Глава VII Траян

Глава VII

Траян

Уважаемый читатель, далее мы будем двигаться по истории древнего Рима словно путник, что в сумерках покинул хорошо накатанный тракт и перешел на ухабистую проселочную дорогу. До сих пор у нас не было недостатка в свидетельствах древних авторов. Скорее, наоборот. Подвергнуть ли сомнению искренность записок Цезаря, писем Цицерона и Сенеки? Принять интерпретацию Плутарха или Аппиана? Сослаться на Светония или Тацита? Была возможность сопоставлять изложения исторических событий, их трактовок. И вдруг — почти полный провал! Все только что названные историки были современниками первых двух (Светоний — всех четырех) императоров, о которых мне предстоит рассказать. Однако никто о них не написал. Живший двумя веками позже историк Марцеллин описывал интересующую нас эпоху, но посвященные ей начальные главы его обширного труда до нас не дошли. Некоторые весьма краткие сведения об императорах II века от Р.Х. мы находим в сочинениях историков Элия Спартиана и Юлия Капитолина, писавших в III веке, а также у Аврелия Виктора, жившего еще веком позже. Правда, об императоре Траяне имеется еще и весьма обширный материал, оставленный его современником — но не историком. Я имею в виду уже цитированный в предыдущей главе «Панегирик» Плиния младшего. Его обычно цитируют, рассказывая о правлении Траяна. Между тем здесь следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, это благодарственная, хвалебная речь. Плиний вполне искренен, но восторженных эпитетов в его речи куда больше, чем упоминаний о конкретных фактах. Во-вторых, эта речь была произнесена в сенате 1 сентября 100-го года. А Траян стал полновластным императором в конце января 98-го года. Таким образом, лестный отзыв Плиния относится лишь к трем первым годам его правления. Впереди — еще семнадцать. Для описания совсем новой исторической эпохи материала маловато. Между тем происходит поворот воистину необыкновенный. После долгого, жестокого правления Домициана, который восстановил тиранию императоров рода Клавдиев, происходит резкий перелом. Без явного изменения структуры общества и государства наступает «Золотой век» римской истории. Восемьдесят с лишком лет гражданского мира и благосостояния народа. Без казней, конфискаций, доносов и дворцовых интриг. Без смут и междоусобиц. В согласии со всеми четырьмя сменяющими друг друга императорами сенат занимается важными государственными делами. Консулы направляют деятельность магистратов. Римские армии либо побеждают, либо надежно охраняют границы Империи. Следующие за Траяном принцепсы вообще настроены миролюбиво и предпочитают решать внешние проблемы дипломатическим путем. Торговля процветает...

Как понять столь разительную перемену, да еще при такой скудной информации о делах и деятелях этого периода? Далее мы сможем все-таки убедиться в том, что все четыре названных императора, хотя во многом и непохожие друг на друга, были людьми в высшей степени достойными. И нет нужды доказывать, что судьба подданных самодержавного правителя зависит от его личных качеств. Вопрос в другом. Как случилось, что в течение столь долгого времени эти императоры не только удерживали власть (около двадцати лет каждый), но и непосредственно следовали друг за другом? Придется предположить наличие «условий отбора», объективных обстоятельств, стабильно обеспечивавших приход к власти именно таких правителей. Эти условия, очевидно, сложились в результате предыдущего опыта существования римской империи. Попробуем как-то суммировать этот опыт.

К концу века все слои римского общества окончательно расстались с мыслью о возможности реставрации Республики. Имена ее последних поборников, таких как Тразея Пет и Гельвидий Приск, отошли в область преданий. Всем было ясно, что для управления огромной империей необходима сильная, неоспоримая, несменяемая единоличная власть, располагающая послушным и слаженным аппаратом принуждения и контроля. С другой стороны, требование нравственной высоты этой власти, уважения ею свободы и гражданских прав подданных, их личного достоинства отнюдь не сдали в архив. Наоборот, после многих лет тирании оно выступало на первый план. Конечно, я имею в виду не безнадежно развращенную толпу римских люмпенов, а обширный слой мелких и средних землевладельцев, ремесленников, торговцев, армейских офицеров. А также провинциальную и муниципальную аристократию, сенаторов и всадников нового поколения.

В течение столетий военные трофеи и дань покоренных народов оседали в Риме, обогащали и развращали верхушку столичного нобилитета. На остальную Италию и римские колонии в провинциях этот золотой поток не изливался. Там сохранялись уважение к труду, гражданственность, традиционные древнеримские «добродетели» и нравы старины. К концу первого столетия новой эры приток награбленных богатств прекратился. Сынки римских знатных семейств состояния своих отцов порастратили. В результате гражданских войн, преследований и конфискаций, проводимых императорами-тиранами, старинные роды утратили влияние или вовсе пресеклись. Свою высшую администрацию правители предпочитали набирать из неримлян: италиков или римских поселенцев в провинциях. Такие провинциалы (в обоих смыслах этого слова — современном и древнеримском) стали играть ведущую роль в сенате. Его обновление особенно интенсивно происходило во время правления Веспасиана и Домициана.

Обновленный сенат доказал, что он может выиграть противоборство с императором. Домициан был убит. Перед победителями встала проблема передачи власти новому императору. Каким требованиям должен отвечать кандидат на пост главы государства? Какова будет впредь процедура его избрания? Эти вопросы, надо полагать, были предметом обсуждения и споров как среди заговорщиков, так и в правящей элите государства после успеха заговора. Умонастроения новой аристократии и печальный опыт прошлого определили ответы, основные требования и надежды сенаторов.

Единовластие императора не должно исключать участие сената в предварительном обсуждении важнейших проблем государства. Принцепс, как это было изначально, должен быть не диктатором, а главой сената: присутствовать на его заседаниях, добиваться одобрения предлагаемых им мер и решений. Закон об оскорблении величия следует отменить. Жизнь и имущество сенаторов, как и всех законопослушных граждан, не могут быть предметом посягательства со стороны императора и его приближенных. Гарантией этого пусть будет достоинство главы государства, его верность традиции предков и уважение законов. Рабы и вольноотпущенники императора не должны занимать главные посты в администрации. Предлагаемые принцепсом кандидаты в консулы пусть добиваются поддержки у сената. Наследование верховной власти на основании кровного родства следует из практики исключить. Принцепс обязан подбирать себе преемника по его способности к управлению, достоинствам и заслугам. Он может обозначить свой выбор актом усыновления, но лишь после одобрения сената.

Главой государства должен становиться заслуженный полководец, пользующийся (подобно Веспасиану) авторитетом у всего римского войска. Это позволит избежать выдвижения легионами своих претендентов на власть и гражданских войн. Военной профессии надо вернуть ее былой престиж. Высокие командные посты в армии занять опытными, преданными императору и сенату офицерами. Это особенно важно: ведь благодаря расширению сферы римского гражданства большая часть легионеров набирается в провинциях.

Наверное, я перечислил не все требования к желательной кандидатуре нового императора, какие выдвигали сенаторы. Ясно, что подыскать такого кандидата было нелегко. Но ждать нельзя: «Король умер...» Сенаторы принимают мудрое решение. Впредь до подыскания достойного кандидата они назначают как бы «временно исполняющего обязанности» принцепса. Такое обычаем не предусмотрено. А потому 18 сентября 96-го года, в тот же день, как был убит Домициан, сенат провозглашает императором старого и тяжело больного сенатора Кокцея Нерву. Он принадлежит к древнему и славному роду, безобиден и явно не протянет долго. Правда, Нерва человек сугубо штатский, и войско будет недовольно. Значит, нужно поторопиться с отысканием устраивающего всех преемника императорской власти.

Однако слабо торопились. Видимо, никак не могли прийти к соглашению. Да и Нерва поскупился задобрить подарками императорскую гвардию (Плиний не зря его называет «самым бережливым из принцепсов»). Не прошло и года, как в Риме вспыхнул мятеж преторианцев. Солдаты захватили императора в плен. Вероятно, требовали денег или новых льгот. Грозили расправой, какую двадцать лет назад учинили над другим стариком-императором, Гальбой. На этот раз мы не знаем, кто был вдохновителем бунта, но самая основа государства вновь заколебалась. Волнения начались и в легионах. Выход был найден неожиданный и эффективный. Сенаторы ли срочно покончили со своими спорами или самому Нерве пришла в голову спасительная идея... Но неожиданно плененный император заявил, что он усыновляет наместника Верхней Германии, прославленного полководца Марка Ульпия Траяна. И не только назначает его своим преемником, но немедленно (как ныне говорят, со дня опубликования) разделяет с ним верховную власть в государстве. Вскоре после этого поступило известие, что для наведения порядка в Риме Траян намерен привести свое войско. Мятеж немедленно опал, как лопнувший пузырь. Зачинщики были казнены. Обращаясь к Траяну, Плиний в своем Панегирике довольно выспренне говорит об этом критическом моменте Римской истории:

«...Прижалось к груди твоей потрясенное государство, и власть императорская, чуть было не рухнувшая над головою императора, была передана тебе по его же слову. В силу усыновления ты был призван слезными просьбами, как некогда было обыкновение призывать великих вождей с войны против чужеземцев для оказания помощи родине внутри ее. Таким образом и сын, и родитель одновременно оказали друг другу величайшую услугу: он тебе передал власть, а ты восстановил ее для него». (Плиний младший. Панегирик императору Траяну, 6)

Несмотря на отмеченные ранее недостатки, я начинаю цитировать Панегирик Плиния. В нашем распоряжении нет другого сколь-нибудь полного материала, рисующего облик нового императора. По своему объему Панегирик превосходит большинство биографий, составленных античными историками: шестьдесят типографских страниц довольно большого формата. Я постараюсь, опустив все славословия, извлечь из этого текста информацию о степени соответствия первых шагов государственной деятельности Траяна тем ожиданиям, которые предъявляла новая обстановка в Риме. Будем судить о таком соответствии не только по общему описанию взаимоотношений принцепса с сенатом, согражданами и войском, но и по конкретным фактам, в которых эти новые отношения успели проявиться за первые три года его правления. Читатель вправе заметить, что Калигула и Нерон тоже начинали свое владычество совсем иначе, чем оно потом проявилось. Но то были поначалу не уверенные в себе юноши, а Траян — зрелый муж, и власть его с самого начала бесспорна.

Действительно. С точки зрения армии, выбор Нервы был как нельзя более удачным. К моменту усыновления Траяну сорок четыре года. Он прошел весь путь от простого легионера до военного трибуна и далее — до главнокомандующего крупнейшей Рейнской армией. Под началом своего отца, известного полководца, консула, а затем наместника в Сирии, он участвовал в Иудейской войне и в войне с парфянами. В 91-м году Траян младший, в свою очередь, был избран консулом. Затем он отличился, командуя войсками в сражениях с германцами. В 97-м году удостоен почетного титула «Германский». Среди римских полководцев Траян, бесспорно, первый. Для завоевания расположения солдат важно, чтобы полководец и сам был образцовым воином. Новый император вполне отвечает этому условию. Он отличается огромной физической силой и необыкновенной выносливостью. Подобно Юлию Цезарю, в походах Траян всегда идет впереди войска пешком, задавая быстрый темп движению легионов. В упражнениях с оружием он может поспорить с самыми сильными и опытными из своих ВОИНОВ:

«Когда во время военных упражнений, — пишет Плиний, — с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободных состязаниях ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар, ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они еще смелели... А как ты оказывал утешение утомленным, помощь страдающим? Не было у тебя в обычае войти в свою палатку, прежде чем ты не обойдешь палатки твоих соратников, и отойти на покой не после всех остальных». (Там же, 13)

Сочетание такой мужественности с отеческой заботой высоко ценили солдаты. А командиры особенно дорожили доверием и уважением, которое им выказывал полководец:

«Среди небесных светил, — образно замечает в другом месте Плиний, — естественно бывает, что появление более сильных затмевает более мелкие и слабые; так же и прибытие императора к войску затеняет достоинство подчиненных ему командиров. Ты же действительно был выше других, но притом никого не умалял: все командиры сохраняли свое достоинство в твоем присутствии, как и без тебя. Мало того, у многих достоинство еще возрастало, потому что и ты им оказывал уважение. Потому, одинаково дорогой высшим чинами и нижним, ты так совмещал в себе полководца-императора и товарища-соратника, что как требовательный начальник ты вызвал у всех старание и усердие, а как участник в трудах и товарищ поднимал общий дух». (Там же, 19)

Есть у Плиния и прямое указание на то, что Траяну удалось восстановить воинскую дисциплину в лагерях, «преодолев, — как он пишет, — пороки предшествующего поколения: лень, упрямство и нежелание повиноваться».

Итак, взаимоотношения императора с армией наилучшие. Но каковы перспективы его сотрудничества с сенатом? Готов ли он поделиться властью с консулами? Прогнать доносчиков? Уважать старинную свободу и достоинство римлян? Наконец, попросту говоря, что он за человек? Станет ли отцом народа или деспотом, расхитителем имущества государства и сограждан? Поищем ответы на эти вопросы или хотя бы основания для надежд в Панегирике Плиния. Начну с некоторых черт характера и поведения нового правителя. В столицу из Германии Траян прибывает лишь в 99-м году — уже после смерти Нервы. Вот как описывает Плиний его первую встречу с горожанами:

«Ты мог видеть тогда, — напоминает он, — крыши домов, гнущиеся под тяжестью людей, и заполненными даже те места, где стоять можно было лишь непрочно и с опасностью для жизни. Далее — все улицы, переполненные людьми, среди которых оставлен был лишь тесный проход для тебя самого. Ты мог видеть с той и другой стороны ликующие толпы народа...

Приятно было всем, что ты поцелуями приветствовал сенат, так же как с поцелуями был когда-то и сам отпущен... Но еще приятнее было всем, что ты подвигался постепенно и спокойно и лишь настолько, насколько позволяла толпа зрителей, так как народ, собравшийся посмотреть на тебя, особенно теснил тебя, так как в первый же день ты доверил всем свои собственные бока. И не был ты окружен отрядом телохранителей, но обступали тебя со все сторон то сенаторы, то цвет всаднического сословия, смотря по тому, где кого было больше, и сам ты следовал за своими ликторами, продвигавшимися молча и совершенно спокойно...» (Там же, 23)

Здесь уместно дополнить эту картину хотя бы беглым наброском внешности Траяна. Мужественность и физическая мощь императора уже упоминались. Плиний говорит еще о его «статной фигуре, величественной голове и полном достоинства лице». Это не слишком подробное описание. В Капитолийском музее Рима находится скульптурный портрет Траяна. По-видимому, он относится как раз к началу его правления. Заметно вытянутый овал лица, удлиненный, прямой, четко вылепленный нос, плотно сжатые губы над резко очерченным выступом подбородка. На всем печать мужества и достоинства, но не свирепости! Лицо спокойного, уверенного в своей силе воина и государя. Может быть, не слишком склонного к возвышенным, оторванным от земных дел размышлениям. Об этом, пожалуй, говорит довольно низкий лоб, полуприкрытый коротко подстриженной кромкой прямых волос.

Доступность императора-гражданина сохраняется и в повседневной столичной жизни:

«Когда ты проходишь по общественным местам, — говорит Плиний, — каждому предоставляется остановиться или выйти тебе навстречу, сопутствовать тебе или пройти мимо... Всякий, кто подойдет к тебе, стремится подольше побыть с тобой, и конец беседе кладет совестливость каждого, а не твоя гордость. Мы управляемся тобой и подчинены тебе, но так же, как законам. Ведь и они умеряют наши страсти и наслаждения, но находятся постоянно с нами и среди нас. Ты возвышаешься и выдаешься над нами по своему сану, по власти, которая выше людей, но все же свойственная человеку. До тебя принцепсы, пренебрегая нами и как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами. Их поднимали выше нас плечи и спины рабов, тебя же молва, слава, любовь граждан, доступность твоя поднимают выше самих принцепсов». (Там же, 24)

Согласно свидетельству Плиния, свои трапезы и часы отдыха Траян предпочитает проводить в кругу друзей, за непринужденной беседой. Его отличают здравомыслие, обходительность и жизнерадостность. Он умеет из императора превратиться в друга... «ты именно тогда, — говорит Плиний, — становишься больше всего императором». Не навязывая никому свои взгляды и образ жизни, принцепс своим примером увлекает окружающих его людей:

«...не так уж плохо мы устроены, — продолжает Плиний, — чтобы, умея подражать дурным принцепсам, мы не смогли подражать хорошему. Продолжай только, цезарь, действовать так же, и твои предложения, твои действия приобретут значение и силу постановлений цензуры. Ведь жизнь принцепса — та же цензура, и притом непрерывная: по ней мы равняемся, она нас ведет, и мы не столько нуждаемся в применении власти, сколько в примере. В самом деле, страх — ненадежный учитель правды. Люди лучше научаются примерами, в которых главным образом хорошо то, что они доказывают на деле, что может осуществляться все то, чему они учат». (Там же, 45)

Казалось, в Рим возвратился строгий и мужественный дух Республики. Так и было. Только этот дух, эти республиканские традиции возвратились не из дали времен, а из италийских муниципий и западных провинций, где они сохранялись все эти годы, пока избалованная богатством столица погружалась в трясину восточной лени, роскоши, разврата и интриг Конечно, не все римские аристократы вдруг переменились, но тон стали задавать сенаторы-провинциалы. Во время правления Траяна их было уже больше трети всего состава сената. А главное, впервые за всю историю государства всемогущим правителем Рима, императором стал провинциал.

Марк Ульпий Траян родился 18 сентября 53-го года в небольшом римском городке Италика в Испании. Его предки перебрались сюда с восточного побережья Италии еще во времена Сципионов. И хотя отец нового императора был консулом в Риме, корни семьи оставались в Испании. Кстати, приход к власти в Риме выходца из элитарной провинциальной семьи, сохранившей приверженность древнеримским нравственным нормам, был, очевидно, не случайным. Три следующих императора, о которых речь пойдет далее, были по происхождению тоже провинциалами. Два — из Испании, один — из Галлии. Об этом я скажу позже. А пока вернемся к первым годам правления Траяна. Достаточно похвал общему поведению императора. Поищем в Панегирике Плиния описания конкретных фактов и поступков нового принцепса. Им можно доверять, так как они были адресованы живым свидетелям.

Плиний указывает, что Траяну чуждо тщеславие многих его предшественников, утверждавших свою славу гигантскими размерами или золотом воздвигнутых им статуй.

«В честь твою, — пишет он, — поставлены такие же изображения, какие когда-то назначались частным лицам за выдающиеся заслуги перед государством. Всем видно, что статуи цезаря сделаны из такого же материала, как и статуи Брутов и Камиллов. Да и причины тому не различны. Те герои отражали от стен города царей или побеждавших нас врагов. Ты же не допускаешь и отстраняешь самовластие и все другое, что порождает порабощение, и занимаешь место принцепса, чтобы не освобождать места для тирана». (Там же, 55)

Древний закон об оскорблении величия римского народа не был отменен, но его применение для оправдания расправ, совершаемых императорами и их приспешниками, стало невозможным. Об этом Плиний упоминает вскользь, как о чем-то само собой разумеющемся:

«И императорская, и государственная казна, — вспоминает он, — обогащались... от исключительных и единственных в своем роде преступлений против величества, и притом приписывавшихся людям, чистым от каких-либо преступлений. Этот страх ты окончательно с нас снял, довольствуясь тем величием, которого никому так не хватало, как тем, которые на него претендовали». (Там же, 42)

Зато автор Панегирика подробно и с наслаждением описывает своеобразную расправу императора над доносчиками, кормившимися до той поры от этого закона. Доносительство — порок вечный, и потому, я полагаю, современного читателя тоже порадует изображенная Плинием картина:

«...ничего, — пишет он, — не было нам столь приятно и столь достойно твоего века, как то, что нам пришлось смотреть сверху вниз на заломленные назад лица доносчиков и шеи их, скрученные веревкой. Мы узнавали их и наслаждались, когда их вели... на медленную казнь и тягчайшие муки. Все они были посажены на быстро собранные корабли и отданы на волю бурь: пусть, мол, уезжают, пусть бегут от земли, опустошенной через их доносы. А если бури и грозы спасут кого-нибудь от скал, пусть поселятся на голых утесах негостеприимного берега, и пусть жизнь их будет сурова и полна страхов, и пусть скорбят об утерянной, дорогой всему человеческому роду безопасности.

Вот достойное памяти зрелище: целая флотилия доносчиков, предоставленная всем ветрам, вынужденная распустить паруса перед бурями и носиться по разъяренным волнам, на какие бы скалы они ее ни несли. Радостно было видеть, как флотилия сейчас же по выходе из гавани оказалась разбросанной по морю и как люди у этого же самого моря воздавали благодарность принцепсу который, не нарушая своего милосердия, предоставил мщение за людей и земли морским божествам». (Там же; 34, 35)

Как я уже упоминал, весьма важным, с точки зрения сенаторов, был вопрос о восстановлении определенной независимости консулов. Даже при «хорошем» Веспасиане эта должность, ранее венчавшая служебную карьеру римских аристократов, была узурпирована императором и его сыновьями. Траян отказался от этой практики. Недавно в Армении была обнаружена сохранившаяся от какого-то сооружения вырезанная на камне надпись. Вот ее текст (цитировано по книге Е. В. Федоровой «Люди императорского Рима». Изд-во Московского Университета, 1990. С. 182.):

«Император Цезарь Нерва Траян, сын божественного Нервы, наилучший Август Германский, Дакийский, Парфянский, наделенный властью народного трибуна в 20-й раз, император в 13-й раз, консул в 6-й раз... Четвертый Скифский легион соорудил».

Кое-что здесь нуждается в пояснении. Имя Цезарь Нерва Траян вместо первоначального Марк Ульпий Траян отражает, в соответствии с древней нормой, факт усыновления Траяна Нервой. Титулы Дакийский и Парфянский относятся к победам в войнах, о которых речь пойдет впереди. Второй из этих титулов позволяет датировать надпись 116-м годом — девятнадцатым, предпоследним годом правления Траяна. То, что он назван императором в 13-й раз, относится к тринадцати военным победам (с двояким смыслом титула император мы уже встречались). Я привел эту надпись, чтобы обратить внимание читателя на следующий примечательный факт. Траян ежегодно избирается народным трибуном (один раз — до усыновления) и лишь шесть раз за все годы правления — консулом (причем три раза в самые первые годы правления). Между тем по два консула избиралось ежегодно. Отсюда ясно, что должность консула была возвращена сенатской аристократии. Император во время своего избрания в консулы не только присутствует в Собрании народа, но подобно простому сенатору подчиняется всему длительному ритуалу комиций. Я позволю себе процитировать соответствующий фрагмент из Панегирика, чтобы читатель мог почувствовать силу впечатления, которое произвела столь необычная скромность принцепса.

«...ты присутствовал, — говорит Плиний, обращаясь к Траяну, — на своих комициях в качестве кандидата не только на консульство, но и как кандидат бессмертной славы, как создавший прецедент, которому хорошие принцепсы будут следовать, а дурные изумляться... ты терпеливо выслушал длинное молебствие комиций — продолжительный момент, не допускающий улыбки, — и сделался консулом, как один из-нас, которых ты назначаешь в консулы. Оказал ли кто-нибудь из предшествующих принцепсов хоть один раз такую честь как консульской власти, так и народу? Ведь одни из них ожидали дома вестников о своем избрании, заспанные или отягощенные еще вчерашним обедом, другие если и бодрствовали в этот момент, но уже замышляли в своих спальнях ссылки и казни против тех самых консулов, которые их избирали на свое место (то есть руководили выборами. — Л.О.)...

Вот уже прошла торжественная часть комиций, если только подумать об участии в них принцепса, и уже вся толпа пришла в движение, как вдруг ты, ко всеобщему удивлению, стал подниматься к креслу консула и позволил потребовать от себя той присяги, которая известна императорам только потому, что они требуют ее от других... Я поражен, сенаторы, недостаточно доверяю своим глазам и ушам и все задаю себе вопрос: действительно ли я все это видел и слышал? Ведь император — цезарь — август и он же великий понтифик стоял перед консулом, а тот сидел перед стоящим перед ним принцепсом, и сидел без смущения и страха, как будто бы давно привык к такому положению. Мало того, он сидя произносил первым слова присяги, а император повторял слова выразительно и ясно и обрекал в них самого себя и весь свой дом на гнев богов, если он сознательно когда-нибудь нарушит свою присягу... То, что я слышу сейчас впервые, о чем теперь только узнаю, это то, что не принцепс выше законов, а закон выше принцепса, и что то же самое, что запрещено нам, запрещено и цезарю, притом еще и консулу Он присягает в этом перед ликами богов, ибо кому же они так внимают, как не цезарю? Он присягает перед лицом тех, которым надлежит принести такую же присягу, прекрасно сознавая, что никому не следует так свято соблюдать присягу, как тому, для кого особенно важно, чтобы присяги не нарушались». (Там же, 63-65)

Нельзя пройти мимо еще одного упомянутого в Панегирике факта. В год жестокого неурожая в Египте по распоряжению императора из Рима в Александрию были отправлены транспорты с зерном.

«Издревле, — не без торжества замечает Плиний, — укоренилось мнение, что столица наша не может прокормиться иначе, как продуктами Египта. Возгордился надменный и ветреный египетский народ: он, мол, кормит народ-победитель, от его, мол, реки, от его кораблей зависят наше изобилие или наша скудость. Но мы вернули Нилу его богатство: он получил обратно хлеб, который когда-то посылал нам». (Там же, 31)

Этот эпизод свидетельствует о том, что в правление Траяна провинции Рима перестают быть только данниками, а постепенно становятся органическими частями римского государства. Забота императора о крестьянах выразилась, в частности, в том, что он распорядился перед началом полевых работ предоставлять им из государственной казны кредит всего под 5% годовых. Причем и эти пять процентов не оставались в казне, а направлялись на воспитание и обучение сирот и детей неимущих родителей — доброе дело, начатое еще Нервой. Впрочем, полезное и с точки зрения подготовки пополнения римского войска.

Заканчивая беглый анализ Панегирика Плиния младшего, я думаю, мы можем согласиться с тем, что он говорит в начале своей благодарственной речи:

«Не будем ни в каком случае воздавать ему хвалы как какому-нибудь богу или кумиру, ибо мы говорим не о тиране, но о гражданине, не о властелине, но об бтце. Ведь он из нашей среды, и ничто его так не отличает и не возвышает, как то, что он сам сознает себя одним из нас и не забывает, что он человек и управляет людьми». (Там же, 2)

Первыми шагами императора сенаторы могли быть довольны. Кстати, он начал свое правление с того, что клятвенно обещал не казнить и не ссылать никого из них.

Лучшего императора сенаторы, видимо, иметь и не желали, а потому в перечень титулов Траяна официально включили слово «Наилучший» (оно фигурирует в приведенной ранее надписи). И все же это было только начало, ведь Панегирик датирован 100-м годом. Что же было дальше? Известно, что сотрудничество императора с сенатом сохранялось в течение всех лет его правления. Сдержал он и свою клятву не казнить и не преследовать неугодных ему сенаторов. Однако это вовсе не означало, что сенат стал независимым от воли принцепса. Траян постоянно контролировал деятельность почтенного собрания. Все важные государственные проблемы предварительно обсуждались, по существу, решались в узком совете приближенных императора. Его обширная и хорошо организованная администрация следила за выполнением этих решений. Ключевые посты в провинциях и армиях занимали люди, назначенные Траяном. Во время длительных военных кампаний, когда императора подолгу не было в Риме, его замещал префект претория, роль которого еще возросла.

Естественно спросить: оставила ли длительная самодержавная власть свой отпечаток на личности Траяна? Изменились ли за двадцать лет его взаимоотношения с сенатом, с друзьями? Сохранились ли благожелательность и доступность принцепса?

Очень краткие сведения о правлении Траяна содержатся в трудах историка IV века от Р.Х. Секста Аврелия Виктора. Эти сведения особенно интересны тем, что, в отличие от Панегирика, они являют собой итоговую оценку жизни и деятельности Траяна (хотя и с дистанции в три века). Поэтому я полагаю уместным привести здесь два небольших фрагмента из сочинений Виктора. В первой части его «Истории Рима», которая называется «О цезарях», мы находим такое своеобразное суждение: «Траян был справедлив, милостив, долготерпелив, весьма верен друзьям: так, он посвятил другу своему Суре (трижды консул, искусный политик и дипломат. Член сенатской группы, которая поддерживала Траяна, а позже Адриана. — Л.О.) постройку — бани, именуемые Суранскими. Он так доверял искренности людей, что, вручая, по обычаю, префекту претория но имени Сабуран знак его власти — кинжал, неоднократно ему напоминал: «Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно, если же нет, то против меня». Ведь тому, кто управляет другими, нельзя допускать в себе даже малейшей ошибки. Мало того, своей выдержкой он смягчал и свойственное ему пристрастие к вину, которым страдал также и Нерва: он не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров». (С.Аврелий Виктор. История Рима. О цезарях. XIII, 8, 9)

В другой части своей «Истории Рима» тот же автор записывает:

«...Так как от каждого хорошего правителя требуются два основных качества: в мирное время — неподкупность, на войне — храбрость, и там, и здесь — мудрость, он достиг такого высокого уровня во всем этом, что, казалось, нашел какое-то равномерное их соединение, если бы только не был слишком предан вину. Он был щедр и приветлив к друзьям, любил их общество, держа себя на равной ноге с ними... Излишним кажется описывать каждое его хорошее качество в отдельности, достаточно сказать, что он был человеком высоких моральных достоинств и чист душой. Он был вынослив в труде, внимателен к каждому деятельному и пригодному для войны человеку, предпочитал больше людей чистосердечных и образованных, хотя сам не обладал обширными знаниями и любил говорить просто». (С.Аврелий Виктор. История Рима. Извлечения о жизни и нравах римских императоров. XIII, 4-8)

Цитированные отрывки позволяют заключить, что в течение своего правления Траян не изменил тем нравственным качествам, которые так восхищали Плиния. Однако читатель не мог не заметить и кое-что новое. В обоих фрагментах Аврелий Виктор считает необходимым упомянуть, что император питал некоторое «пристрастие к вину», а во втором фрагменте — что он был не очень образован, хотя образованность уважал. В свете грандиозных походов и блистательных военных успехов Траяна, о которых речь впереди, складывается впечатление о доблестном, умном и благожелательном, но, быть может, немного простоватом правителе-воине. Такими были многие знаменитые консулы и полководцы республиканской поры. Пожалуй, можно сказать, что в лице Траяна и под его влиянием во всем римском государстве как бы возрождалась суровая и славная воинская традиция ранней Республики. Теперь естественно перейти к рассказу о военных успехах римлян, которыми было отмечено начало II века от Р.Х.

Траян был, бесспорно, неплохим администратором. Но истинной стихией императора была война, а главной заботой — защита границ Империи. Недаром уже после провозглашения правителем он целый год оставался в Германии, занятый укреплением римских оборонительных линий на Рейне. Однако в его планы входила не только защита, но и расширение владений Рима. К тому были весомые основания. Содержание большой армии и задуманная Траяном грандиозная программа строительства в Риме требовали притока новых средств и рабов. Имелся противник, у которого «с полным правом» можно было добыть и то и другое, а заодно отразить угрозу вторжения, которая от него исходила. Таким противником была сильная в военном отношении держава дакийского царя Децебала. Этот царь сумел сплотить разрозненные ранее племена даков, обитавших за Дунаем, на территории нынешней Румынии. Мы помним, что в последней войне с Дакией император Домициан, по существу говоря, потерпел поражение. О даках с негодованием и тревогой упоминает в своем Панегирике Плиний:

«...они возгордились, — пишет он, — сбросили с себя ярмо подчиненности и уже пытались бороться с нами не за свое освобождение, а за порабощение нас, не заключали перемирия иначе как на равных условиях и, вместо того чтобы заимствовать наши законы, навязывали нам свои». (Плиний. Панегирик Траяну, II)

Тревога была тем более обоснованной, что Децебал начал переговоры с Парфией, угрожавшей владениям Рима на Востоке.

Во избежание большой войны на два фронта, Траян начал энергичную подготовку к вторжению в Дакию. Была собрана, оснащена и переброшена к берегам Дуная огромная армия. Военная кампания началась в 101-м году и продолжалась два года.

Она завершилась разгромом даков. Легионы Траяна подошли к столице страны. Децебал капитулировал. Римляне получили колоссальную контрибуцию, дакийское войско было разоружено и распущено, крепости разрушены. Однако после ухода победителей Децебал начал понемногу сколачивать новое войско. Через пару лет дакам удалось, в нарушение договора, восстановить свою былую военную мощь. В 105-м году Траян предпринял второе вторжение в Дакию. Дружины Децебала сражались отчаянно, но устоять против выучки и организации могучих римских легионов не смогли. К тому же на этот раз римляне вели истребительную войну. Методически, по мере своего продвижения, они уничтожали города и поселения. Большая часть жителей была перебита или продана в рабство. В 106-м году пала столица Сармицигетуза, находившаяся примерно в двухстах километрах севернее Дуная. Децебал лишил себя жизни.

Дакия была богата золотыми и серебряными рудниками. Траян вывез в Рим более полутораста тонн золота и вдвое против того — серебра. Плодородную и опустошенную войной землю даков стали энергично осваивать римские колонисты, особенно из числа демобилизованных ветеранов. Строится сеть оборонительных рубежей, на них размещаются постоянные гарнизоны. Новая римская провинция Дакия превращается в форпост обороны северных границ Империи (отодвинутых теперь к реке Прут).

Победу над даками Траян отметил в Риме великолепным, небывалым по своему размаху праздником, который длился четыре месяца. На аренах цирков и амфитеатров за это время сразилось десять тысяч гладиаторов, было убито одиннадцать тысяч диких зверей. Захваченное золото Децебала позволило произвести щедрые раздачи денег населению столицы, преторианцам и армии. Легионеры, участвовавшие в войне, получили по 500 денариев каждый. Началось строительство упомянутых Аврелием Виктором великолепных терм Траяна, нового водопровода и грандиозного форума...

...В самом центре исторической части современного Рима к одной из наиболее оживленных площадей столицы — площади Венеции — белым каменным водопадом спускается воздвигнутый в начале нашего века огромный монумент в честь короля Виктора Эммануила II. Полукольцо площади, куда вливается пять улиц, до отказа заполнено неиссякающим потоком спешащих, сверкающих автомобилей и трескучих, дымных мотоциклов, до которых итальянцы большие охотники.

Чуть поодаль, у самого края площади одиноко и отстраненно от всей этой суеты стоит высокая, массивная колонна из серо-коричневого мрамора. Издали заметно, что поверхность колонны неровная. Подойдя ближе, мы обнаружим, что вся она, от высокого прямоугольного цоколя до венчающей колонну человеческой фигуры, покрыта барельефами. Основание цоколя находится в углублении — на несколько метров ниже уровня бегущей мимо улицы. Это верный признак того, что колонна древняя. Ведь расположенная неподалеку площадка откопанного археологами древнеримского Форума тоже лежит на добрый десяток метров ниже прилегающей части города. Такой слой пыли с гор нанесли на нее ветры за два тысячелетия.

Барельефы колонны необыкновенно отчетливо и реалистично изображают батальные сцены. Обойдя ее кругом, легко заметить, что эти сцены следуют одна за другой, поднимаясь вверх по пологой спирали. Облачение и оружие воинов подтверждают нашу догадку. Это древние римляне, сражающиеся с варварами. Не может быть сомнения: перед нами знаменитая колонна Траяна, воздвигнутая в 106-м году нашей эры в честь победы римлян над даками в двух войнах 101 — 106 годов. На свете нет другого такого вечного памятника военной славы. Подумать только: она стоит почти две тысячи лет! Сколько поколений миновало, сколько событий, войн, революций, как изменился быт! А она все стоит — такая же, как в дни, когда ею впервые восхищались современники победоносного императора. Римские легионеры и свирепые даки на ее барельефах все так же бьются насмерть, не обращая внимания на иную жизнь, кипящую у подножия колонны. Впрочем, одно изменение произошло. Первоначально колонна служила пьедесталом для бронзовой фигуры Траяна, в XVI веке по распоряжению папы Сикста V ее заменили на фигуру Св. Петра.

Высота колонны вместе с цоколем и фигурой наверху — почти 39 метров. Сам барельеф представляет собой обернутую вокруг столба непрерывную ленту шириной в один и длиной в двести метров. На ней располагается более ста сцен, последовательно изображающих важнейшие эпизоды обеих дакийских войн. Переправа через Дунай, строительство укреплений, осада крепостей, сражения в открытом поле — все на основании свидетельств участников, быть может, записок самого Траяна. В эпизодах участвует две с половиной тысячи воинов, не считая лошадей и осадных машин (какая экспозиция амуниции, оружия, военной техники времен римской империи! Какие лица!) Фигуры воинов исключительно динамичны. Изображения ландшафта, поселений, крепостей, естественно, выполнены в ином масштабе, чем люди. Иногда они по своей схематичности напоминают географическую карту или макет. Но непременно какой-нибудь точно вылепленной деталью окружающей природы, строения, крепостной стены скульптору удается создать яркое представление о фоне происходящих событий, дать зрителю почувствовать их размах. После смерти императора золотая урна с его прахом была замурована в цоколе колонны. В средние века — похищена.

Колонна Траяна завершала ансамбль сооруженного им грандиозного форума, который тоже заслуживает краткого описания. Домициан, как мы помним, с трудом втиснул начатый строительством форум на последний остававшийся незанятым плоский участок земли внутри кольца из семи римских холмов. Траян решил эту проблему с присущим ему размахом (и благодаря колоссальным средствам, оказавшимся в его распоряжении). Он приказал срыть прилегавшее к Капитолию крыло Квиринальского холма, чтобы таким образом освободить широкий проход к Марсову полю. В этом проходе и разместился его форум. Надпись на цоколе колонны Траяна сообщает, что ее высота соответствует высоте срытого холма.

Перед посетителем ансамбля Траяна сначала открывалась огромная площадь. Для представления о ее размере скажу, что поперек площади могли бы свободно разместиться одно за другим два футбольных поля вместе с прилегающими к ним беговыми дорожками. В центре площади стояла великолепная, золоченой бронзы конная статуя императора. Вдоль боковых сторон шли просторные, как улица современного города, портики. Задние стены их на середине своей длины отступали полукругом, образуя два больших крытых зала. Пол и колонны портиков и залов — из желтого и красного африканского мрамора. Повсюду, разумеется, скульптуры и барельефы. За полукружием правого портика уступами в виде концентрических полуколец по склону холма поднимался крытый рынок. Остатки его сохранились до наших дней. В пяти этажах рынка размещалось около 150 лавок. Последний их ряд был на уровне верхушки колонны Траяна.

За площадью вытянутая в поперечном направлении на полную стосорокаметровую ширину форума располагалась большая (60 метров в глубину) двухэтажная базилика Ульпия, названная так по имени рода Траяна. По концам ее — полукруглые абсиды. Пол базилики и пять разделенных колоннадами внутренних нефов богато отделаны разноцветным мрамором.

Наконец, еще дальше, за правым и левым крыльями базилики находились относительно небольшие здания двух библиотек, латинской и греческой. В промежутке между ними и была установлена колонна Траяна. С плоских крыш обеих библиотек открывался удобный обзор ее барельефов. Форум Траяна был освящен в 113-м году.

Содержание огромной армии, подарки и празднества для народа, строительство грандиозного форума в Риме, сети дорог и мостов по всей Италии и другие щедрые траты императора позволили за семь лет израсходовать золотой запас Децебала. Траяна это не очень беспокоило. Все эти годы он тщательно готовил осуществление своего главного замысла — покорения Парфии. Оттуда он рассчитывал доставить в Рим несметные богатства и одновременно открыть постоянный источник дохода за счет прямой, без посредников караванной торговли с Индией и Китаем. Осенью 113-го года во главе четырнадцати отборных легионов, не считая вспомогательных войск, Траян начал свой великий поход на Восток. Повод для этого имелся. В 110-м году парфянский царь Хозрой сумел возвести на царский трон в Армении своего ставленника, нарушив тем самым соглашение между Парфией и Римом, заключенное еще Нероном. Поэтому наступление римлян началось с захвата Армении. Затем легионы двинулись на юг. В 115-м году была покорена Северная Месопотамия между верховьями Тигра и Евфрата. В следующем году пали расположенные в месте сближения двух великих рек столица Парфии Ктесифон, города Селевкия и Вавилон. На парфянский престол Траян посадил верного ему человека. Римляне вышли к берегам Персидского залива. Казалось, что великий индийский поход Александра Македонского будет повторен.

Но вскоре выяснилось, что не только двигаться дальше, но даже удержать захваченные земли не удастся. Надежда Траяна на поддержку эллинизированного и греческого населения ряда местных городов не оправдалась. К победителям повсюду относились враждебно. Парфянская армия отступила, сохранив боеспособность. Растянутые коммуникации римлян были уязвимы для ее кавалерии. Положение римского войска оказалось очень опасным. Затем поступили известия о волнениях среди иудейского населения в Египте и на Ближнем Востоке. Пути доставки египетского зерна войску были перерезаны повстанцами. Траяну пришлось принять трудное решение об отводе римской армии обратно за Евфрат.

Волнения в восточных провинциях были подавлены, но это не меняло дела, римляне потерпели одно из самых тяжелых поражений. Стоившая таких усилий и так успешно начавшаяся война окончилась неудачей. У Империи не хватило сил для покорения Парфии. Траян был достаточно опытным правителем и полководцем, чтобы осознать это. И слишком честным и мужественным человеком, чтобы обманывать себя и своих соратников. Горечь такого понимания, видимо, подорвала его душевные и физические силы. На обратном пути в Италию он тяжело заболел. Ему пришлось сойти с корабля на побержье Малой Азии, в Киликии. В городе Селинунте, в доме местного купца, император Траян умер. Это случилось в начале августа 117-го года.