6. РЕКВИЕМ ПО КОРОЛЮ

6. РЕКВИЕМ ПО КОРОЛЮ

«В 1531 г. еще один великий злодей [Франсиско Писарро] отправился со своим отрядом к берегам королевства Перу. Он намеревался воспроизвести стратегию и тактику, продемонстрированные его соотечественниками в других частях Нового Света. Но с течением времени своей жестокостью он превзошел своих предшественников, повсюду в той области он преступным образом осуществлял грабежи и убийства, сравнивая с землей города, учиняя массовую резню и иными варварскими способами изводя местное население. Чинимые им зверства достигли такого масштаба, что никому не удастся узнать о них в полном объеме до тех пор, пока не раскроется все в Судный День».

Бартоломе де Лас Касас, «Уничтожение Индии», 1542

«Когда они явились к губернатору [Писарро], они обнаружили его в угнетенном состоянии духа. В знак траура он надел большую фетровую шляпу, глаза его были полны слез».

Гонсало Фернандес де Овьедо и Вальдес, «История Индии», 1547

«Политика не имеет никакого отношения к морали».

Никколо Макиавелли, «Государь», 1511

Когда Диего де Альмагро прибыл наконец со своим подкреплением в Перу в 1533 г., его, как и Писарро, должен был удивить тот факт, что город Тумбес весь находится в руинах. Продвигаясь вдоль побережья на юг, он вскоре обнаружил заложенный не так давно испанцами город Сан-Мигель, в котором Писарро оставил на жительство восемьдесят человек из своего отряда. Альмагро узнал от них, что Писарро находился в горах, и что ему каким-то образом удалось пленить повелителя этой могущественной индейской империи. Альмагро сообщили, что индейцы боятся атаковать испанцев, поскольку индейский повелитель находится в плену у Писарро. Альмагро узнал также, что Писарро с нетерпением ожидает его прибытия.

К этому времени Альмагро и Писарро являлись партнерами на протяжении по меньшей мере четырнадцати лет. Однако в последнее время их отношения стали достаточно неровными. Из Испании в Панаму Писарро привез не только королевскую лицензию на завоевание Инкской империи, но также и титул губернатора Перу. Также Писарро добыл себе военный титул генерал-капитана Перу. Он ожидал теперь принятия в рыцарский орден Сантьяго — это позволило бы ему выбраться из низших слоев и утвердило бы его среди элиты.

Если себе Писарро обеспечил многочисленные высокие титулы, то для своего верного партнера Альмагро он добыл только один титул — мэра Тумбеса, города, площадь которого составляла несколько квадратных километров, и который сейчас лежал в руинах. И это все при том, что во время своей предыдущей экспедиции Альмагро спас Писарро и его голодающих товарищей, находившихся на острове Гальо, у берегов Колумбии. Также стоит упомянуть о том, что в свое время Альмагро собрал средства, для того чтобы обеспечить Писарро плавание в Испанию. Неудивительно, что теперь партнер Писарро пришел в ярость, услышав о том, как последний с ним обошелся.

Писарро, однако, все еще нуждался в Альмагро. Он высоко ставил организационные способности своего компаньона, его умение найти новых рекрутов, его готовность взять на себя львиную долю от того огромного объема дел, который был сопряжен с подготовкой завоевательной экспедиции. Но Альмагро чувствовал себя обойденным: Писарро, а не ему было дано дозволение на завоевание Перу. И даже если бы Альмагро отказался участвовать в этом предприятии, он не мог бы помешать Писарро самостоятельно отправиться к берегам Перу.

Тесно общаясь с Альмагро на протяжении длительного времени, Писарро знал своего партнера слишком хорошо. Он знал сильные и слабые стороны этого человека, его тщеславие. Подобно Писарро, Альмагро явился на свет незаконнорожденным ребенком. Соответственно он очень нуждался в том, чтобы утвердить себя и свое имя. Писарро также знал, что Альмагро хотел равноправных отношений, что он не хотел обращения с собой как с низшим по положению, и что он требовал к себе уважения. Более чем чего-либо еще, Альмагро желал получения губернаторского поста, он хотел стать повелителем в своем государстве.

В результате сложных переговоров Писарро наконец удалось убедить своего разозленного партнера в том, что он, Писарро, постарается уговорить короля предоставить Альмагро губернаторскую власть над другой территорией. Получив достаточное количество авансов, Альмагро в итоге согласился пойти на перемирие и возобновил подготовку к предстоящей совместной экспедиции.

Четыре года спустя, в апреле 1533 г., когда Диего де Альмагро спустился со своим отрядом в город Кахамарку, он наконец встретился с Франсиско Писарро. Два военных лидера тепло поприветствовали друг друга; в конце концов, в свете нынешних воодушевляющих событий они были вполне готовы покончить с былой враждебностью. Писарро с явной гордостью представил Альмагро ошеломленному Атауальпе, затем он провел своего партнера в охраняемую комнату, заполненную почти до самой белой черты, проведенной Атауальпой, бесчисленными сверкающими золотыми предметами. Той же ночью Писарро распорядился зарезать несколько лам, чтобы накормить людей Альмагро.

Несмотря на внешнюю демонстрацию дружеских чувств, напряжение в отношениях между двумя партнерами оставалось. Еще до того, как Альмагро прибыл, до Писарро дошли слухи, что его партнер может попытаться самостоятельно завоевать Перу. Но Альмагро не дал и тени сомнения в такого рода намерениях. Вообще Писарро всегда был склонен считать Альмагро своим приспешником, стоящим на ступень ниже его самого. Несмотря на наличие между ними узаконенных партнерских отношений. Писарро рассматривал Перу и титулы, сопутствовавшие завоеванию этого государства, как исключительно свое собственное достояние. Он был готов поделиться определенным количеством богатства и власти с Альмагро, но совершенно не был склонен рассматривать своего приземистого партнера как равного.

С прибытием Альмагро число испанцев в Кахамарке превысило 300 человек, и они были разделены на две четко разграниченные группы. Те, кто принимал участие в пленении Атауальпы и в резне на городской площади — 168 человек, — станут известны как «люди Кахамарки». Они имели право на свою долю в том богатстве, которое было предоставлено в качестве выкупа за Атауальпу, соответственно в скором будущем им суждено было стать настоящими богачами. Испанцы же, которые прибыли с Альмагро, при всем том, что они должны были участвовать в покорении оставшейся части империи, могли рассчитывать только на символическую долю в общем объеме сокровищ Атауальпы. Все дело было в том, что они не принимали участия в ключевом моменте завоевания. По словам Педро Писарро,

«Альмагро… не хотел… чтобы было произведено такое неравное разделение, — он хотел, чтобы он и его компаньон [Писарро] получили по половине всего, а что касается остальных испанцев, то предводители военной кампании дали бы каждому по 1000 или, самое большее, по 2000 песо каждому. Надо сказать, что в этом деле маркиз повел себя очень по-христиански, — он решил никого не лишать заслуженных им богатств. Поскольку распределение богатств было осуществлено между всеми испанцами, вошедшими в Кахамарку и принявшими участие в пленении Атауальпы… тем, кто явился позже, не досталось ничего».

Одним из тех, кто явился «позже» и кому не досталось почти ничего, был партнер Писарро, Диего де Альмагро.

Когда новоприбывшие увидели комнату, полную золота, и стали свидетелями того, что драгметаллы ежедневно продолжают прибывать, это, естественно, разожгло в них аппетиты и пробудило стремление побыстрее завершить процесс получения выкупа. Лишь когда выкуп будет собран, и они покинут Кахамарку, они смогут начать грабежи ради собственной выгоды. Между тем безутешный Атауальпа взирал на испанцев со все возрастающим отчаянием.

13 июня 1533 г., через два месяца после прихода Альмагро, двое испанцев, до сих пор находившихся в Куско, наконец прибыли в Кахамарку, сопровождая караван, состоявший из 223 лам, груженных золотом и серебром. Если учесть, что каждая лама несла на себе груз примерно в 50 фунтов, то весь караван должен был увеличить общее количество собранных сокровищ Атауальпы более чем на 11 000 фунтов. Можно только представить себе, какова должна была быть реакция второй группы испанцев, когда они осознали, что из доставленных сокровищ им не достанется ни грамма. Хотя новоприбывшие проделали такой же длинный путь, что и их компаньоны, и им пришлось столкнуться с немалыми трудностями и опасностями, они явились слишком поздно, чтобы принять участие в дележе выкупа.

Четыре дня спустя, когда отношения между испанцами начали становиться все более напряженным и, Писарро распорядился приступить к плавке золота. Он также приказал, чтобы серебро, которое к тому времени было уже расплавлено, было поделено между «людьми Кахамарки». За четырехмесячный период, с марта по июль 1533 г., испанцы отправили в печи более 40 000 фунтов священного инкского золота и серебра. Примерно половина испанцев наблюдала за этим процессом с чувством радости, тогда же как другая половина взирала на все это с растущим чувством зависти. Предметы искуснейшей работы — золотые и серебряные статуи, сосуды, самые разнообразные украшения — все это превращалось в бесформенный расплав, который затем отливался в формы для получения слитков. В наше время инкские золотые и серебряные изделия представляют собой величайшую редкость — львиная их доля исчезла около пяти столетий назад в печах Кахамарки.

Наконец настал момент, которого столь долго ожидали испанцы. В то время как нотариусы отслеживали процесс взвешивания и деловито заносили на бумагу все данные, ставя затем внизу документов подписи и печати, всадники выходили один за другим и получали на руки 180 фунтов серебра и 90 фунтов золота в 22,5 карата — золото и серебро были достаточно чистыми, чтобы немедленно переплавить их в монеты. Учитывая, что один фунт золота был примерно равен двухгодичной зарплате моряка, можно подсчитать, что 90 фунтов золота составляли размер зарплаты за 180 лет, — это если не считать серебра. И хотя пехотинцы получали только половину этого количества, то есть девяносто фунтов серебра и сорок пять фунтов золота, вполне очевидно, что все 168 испанцев, прибывших вместе с Писарро в Кахамарку, стали владельцами такого богатства, о котором они не могли даже помыслить. Теперь при желании они вполне могли начать собирать свои скудные пожитки и возвращаться в Испанию — и никогда уже более в жизни не работать.

Но у Франсиско Писарро не было мыслей бросить дела. Он прибыл в Перу не за тем, чтобы обрести возможность уйти на покой, а для того, чтобы создать феодальное королевство — королевство, которым он сам будет править. Но чтобы завоевать такое королевство и затем управлять им, Писарро до крайности нужны были конкистадоры, которые, так же как и он, имели намерение обосноваться в этой стране. Хотя Писарро и позволил нескольким женатым воинам отбыть назад после дележа богатств, остальным он приказал оставаться в Перу, по крайней мере до тех пор, пока завоевание не будет закончено.

Среди тех, кто должен был отбыть назад, был и тридцатидвухлетний брат Писарро, Эрнан, которому Писарро велел присматривать за богатством, отправлявшимся королю в Испанию. Писарро больше никому не мог доверить доставку королевской прибыли, составлявшей стандартные 20 процентов, которые должны были платить все конкистадоры, чтобы иметь возможность осуществлять разграбление Нового Света на законных основаниях. Из этой огромной массы драгметаллов, собранной в Кахамарке, король и королева Испании получили 5200 фунтов серебра и 2600 фунтов золота.

Когда Эрнан Писарро и еще небольшая группа испанцев готовились к отбытию, остающиеся конкистадоры торопливо писали письма, желая передать их на родину с возвращающимися. Из всей этой массы писем сохранилось только одно: оно написано одним из личных прислужников Франсиско Писарро, Гаспаром де Гарате, молодым баском, которому только шел третий десяток. Подобно другим своим соотечественникам, Гаспар жаждал как можно быстрее поведать своей семье о своем недавно обретенном богатстве.

«Моему любимому отцу.

Прошло уже около трех лет, как я получил от вас письмо, в котором вы просили, чтобы я выслал вам немного денег. Один Бог лишь знает, какую скорбь я испытывал ввиду того, что в тот момент послать мне вам было нечего. Ведь если бы у меня было что-то, то вам не было бы никакой необходимости специально обращаться ко мне; я всегда старался делать то, что должно, но до сих пор просто не было никакой возможности…

Я посылаю вам двести тринадцать песо [2,1 фунта] высокосортного золота — с одним достойным человеком из Сан-Себастьяна; в Севилье он обменяет золото на деньги и привезет их вам. Я бы послал вам и больше, но дело в том, что он везет золото родственникам еще нескольких конкистадоров, так что его возможности ограничены. Его имя Педро де Анадель, я его хорошо знаю: это человек, который непременно выполнит взятое на себя обязательство, вот почему я попросил его оказать мне любезность и доставить вам деньги…

Я расскажу вам о том, как я попал сюда;…мы получили известие о том, что губернатор Франсиско Писарро должен вскорости стать правителем королевства Новая Кастилия [Перу], и когда мы услышали об этом, то, не видя для себя особых перспектив в Никарагуа, прибыли в эту область, где золота и серебра больше, чем железа в Бискайе, а овец [лам] больше, чем в Сории, а также имеется огромное количество разнообразного продовольствия и превосходной одежды. Главный правитель этого королевства управляет территорией, растянувшейся более чем на 500 лье. Он [Атауальпа] у нас в руках, имея его в качестве своего пленника, мы можем одолеть 500 лье без риска быть убитыми; взамен за его жизнь индейцы дают тебе все, что только пожелаешь, и носят тебя на носилках.

Мы захватили этого повелителя благодаря Божьему чуду, поскольку наших собственных сил не хватило бы на то, чтобы схватить его, и вообще совершить все то, что нами совершено, — но Бог чудесным образом позволил нам одержать победу над этим вождем и его силами. Вы должны знать, что мы вместе с губернатором Франсиско Писарро явились на землю этого властителя, где у него было 60 000 воинов, испанцев же вместе с губернатором было 160, и мы думали, что нашим жизням пришел конец, потому что их была такая туча, и даже [туземные] женщины насмехались над нами и говорили, что им жаль нас, поскольку нас непременно убьют; но вскоре им пришлось поменять свое мнение…

Передайте от меня приветствия Каталине, моим братьям и сестрам, моему дяде… и его дочерям, особенно старшей… а также моим кузенам… и всем прочим моим родственникам… я очень хочу, чтобы вы сказали им, что я страстно желаю увидеть их, и, даст Бог, я скоро буду в наших краях… я очень прошу вас заботиться о моей матери и всех моих родственниках, и, если Бог позволит мне вернуться, я сам возьму на себя все эти заботы. На данный момент писать мне больше нечего, кроме того, что я молю нашего Господа Иисуса Христа позволить мне увидеть вас, прежде чем я умру.

Из Кахамарки, находящейся в королевстве Новая Кастилия, 20 июля 1533 г.

Ваш сын…

Гаспар…»

Однако автору этого письма, отправившемуся в пресловутую Индию еще в подростковом возрасте, так и не суждено было снова увидеть свою семью. Всего лишь через четыре месяца после вручения золота и письма своему другу Гаспар будет убит в ходе одного сражения, которое разыграется на территории Перу. Пройдет еще по меньшей мере год, прежде чем новость о постигшей его трагической судьбе дойдет до его семьи.

После того как золото и серебро было поделено, в душе Атауальпы все сильнее начало расти чувство отчаяния. После того как он узнал, что Эрнан Писарро отправляется в Испанию, Атауальпа окончательно погрузился в мрачное состояние духа. Из всего круга испанцев у Атауальпы наилучшие отношения сложились именно с Эрнаном, с ним император часто играл в шахматы, и вообще он явно сдружился с этим предводителем конкистадоров. Надменный брат Писарро пользовался большим влиянием в лагере испанцев, на протяжении всей кампании он был правой рукой Франсиско.

Когда Эрнан выехал из лагеря вместе с караваном лам, груженным сокровищами, предназначенными для короля, Атауальпа «плакал, говоря, что его убьют, поскольку Эрнан Писарро уезжает». Годы спустя Эрнан скажет королю, что Атауальпа умолял Писарро, чтобы тот взял его с собой в Испанию. Атауальпа уверял Эрнана в том, что королевский казначей Алонсо Рикельме и дон Диего де Альмагро убьют его по отбытии Писарро. Когда золото и серебро было роздано в точном соответствии с данными обещаниями, а испанцы в городе только прибывали и никакой перспективы собственного освобождения Атауальпа не видел, он должен был прийти к заключению, что Писарро обманул его. Писарро обещал Атауальпе, что даст ему власть в Кито. Однако сейчас Атауальпа видел, что испанцы готовят снаряжение и лошадей для похода на юг, в Куско.

По городу начали распространяться слухи о том, что Атауальпа отдал своей северной армии приказ идти вызволять его, ведь теперь всем уже было очевидно, что у испанцев не было намерения выполнять свои обязательства. Один местный вождь поведал Писарро, что северная армия Атауальпы уже выступила на юг и что этот отряд, предводительствуемый великим полководцем по имени Люминабе [Руминяви], находится уже очень близко от города. Он должен прийти ночью и атаковать лагерь, предав его огню. Первым, кого индейцы попытаются убить, будет Писарро, затем они освободят из узилища своего повелителя Атауальпу. В настоящий момент со стороны Кито движутся 200 000 местных воинов вместе с 30 000 жителей Карибского бассейна, у которых в обычае есть человеческое мясо.

Писарро немедленно приказал выставить по периметру города круглосуточный караул, после чего направился к Атауальпе, чтобы предъявить ему дискредитирующую того информацию. «Как же ты совершил такое предательство? — сердито спросил Писарро. — И это после того, что я обращался с тобой, как с братом, и доверял твоим словам?» Писарро, очевидно, упустил из виду тот факт, что едва ли можно назвать предательским желание освободиться из плена, особенно если тюремщики нарушают взятые на себя обязательства.

«Ты шутишь? — ответил Атауальпа, попытавшись сначала выказать небрежное отношение к обвинениям Писарро. — Ты постоянно шутишь. Какой смысл моим людям беспокоить таких храбрых людей, как вы, испанцы? Заканчивай уже свои шутки!» Когда Писарро ответил, что никаких оснований для шуток нет, и что появился серьезный риск для жизни императора, Атауальпа попытался разумными доводами убедить своих тюремщиков, среди которых уже распространялась настоящая паранойя.

«Вполне очевидно то, что если сюда придут войска, то это будут войска из Кито, явившиеся по моему приказу, — спокойно ответил Атауальпа. — Выясни, действительно ли все это имеет место. И если это так, то я, так или иначе, в твоей власти и ты можешь казнить меня!» Один очевидец писал:

«[Он произнес] все это, не выказав никаких признаков беспокойства. Он сделал еще много других проницательных заключений. Испанцы, слышавшие его, были поражены тем, насколько мудр этот варвар».

Но аргументы, выдвинутые Атауальпой, не особенно ему помогли, — Писарро, не желавший рисковать, приказал закрепить на шее Атауальпы цепь, чтобы предотвратить возможность его побега. Затем Писарро созвал совещание, пригласив на него высокопоставленных командиров, для обсуждения судьбы Атауальпы.

В то время как рядовые испанцы томились в нервном ожидании в городе, прочесывая холмы в поисках знаков приближения вражеской армии, несколько их военачальников обсуждали, что же им делать с плененным инкским королем. В состав импровизированной судебной коллегии входили дородный королевский казначей Алонсо Рикельме; монах-доминиканец Висенте де Вальверде, чей брошенный на землю требник спровоцировал резню за восемь месяцев до настоящих событий; Альмагро, Франсиско Писарро и еще несколько человек. Альмагро, Рикельме и еще несколько капитанов выражали желание немедленно подвергнуть казни инкского императора, полагая, что в том случае, если Атауальпа погибнет, усмирить страну будет намного проще. Писарро же и с ним еще несколько капитанов выступали за то, чтобы сохранить Атауальпе жизнь. Они успешно управляли страной через Атауальпу на протяжении восьми месяцев, почему же они не могут и дальше продолжать в том же духе? И кто знает, как могут отреагировать индейцы в том случае, если их повелитель неожиданно погибнет? Против испанцев может подняться вся страна.

Испанцы никак не могли прийти к единому мнению по вопросу о том, посылал ли Атауальпа секретные донесения или же он сказал Писарро правду. Соответственно они не могли прийти к единому заключению касательно того, следует им казнить испанского повелителя или же надлежит сохранить ему жизнь. С тем чтобы определиться с реальностью существования непосредственной угрозы, Писарро приказал Эрнану де Сото и еще четверым всадникам отъехать на некоторое расстояние от города в северном направлении и обследовать местность. Если бы они не обнаружили там никакой туземной армии, то вполне могло быть так, что Атауальпа говорил правду. Если бы, с другой стороны, они обнаружили армию, то представлялось очевидным следующее соображение: прежде чем испанцам доведется потерять свои жизни, Атауальпа должен будет расстаться со своей.

В то время как Сото и его люди галопом неслись из города, остальные испанцы, пребывая в нервном напряжении, ждали ответа на главный вопрос. Некоторые теребили пальцами свои золотые слитки и мечтали о том, что они сделают с этим золотом, если им удастся уцелеть в ходе этой авантюры и вернуться назад в Испанию. Некоторые писали своим друзьям или семье письма, надеясь однажды отослать их домой. Заседавшие в этот час Писарро и его военачальники выражали единодушие по одному пункту: следующим их шагом должен быть поход на юг и захват Куско, столицы империи, самого богатого и величественного из всех ее городов.

Но поскольку Куско лежал примерно в 600 милях к югу от Кахамарки, а ведущая туда инкская дорога шла по исключительно неровной, ухабистой местности, Писарро и подчиненных ему командиров беспокоила мысль, что они будут не в состоянии предотвратить освобождение Атауальпы инкскими войсками во время длительной экспедиции. В походе этот обособленный испанский отряд окажется в намного более уязвимой позиции. Находясь на незнакомой местности, испанцы неизбежно станут идеальным объектом для атаки. По словам троих испанцев, участвовавших в разграблении Куско, на этом пространстве имелось несколько сотен мест, где могли быть устроены эффективные засады. Если бы Атауальпа оказался вызволен своими войсками, то он, несомненно, в короткий срок поднял бы всю страну против испанцев.

В тот вечер, после обеда, Писарро и несколько командиров сели играть в карты. Ставками у нуворишей, несомненно, были золото и серебро. Но тут неожиданно дверь резко распахнулась, и в комнату вбежали испанец и туземец. Испанец баскского происхождения Педро де Анадель был одним из первых завоевателей Никарагуа. Сопровождавший баска туземец был одним из его никарагуанских слуг. Запыхавшийся Анадель поведал собравшимся, что его слуга куда-то уходил за городские пределы, и в окрестностях города, на расстоянии примерно 10 миль, он увидел там надвигающуюся многочисленную туземную армию.

Писарро поднялся и начал задавать этому слуге вопросы. После того как тот очень подробно описал то, что он увидел, стало очевидно, что туземная армия — на марше. Все находившиеся в комнате до крайности оживились, особенно Альмагро, который еще с момента возникновения первых слухов о предполагаемом предательстве императора уговаривал Писарро казнить того. Отрезвленный Писарро немедленно приказал своему отряду начать подготовку к битве; он также созвал экстренное заседание, на котором должна была быть выработана стратегия и снова обсуждена судьба Атауальпы. Те, кто до сих пор выступал в поддержку Атауальпы, поменяли свое мнение. Оказавшись перед лицом явной угрозы атаки, собравшиеся не медлили с принятием решения. «Страстно настаивая на необходимости экзекуции, Альмагро [привел] множество доводов относительно того, почему Атауальпа должен умереть», — вспоминал один очевидец. Рикельме настаивал на том, чтобы император был в самый короткий срок казнен, прежде чем огромные туземные войска смогут начать атаку.

Когда было проведено окончательное голосование и все присутствовавшие высказались за казнь Атауальпы, Писарро в душе менее всех склонялся к этому решению; но он уже не находил для себя возможности продолжать придерживаться своей прежней точки зрения, заключавшейся в том, что испанцы будут в более благополучном положении, если сохранят Атауальпе жизнь. Писарро, вне всякого сомнения, рассуждал в том духе, что туземная армия не могла выступить, не получив соответствующего приказа Атауальпы. И поскольку Атауальпа совершил предательство, по крайней мере согласно представлению испанцев, то Писарро в итоге приказал, чтобы «инкского императора сожгли, если он не согласится быть обращенным в христианство».

Сыну Уайны Капака, который еще до прихода испанцев боролся за обладание инкским троном и который без особых угрызений совести убил своего брата ради завладения престолом, в короткий срок доложили о принятом испанцами решении. Неудивительно, что Атауальпа был сокрушен этими новостями. «Атауальпа плакал и просил, чтобы его не убивали, — вспоминал Педро Писарро, — ведь, по его словам, в стране не было ни одного индейца, который бы предпринял что-то серьезное без приказа императора. И потом, если испанцы содержат его как узника, то чего им бояться?» Попробовав без всякого успеха убедить своих тюремщиков в том, что его империя скатится в состояние хаоса, если он, император, будет казнен, Атауальпа предпринял затем еще одну отчаянную попытку спасти свою душу. «Если они с ним собираются сделать это [убить его], то он им даст в два раза больше того, что от него потребовали». Предложение, сделанное императором в последнюю минуту, по-видимому, не затронуло никаких струн в душах испанцев. Атауальпа с тревогой заметил, что Писарро старается не смотреть на него.

«Я видел, как губернатор плачет, испытывая скорбь оттого, что он не может даровать Атауальпе жизнь, — вспоминал Педро Писарро, — [но]… Франсиско опасался последствий и рисков для страны, которые могли последовать в том случае, если бы Атауальпа был освобожден». Сейчас Писарро наряду с другими испанскими военачальниками был убежден в одном: если туземная армия находилась менее чем в 10 милях от города, то она могла предпринять атаку в этот же самый вечер. Теперь, когда заложник вот-вот мог попасть в руки врагов, нельзя было терять ни минуты. С Атауальпой должно было быть покончено немедленно.

В субботу 26 июля 1533 г. солнце еще только начинало всходить, когда группа испанцев привела императора четырех суйу на главную площадь, туда, где он был захвачен в плен в прошлом ноябре. Всегда стремившиеся придерживаться строгих формальностей, испанцы протрубили в трубы и громко начали зачитывать обвинения против императора. Атауальпа между тем был привязан к столбу, воткнутому в землю. Либо ввиду того, что готовящееся действо не скрывалось от обозрения, либо ввиду того, что один из переводчиков сообщил горожанам о предстоящей казни, к месту сожжения стали во множестве стекаться индейцы. Для простых местных жителей ожидание готовящейся испанцами казни их бога и повелителя было окрашено таким же чувством священного страха, как представление о готовящемся вот-вот потухнуть солнце и соответствующей гибели их мира. Для испанца соответствующим аналогом было бы ведение Христа на Голгофу.

Инки полагали, что история представляет собой следование одна за другой эпох, отделяемых друг от друга неким катаклизмом, пачакути, сопряженным с «низвержением мира». Первый пачакути начался с момента образования самой Инкской империи. Сейчас же, когда индейцы наблюдали, что их повелитель Атауальпа привязан к столбу, многие опасались, что вот-вот должен начаться второй пачакути. «Теперь, когда Атауальпу готовились убить, — вспоминал Педро Писарро, — все присутствовавшие на площади туземцы пали ниц».

Часть испанцев стали собирать деревяшки и хворост, другие начали подкладывать их к ногам Атауальпы. Доминиканский монах Вальверде вел беседу с императором через одного из переводчиков. «[Он наставлял его в] понятиях нашей христианской веры, говоря ему, что Бог хочет, чтобы он умер по причине грехов, которые он [Атауальпа] совершал в мире, и что ему надлежит раскаяться, и тогда Бог простит его за все».

Трудно понять, что Атауальпа действительно понял из слов монаха. Думал ли Атауальпа, что Бог, о котором говорили эти христиане, избавит императора от убиения, если Атауальпа согласится почитать его? Или же он полностью понял, что предоставляемое «прощение» имеет очень ограниченный радиус действия и позволяет Атауальпе выбирать между двумя разными формами смерти? В любом случае он, повелитель четырех суйу, был теперь привязан к столбу, в то время как бородатые люди явно готовились предать его огню. Атауальпа сделал все, что от него требовали эти захватчики, и теперь очень недружелюбный тип в темной мантии угрожал ему лютой смертью в том случае, если Атауальпа не примет одного-единственного Бога захватчиков, которого испанцы называли Dios.

Испанцы равным образом не понимали того, что инка ничего не боялся так сильно, как уничтожения своего физического тела — посредством ли сожжения или какого-то иного физического процесса, которое разрушит тело. Инки верили, что доступ в высший мир может быть гарантирован только в том случае, если после смерти тело останется нетронутым, — инкские императоры даже мумифицировали свои тела, и последующие поколения с большим вниманием относились к поддержанию этих тел в должной сохранности. Сожжение у столба являло собой, таким образом, двойную угрозу: помимо того что последние моменты жизни осужденного должны были быть очень болезненными, он также лишался возможности приятного времяпрепровождения в загробной жизни.[33]

Однако в данный момент Атауальпа больше беспокоился не о себе, а о двух своих маленьких сыновьях. Он оставил их в Кито примерно год назад, когда начал свой путь на юг, с тем чтобы отобрать трон у своего брата и, таким образом, объединить империю. Брат Вальверде, которому его религия воспрещала жениться, нетерпеливо уговаривал Атауальпу забыть своих жен и детей и сконцентрироваться на принятии христианского Бога. Монах настаивал на том, что на кону была душа императора, хотя трудно сказать, насколько точно переводчик пытался донести идею монаха и вообще насколько он понимал смысл христианской религии. Монах, однако, продолжал настаивать на том, что Атауальпа навеки погибнет в огненных муках, если он не отвергнет своих собственных богов и не начнет чтить христианского.

Но Атауальпа, одетый в богатую тунику и мантию, продолжал просить за своих маленьких детей. Он даже попросил Франсиско Писарро взять на себя ответственность за них.

«Атауальпа сказал, что он доверяет своих детей губернатору… [но] монах посоветовал ему забыть о своих женах и детях и умереть, как подобает христианину, — и если он хочет стать христианином, то он [должен] принять святую крещеную воду. Но Атауальпа горько плакал и продолжал настаивать на том, чтобы о его детях позаботились, показывая рукой их малый рост и ясно давая понять жестами, какие они маленькие и что он оставляет их [беззащитными] в Кито. [Однако] монах продолжал понуждать его обратиться в христианство и забыть своих детей, [говоря ему], что губернатор [Писарро) присмотрит за ними и что он будет обращаться с ними, как со своими собственными».

Наконец, приняв обещания монаха, Атауальпа в итоге согласился обратиться в христианство — трудно сказать, было ли это сделано ради того, чтобы спасти своих детей, спасти ли себя от мученического конца в огне или для того, чтобы гарантировать себе доступ в инкский загробный мир. Монах Вальверде — тот самый человек, который восемь месяцев назад велел Атауальпе повиноваться христианскому Богу испанцев либо же предстать перед лицом испанского гнева — быстро окрестил императора водой.

Небо начало алеть в лучах заходящего солнца, а в это время несколько испанцев затягивали на шее Атауальпы гарроту — род железного ошейника с рукояткой, позволявшей в случае необходимости затягивать петлю, чтобы кровь переставала поступать через сонные артерии в мозг. Пока монах читал последние строчки молитвы: «Если я пойду и долиною смертной тени», — в это время один испанец начал крутить рукоятку, веревка медленно затянулась вокруг шеи Атауальпы, — «не убоюсь зла, потому что Ты со мною», — в это время глаза Атауальпы начали выпучиваться, а на лбу у него вздулась одинокая вена, осветившаяся заходящими лучами солнца. Нотариус Педро Санчо де ла Ос писал:

«Когда были произнесены эти последние слова и окружившие Атауальпу испанцы прочитали Символ веры во спасение его души, он (Атауальпа) был моментально задушен. Да примет его Господь на небесах, поскольку он умер, раскаявшись в своих грехах и приняв истинную христианскую веру. После того как он был таким образом задушен и свершилось наказание, его тело было опалено огнем, с тем чтобы была сожжена часть его одежды и плоти. Той же ночью (а он погиб вечером) его тело было оставлено на площади, с тем чтобы каждый мог удостовериться в факте его смерти».

«Он умер в субботу, — написал другой нотариус, — в тот самый час, когда он был пленен [за восемь месяцев до этого]. Некоторые говорили, что за свои грехи он умер [в тот же самый] день [в субботу] и час, когда он был схвачен».

Так закончилась жизнь Атауальпы, тридцатиоднолетнего повелителя инков, первого инкского императора, который на временном промежутке более чем в сто лет не только не смог расширить пределы империи, но, напротив, ему пришлось иметь дело с надвигающимся коллапсом государства. Во второй раз менее чем за десятилетний период Инкская империя оказалась без правителя — в первый раз Уайна Капак погиб от оспы. Управители, администраторы, генералы и счетоводы продолжали заниматься своими ежедневными задачами, но не было единого руководителя, который отдавал бы генеральные приказы. Начиная с этого момента Инкская империя оказалась в основе своей парализованной — подобно огромному гиганту, внезапно споткнувшемуся и упавшему, который затем оказался не способен защититься от маленькой проворной банды захватчиков, которые, подобно паразитам, пробуравили глубокие ходы в инкское политическое тело и занялись опустошением его изнутри.

В то время как тело Атауальпы, сморщенное, издававшее дымный чад, лежало на земле и туземцы простерлись подле него ниц, стеная и оплакивая его, испанцы изготовились к неизбежной атаке. Писарро приказал всем находившимся в испанском лагере пребывать в полной боевой готовности, пятидесяти всадникам он отдал приказ патрулировать город. В ту ночь ни Писарро, ни его капитаны не спали, периодически они проверяли несение патрульными караула. Как и накануне дня пленения Атауальпы, имевшего место около года назад, испанцы были внутренне очень напряжены. Придется ли им на рассвете столкнуться с сотнями тысяч инкских воинов? И в этом случае скольким испанцам из всего лагеря удастся дожить до конца дня?

Густые звездные скопления на небе начали мало-помалу тускнеть, а на востоке забрезжила бледная полоса рассвета. Испанцы, которые уже проснулись, разбудили своих товарищей — все они теперь напряженно вслушивались, ожидая услышать монотонный стук и звон приближающейся туземной пехоты. Медленно начало светлеть небо, пока не появились первые лучи солнца, которые сначала коснулись тростниковых крыш домов и затем затопили всю зеленую долину светом. Солнце поднималось все выше, однако никакой атаки не следовало. Посланные на лошадях разведчики вернулись, не обнаружив никаких следов армии, по крайней мере в близлежащих окрестностях. Вне всякого сомнения, всех беспокоил вопрос: что произошло с надвигающейся туземной армией? Почему она не проявила себя и не атаковала? Информация, полученная испанцами, была ложной или верной?

Когда перед испанцами отодвинулась неминуемая опасность атаки, перед ними встал более прозаический вопрос: что делать с телом Атауальпы? Все сошлись на том, что нельзя оставить лежать тело инкского императора, как они до этого обошлись с тысячами убитых ими инкских солдат. Атауальпу почитали как бога, и индейцы продолжали падать перед ним ниц на площади, испытывая огромную скорбь по поводу его кончины. Писарро в итоге решил, что чем быстрее испанцы избавятся от тела Атауальпы, тем быстрее сотрется память о нем. После короткой прощальной церемонии окостеневшее, почерневшее тело Атауальпы было похоронено в выкопанной наскоро яме.

Через несколько дней после захоронения Атауальпы испанцы увидели, как Эрнан де Сото со своими всадниками несется по направлению к их лагерю. Сото понятия не имел о том, что произошло в его отсутствие, и полагал, что Атауальпа все еще жив. Полководец слез с коня на центральной площади и немедленно отправился на поиски Писарро: вне всякого сомнения, его должен был удивить столб, воткнутый в землю в центре площади и находившееся рядом обугленное дерево.

Неожиданным для Сото должно было быть и мрачное настроение, царившее в лагере. Также его внимание привлекла «большая фетровая шляпа, носимая Писарро [словно] в знак траура». Сото сообщил Писарро, что он со своими людьми не обнаружил «никаких туземных бойцов в окрестностях, все там было спокойно… Так что, обнаружив, что все это была уловка, явная ложь, они вернулись в Кахамарку».

Скорбная реакция Писарро на те хорошие новости, что привез Сото, застигла последнего врасплох. «Я вижу, что я был обманут», — спокойно сказал Писарро. Обычно неразговорчивый Писарро — высокий, седеющий, с редкой бородой, неожиданно проявил взволнованность, «его глаза были полны слез». Писарро поведал Сото, что они подвергли Атауальпу казни гарротой за несколько дней до этого, после того как до них дошло несколько сообщений о надвигающейся инкской армии. Очевидно, по словам Писарро, эта информация была ложной.

Сото, который, подобно Писарро, лично убил бессчетное число туземцев в ходе сражений, был глубоко огорчен новостью о смерти Атауальпы. Предположительно это было обусловлено высоким положением Атауальпы, которого испанцы в целом очень уважали, а также наметившейся дружеской связью между Сото и императором. Наряду с Эрнаном Писарро Атауальпа числил статного, энергичного Сото своим сторонником или по крайней мере человеком, с которым можно поддерживать отношения на личностном уровне. Эмоциональный Сото сказал Писарро, что намного лучше было бы отослать Атауальпу в Испанию и что сам он, Сото, с удовольствием сопроводил бы его туда. По словам Сото, они убили императора без всякой причины, которая имела бы хоть какое-то оправдание. Затем он повернулся и вышел из помещения.

Постепенно новость о смерти Атауальпы начала двигаться из Перу дальше на север, через Панамский перешеек, и затем на корабле достигла Испании. Между тем Писарро, Альмагро и с ними триста испанцев начали готовиться ко второй крупной военной кампании. В планы Писарро входило энергичное военное наступление в южном направлении, через сильно пересеченный андский хребет. Не имея более в своем распоряжении фигуры императора, находящегося у них в заложниках, испанцы могли теперь уповать только на свои пики, мечи и своего Бога. Если пленение Атауальпы можно было уподобить захвату мозгового центра империи, то теперь, нацеливаясь на юг, Писарро был готов завладеть сердцем империи: легендарным городом Куско. Но Писарро знал, что на пути к его цели стояли две инкские армии. Он также знал, что еще одна инкская армия таилась где-то в засаде у него в тылу. Как поведут себя эти туземные армии и возглавляющие их генералы, предсказать не мог никто.

Вот двинулись вперед кавалеристы со своими длинными пиками и пехотинцы с вложенными в ножны мечами, они оставляли за своими спинами город, в котором прожили почти год.