и деятельности органов ОГПУ без согласования с последним.

Не разрешать к печати сведений, заранее указывающих маршруты, остановки, места выступлений (съезды, конференции, митинги), места лечения, пути обратного следования и т. д. в отношении членов Правительства СССР и членов ЦК и ЦКК ВКП(б).

Не разрешать опубликования в печати сведений о случаях самоубийства и умопомешательства на почве безработицы и голода, а также о случаях самоубийства партийных и советских работников без согласования с партийными комитетами.

В газетах нельзя опубликовывать данные, которые были почерпнуты из документов (книг, брошюр, докладов и т. п.), на которых имеются надписи: „Секретно“, „Только для членов партии“».

Постепенно охрана военных, экономических и прочих секретов (очень часто — секретов Полишинеля) стала доминирующей в практике Главлита, оттесняя на второй план политическую и идеологическую цензуру, тем более что исполнение её всё больше и больше брали на себя редакторы и сами авторы.

Охране гостайн в печати уделено внимание в особом постановлении ЦК ВКП(б) от 5 апреля 1931 года, в котором очерчен круг вопросов, на который органы цензуры должны обратить первостепенное внимание в процессе предварительного контроля. К ним, помимо политико-идеологических, отнесены вопросы экономики, статистики, медицинского обслуживания, военного дела и даже метеорологии. С этой поры воцарилась ведомственная тайна, ибо все такие материалы Главлит мог разрешить к печати только «при наличии виз» их руководителей. Они же, как говорилось в постановлении, «должны ежемесячно представлять в Главлит перечень сведений, которые являются государственной тайной». Другими словами, они сами могли объявить государственной тайной всё, что им выгодно по тем или иным причинам или что вообще заблагорассудится. Различные министерства (тогда — наркоматы) необычайно широко воспользовались таким правом и, несмотря на ликвидацию Главлита и отмену цензуры, пользуются им до сих пор — особенно в области экологической безопасности.