Братья Тиберий и Гай Гракхи

Братья Тиберий и Гай Гракхи

Уважаемый читатель! Даже если у тебя из школьных лет сохранились лишь самые отрывочные воспоминания о римской истории, я почти уверен, что в них наряду с именами Цезаря, Августа или Нерона фигурируют и братья Гракхи. Ты, наверное, припомнишь, что оба они были народными трибунами и оба заплатили своей жизнью за защиту народа. Так оно и было, и об этом далее следует подробный рассказ. Но начать я хочу с родословной братьев. Из нее складывается впечатление, что личное достоинство и высокий склад души могут быть в какой-то мере качествами наследственными. А это, согласись, заключение немаловажное.

На предыдущих страницах уже появлялись два представителя знатного и старинного плебейского семейства Семпрониев Гракхов. Первый из них, Семпроний Гракх, консул 216-го года, прославился в войне с Ганнибалом. Это дед наших трибунов. В четвертой главе я имел возможность рассказать о его глубоко гуманном и благородном отношении к воинам — бывшим рабам, призванным в критическую минуту на защиту Рима. Когда в 212 году он погиб в бою, его сыну, тоже Тиберию, было два года. В следующей, пятой, главе ему уже 27 лет, он — народный трибун и в высшей степени достойно проявляет себя, встав на защиту неправедно преследуемого Публия Корнелия Сципиона Африканского. Этот Тиберий Гракх — отец будущих трибунов. Он тоже сыграл немаловажную роль в Римской истории. Дважды его избирали консулом, а в 169-м году — цензором. В 178-м году в Испании он не только одержал победу над повстанцами, но так разумно и справедливо устроил отношения Рима с ними, что спустя сорок лет, во время очередного столкновения с римлянами, испанцы соглашаются вести переговоры о перемирии только с его сыном. В качестве цензора Тиберий Гракх так же суров и привержен традициям героической римской старины, как знаменитый Катон. Быть может, эта приверженность, как и у Катона, была причиной его расхождений со Сципионом Африканским. Однако события, связанные со злополучным судом, настолько заслонили эти расхождения, что победитель Ганнибала отдал замуж за Тиберия Семпрония Гракха свою дочь Корнелию. Нельзя, конечно, исключить менее благородную, но зато более романтическую версию и предположить, что Тиберий полюбил Корнелию до суда над ее отцом. Пусть так. Я лишь хочу отметить, что и по материнской линии братья-трибуны принадлежали к знаменитому своим достоинством и благородством роду — Корнелиев Сципионов.

Корнелия родила мужу двенадцать детей, но в живых осталось только трое: старший сын, по традиции тоже Тиберий, младший сын Гай и дочь Семпрония. Когда в 154-м году умер их отец, Тиберию было 9 лет, а Гай едва успел появиться на свет. Тем не менее, судьба подарила мальчикам прекрасное воспитание. Корнелия была женщиной умной, волевой и прекрасно образованной. Но, наверное, самым важным и счастливым обстоятельством детства и юности обоих ее сыновей была их близость с Публием Сципионом Эмилианом.

Мы слишком недавно расстались с этим замечательным человеком, чтобы была нужда напоминать читателю о его достоинствах. Надеюсь, что не забылся и тот факт, что Сципион Эмилиан был усыновлен Сципионом Африканским. Кроме того, он женился на сестре братьев Гракхов, Семпроний, и таким образом оказался с ними как бы в двойном родстве. Когда мальчики осиротели, Эмилиану был уже 31 год, и он заменил им отца. О том, что это было именно так, мы может уверенно судить хотя бы по тому, что Сципион Эмилиан взял 17-летнего Тиберия с собой в лагерь под Карфагеном, где тот, кстати говоря, отличился при штурме крепости. А спустя 13 лет и младший брат Гай под начальством Эмилиана участвовал в осаде Нуманции.

Но, конечно же, намного большую роль, чем. месяцы, проведенные под стенами крепостей, в формировании личности и мировоззрения каждого из братьев сыграло десятилетие со 145-го по 134-й год, когда сначала старший, а потом и оба они имели возможность общаться с членами знаменитого кружка Сципиона Эмилиана.

В середине II века до Р.Х. после освободительных войн в Греции римляне испытывают весьма заметное влияние греческой культуры и философии. Этому способствует переселение в Италию тысячи заложников из семей греческих аристократов, а также установление связей с малоазиатскими греческими колониями и Александрией. Эллинизм находит для себя благоприятную почву в высших сферах римского общества. Совершенное знание греческого языка, мифологии и драматургии, знакомство, хотя бы неглубокое, с сочинениями Платона и Аристотеля, с новыми философскими школами греков становятся признаками принадлежности к кругу избранных. Одновременно приобщение к греческим обычаям и языку через возвратившихся с Востока воинов, через многочисленных рабов, торговцев и переселенцев распространяется и в простонародье.

Видные римские нобили держат в своем окружении греческих поэтов и философов. Греческим учителям поручают обучение и воспитание детей. В свое время первые примеры восприятия греческой культуры римлянам подали Сципион Африканский и Луций Эмилий Павел. Теперь такую же роль играет Сципион Эмилиан. Мы помним, что еще юношей он перевез в Рим богатейшую греческую библиотеку царя Персея, и в течение многих лет его ближайшим другом был историк Полибий. Сейчас в доме Сципиона Эмилиана собираются самые выдающиеся умы Рима. Здесь и комедиограф Теренций, и сатирик Луцилий, и философ Панэций, и один из наиболее дальновидных и просвещенных политических деятелей консул 140-го года Гай Лелий.

Развивая учение стоиков о мировом разуме как сущности природы и бытия, Панэций утверждает, что единственно прекрасное благо, счастье и смысл жизни человека состоит в служении истине, в активной деятельности на пользу людям для установления справедливого общественного устройства. Эти возвышенные мысли жадно впитывает юноша Тиберий. Внимательно прислушивается он и к обсуждению состояния дел в Риме. В триклинии и перистиле дома Сципиона звучат взволнованные споры о Республике, о судьбе и предназначении римского народа. Недаром спустя восемьдесят лет Цицерон напишет свой трактат «О Государстве» в форме беседы, происходящей в кружке Сципиона Эмилиана. Друзей-единомышленников тревожат явные признаки падения былого могущества Рима. Если за первые полстолетия после ужасных людских потерь в Ганнибаловой войне, согласно цензовым записям, число военнообязанных, то есть способных приобрести вооружение граждан, увеличилось с 210 до 328 тысяч человек, то за последующие 60 лет это число не только не увеличилось, но упало до 319 тысяч. Причина этому в оскудении основного слоя граждан Республики — мелких землевладельцев, испокон веков составлявших главную силу римского ополчения. Разгоревшаяся в последние годы алчность сенатской аристократии разорила массу крестьян, отняла у них землю, прогнала в городские трущобы — неимущих, неспособных и недостойных встать под знамена римских легионов.

Сципион и Гай Лелий обсуждают необходимость отобрать незаконно захваченные аристократами государственные земли и раздать их крестьянам. Ведь еще два с лишним века тому назад был принят закон, запрещающий владеть более чем 500 югерами земли. Не пора ли восстановить силу этого закона? Они даже было решают выступить с таким предложением в сенате. Но умудренные жизненным опытом друзья понимают, что сопротивление сенаторов будет ожесточенным и сломить его можно лишь апелляцией к народу. А призвать народ к выступлению против сената — опоры и основы римской государственности — означает вновь посеять смуту и раздор в Риме, подобные тем, о которых повествует легендарная история первых веков существования Республики. Сципион и Лелий отказываются от своего намерения. Извечная проблема цены, которую придется уплатить за самые что ни на есть благие политические преобразования. Особенно, если общество к ним еще не вполне готово.

Осторожность и сомнения отвергает романтическая благородная юность. Разве не учил Панэций, что служение истине превыше всего и смысл жизни в борьбе за справедливость? Юный Тиберий решает добиться того, от чего отступились его наставники. У него мягкий, покладистый, открытый характер, он приветлив и доброжелателен. Роль бунтаря и возмутителя общественного спокойствия, казалось бы, совсем не для него. Но жажда справедливости и тревога за судьбу отечества не дают ему покоя, настоятельно побуждают к действию. Чтобы получить право обращения к народу и сенату Тиберий должен добиться избрания народным трибуном. Искать популярности настоящему римлянину подобает не подачками толпе, а отличиями на полях сражений, и он отбывает квестором в Испанию, где идет война с нумантинцами. Как я упоминал, именно благодаря его посредничеству на переговорах окруженная римская армия смогла заключить мир на приемлемых условиях.

Спустя три года, вернувшись в Рим, Тиберий выставляет свою кандидатуру на выборах трибунов на 133-й год. Хотя ему едва исполнилось 30 лет. он избран единодушно. Давно обдуман и готов проект земельного закона. Если Тиберий показывал его Сципиону Эмилиану то вряд ли получил одобрение, но Сципион как раз в это время убывает в Испанию. Зато необходимость реформы понимают самые уважаемые люди Города: бывший консул и цензор принцепс сената Аппий Клавдий и составитель первого свода римских законов Публий Сцевола, только что избранный консулом на тот же 133-й год. С Аппием Клавдием Тиберия связывает и недавнее родство — он женился на его дочери.

По-видимому, многоопытные покровители Тиберия не советовали ему выносить проект закона на предварительное обсуждение сената, как это обычно делалось, зная, чем закончится такое обсуждение. Проект земельного закона предлагается непосредственно в комиции — на усмотрение народа. Закон предписывал всем крупным землевладельцам, занявшим общественные земли, оставить по 500 югеров на главу семьи и по 25 на взрослых сыновей, но не более 1000 югеров (250 га) всего. Зато в полноправное и вечное владение. Все земли сверх этой нормы следовало вернуть государству, чтобы, разделив на участки по 30 югеров, раздать в наследственное пользование (без права продажи) лишившимся земли крестьянам. За постройки, насаждения и прочие вложения в конфискуемые земли закон предусматривал выплату компенсации. Изъятие и раздел земель предлагалось возложить на комиссию из трех человек, ежегодно переизбираемых народным собранием до тех пор, пока все государственные земли в Италии не будут таким образом справедливо перераспределены. Комиссия наделялась правом решать все спорные вопросы о принадлежности земель.

Само существо земельной реформы, предложенной Тиберием, ничем не подрывало основы государственного устройства Республики и даже не слишком сильно ущемляло тех, кто сумел обогатиться за ее счет. Но предложение насильственного изъятия земли, которую сенатская аристократия уже привыкла считать своей собственностью, вызвало слепую ярость большинства сенаторов. Вот как описывает Плутарх ситуацию, сложившуюся в Городе перед началом обсуждения в народном собрании проекта Гракха:

«И мне кажется, никогда против такой страшной несправедливости и такой алчности не предлагали закона снисходительнее и мягче! Тем, кто заслуживал суровой кары за самоволие, кто бы должен был уплатить штраф и немедленно расстаться с землею, которою пользовался в нарушение законов, — этим людям предлагалось, получив возмещение, уйти с полей, приобретенных вопреки справедливости, и уступить их гражданам, нуждающимся в помощи и поддержке.

При всей мягкости и сдержанности этой меры народ, готовый забыть о прошлом, радовался, что впредь беззакониям настанет конец. Но богатым и имущим своекорыстие внушало ненависть к самому закону, а гнев и упорство — к законодателю, и они принялись убеждать народ отвергнуть предложение Тиберия, твердя, будто передел земли только средство, настоящая же цель Гракха — смута в государстве и полный переворот существующих порядков». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Тиберий и Гай Гракхи. 116)

Однако вскоре стало ясно, что настроить народ против Тиберия не удастся. Прослышав о законе, на собрание из деревень прибыла масса обездоленных крестьян. Сенаторам оставалось только прибегнуть к последнему средству, могущему помешать принятию неугодного закона, — трибунской интерцессии. Трибун Марк Октавий, сам крупный землевладелец, накладывает вето на обсуждение закона в комициях. Еще недавно отношения двух трибунов были дружескими, но сейчас все попытки Тиберия уговорить Октавия снять свое вето оказываются тщетными. Негласное давление сената, да и собственный корыстный интерес не позволяют Октавию уступить. Хватаясь за последнюю надежду, Тиберий все-таки обращается к сенату Он должен убедить «отцов» своим авторитетом повлиять на Октавия. Теперь только сенат может предотвратить падение могущества и величия Рима. Речь Тиберия пересказывает Аппиан:

«Римляне, — говорил он, — завоевали большую часть земли и владеют ею; они надеются подчинить себе и остальную часть. В настоящее время перед ними встает решающий вопрос: приобретут ли они остальную землю благодаря увеличению числа боеспособных людей или же и то, чем они владеют, враги отнимут у них вследствие их слабости и зависти. Напирая на то, какая слава и какое благополучие ожидают римлян в первом случае, какие опасности и ужасы предстоят им во втором, Гракх увещевал богатых поразмыслить об этом и отдать добровольно, коль скоро это является необходимым, эту землю ради будущих надежд тем, кто воспитывает государству детей; не терять из виду большого, споря о малом». (Аппиан. Гражданские войны. I, 11)

Гракх понимает, к кому адресуется, и потому говорит не о справедливости и чести, а о сугубо материальном интересе в первую очередь тех же аристократов. Но большинство жадных и близоруких сенаторов уже неспособно воспринять резонные аргументы трибуна. На его взволнованную речь они отвечают насмешками. В отчаянии возвращается Тиберий на Форум. Он бессилен! Запретительное вето народного трибуна непреодолимо. В глубокой древности плебеи отвоевали для себя право на этот запрет, чтобы противостоять произволу патрицианских магистратов. И хотя впоследствии аристократы научились использовать трибунское вето в своих интересах, никто не осмелится оспорить священное право трибунов на него. Видимо, придется отложить принятие закона на год и тем временем убедить народ избрать новыми трибунами только сторонников земельной реформы. Но тогда уже не Гракх будет проводить ее через комиции: повторное избрание в трибуны запрещено законом. Досада, обида, нетерпение (проклятие многих реформаторов) и тревога за свое детище овладевают Тиберием с такою силой, что в голову ему приходит простая, но кощунственная мысль: если нельзя отменить вето, то можно попытаться избавиться от того, кто на нем настаивает. Нет, конечно, не убить, но сместить его с должности досрочно. И Тиберий обращается к собранию народа с предложением лишить Октавия трибунской власти. А это уже действительно «смута в государстве и полный переворот существующих порядков» . Ведь несменяемость магистратов до окончания срока их полномочий — один из главных принципов существования и действия всех властных структур Республики. Это — революция, к тому же направленная прямо против сената. Мало того, что мятежный трибун (и надо же — из такого хорошего рода!) ставит в комициях важнейший вопрос о судьбе государственных земель вопреки прямому неодобрению «отцов», он поднимает руку на трибунскую интерцессию — единственное средство, каким сенату удавалось до сих пор обуздывать самоуправство простонародья...

Вступив на путь нарушения традиции и закона, Тиберий, как и все революционеры, апеллирует к эмоциям собравшихся на площади:

«Народный трибун, — говорит он, — лицо священное и неприкосновенное постольку, поскольку он посвятил себя народу и защищает народ. Стало быть, если он, изменив своему назначению, чинит народу обиды, умаляет его силу, не дает ему воспользоваться правом голоса, он сам лишает себя чести, не выполняя обязанностей, ради которых только и был этой честью облечен. Даже если он разрушит Капитолий и сожжет корабельные верфи, он должен остаться трибуном. Если он так поступит, он, разумеется, плохой трибун. Но если он вредит народу, он вообще не трибун...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Тиберий и Гай Гракхи. XV)

Бесспорно демагогический прием Тиберия достигает своей цели. Голосами 18 триб из 35, впервые за всю историю римской Республики, законно избранный народный трибун Марк Октавий лишается своих полномочий. Тут же вслед за этим Народное собрание принимает и земельный закон Тиберия Гракха. У нас нет оснований сомневаться в чистоте побуждений Тиберия, но не с этого ли голосования началась в Риме столетняя гражданская смута? Волеизъявление народа выше закона! Ведь сам закон был некогда принят решением народа. Но, быть может, его следует после спокойного обсуждения изменить или даже отменить, но не так вот — одним голосованием лишить силы.

Но пока что одержана великая победа, и обездоленные крестьяне смогут вернуться на землю. В комиссию по ее перераспределению избраны сам Тиберий, его брат Гай и Аппий Клавдий. Они энергично принимаются за дело. Однако подвигается оно медленно. Границы государственных земель не были в свое время точно определены. Многие давным-давно присвоенные участки были с тех пор не раз перепроданы, и нынешние владельцы считают их своей собственностью. Конфликты возникают на каждом шагу. На их разбор уходит масса времени. И вот уже прошла большая часть года. Приближается срок перевыборов трибунов, а дело реформы только-только начало налаживаться. Не будет ли оно похоронено новоизбранными трибунами? Тем более что противодействие и озлобление сенаторов усиливаются. И в этом виноват сам Тиберий. В тот год умер царь Пергама Аттал III. Чтобы оградить свое царство от посягательства воинственных соседей, мудрый владыка завещал его покровительству Рима. Новым римским землевладельцам нужны средства для обзаведения скотом и инвентарем, и Тиберий в комициях предлагает ссудить их деньгами за счет казны пергамского царя. Но это опять узурпация полномочий сената — ведь распоряжение финансами государства испокон веков было только в его ведении.

И вот наступает день выдвижения кандидатур новых трибунов. Нет сомнения, что сенаторы приложат все усилия, чтобы не допустить избрания сторонников реформы. А ведь только трибун имеет право обращаться к народу в комициях и предлагать законы. И неумолимая логика борьбы толкает Тиберия на новое нарушение закона. Он выставляет свою кандидатуру для повторного избрания в трибуны. Народ его поддержит. А волеизъявление народа выше, чем закон! Но избирательные комиции бывают летом, как раз в разгар полевых работ. Крестьяне в Рим не пришли. Противники Тиберия на форуме и в базилике энергично настраивают против него горожан, упирая на противозаконность его притязаний. Клиенты богачей и продажный городской плебс готовы их поддержать. Тиберий видит, что ему не получить большинства в комициях. Можно понять его отчаяние. Но почему он опасается за свою жизнь? Ведь еще никогда политическая борьба в Риме не решалась путем физической расправы. А между тем Аппиан пишет, что...

Гракх, боясь не получить большинство голосов в свою пользу, перенес голосование на следующий день. Отчаявшись во всем деле, он хотя и продолжал еще оставаться в должности, надел траурную одежду, ходил остальную часть дня по форуму со своим сыном, останавливался с ним около отдельных лиц, поручал его их попечению, так как самому ему суждено очень скоро погибнуть от своих недругов». (Аппиан. Гражданские войны. I, 14)

По-видимому, Тиберий понимает, что там, где отступает закон, на сцене должна появиться грубая сила. Он этого не хочет, он подавлен, но обстоятельства уже сильнее него — они диктуют ход дальнейших событий.

«Вечером, — продолжает Аппиан, — бедные пошли провожать с плачем Гракха до его дома, убеждали его смело встретить грядущий день. Гракх ободрился, собрал еще ночью своих приверженцев, дал им пароль на случай, если дело дойдет до драки, и захватил храм на Капитолии, где должно было происходить голосование...» (Там же. I, 15)

Итак, Тиберий уже готов опереться не на голоса, а на кулаки своих сторонников. Пока что не на мечи, но до этого уже недалеко.

С утра народ собирается на площади перед храмом, чтобы приступить к выборам. Противники Тиберия настроены столь же решительно. И происходит то, чего уже нельзя избежать, что было предопределено еще противозаконным лишением Октавия трибунской власти:

«Выведенный из себя трибунами, — пишет далее Аппиан, — не позволявшими ставить на голосование его кандидатуру, Гракх дал условленный пароль. Внезапно поднялся крик среди его приверженцев, и с этого момента пошла рукопашная. Часть приверженцев Гракха охраняла его как своего рода телохранители, другие, подпоясав свои тоги, вырвали из рук прислужников жезлы и палки, разломали их на части и стали выгонять богатых из собрания. Поднялось такое смятение, нанесено было столько ран, что даже трибуны в страхе оставили свои места, а жрецы заперли храмы. В свою очередь, многие бросились в беспорядке искать спасения в бегстве, причем стали распространяться недостоверные слухи, будто Гракх отстранил от должности всех остальных трибунов, такое предположение создалось на основании того, что трибунов не было видно, или что сам Гракх назначил себя без голосования трибуном на ближайший год». (Там же)

А в это время в храме богини Верности собирается сенат. Приходят преувеличенные известия о насилии, учиненном на Капитолийском холме. Нет сомнения — Тиберий Гракх домогается тирании! Он готов уничтожить Республику и, конечно же, расправиться с сенатом. Промедление может оказаться роковым. Сейчас же, пока они все вместе, пока народ еще не совсем утратил почтения к «отцам», надо выступить против узурпатора. В стенах сенатской курии, как на поле боя перед сражением, звучит единодушное: «На Капитолий!» Вот как описывает Аппиан трагическое окончание этого злополучного дня:

«Сенат с принятым им решением отправился на Капитолий. Шествие возглавлял Корнелий Сципион Назика, Верховный понтифик. Он громко кричал: «Кто хочет спасти отечество, пусть следует за мною». При этом Назика накинул на свою голову край тоги, для того ли, чтобы этой приметой привлечь большинство следовать за ним, или чтобы видели, что этим самым он как бы надел на себя шлем в знак предстоящей войны, или, наконец, чтобы скрыть от богов то, что он собирался сделать. Вступив в храм, Назика наткнулся на приверженцев Гракха; последние уступили ему дорогу из уважения к лицу, занимавшему такой видный пост, а также и потому, что они заметили сенаторов, следующих за Назикой. Последние стали вырывать из рук приверженцев Гракха куски дерева, скамейки и другие предметы, которыми они запаслись, собираясь идти в народное собрание, били ими приверженцев Гракха, преследовали их и сталкивали с обрывов Капитолия вниз. Во время этого смятения погибли многие из приверженцев Гракха. Сам он, оттесненный к храму, был убит около дверей его, у статуи царей. Трупы всех погибших были брошены ночью в Тибр». (Там же. I, 16)

Так случилось в Риме тягчайшее преступление — убийство народного трибуна, неприкосновенность которого охранял закон. Но разве не сам он подал пример пренебрежения законами? Кто посеет ветер...

Плутарх утверждает, что в тот день было убито более трехсот человек.

«Как передают, — пишет он далее, — после изгнания царей это был первый в Риме раздор, завершившийся кровопролитием и избиением граждан, все прочие, хотя бы и нелегкие и отнюдь не по ничтожным причинам возникавшие, удавалось прекратить благодаря взаимным уступкам и власть имущих, которые боялись народа, и самого народа, который питал уважение к сенату». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Тиберий и Гай Гракхи. XX)

Таким образом, нарушилось сохранявшееся веками гражданское равновесие. Конечно, изначально в этом была повинна неуемная алчность богачей. Но свою пагубную роль сыграли и противозаконные действия трибуна. Ирония судьбы: мягкому и добросердечному Тиберию суждено было открыть эпоху беззакония, гражданских конфликтов и насилия, которое, чем дальше, тем в более жестокой форме станет решающим аргументом политической борьбы в Риме.

Между тем, отбив главную атаку на власть сената и опасаясь возмущения крестьян, аристократы не осмеливаются оспорить принятый в комициях земельный закон Тиберия Гракха. Да и в самом сенате уже многие понимают необходимость реформы. В борьбе вокруг ее реализации в Риме складываются две силы, или, если угодно, две партии: «оптиматов», как себя именуют сторонники аристократического правления, и «популяров», претендующих на роль защитников интересов народа. В комиссию по конфискации и перераспределению государственных земель регулярно избирают видных популяров. И результаты их деятельности довольно скоро сказываются вполне ощутимо: к 125-му году число военнобязанных увеличивается с 319 до 395 тысяч человек. Так что в этом плане реформа Тиберия достигла цели. Между тем по мере ее дальнейшей реализации все чаще возникают конфликты по поводу спорных случаев определения принадлежности земель. В эти споры втягиваются латиняне и влиятельные граждане союзных Риму общин Италии — им тоже в свое время были переданы во временное пользование завоеванные земли. Возникает угроза прочности военного союза римлян с италиками. Обиженные союзники жалуются возвратившемуся из Испании Сципиону Эмилиану, чей авторитет и влияние по-прежнему велики и в в сенате, и в народе. Эллинистическая образованность Эмилиана не мешает ему сохранять приверженность к староримской традиции и убежденность в необходимости сенатского правления. Он явным образом становится на сторону оптиматов. В 129-м году по его предложению Народное собрание отбирает у земельной комиссии право самой разрешать конфликтные ситуации и передает его цензорам и консулам, которые затем явно саботируют дело. По городу ползут слухи о предстоящей отмене земельного закона. В том же году Эмилиана находят мертвым в его собственном доме. Есть основания предполагать, что убийство совершено популярами. Однако расследование не проводилось и достоверных сведений по этому поводу нет.

По-видимому, уже после смерти Сципиона популярам в комициях удается провести закон о разрешении повторного избрания в трибуны. Между тем лишенная судебных полномочий земельная комиссия постепенно сворачивает свою деятельность, и дальнейшее перераспределение земли прекращается. Число военнообязанных в 115 году будет таким же, как в 125-м.

А в это время вдали от Рима, на военной службе сначала в Испании, потом в Сардинии, мужает новый и, как вскоре выяснится, еще более грозный противник сената Гай Гракх — младший брат убитого трибуна. Ему тоже еще нет тридцати, когда он возвращается в Рим и выставляет свою кандидатуру на выборах трибунов. Все самые видные и состоятельные граждане выступают против него. Но благодаря посмертной славе брата да и собственным уже известным достоинствам, по свидетельству Плутарха,

«...народ, поддерживавший Гая, собрался со всей Италии в таком количестве, что многие не нашли себе в городе пристанища, а Поле всех не вместило, и крики голосующих неслись с крыш и глинобитных кровель домов». (Там же. XXIV)

В 123-м году, через 10 лет после Тиберия, Гай Гракх становится одним из трибунов римского народа. Если в характере старшего брата современники отмечали некоторую сентиментальность и даже мечтательность, то Гай — страстная натура, человек действия, целеустремленный и заряженный энергией, как стрела натянутого лука. Он блестяще образован, храбр, тверд характером и великолепный оратор. Впоследствии сам Цицерон в диалоге о знаменитых ораторах напишет о нем: «Согласись, Брут, что никогда не существовал человек, одаренный для красноречия полнее и богаче». Вынужденная скрытность в течение девяти лет после гибели Тиберия закалила его волю. Теперь настал час расплаты. Вся сокрытая в этом молодом человеке сила устремляется к одной цели — отмщению за смерть брата.

Реформа Тиберия была продиктована исключительно заботой о сохранении могущества Рима. Оказавшееся роковым противоборство с сенатом явилось следствием тупого эгоизма и ненависти сенаторов и вовсе не входило в первоначальные планы трибуна. Теперь же целый ряд законов, которые один за другим удается провести в комициях Гаю Гракху целенаправленно наносят удары по сенату, постепенно лишая его влияния и власти.

Он начинает с того, что обеспечивает себе устойчивую поддержку Народного собрания. По самому существу и смыслу государственного устройства римской Республики, главный голос в этом собрании должен был принадлежать воинам-крестьянам. Но теперь крестьянские усадьбы в большинстве своем оказались расположены далеко от Рима. Их владельцы лишь изредка и только в свободное от сельской страды время являются в комиции, и потому, как показал горький опыт брата, опираться на их поддержку ненадежно. Зато в самом Городе скопилось множество неимущих, но полноправных граждан. Во время выборов магистратов многие из них продают свои голоса претендентам. Гай решает привлечь их на свою сторону Для этого он проводит закон, обязывающий государство регулярно обеспечивать всех неимущих очень дешевым хлебом — разумеется, за счет поставок из завоеванных провинций. Хлебные раздачи и распродажи случались и раньше, но это были отдельные эпизоды, связанные со стремлением кого-либо из богачей обеспечить себе поддержку на ближайших выборах. Теперь иждивенчество римского плебса становится узаконенной нормой. А поскольку в списки получателей хлеба, согласно закону, включают каждого заявившего о своей нужде жителя города, то в Рим устремляется масса бедноты из деревень, пополняя собой число сторонников трибуна — своего благодетеля.

Для того же, чтобы неимущие граждане действительно могли влиять на решения комиций, Гракх добивается отмены древнего порядка очередности подачи голосов, определявшегося цензовым старшинством центурий. Ведь пример первых голосующих играет подчас решающую роль! Теперь очередность подачи голосов центуриями будет определять жребий.

Полуголодное, буйное и безответственное большинство в собраниях народа лишает обсуждение и решение государственных дел в комициях их прежнего демократического смысла. Логика антисенатской революции толкает Гракха на подрыв самого существа республиканского общественного устройства. Вместо власти народа устанавливается самоуправство толпы люмпенов. Ослепленный ненавистью к сенату, Гай не отдает себе в этом отчета. Римский плебс становится с этих пор обузой и проклятием государства.

Между тем стратегия войны с сенатом продумана основательно. Ее второй этап — внесение раскола в ряды оптиматов. Для этого Гай хочет обеспечить себе поддержку богатой верхушки всадничества. Есть все основания опасаться, что без нее сенатская аристократия сумеет купить симпатии продажной толпы. Гракх предлагает новый закон о доходах из недавно завоеванной провинции Азия. Поначалу в этой наиболее богатой из римских провинций был установлен определенный денежный налог, который азиатские общины вносили через квестора прямо в римскую казну Потом вместо налога решено было взимать десятую часть урожая и прочих доходов жителей провинции. Десятину надлежало каждый год определять заново. До сих пор ее откупали знатные провинциалы. По закону Гракха, все это баснословно выгодное предприятие передавалось ассоциациям римских публиканов из сословия всадников.

Обеспечив себе такими образом надежную опору, Гай наносит сенату сокрушительный удар. Воспользовавшись очередными скандальными разоблачениями подкупа судей и оправдания ими злостных взяточников — управляющих провинциями (что было делом вовсе не новым), он предлагает лишить сенаторов права заседать в судах по рассмотрению жалоб провинциалов на лихоимство, а заодно и в прочих постоянных судебных коллегиях в Риме. Всю судебную власть его закон передает римским всадникам. И оптиматам не удается этому помешать. Вот как описывает Аппиан последствия их поражения:

«Говорят, Гай немедленно после того, как закон был принят, выразился так: я одним ударом уничтожил сенат. Эти слова Гракха оправдались еще ярче позднее, когда реформа, произведенная Гракхом, стала осуществляться на практике. Ибо предоставление всадникам судейских полномочий над римлянами, всеми италийцами и самими сенаторами, полномочие карать их любыми мерами воздействия, денежными штрафами, лишением гражданских прав, изгнанием — все это вознесло всадников как магистратов над сенатом...

И скоро дело дошло до того, что сама основа государственного строя опрокинулась: сенат продолжал сохранять за собой лишь свой авторитет, вся же сила сосредоточилась в руках всадников». (Аппиан. Гражданские войны. I, 22)

Конечно же, по истечении некоторого времени суды всадников окажутся столь же коррумпированными, как ранее сенаторские суды. Но Гаю Гракху уже не придется убедиться в этом. На следующий год Гай вновь избран трибуном, благо теперь это уже разрешено. Он проводит через комиции еще ряд законов, хотя и не столь значительных, как названные выше. Но главное, чем он добивает охваченный параличом сенат, это бурная организаторская деятельность. Реализуются обширные планы нового строительства, в первую очередь — дорог. Всадники получают множество подрядов на производство общественных работ, дающих заработок бедноте. Расширяются торговые связи Рима. Оживление в районе торговой пристани бросается в глаза. За последний год здесь, на берегу Тибра, появилось множество новых контор и складов, в том числе обширных хранилищ для предназначенного к раздаче зерна. Стимулируется развитие ремесленного производства. Плутарх с восхищением пишет, что Гай...

«...во главе всех начинаний становился сам, нисколько не утомляясь ни от важности трудов, ни от их многочисленности, но каждое из дел исполняя с такой быстротой и тщательностью, словно оно было единственным, и даже злейшие враги, ненавидевшие и боявшиеся его, дивились целеустремленности и успехам Гая Гракха. А народ и вовсе был восхищен, видя его постоянно окруженным подрядчиками, мастеровыми, послами, должностными лицами, воинами, учеными, видя, как он со всеми обходителен и приветлив и всякому воздает по заслугам, нисколько не роняя при этом собственного достоинства...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Тиберий и Гай Гракхи. XXVII)

Еще недавно всемогущий и всепроникающий сенат теперь практически отстранен от дел. То, что началось как месть, благодаря энергии и таланту Гая Гракха обретает смысл как новая форма государственного управления. По существу говоря, это — единовластие (своего рода демократическая диктатура). Однако время для него еще не наступило. Пройдет еще почти столетие, прежде чем сначала Юлий Цезарь, а потом Август утвердят необходимость замены изживших себя полисно-республиканских институтов единовластием римских императоров. Но их предтечей есть все основания считать народного трибуна Гая Гракха. Это обстоятельство мне кажется поучительным. Оно говорит о том, что дистанция между защитником народа и диктатором может порой оказаться очень небольшой.

Между тем быстрый рост массы люмпенов угрожает стабильности жизни Города. Кардинальное решение этой проблемы путем дальнейшего расширения фронта общественных работ явно невозможно. Гай ищет новые пути для возвращения неимущих горожан в деревню. Возможности конфискации и передела государственных земель явно исчерпаны. Но нельзя ли попытаться решить проблему не в индивидуальном, а как бы в коллективном плане? Еще в начале века, после победы римлян в Пунической войне и покорения Цизальпинской Галлии, на конфискованных у италийских союзников врага землях было основано немало римских колоний. Нельзя ли вновь обратиться к этой практике? Сейчас нет войн и отбирать освоенные земли у союзников или даже данников Рима невозможно. Но есть земли, отданные им в аренду от казны, а также заброшенные с давних военных лет, которые можно сообща вновь освоить. Таковые находятся в окрестностях Капуи и Тарента. Там основываются колонии. Но они слишком малочисленны, чтобы решить проблему расселения римского плебса.

Тогда у Гая Гракха возникает смелая идея создания большой колонии за пределами Италии. Нынешнее могущество Рима надежно обеспечит безопасность колонистов. И здесь тоже Гай интуитивно вступает на путь, предначертанный Империи, когда Риму суждено будет шагнуть далеко за границы Апеннинского полуострова. Вместе со своим единомышленником, бывшим консулом, а ныне тоже трибуном, Фульвием Флакком Гай отправляется на разведку в Северную Африку. Их выбор падает на пустующие земли, некогда принадлежавшие Карфагену. Здесь решено основать обширную колонию Юнония. Гай и Флакк возвращаются в Рим. Решение о создании колонии принято в комициях, и даже составлен список первых шести тысяч колонистов.

В это же время Гай выступает еще с одной законодательной инициативой. Он предлагает предоставить права полного римского гражданства латинянам, а гражданам союзных италийских городов даровать «латинское право» (избирать, но не быть избранными в число римских магистратов). Распространение полного гражданства на весь Лациум будет способствовать расселению римлян из Города, а избирательное право союзников усилит популяров. Эти предложения тоже предвосхищают неизбежную для Империи консолидацию и уравнивание в правах всех италийцев под эгидой Рима. Но сейчас предложение Гая отвергается. И не только сенатом, но и в комициях римским плебсом, который усматривает в нем опасность увеличения числа нахлебников государства.

Ободренный этим успехом, сенат начинает контрнаступление на Гракха. Один из трибунов, противник Гая, Марк Ливий Друз, ссылаясь на одобрение «отцов», предлагает отменить подать, которую должны платить владельцы новых земельных наделов. Кроме того, он вносит проект закона об учреждении в самой Италии двенадцати новых колоний по 3 тысячи человек в каждой. Автор закона не утруждает себя объяснением, откуда возьмется земля для этих колоний. Но легковерная и легкомысленная толпа — детище Гая — этих объяснений и не требует. Ее симпатии смещаются в пользу Друза и сената. Одновременно по городу начинают циркулировать слухи о том, что волки вырыли межевые столбы, поставленные Гракхом и Флакком на земле будущей Юнонии. Авгуры толкуют это как дурное предзнаменование, вспоминают о проклятии, которому была предана карфагенская земля. Они предлагают отменить закон об учреждении злополучной колонии в Африке.

В это время как раз происходят выборы трибунов на следующий, 121-й год. За Гая снова голосуют очень многие, но поссорившиеся с ним трибуны после подсчета голосов не называют Гракха в числе избранных. Плутарх полагает, что это был прямой обман избирателей, хотя явных тому доказательств у него нет. Тут же назначается народное собрание для пересмотра решения об Юнонии. Его созывает новоизбранный консул Луций Опимий — один из наиболее решительных и неразборчивых в средствах вождей оптиматов.

С раннего утра на Капитолии собираются как сторонники, так и противники Гракха и Флакка. Самого Гая еще нет на площади, но атмосфера накалена. Памятуя о насильственной смерти Тиберия и его сторонников, кое-кто из окружения Флакка под складками тоги прячет оружие. Начинается традиционное жертвоприношение. Один из ликторов консула обзывает негодяями стоящих рядом популяров, кто-то из них, теряя самообладание, отвечает ударом кинжала. Ликтор убит. Это — прямое посягательство на власть, и консул распускает собрание. В тот же день он созывает сенат, велит внести труп убитого ликтора и требует полномочий для подавления вооруженного мятежа.

Тогда сенат решается на беспрецедентный поступок, на крайний шаг — впервые за всю историю он в мирное время провозглашает сакраментальную формулу: «Да позаботятся консулы, чтобы государство не понесло ущерба!» Напомню, что эта, на первый взгляд безобидная, рекомендация означала введение чрезвычайного положения. Консул получал право применять к гражданам города любые меры принуждения, вплоть до смертной казни без суда. Нужды в этом сейчас нет. Убийца ликтора известен и можно наказать только его, но оскорбленный и напуганный сенат стремится уничтожить своих противников. Опимий приказывает сенаторам и перешедшим на их сторону всадникам вместе со своими клиентами и рабами явиться на следующий день на Капитолий вооруженными. Той же ночью, узнав об этом, люди Флакка тоже вооружаются и с утра занимают оплот бедноты — Авентинский холм. Впервые в самом Риме возникает вооруженное противоборство. Семена насилия, посеянные еще Тиберием Гракхом, проросли! Свершается следующий, неотвратимый шаг нарастания гражданского противостояния. Теперь в ход пойдут не кулаки и палки, а мечи. Гражданский спор будет решаться пролитием крови!

Флакк отправляет к Опимию своего сына с предложением вступить в переговоры. Оно отвергнуто. Консул требует капитуляции. Флакк отказывается. Гай Гракх не хочет участвовать в кровопролитии. Храбрости ему не занимать — он это доказал в сражениях. Но сейчас ему открывается весь ужас предстоящего братоубийства. На Авентин Гай приходит безоружным.

Как это делается и ныне, для подавления гражданского мятежа консул решает использовать армию. Древний закон и обычай запрещают войску даже находиться внутри городских стен. Но никто уже не считается с законами, не чтит обычаев. На штурм Авентинского холма идет большой отряд римской пехоты и критских наемников. Тем, кто сдастся, обещано помилование. За головы Гракха и Флакка назначена награда золотом — по весу голов. Сражение длится недолго. Силы неравны, ряды сторонников мятежных трибунов быстро тают. Городской плебс, разумеется, предпочитает остаться в стороне. Захвачен и убит Флакк. Гай хочет покончить с собой, но друзья уговаривает его бежать и, жертвуя жизнью, прикрывают мост, по которому он уходит за Тибр. Увидев, что погоня его настигает, Гракх приказывает сопровождающему его рабу убить себя. Головы Флакка и Гракха доставляют Опимию...

В сражении за Авентин убито около 250 человек, а затем следует жестокая расправа над мирными сторонниками Гракха.

Казнено более трех тысяч граждан. После чего сенат повелевает Опимию совершить торжественное очищение города от скверны убийств, а на конфискованные у казненных средства воздвигнуть новый храм Согласия на месте старого, полуразрушенного, построенного в глубокой древности еще Камиллом.

Римляне были потрясены и опечалены свершившимся в тот день, они долго с благодарностью чтили память братьев Гракхов. Как утверждает Плутарх:

«Народ открыто поставил и торжественно освятил их изображения и благоговейно чтил места, где они были убиты, даруя братьям первины плодов, какие рождает каждое из времен года, а многие ходили туда, словно в храмы богов, ежедневно приносили жертвы и молились». (Там же. XXXIX)

Запоздалая любовь народа к «невинно убиенным» его защитникам вполне понятна. А как нам, из нашего далека, зная все, что произошло потом, судить о жизни и делах братьев Гракхов? Чистота и благородство их намерений у меня лично не вызывают сомнений. А вот их действия? Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад.

Много лет нас учили, что нет ничего выше, чем освободительная революция. Что ее святые цели оправдывают и беззаконие, и жестокость, и насильственное изменение уклада жизни, и неизбежные человеческие жертвы. Братья Гракхи нам представлялись первыми революционерами и первыми жертвами многовековой борьбы угнетенных со своими угнетателями.

Так ли все просто? Тебе, читатель, судить об этом.