Домициан

Домициан

Даже превосходные явления жизни нередко имеют, увы, свою оборотную сторону. Исключительные достоинства Тита делали переход верховной власти от Веспасиана к его старшему сыну естественным и разумным. Но тем самым восстанавливался династический принцип наследования императорской власти (что, как мы помним, справедливо осудил еще Гальба). В силу этого принципа следующим римским императором сенат должен был провозгласить Домициана, хотя по своим личным качествам младший брат (он родился 24 октября 51-го года) являл собой полную противоположность старшему. Немалую роль в приходе к власти Домициана сыграло и настроение армии. Корпоративный дух римского войска всегда проявлялся в склонности солдат переносить свою преданность любимым полководцам на их детей. Так было с Октавианом, с сыном Германика Калигулой и его внуком Нероном. Так случилось и на этот раз.

В предыдущей главе я упомянул, что Домициан находился на Капитолии, когда легионеры Вителлия осадили там Флавия Сабина. Хотя младшему сыну Веспасиана было уже девятнадцать лет, он во время штурма храмовой ограды не проявил доблести, свойственной его отцу и брату. Поначалу спрятался в каморке сторожа, затем, закутавшись в полотняный плащ, смешался с толпой жрецов Изиды и, никем не узнанный, покинул опасное место. Некоторое время он скрывался у одного из клиентов отца, а после того как сопротивление вителлианцев было подавлено, явился в расположение флавианской армии. Его тут же провозгласили Цезарем (этот титул полагался сыну императора), и солдаты, как были после боя, увешанные оружием, проводили его в дом отца.

Вскоре и сенат одновременно с провозглашением Веспасиана императором и консулом (вместе с Титом) назначил Домициана городским претором с консульскими полномочиями — поскольку обоих консулов не было в Риме. Это, конечно, не означало, что в его руки передавалась реальная власть в городе. Она оставалась за полководцами: сначала Антонием Примом, потом Муцианом. Тем не менее, Домициан перебрался во дворец и получил некоторые полномочия, в частности, право назначения чиновников городской администрации.

Попробуем теперь представить облик девятнадцатилетнего претора. Отрочество и юность его прошли в Риме. Жил он, по-видимому, у дяди, Флавия Сабина. Во всяком случае, мы точно знаем, что с отцом и братом Домициан не виделся с пятнадцати лет, поскольку оба они были в Иудее. Дядя Флавий упорно пробивался к высоким государственным должностям, но был беден. В связи с этим положение племянника в среде римской «золотой молодежи» оказалось незавидным. Самолюбивый и завистливый, он должен был скрывать свои чувства. Гордость его страдала, лицемерие стало второй натурой. Держался уединенно, замкнуто, черты его лица были почти всегда странно неподвижны. Там, где он мог позволить себе расслабиться, проявлялись высокомерие и грубость Домициана. Светоний упоминает, что когда однажды, еще в детстве, верная подруга отца Ценида, возвратившись из какой-то поездки, хотела его, как обычно, поцеловать, он подставил ей руку.

Единственной сферой, в которой будущий император в эти годы мог найти возможность самоутверждения, была сфера интимных отношений с женщинами. С юных лет и до конца дней Домициан отличался исключительным сластолюбием. Имея в виду уже время его правления, Светоний замечает:

«Сладострастием от отличался безмерным. Свои ежедневные соития называл он «постельной борьбой», словно это было упражнение. Говорили, будто он сам выщипывает волосы у своих наложниц и возится с самыми непотребными проститутками». (Светоний. Домициан, 22)

Тот же автор пишет о внешней привлекательности юного Домициана:

«Росту он был высокого, лицо скромное, с ярким румянцем, глаза большие, но слегка близорукие. Во всем его теле были красота и достоинство, особенно в молодые годы...» (Там же, 18)

Разглядывая фотографию скульптурного портрета молодого Домициана из национального музея в Риме, я не могу согласиться с мнением историка. Припухлые щеки, уродливо искривленная форма ушных раковин и особенно презрительная линия рта с тонкой, запрятанной внутрь нижней губой, с опущенными углами, производят неприятное впечатление.

Первое, чем он воспользовался, оказавшись вдруг на вершине гражданской власти в городе, была возможность перенести направление своих вожделений с общедоступных «жриц любви» на жен римских аристократов. Тацит упоминает о его «постыдных и развратных похождениях» в эти дни. Однако довольно скоро Домициан столкнулся на этом поприще с женщиной, не уступавшей ему по своему любострастию. Ее звали Домиция Лонгина, и она сумела крепко привязать к себе Цезаря. Он отнял ее у мужа, бывшего консула, и женился на ней. Распутство Домиции не знало границ. Когда жена изменила Домициану со знаменитым актером Парисом, он с ней развелся, а любовника убил. Но спустя недолгое время, якобы по требованию народа, вернул во дворец. Больше он ее не отпускал до конца своих дней, чему Домиция вряд ли была рада, поскольку активно участвовала в подготовке его убийства.

В день первого появления в сенате Домициан произнес краткую речь. Он говорил о своей молодости и неопытности, держался скромно и произвел на сенаторов самое благоприятное впечатление. Однако вся его «полезная» деятельность на посту претора свелась к щедрой раздаче должностей в столице и провинциях, так что Веспасиан с присущем ему юмором говаривал в Александрии, что удивительно, как это сын и ему не прислал преемника.

Более всего Домициана, видимо, мучила зависть к военной славе старшего брата. В 70-м году восстание германских племен под руководством вождя Цивилиса приняло весьма опасный поворот. Муциан послал в Галлию войско, поручив командование опытному полководцу Цериалу, а затем решил с дополнительными силами отправиться туда и сам. Домициан напросился идти с ним. Муциан согласился, опасаясь оставлять юного Цезаря в столице без присмотра. Впрочем, до его участия в сражениях дело не дошло. Германцы были разбиты Цериалом, и Муциан убедил Домициана, что участвовать в завершении практически выигранной кампании было бы ниже его достоинства. Он оставил Цезаря в Лугдунуме (Лион), а сам отправился дальше. Таким образом, прославиться на поле боя Домициану не удалось, да и пыл его к этому моменту, наверное, поостыл.

Вскоре в Рим прибыл Веспасиан. Еще перед отъездом императора из Александрии, по свидетельству Тацита...

«...Тит долго говорил с отцом, просил его не верить слухам, порочащим Домициана, и при встрече отнестись к сыну беспристрастно и снисходительно. «Настоящая опора человека, облеченного верховной властью, — говорил Тит, — не легионы и не флоты, а дети, и чем больше их, тем лучше...» (Тацит. История, IV, 52)

По возвращении в столицу Веспасиан все же сделал младшему сыну строгий выговор и посоветовал получше помнить о своем возрасте и положении. Потому в дальнейшем Домициан счел за лучшее притвориться скромником и большим любителем поэзии, которой до того вовсе не интересовался, а после смерти отца тут же забросил. Светоний утверждает, что Домициан вообще был мало образован: не обнаруживал ни знакомства с историей и литературой, ни простой заботы о хорошем слоге (что римляне ценили), очень мало читал, а послания и эдикты императора впоследствии составлял с чужой помощью. Любимыми развлечениями его были игра в кости и стрельба из лука, в чем он достиг большого совершенства. Упражнений с тяжелым оружием Домициан не любил. В походах не только никогда не шел пешком, но редко даже ехал верхом, предпочитая передвигаться на носилках.

Во время своего правления Веспасиан, то ли ради престижа семьи, то ли уступая просьбам Домициана (вероятно, поддержанным Титом), шесть раз назначал младшего сына консулом. Но всегда лишь на несколько недель и никогда — одновременно с собой. Меж тем с Титом император делил консульство восемь раз. Очевидно, что к управлению государством отец Домициана не допускал. Возможно, не считал его пригодным. Да и не видел особой нужды, поскольку бесспорный наследник власти, Тит, был еще достаточно молод.

После смерти Веспасиана Домициан, как нам известно, плетет интриги против брата. Во время смертельной болезни Тита велит всем покинуть его, как мертвого. А когда тот умер, на похоронах не оказывает покойному никаких почестей. Позже у него достанет наглости утверждать, что завещание Веспасиана было подделано, и что на самом деле он назначался сонаследником власти.

Однако для управления огромным государством одной наглости недостаточно. В качестве императора Домициан чувствует себя неуверенно. Естественно, что он начинает свое правление с попытки произвести впечатление доброго принцепса, достойного преемника отца и брата.

«В начале правления, — пишет Светоний, — всякое кровопролитие было ему ненавистно... Не было в нем и никаких признаков алчности или скупости, как до его прихода к власти, так и некоторое время позже: напротив, многое показывало, и не раз, его бескорыстие и даже великодушие. Ко всем своим близким относился он с отменной щедростью и горячо просил их только об одном: не быть мелочными. Наследств он не принимал, если у завещателя были дети... Всех, кто числился должниками государственного казначейства дольше пяти лет, он освободил от суда, и возобновлять эти дела дозволил не раньше, чем через год, и с тем условием, чтобы обвинитель, не доказавший обвинения, отправлялся в ссылку... Ложные доносы в пользу казны он пресек, сурово наказав клеветников, — передавали даже его слова: «Правитель, который не наказывает доносчиков, тем самым их поощряет». (Светоний. Домициан, 9)

Одновременно новый принцепс, не жалея сил и государственных средств, добивается популярности в народе и войске. Возобновляет не практиковавшуюся уже более двадцати лет раздачу денег неимущим (за годы своего правления он повторит ее дважды). Во время иных представлений каждый зритель получает корзинку с угощением: сенаторы и всадники — побольше, простолюдины — поменьше. И сам император закусывает вместе с ними. В театре разбрасывают подарки. Сами зрелища устраиваются часто и с небывалым размахом. В цирке, кроме обычных состязаний колесниц, на всем пространстве бегового поля разыгрываются целые сражения, пешие и конные. А в огромном амфитеатре или на специально выкопанном пруду — еще и морские. Травли зверей и гладиаторские бои Домициан устраивает даже ночью, при свете факелов. В них участвуют не только мужчины, но и женщины.

Особое внимание новый император уделяет войску. Начинает по-простому: увеличивает жалованье легионерам на одну треть и преторианцам — на четверть. Благо усилиями рачительного Веспасиана государственная казна основательно пополнилась. Однако для завоевания популярности у солдат нужна еще и военная победа. В 83-м году случается повод для войны. Ранее покоренное римлянами племя хаттов изгоняет своего вождя — ставленника Рима. Карательную экспедицию возглавляет император. Победа дается легко, к Империи присоединяют большой кусок германской земли между Рейном и Дунаем. Домициан празднует в Риме торжественный триумф (утверждение Тацита, что сражения вовсе не было, а добыча и пленные, показанные в триумфе, являли собой инсценировку, современные историки считают не соответствующим действительности).

Почувствовав наконец твердую почву под ногами, он освобождается от опеки сената и начинает активное противоборство с ним. Поначалу это выражается не в преследованиях сенаторов, а в оттеснении всего их сословия от управления государством. По распоряжению принцепса все важные вопросы для окончательного решения передаются императорскому совету, сформированному из всадников. Канцелярии императора расширяют сферу своей деятельности в такой мере, что руководство ими Домициан должен поручить не вольноотпущенникам, как при Августе или Клавдии, а именитым всадникам. Надо отдать ему должное — порядок в государственном управлении он поддерживает твердой рукой. Вот как об этом говорит Светоний:

«Суд он правил усердно и прилежно, часто даже вне очереди, на форуме, с судейского места. Пристрастные приговоры центумвиров (коллегия из 105 судей, разбиравших имущественные споры. — Л.О.) он отменял... судей, уличенных в подкупе, увольнял вместе со всеми советниками... Столичных магистратов и провинциальных наместников он держал в узде так крепко, что никогда они не были честнее и справедливее...» (Там же, 8)

Кроме того, Домициан много строил. Он восстановил храм Юпитера, разрушенный в смутное время вителлианцами, храмы и общественные здания, пострадавшие от пожара 8-го года, во время правления Тита. На всех постройках он указывает только свое имя, даже не упоминая прежних строителей. Хотя внушительных военных побед на его счету не было, Домициан счел необходимым увековечить свое имя постройкой в Риме еще одного форума. Обширных свободных площадей в центре города уже не оставалось, и Домициан решил воспользоваться промежутком между форумами Веспасиана и Августа, где проходила улица Аргилет. Здесь он начал строительство довольно нелепого, узкого и длинного форума. Сквозной проход через него сохранился. Поэтому этот форум часто называют «Проходным». Заканчивал строительство преемник Домициана. Так что увековеченным оказалось не имя автора постройки, а императора Нервы. У самого подножия Капитолия, слева от старинного храма Согласия еще Титом было начато строительство небольшого храма Веспасиана. Тит умер, не закончив постройку. Ее завершил Домициан, посвятив храм обоим обожествленным императорам: отцу и брату.

Но главные его усилия были направлены на сооружение великолепного дворцового комплекса на Палатине. Этот комплекс занял площадку размером 200 х 160 метров над Большим цирком, позади невзрачного по сравнению с ним дворца Тиберия. Официальная часть дворца Флавиев, как его теперь называют, занимала правую (если смотреть со стороны форума) часть ансамбля. За портиком обращенного к форуму фасада огромного здания располагались в ряд: просторный (40 х 30 метров), в три этажа высотой, зал приемов или «тронный зал», двухэтажная базилика — там император вершил суд — и святилище (ларарий), где находились боги его дома. За этими помещениями — окруженный портиком обширный двор с бассейном. Позади двора — большой обеденный зал. По бокам его — две овальные «нимфеи» с фонтанами. Еще дальше — императорская библиотека. В левой части дворца располагались многочисленные жилые помещения для императорской семьи, придворных, обслуги и охраны. Еще левее, вплотную к дворцу — окруженный высоким двухэтажным портиком, узкий и длинный то ли стадион, то ли площадка для игр и спектаклей, предназначенных лично для императора. Разумеется, перечисление не воссоздает облик дворца Флавиев, да это теперь и невозможно. Но получить представление о его размерах и великолепии читатель может. Дворцовый комплекс Домициана служил резиденцией всех последующих императоров, пока они оставались в Риме. Именно это имеется в виду, когда жилую часть комплекса называют «домом Августов».

Для усиления своих официально властных полномочий в отношении магистратов всех уровней Домициан в течение пятнадцати лет своего правления одиннадцать раз занимает должность консула, хотя каждый раз и ненадолго. Он строго следит за взиманием налогов, «курирует» внешние сношения Рима. Даже наблюдает за точным исполнением обрядов официальной религии.

Отстранение сената и аристократии от государственной деятельности (и от связанных с ней доходов) вызывает крайнее недовольство сенаторов. Оно выражается в слухах и ходящих по рукам памфлетах, обличающих или высмеивающих императора. Он отвечает на это ссылкой нескольких сенаторов. В 84-м году по настоянию Домициана сенат вынужден присвоить ему пожизненное звание цензора. Тем самым сенаторы и вовсе отдают себя во власть императора. Любой из них может быть исключен из состава «высокого собрания», а затем стать жертвой мстительности принцепса. Домициан расстается с личиной великодушия и обнаруживает крайнюю жестокость. Светоний рассказывает о том, как он убил ученика пантомима Париса, совсем еще мальчика, только за то, что он лицом и искусством напоминал своего учителя. Гермогена Тарсийского Домициан казнил за некоторые намеки, которые он усмотрел в его «Истории», а писцов, которые ее переписывали, велел распять. Некоего отца семейства, который сказал, что гладиатор-фракиец не уступит противнику, а уступит распорядителю игр, то есть императору, Домициан приказал вытащить на арену и отдать на растерзание собакам.

Подтверждение этой чудовищной жестокости по ничтожному поводу мы находим у свидетеля, который еще не фигурировал в числе наших источников. Я имею в виду Плиния младшего, о котором имеет смысл сперва сказать несколько слов. Особая ценность его показаний заключается в том, что он был очевидцем правления Домициана. К моменту безвременной кончины Тита Плинию было уже двадцать лет (Светоний почти на десять лет его моложе). Подробнее о Плинии младшем будет рассказано позже, пока же ограничусь минимальной информацией об осведомленности этого свидетеля. Его юность прошла в доме дяди, Плиния старшего, — друга и советника Веспасиана. К юноше благоволили и Тит, и Домициан. Однако благоволение последнего скорее всего окончилось бы казнью, поскольку донос о вольнодумстве Плиния уже поступил в канцелярию принцепса. Смерть деспота спасла нашего свидетеля. Записей о правлении Домициана он не оставил, но в благодарственной речи, адресованной в 100-м году императору Траяну (по случаю назначения консулом), Плиний для сопоставления не раз упоминает о «деяниях» жестокого правителя. Этими упоминаниями я и воспользуюсь. В частности, по поводу отношения императора к «болельщикам» противной стороны Плиний замечает:

«Безумен был тот и не имел понятия об истинной чести, кто на арене цирка искал виновных в оскорблении величества и думал, что если мы не уважаем его гладиаторов, то мы презираем и оскорбляем его самого, что все, что сказано дурно о них, сказано против него, что этим оскорблены его божественность и воля». (Плиний мл. Панегирик императору Траяну, 33)

Кстати, из этого замечания видно, что Домициан использовал древний закон об оскорблении величества римского народа в том же зловещем, персонифицированном смысле, какой ему придал престарелый Тиберий.

Или вот впечатляющее описание паралича, в который Домицианом были ввергнуты сенат и римская аристократия:

«Ведь мы до сего времени (т.е. спустя пятнадцать лет. — Л.О.) еще не избавились от некоторой косности и от глубоко охватившего нас оцепенения. Страх и боязнь и зародившееся в нас под влиянием опасностей мелочное благоразумие вынуждали нас отвращать наши взоры, наш слух и наши умы от государственных интересов — да и не было тогда никаких ни общественных, ни государственных интересов». (Там же, 66)

Но вернемся к Светонию. Он называет имена нескольких сенаторов, казненных по самым пустяковым поводам. Например, Элия Ламию Домициан казнил за давнюю и безобидную шутку. Когда, тому уже лет шестнадцать назад, юный Цезарь отнял у него жену, Ламия сказал человеку, похвалившему его голос: «Это из-за воздержания!»... Сальвий Кокцеян погиб за то, что отмечал день рождения императора Отона, своего дяди. Меттий Помпузиан — за то, что он будто бы имел императорской гороскоп... Саллюстий Лукулл, легат в Британии, — за то, что копья нового образца позволил называть «лукулловыми» и так далее.

Эти казни нередко обставлялись отвратительным лицемерием. Светоний рассказывает:

«Свирепость его была не только безмерной, но к тому же изощренной и коварной. Управителя, которого он распял на кресте, накануне он пригласил к себе в опочивальню, усадил на ложе рядом с собой, отпустил успокоенным и довольным, одарив даже угощеньем со своего стола. Аррецина Клемента, бывшего консула, близкого своего друга и соглядатая, он казнил смертью, но перед этим был к нему милостив не меньше, если не больше, чем обычно, и в последний его день, прогуливаясь с ним вместе и глядя на доносчика, его погубившего, сказал: «Хочешь, завтра мы послушаем этого негодного раба?»... Нескольких человек, обвиненных в оскорблении величества, он представил на суд сената, объявив, что хочет на этот раз проверить, очень ли его любят сенаторы. Без труда он дождался, чтобы их осудили на казнь по обычаю предков (засекли розгами до смерти. — Л.О.), но затем, устрашенный жестокостью наказания, решил унять негодование такими словами — не лишним будет привести их в точности: «Позвольте мне, отцы сенаторы, во имя вашей любви ко мне попросить у вас милости, добиться которой, я знаю, будет нелегко: пусть дано будет осужденным самим избрать себе смерть, дабы вы могли избавить глаза от страшного зрелища, а люди поняли, что в сенате присутствовал и я». (Светоний. Домициан, 11)

Принцепс, которому в начале правления «всякое кровопролитие было ненавистно» (Светоний), теперь редко упускает случай присутствовать при казни своих жертв. Растоптанный им сенат заискивает перед Домицианом:

«Раньше, — пишет Плиний, — ни одно дело, обсуждавшееся в сенате, не считалось столь низменным и столь ничтожным, чтобы тут же не перейти к прославлению императора, о каких бы деяниях ни пришлось говорить. Совещались ли мы об увеличении числа гладиаторов, или об учреждении цеха ремесленников, сейчас же, словно при этом расширялись пределы нашей империи, постановляли посвятить имени Цезаря какие-нибудь величественные арки или надписи...» (Плиний мл. Панегирик императору Траяну, 54)

И еще:

«...мы видим, — обращается Плиний к Траяну, — всего лишь две-три твои статуи в притворе храма великого и многомилостивого Юпитера, да и те медные. Всего несколько лет тому назад все ступени и вся площадка перед храмом сверкали золотом и серебром и даже были залиты этими металлами, так как статуи богов стояли там в кощунственном сообществе со статуями нечестивого принцепса». (Там же, 52)

Светоний утверждает, что император не только повелевал ставить в свою честь золотые и серебряные статуи, но и сам назначал их вес. Впервые в римской истории он приказал во всех письменных и устных обращениях именовать себя не иначе как «государь наш и Бог».

Золотые статуи, повышение жалованья солдатам, денежные раздачи, бесчисленные зрелища, пиры и грандиозный размах строительства истощили государственную казну. Принцепс ищет дополнительные источники дохода. Налоги, установленные Веспасианом, и так уже предельно высоки. Домициан вынужден довольствоваться тем, что взыскивает их с италиков и провинциалов неукоснительно. Его алчность обращается все на тех же ненавистных аристократов (сам-то он похвастать знатностью рода не может).

«Имущество живых и мертвых, — пишет Светоний, — захватывал он повсюду, с помощью каких угодно обвинений и обвинителей: довольно было заподозрить малейшее слово или дело против императорского величества. Наследства он присваивал самые дальние, если хоть один человек объявлял, будто умерший при нем говорил, что хочет сделать наследником Цезаря». (Светоний. Домициан, 12)

Тацит (он на четыре года старше Плиния) тоже был современником Домициана. К сожалению, заключительная часть его «Истории», посвященная правлению Домициана, до нас не дошла. Однако в одном из его «малых» сочинений имеется фрагмент, из которого видно, что в глазах Тацита Домициан выглядел еще худшим деспотом, чем Нерон, о жестокости которого историк писал с таким отвращением и горечью.

«Нерон, — пишет он, — по крайней мере отводил глаза в сторону, и лишь после этого приказывал творить преступления, и не смотрел, как они совершаются. Но в правление Домициана злейшее из наших мучений заключалось в том, что мы видели его и были у него на виду, что любой наш вздох отмечался и записывался, что для того чтобы указать своим приспешникам на стольких побледневших людей, было достаточно его хорошо известного свирепого взгляда и заливавшей его лицо краски, которою он отгораживался от укоров совести». (Тацит. Жизнеописание Юлия Агриколы, 45)

Репрессии, казни, конфискации имущества множились. Напряжение в отношениях между принцепсом и аристократией росло. И наконец прорвалось восстанием. В 88-м году легату Верхней Германии Луцию Антонину удалось взбунтовать против императора находившиеся под его командой легионы. Однако войска, стоявшие в соседних провинциях, не поддержали восставших. Мятеж был быстро подавлен местными силами. Но император успел испугаться, и с тех пор страх прочно обосновался в его воспаленном мозгу. Волна репрессий взметнулась еще выше и превратилась в кошмар террора. Он усиливался по мере того, как положение государства ухудшалось. Из Британии римлянам пришлось уйти. На Дунае их войска терпели одно поражение за другим. Потеряли два легиона. Дакийские войска вторглись в Мезию. Заключенный в 89-м году мир с царем был позорным. Римлянам пришлось выплачивать компенсацию. Национальное самолюбие страдало. А император в нелепой попытке обмануть сограждан устраивает один за другим два фальшивых триумфа, где переодетые рабы изображали пленных варваров. Это вызывало насмешки римлян. Атмосфера презрения и ненависти сгущалась вокруг дворца.

Страх покушения на его жизнь терзает Домициана. В портиках, где он обычно прогуливается, стены облицевали полупрозрачным мрамором, в котором можно увидеть отражение того, что происходит за спиной. Резиденция императора на Палатинском холме превращена в крепость. Сравнивая с ней открытый для всех дом Траяна, Плиний так пишет о дворце Домициана:

«А ведь еще недавно ужасное чудовище ограждало его от других, внушая величайший страх, когда, запершись, словно в какой-то клетке, оно лизало кровь близких себе людей или бросалось душить и грызть славнейших граждан. Дворец был огражден ужасами и кознями. Одинаковый страх испытывали и допущенные, и отстраненные. К тому же и оно само было устрашающего вида: высокомерие на челе, гнев во взоре, женоподобная слабость в теле, в лице бесстыдство, прикрытое румянцем. Никто не осмеливался подойти к нему, заговорить с ним, так он всегда искал уединения в затаенных местах и никогда не выходил из своего уединения без того, чтобы сейчас же создать вокруг себя пустоту». (Плиний мл. Панегирик императору Траяну 48)

Мне чудится, я вижу:

...Сумрачная громада приемной залы дворца. Бледный свет проникает откуда-то сверху. Вдоль глухих стен два ряда зеленоватых колонн. Тускло поблескивают золоченые капители. К колоннам жмутся кучки придворных, допущенных к утреннему приему. Белые пятна встревоженных лиц. Вопросы вполголоса: «Хорошо ли почивал император?»... «Будет ли он сегодня в сенате?»... «Почему нет Статиллия?»... Ответов никто не ждет. Молчание... Отдаленный глухой звук шагов. Приближается, нарастает... Распахиваются массивные, медные с золотом двери. Появляются вооруженные телохранители императора. Бесцеремонно обходят собравшихся, всматриваются в лица — не внушает ли чей-нибудь вид подозрений? Глазами ощупывают одежду, хотя наружная охрана обыскала каждого: вдруг кто-нибудь из стражей был подкуплен или участвует в заговоре?.. Завершив круг, телохранители выстраиваются живым коридором перед входом, откуда должен появиться император. Спустя несколько долгих мгновений в черноте проема возникает зловещая фигура Домициана. На нем туника до колен с длинными рукавами. Лысина прикрыта венком. Трудно представить, что когда-то это был статный юноша, заслуживший лестный отзыв Светония. Из-под туники торчат тощие ноги. Пояс обрисовывает выпяченный живот. Голова втянута в плечи. Дряблые щеки, лоб изборожден морщинами. Узкая линия рта, почти без губ, с глубокими ямами по углам. Выражение лица надменное, а глаза как у свирепого затравленного зверя... Подозрительным, рыскающим взором он окидывает собравшихся, делает несколько шагов и останавливается на уровне передней пары телохранителей. От колонн медленно, преодолевая страх, подходят придворные. Каждый старается оказаться позади других. Выстраиваются полукругом на почтительном расстоянии от императора. Склоняют головы, в традиционном приветствии вытягивают руки, нестройным хором произносят положенные слова хвалы великому государю и богу... Домициан не отвечает. Медленно переводит пристальный, мертвящий взгляд с одного на другого. Пауза длится... Никто не смеет опустить глаз. Прочитав во всех взглядах страх и покорность, император хрипло произносит: «Благодарю, вы свободны». Круто поворачивается и уходит. За ним — телохранители. Тяжелые двери закрываются. По зале проносится вздох облегчения. Голоса звучат громче, смелее. Оживленной толпой посетители устремляются к выходу...

Но довольно фантазий, вернемся к сухим, надежно документированным фактам. Доносчиков, которых в начале своего правления Домициан объявил подлежащими суровым наказаниям, он теперь поощряет. Сплошь и рядом указания о содержании доносов поступают от самого императора. Рим и вся Италия находятся под неусыпным наблюдением тайных агентов принцепса. В 94-м году казнены сенаторы Сенецион и Рустик, написавшие воспоминания о загубленном Нероном поборнике свободы Тразее Пете и его зяте Гельвидии Приске. Сами воспоминания приказано сжечь на форуме.

«Отдавшие это распоряжение, — замечает Тацит, — разумеется, полагали, что подобный костер заставит умолкнуть римский народ, пресечет вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского. Сверх того, были изгнаны учителя философии и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного. Мы же явили поистине великий пример терпения. И если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы — такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать». (Тацит. Жизнеописание Юлия Агриколы, 2)

Одновременно был казнен сын Гельвидия Приска. К кружку последователей Тразеи Пета принадлежал и Плиний младший. Об этом-то и был написан донос на него. Тогда же Домициан изгнал из Рима евреев и христиан.

Так не могло продолжаться долго. Если тиран не успевает умереть своей смертью, его неизбежно настигает кинжал убийцы. Составился заговор сенаторов из ближайшего окружения Домициана. Непосредственным исполнителем стал доверенный слуга жены принцепса по имени Стефан. Во избежание подозрений он притворился, будто у него болит левая рука и несколько дней подряд обматывал ее шерстью и повязками. В намеченный день он спрятал под повязками кинжал. Заявив, что намерен раскрыть заговор, он был допущен к императору, и пока тот читал врученную ему записку, поразил его. Рана была не смертельной, но тут в покой ворвались сообщники Стефана и прикончили императора. Это произошло 18 сентября 96-го года. Никаких, не только торжественных, но и просто публичных похорон не было. Тело убитого на дешевых носилках вынесли из дворца могильщики. Кормилица Домициана предала его сожжению в своей усадьбе, а останки тайно принесла в храм рода Флавиев и смешала с пеплом Юлии, дочери Тита, которую тоже выкормила она.

Сенаторы и состоятельные граждане торжествовали. Статуи императора...

«...раззолоченные и бесчисленные, среди ликования народного были низвергнуты и разбиты в качестве искупительной жертвы. Народу доставляло наслаждение втаптывать в землю надменные лики этих статуй, замахиваться на них мечами, разрубать их топорами, словно каждый такой удар вызывал кровь и причинял боль. Никто не мог настолько сдержать порыв своей долго сдерживавшейся радости, чтобы не дать волю своей мести и не крушить эти ненавистные изображения и не бросать затем обезображенные их члены и обломки в огонь...» (Плиний мл. Панегирик императору Траяну 52)

Впрочем, хотя Плиний пишет о народе, известно, что римский плебс смерть Домициана принял равнодушно. Войско же, подкупленное повышением жалованья и все еще чтившее в принцепсе сына Веспасиана, негодовало. Светоний утверждает, что солдаты были готовы немедленно отомстить за него, но у них не нашлось предводителя. Спустя некоторое время им все-таки удалось добиться выдачи убийц императора на расправу.

Если попытаться подвести итог злополучному правлению Домициана, то, наверное, он будет таким: династический принцип наследования императорской власти был вновь дискредитирован. Сенат полностью утратил авторитет и влияние, а возглавляемая всадниками администрация усилилась. Доносительство возродилось. Войска снова вышли из-под контроля центральной власти в Риме.