7. МАРИОНЕТОЧНЫЙ КОРОЛЬ

7. МАРИОНЕТОЧНЫЙ КОРОЛЬ

«У государя должно быть два вида страха: один внутренний, связанный с настроем его подданных, и другой внешний, связанный с иноземными силами».

Никколо Макиавелли, «Государь», 1511

На протяжении следующих трех месяцев Писарро и триста его конкистадоров двигались в южном направлении, через заснеженные вершины. Стада лам и альпак вели туземные мальчишки, одетые в традиционные туники. Время от времени отряду приходилось вступать в мелкие стычки с враждебно настроенным местным населением, которое, однако, было плохо организовано и не могло нанести отряду серьезного урона. К настоящему времени у испанцев уже имелась значительно более солидная свита: в дополнение к нескольким туземным рабам из Никарагуа и некоторому количеству черных рабов из Африки к испанскому отряду присоединилось изрядное число местных туземцев, пополнивших караван своими ламами — животные были нагружены палатками, продовольствием, оружием и золотыми и серебряными сокровищами Атауальпы.

Но прежде чем Писарро со своими испанцами покинул Кахамарку, он решил короновать самого старшего из выживших братьев императора Уайны Капака, наследного принца по имени Тупак Уаллпа. Писарро надеялся, что посредством этого он сможет продолжать контролировать инкскую аристократию и, следовательно, империю, как он это делал, используя фигуру Атауальпы. Однако правление нового инкского императора оказалось непродолжительным. Спустя два месяца Тупак Уаллпа заболел и умер. Разочарованный Писарро похоронил его в городе Хауха, находящемся на полпути между Кахамаркой и Куско. И вновь Инкская империя осталась без правителя.

Перед тем как им выступить на юг, Писарро и его отряд не имели точного представления о текущем рассредоточении инкских войск. Писарро доложили, что имелось три инкских армии: одна на севере, на территории нынешнего Эквадора, насчитывавшая около 30 000 солдат под предводительством генерала Руминяви; другая находилась на территории, соответствовавшей нынешней центральной части Перу, насчитывавшая 35 000 солдат; и, наконец, в Куско стояла армия генерала Кискиса в 30 000 человек. Но Писарро, прежде чем покинуть Кахамарку, обезглавил центральную армию, заманив ее военачальника Чалкучиму под тем предлогом, чтобы он навестил находящегося в заключении Атауальпу. Схватив Чалкучиму, Писарро решил забрать инкского генерала с собой в поход. Однако у Писарро стали расти подозрения, что генерал может попытаться возбудить местных туземцев против него, и губернатор приказал сжечь Чалкучиму у столба. Таким образом, на пути испанцев к их цели — захвату столицы Инкской империи — осталась только армия генерала Кискиса.

В ноябре 1533 г., когда испанцы вышли из инкского города Хакихауаны, отстоящего от Куско на расстоянии однодневного перехода, они повстречали семнадцатилетнего туземца, имевшего совсем мальчишеский вид. На нем была желтая туника; его сопровождала группа инкских представителей знати. Из беседы с юношей переводчики выяснили, что это сын Уайны Капака. Писарро узнал, что имя юноши — Манко Инка и что он, приходясь братом и Атауальпе, и Уаскару, являлся одним из очень немногих выживших представителей королевской родословной, которую вело семейство Уаскара. Писарро и его капитаны внимательно слушали повествование молодого принца, рассказывавшего о том, как долго он пребывал в положении беженца: большую часть предыдущего года ему приходилось «постоянно скрываться от людей Атауальпы, с тем чтобы они не убили его». Он явился сюда одинокий и совсем покинутый, выглядел он как обычный индеец.

Писарро сразу понял не только то, что Манко Инка являлся возможным наследником на трон, но также и то, что наследный принц принадлежал к фракции Куско — именно к той фракции, с которой Писарро хотел союзничать. Поскольку Писарро уже казнил Атауальпу, он ничего лучше не мог для себя сделать, кроме как приехать в Куско с представителем той самой фракции, которая пострадала от Атауальпы. Писарро и его войска могли, таким образом, позиционировать себя как освободителей, и они надеялись, что при такой подаче устраняется сама возможность зарождения какого-либо национального сопротивления. Летописец Педро Санчо де ла Ос писал:

«[Манко Инка] сказал губернатору, что он сделает все, что в его силах, чтобы помочь губернатору избавить землю от людей из фракции Кито [основной армии Атауальпы], — поскольку они являются врагами Манко и ненавидят его… [Манко] по закону следовала вся эта провинция, и все ее местные вожди хотели видеть его своим повелителем. Он явился к губернатору [Писарро] через горы, избегая дорог, — из страха перед людьми из Кито. Губернатор был счастлив принять его и сказал ему: „Многое из того, что ты говоришь, радует меня, в частности, твое большое желание избавиться от этих людей из Кито. Тебе следует знать, что я явился сюда… лишь по той причине, чтобы помешать им причинить тебе вред и освободить тебя от твоей рабской зависимости (перед ними). И ты можешь быть уверен, что я явился сюда не ради собственной выгоды… но, зная те несправедливости, которые были совершены по отношению к тебе, я пришел положить им конец — в точном соответствии с повелением моего императора. Таким образом, ты можешь быть уверен, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, и я также освобожу народ Куско от этой тирании“. Губернатор дал Манко Инке такие внушительные обещания, с тем чтобы польстить ему и для того, чтобы получить сведения о том, как обстоят дела в разных местах империи. Манко Инка, равно как и те, кто был рядом с ним, были в высшей степени удовлетворены подобными речами».

Писарро надеялся, что, заключив союз с юным инкским принцем, он сможет перехитрить фракцию Куско, заставив ее думать, что единственным интересом испанцев является наделение властными полномочиями тех, кто был угнетен при Атауальпе. Писарро также быстро осознал, что вполне наивный на вид сын Уайны Капака сможет превосходно сыграть роль марионеточного короля, которого без особых усилий смогут контролировать испанцы.

Но прежде чем Писарро сможет утвердить Манко в роли нового императора, ему сначала следовало захватить Куско, которое все еще было занято многочисленной, враждебно настроенной инкской армией. Манко поведал испанцам, что генерал Кискис предпочитал сжечь город дотла, нежели отдать его чужеземцам. Со значительного расстояния от города испанцы уже могли разглядеть дым над горизонтом: возможно, уничтожение Куско уже началось. Писарро немедленно приказал своему двадцатитрехлетнему брату Хуану и Эрнану де Сото взять с собой 40 кавалеристов и попытаться предотвратить сожжение столицы. В то время как Писарро и оставшаяся часть его отряда мерно двинулась дальше, Хуан Писарро, де Сото и набранные ими кавалеристы галопом помчались в сторону города и вскоре скрылись за холмом.

Несмотря на то что им, по-видимому, предстояло принять участие в масштабном сражении, Писарро и его отряд чувствовали себя вполне уверенно. Испанские войска выглядели гораздо предпочтительнее в плане общей усталости и понесенных потерь, нежели туземная армия. Начиная с момента пленения Атауальпы, индейцы потеряли более 8000 воинов, большое число представителей высокопоставленной элиты, одного из трех своих ключевых генералов и, конечно, своего императора. Испанцы же, напротив, до сих пор потеряли лишь одного своего африканского раба. Хотя число их было невелико, испанцы тем не менее обладали перед инками изрядными преимуществами в плане военной технологии. Возможно, самым большим их преимуществом было монопольное владение лошадьми — каждое такое животное могло перевозить на себе воина с полным вооружением и при этом развивать огромную скорость. Мобильные самоходные средства атаки, лошади не только внушали индейцам страх, но также служили своеобразным высоким помостом, находясь на котором испанцы вполне свободно могли пользоваться своими четырехметровыми пиками с металлическими наконечниками и ударно разить своими мечами. У конкистадоров Писарро также был порох, некоторое число пушек и изрядное число аркебуз.

Если говорить о средствах защиты, то испанцы располагали стальными шлемами, пластинчатыми доспехами и кольчугами. Кроме того, у испанских пехотинцев имелись эскудо — деревянные щиты около 2 футов в диаметре, а всадники имели адарги — щиты больших размеров, также имевшие деревянную основу, но покрытые двойным слоем шкур. Сидящий на коне испанский рыцарь, весь в железных доспехах, со щитом в одной руке и пикой или мечом в другой, являл собой самый передовой образец европейской военной технологии. Только подобным же образом вооруженный рыцарь, пехотинец, целящийся из аркебузы с близкого расстояния, или испытанный европейский пикинер имел возможность противостоять конной атаке.

Племянник Атауальпы Титу Куси позднее описывал, каким ему и его соплеменникам представлялось испанское войско — с его аркебузами, стреляющими невидимыми дротиками, которые чудодейственным образом убивали индейских воинов на расстоянии, и с его трубами, издающими громкие звуки:

«Они были подобны виракоче — этим именем в древние времена мы называли создателя всех творений… И они (инки) называли так этих людей отчасти потому, что они одевались совсем по-другому и имели совершенно иной внешний вид, и также потому, что под ними были… гигантские животные, у которых лапы были из серебра, — чужеземцы объясняли, что это сверкают подковы животных… Инки называли их виракочами, поскольку у них был очень внушительный внешний вид и поскольку они были слишком отличны от нас во всем: поскольку они носили черные и рыжие бороды, поскольку они питались из серебряных блюд, а также потому, что у них были ильяпас — так мы именовали гром, — мы описывали этим словом аркебузы, поскольку полагали, что они низвергают гром с небес».

Помимо вооружений, испанцы располагали также рядом других преимуществ: они могли намного более эффективно сообщаться друг с другом посредством письма — так, находившиеся на расстоянии друг от друга воинские подразделения могли обмениваться информацией. У испанцев были корабли и доступ к международной торговой системе коммуникаций, благодаря чему они могли периодически пополнять свои запасы оружия, лошадей, людской силы. У испанцев также имелся опыт успешного ведения сражений на протяжении ряда веков против мавров, которые имели сопоставимое с испанским вооружение.

Испанцы также имели более тридцати лет опыта покорения других туземных племен, проживавших на территории Карибского бассейна, в Мексике и в других областях Америки: совсем недавно Эрнан Кортес осуществил завоевание Ацтекской империи в Мексике. Писарро, таким образом, знал, как он может использовать для своей выгоды внутренние политические разногласия и каким образом он сможет набирать себе союзников среди туземцев. Также испанцы имели при себе двух туземных переводчиков, которые прошли обучение в Испании и которых теперь можно было использовать для установления контактов с местным населением.

В испанском арсенале было и еще одно мощное оружие, хотя оно было совершенно непредумышленным: разнесение эпидемии европейской оспы. Заболевание пришло в страну непосредственно перед третьим и последним путешествием Писарро в Перу. Оно не только убило правителя Инкской империи Уайну Капака, но также привело к развязыванию жестокой, опустошительной войны, раздробившей государство на две части. Всего лишь пять лет назад, во время второй экспедиции Писарро, Инкское государство было объединенным и сильным. В ходе своей третьей экспедиции, предпринятой в 1532 г., Писарро со своим отрядом обнаружил империю сильно ослабленной эпидемией и жестокой гражданской войной.

Если испанское оружие в основном было произведено из стали, то инкские предметы вооружения были сделаны из бронзы, меди и камня. Таким образом, испанцы обнаружили в Перу культуру бронзового века — в технологическом отношении подобную той, которая была характерна для Египта за тысячу лет до явления Христа. Инки добывали медные, оловянные, золотые, серебряные и ртутные руды, однако железные месторождения на территории королевства Тавантинсуйю были неизвестны (первые значительные залежи железной руды были обнаружены в Перу только в 1915 г.). Так что даже если бы до обозреваемой эпохи инки имели за своими плечами еще несколько сотен лет ускоренного развития, едва ли бы они вступили в так называемый железный век, а, не имея железа, они соответственно не вошли бы в стальной век. В противостоянии со стальными доспехами и оружием заморских захватчиков инкское оружие из камня и мягких металлов оказалось просто бессильно.

В основном инкское оружие было предназначено для рукопашных поединков с пехотинцами, вооруженными подобным же нехитрым образом. Основным видом оружия были разнообразные дубинки, испанцы называли их ропча. Самая большая, предназначенная для двуручного использования, имела длинную деревянную ручку и деревянный или медный шар с пятью-шестью выступами на конце. Предназначенные для раскалывания человеческого черепа дубинки, однако, были бессильны сокрушить испанский стальной шлем. Только прямой удар в лицо, не защищенное забралом, мог оказаться фатальным. Инки также использовали боевые топоры — с медными, бронзовыми или каменными лезвиями с теми же целями, что и дубинки. Однако лезвия были недостаточно острыми, чтобы отсекать человеческие конечности. В то время как испанские мечи могли разрезать плоть так же легко, как масло, инкские топоры могли только разбивать кости и наносить увечья.

Помимо дубинок, на вооружении у инкских войск имелись копья с медными или бронзовыми наконечниками или просто заостренными деревянными концами. Индейцы также использовали дротики с деревянными или костяными наконечниками, которые запускались при помощи особого метательного приспособления. Одним из самых опасных видов инкского оружия, сточки зрения испанцев, была праща — варака, обычно делавшаяся из шерсти или какой-либо ткани. Вложив в центральную расширенную часть пращи камень размером с яйцо и затем быстро раскрутив пращу, воин мог придать такую силу и точность полету камня, что последний мог расколоть испанский меч надвое. Но если на испанце был шлем, то запущенные таким образом камни не могли нанести ему смертельный удар.

Инкские войска также использовали, хотя и значительно реже, лук и стрелы. Поскольку только туземцы из восточных джунглей умели пользоваться подобным оружием, лук и стрелы применялись инкскими отрядами только в случае присутствия в них уроженцев Антисуйю — амазонского региона империи. Но уроженцев дельты Амазонки было немного по сравнению с рекрутами из высокогорных районов. Таким образом, луки и стрелы находили себе ограниченное применение, а кроме того, они также были бессильны против стальных доспехов.

Несмотря на то что инки располагали значительно большим числом войск, они не имели многих из тех преимуществ, которыми обладали испанцы: у инков, например, не было системы письма, не считая кипу, которые позволяли обмениваться значительно меньшим объемом информации, нежели развитая испанская письменность. Инки также очень мало знали о мире за пределами их границ; так, они ничего не знали о завоевании испанцами Мексики, Центральной Америки и Карибского бассейна. Также они не имели никакого представления об истории Европы и других регионов мира. Доспехи их сильно уступали испанским. Если отдельные туземные племена иногда использовали нагрудные и наспинные медные пластины, то основная часть инков по большей части надевала лишь хлопчатобумажные панцири, которые вполне приемлемо защищали от оружия других туземных армий, но не от испанских смертоносных пик и стрел. Наконец, у инков не было лошадей; поэтому им постоянно приходилось искать какие-то способы защиты от несущейся массы неведомых им доселе животных, управляемых облаченными в доспехи испанцами, которые обладали неоспоримым преимуществом нанесения ударов сверху вниз.

14 ноября 1533 г. капитаны Хуан Писарро и Эрнан де Сото со своим кавалерийским отрядом в 40 человек приблизились к окрестностям инкской столицы Куско. Дорога, ведущая в город, была перекрыта соединенными силами центральной и южной армий, которым каким-то образом удалось объединить усилия. В условиях абсолютного численного перевеса противника испанцы тем не менее решили немедленно атаковать — к такой тактике они стали прибегать почти инстинктивно. В какой бы опасности они ни находились, естественным побуждением испанцев было немедленно атаковать — и именно в том направлении, откуда, по их представлению, исходила наибольшая угроза. Именно эта стратегия до сих пор приносила в Андах неизменный успех.

Туземные воины, «имевшие гораздо большую численность… выступили против нас, издавая страшные крики и выражая крайнюю решимость», — писал Мигель де Эстете. Особенно яростно дралась северная армия под командованием опытного генерала Кискиса, — организовав бешеную атаку с применением пращей, стрел и булав, им в итоге удалось оттеснить испанцев. «Они убили три наших лошади, в том числе и мою, а она стоила мне 1600 кастельяно, — писал нотариус Хуан Руис де Арсе, — также были ранены многие христиане».[34]

Но защищенные своими доспехами и имея возможность драться, используя преимущество кавалерии — мобильность и положение всадника над пехотинцем, испанцы нанесли инкам огромный урон; сотни туземцев пали в тот день в ходе сражения, которое продолжалось до самого вечера. Дорога была усеяна отрубленными конечностями и головами. Испанцы своими стальными доспехами были защищены от камней и от наверший булав, у них, конечно, были раненые, но они не потеряли ни одного человека; сражаясь на относительно ровной поверхности, испанцы имели два преимущества: они могли задействовать таранный эффект использования своих лошадей, а также развиваемую ими большую скорость. Если какой-то испанец оказывался в трудном положении, его товарищи на лошадях бросались к нему на помощь. Если испанцы видели, что в сложившейся затруднительной ситуации спастись можно было только бегством, то они пришпоривали своих лошадей, и их не могли догнать даже самые быстроногие из числа туземных воинов. Поздно вечером прибыли Франсиско Писарро и оставшаяся часть испанских войск, но к этому времени испанская кавалерия и армия Кискиса уже закончили сражение. С наступлением темноты инкские и испанские войска расположились в пределах взаимной видимости, туземные костры освещали близлежащий холм. Санчо де ла Ос писал:

«[Испанцы] разбили лагерь на равнине, а индейцы простояли на склоне холма до полуночи — на расстоянии выстрела аркебузы, [постоянно] что-то выкрикивая. Испанцы провели всю ночь в седле. На рассвете следующего дня губернатор расположил пехотинцев и кавалерию в удачно скомбинированном порядке, перекрыв дорогу на Куско, — его предупредили, что враг вновь будет атаковать испанцев на дороге».

«Мы двинулись в сторону города, — писал Руис де Арсе, теперь вынужденный идти пешком после потери своей лошади, — испытывая сильный страх и полагая, что индейцы поджидают нас у городских ворот. И так мы… вошли в город, в котором [уже] не было защитников». Очевидно, осознав, что на плоской поверхности туземные войска, даже имея численный перевес, не сравнятся с конными испанцами, генерал Кискис решил поберечь свою армию до тех пор, пока не представится возможность для более удобного варианта сражения. Уже после полуночи генерал Кискис дал своим войскам приказ отходить, отказавшись от дальнейших сражений за Куско. Они сделали все это вполне бесшумно, оставив зажженными свои костры, с тем чтобы испанцы думали, что индейцы продолжают располагаться в лагере. На следующий день около полудня испанцы победным маршем вошли в город. «Губернатор и его войска вошли в этот великий город Куско, — писал Санчо де ла Ос, — не встречая никакого сопротивления. Это произошло в пятницу, в час совершения великой мессы, в пятнадцатый день ноября в 1533-й год от даты рождения нашего Спасителя Иисуса Христа».

Когда испанцы двинулись в полном своем боевом порядке, любопытствующие жители города высыпали на мощеные улицы города. Только этим утром удивленные горожане узнали, что северная армия из Кито, которая стояла в городе на протяжении последнего года, неожиданно бесследно растворилась. Жители города, конечно, уже знали, что Атауальпа — император, чьи военачальники захватили столицу и убили их правителя Уаскара, — был казнен этой самой группой чужеземцев, которые сейчас вступали в стольный город. Немалое число жителей города было удивлено, когда появился Манко Инка, молодой принц, которого большинство горожан не видели уже год, — он шел в окружении странного вида бородатых людей. Манко, очевидно, находился в полном здравии и благополучии. Всем своим поведением и речами юный принц давал понять, что чужеземцы расположены к горожанам дружелюбно, они не представляют никакой угрозы и с ними следует обращаться как с почетными гостями. Измученные длительной оккупацией, жители Куско с облегчением восприняли неожиданное исчезновение ненавистной северной армии. Вне всякого сомнения, самым важным для них теперь был вопрос: кто эти чужеземцы и почему они явились сюда?

Для Писарро и его отряда вступление в столицу стало военным триумфом, кульминацией длительного и очень сложного предприятия, которое они начали примерно три года назад, когда впервые отошли от берегов Панамы. И хотя, возможно, испанцы были и не слишком радушно приняты в этот первый день, их стратегия установления союзнических отношений с фракцией Уаскара и позиционирования себя как освободителей, а не как оккупантов пока вполне оправдывала себя. Жители города спокойно стояли на улицах — весьма нарядно одетые в разноцветные узорчатые туники из хлопка или шерсти альпаки. Ни у одного из них не видно было при себе оружия. К своему облегчению, испанцы обнаружили, что не было никакой необходимости вытаскивать мечи из ножен или пользоваться аркебузами. Рядовым конкистадорам их беспрепятственное вхождение в самый красивый город из всех, что им доводилось видеть в Новом Свете, казалось чем-то сродни чуду. «Испанцев, которые приняли участие в этой экспедиции, поразили их собственные достижения, — писал Санчо де ла Ос. — Когда они начинают думать об этом, они не могут себе представить, как им удалось дожить до такого триумфа, пройдя через такие трудности и такие длительные периоды голода». «Мы вошли в город, не встретив никакого сопротивления, — писал Мигель де Эстете, — туземцы проявили к нам добрую волю».

В общей сложности испанцы потеряли всего шесть человек во время шестисотмильного перехода из Кахамарки в Кито, продлившегося три месяца. При этом за это время испанцы убили несколько тысяч туземцев.

Семнадцатилетний Манко Инка находился в очень хорошем настроении. С того момента, как Куско был занят силами Атауальпы, а Уаскар был схвачен и увезен на север в качестве узника, Манко пребывал в страхе за свою жизнь. После того как большинство его братьев, сестер, теть, дядьев, племянниц и прочих членов семейства было схвачено и уничтожено, обратившийся в бегство Манко должен был осознавать, что и его, вероятно, ожидает подобная же участь. Трудно вообразить себе удивление Манко, когда он узнал, что его брат Атауальпа был убит, что мощная северная армия неожиданно была изгнана из Куско и что маленький, но могущественный отряд чужеземцев собирается утвердить его, Манко, на троне. Теперь, находясь в стане этих лютых светлокожих виракоч, Манко неожиданно понял, что у него появляется шанс вырваться из относительной безвестности и вознестись — посредством испанцев — на самую вершину власти. Для Манко наконец закончился продолжительный мрачный период «северной оккупации».

Писарро между тем спешил закрепить свои последние военные победы. Поскольку армия генерала Кискиса все еще была в состоянии осуществить контратаку, Писарро приказал своим войскам расквартироваться на самой большой площади Куско. Затем он приказал своим кавалеристам круглосуточно держать лошадей в полной готовности — на случай внезапного нападения инков на город. Никогда не теряющий времени даром, Писарро также сообщил Манко на следующий день после его прибытия в Куско, что он вскоре станет новым инкским императором. Санчо де ла Ос описывал его следующим образом:

«Это был разумный, очень видный собой юноша, он был самым высокопоставленным [туземцем] из всех, что контактировали в то время с Писарро; и ему по закону принадлежало королевство. Он [Писарро] сделал все быстро… чтобы туземцы не успели объединиться с северянами, но чтобы у них появился свой собственный повелитель, которого бы они почитали и которому бы они подчинялись, и им не пришло бы в голову организовываться в [мятежные] банды. И так он [Писарро] повелел всем местным вождям повиноваться ему [Манко] как своему верховному правителю, и делать все то, что он им прикажет».

Писарро инстинктивно ощущал властные механизмы и приводные политические ремни; он постарался предотвратить появление местных очагов сопротивления испанскому владычеству, представив дело так, что он передает всю верховную власть Манко. Хорошо осознавая, что численность испанцев слишком мала, чтобы контролировать такую обширную империю, и что им нужны союзники в среде туземцев, Писарро побудил Манко в срочном порядке начать рекрутирование армии. Имея под своим контролем туземную армию, испанцы могли с большей легкостью подавлять восстания, кроме того, у них появлялась возможность избавить страну от двух остающихся на ее территории армий Атауальпы, Манко был только счастлив повиноваться, поскольку формирование армии не только позволило бы ему укрепить свою власть, но также дало бы возможность отомстить ненавистному генералу Кискису, вырезавшему почти всю семью Манко.

Манко вскоре двинулся из столицы в поход против генерала Кискиса. Вместе с Манко выступили Эрнан де Сото, 50 испанских кавалеристов и 10 000 туземных воинов. Совместная испанско-инкская атака на позиции генерала Кискиса нанесла такой урон его армии, что и офицеры северной армии, и рекруты из числа крестьян в итоге сочли, что с них достаточно. Находясь вдали от своих домов уже почти два года, войска фактически вынудили своего гордого генерала начать долгое отступление на север, к Кито.

В то время как генерал Кискис поспешно отступал, Манко особо не терял времени, готовясь к своей коронации. Сначала он ушел в горы для традиционного трехдневного поста, а затем вернулся в Куско для участия в церемонии.

«Когда пост был закончен, он [Манко] появился в богатой одежде, сопровождаемый большим числом людей… в каждом месте, где он собирался садиться, ему подкладывали роскошные подушки, а под ноги [клали] королевское полотно… Пообок от него [сидели] вожди, военачальники, провинциальные управляющие и повелители больших королевств… В его окружении были только высокопоставленные персоны».

Коронация Манко проводилась в городе, который не только являлся на протяжении столетий столицей для этнической группы, известной под названием «инки», — в Куско царствовали императоры божественного происхождения, тело каждого из них было мумифицировано, облачено в роскошное одеяние и содержалось — наряду с телами слуг императора — в специально отведенном ему храме. В Куско проживал великий Уайна Капак — отец Манко, Атауальпы и Уаскара; его жизнь предположительно была унесена оспой после того, как он осуществил завоевание провинции, территориально соответствующей современному Эквадору. В этом городе покоился Тупак Инка Юпанки, чьи легионы завоевали территорию протяженностью в тысячу миль, ныне относящуюся к государству Чили. Также Тупак Инка раздвинул и до того уже обширные границы империи на восток, в направлении Амазонки. В этом городе властвовал великий Пачакути, правитель, чья дальновидность позволила превратить некогда маленькое королевство в обширную, многоязычную империю. В Куско также проживало множество правителей более раннего периода, правивших маленьким изначальным инкским королевством, — задолго до того, как их потомки завладеют ресурсами большей части западного сектора Южной Америки.

Когда на церемонии коронации Манко появились мумии его предков, которые до сих пор почитались в качестве богов жителями империи, испанцы впервые получили возможность познакомиться с культом предков — традицией, общей для исконных южноамериканских культур. Зрелище ссохшихся останков императоров, с которыми совещались живые люди, должно было ужаснуть монаха-доминиканца Висенте де Вальверде, который, вне всякого сомнения, должен был воспринимать подобный род общения как работу дьявола. Испанцы наблюдали за церемонией коронации Манко, на которой присутствовала свита, состоявшая из мертвых инкских императоров, с ужасом вперемешку с отвращением, и это можно понять. По словам летописца Мигеля де Эстете,

«…проводились роскошные празднества на городской площади, [и]… такое огромное количество народу туда собиралось… что площадь могла вместить его лишь с большим трудом. Манко доставил всех почивших предков на празднества следующим образом: после того как он со своей огромной свитой направился к храму, чтобы вознести молитву солнцу, утром он последовательно обошел гробницы, где каждый [из умерших императоров] сидел набальзамированный на своем сиденье. С проявлением огромного почтения тела были сняты со своих мест и направлены в город; индейцы в особой униформе несли на носилках тело императора, тела всех его слуг и все его украшения, — так, словно он был жив. Таким образом туземцы прошествовали к месту празднеств, распевая песни и воздавая благодарение солнцу… Они прибыли на площадь в сопровождении бесчисленного множества людей, впереди всей процессии на носилках несли императора [Манко Инку] и находившегося рядом с ним его отца Уайну Капака. Подобным же образом восседали в набальзамированном виде на своих носилках другие императоры, на головах у них были королевские повязки.

Для каждого из них был сооружен павильон, где каждый из умерших [инкских правителей] был должным образом усажен на трон, затем он был окружен пажами и женщинами, держащими в руках метелочки, для того чтобы отгонять мух. Все это окружение выказывало императорам такое уважение, словно они были живыми. Рядом с каждым из них стоял ковчег, или небольшой сундук, в котором находились ногти, волосы, зубы и различные мелкие драгоценности, некогда украшавшие руки императоров… После того как тела были размещены в должном порядке, они оставались там с восьми утра до самой ночи… На празднествах было такое количество любителей выпить, которые заливали в себя такое количество алкогольных напитков… что две широкие канализационные трубы диаметром более половины вары [сорок пять сантиметров], проходившие под плиткой, которой была вымощена площадь, и спускавшиеся к реке… отводили за день такое обилие мочи, словно били какие-то невидимые ключи. И это не настолько уж удивительно, учитывая то, какое количество было выпито, и количество пьющих, хотя… ничего подобного раньше не было видано… Эти празднества продолжались более тридцати дней без перерыва».

Испанцы понятия не имели, что неумеренное питие инками на самом деле представляло собой ритуализованную форму религиозного культа; испанцы сочли такое поведение вакханальным служением дьяволу. Но поскольку на площади собралась большая аудитория, включавшая в себя местную знать и вождей, прибывших, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому инкскому правителю, Писарро решил воспользоваться случаем, чтобы обратиться к почтенному собранию. В конце концов, церемония коронации была организована для того, чтобы засвидетельствовать передачу королевской власти. Писарро едва ли нашел бы лучший момент для того, чтобы оповестить собравшиеся элиты о том, что наряду с данной коронацией должны будут иметь место некоторые фундаментальные изменения: что испанцы намереваются создать новую властную структуру.

Используя уже апробированную испанцами ритуализованную формулу закрепления своей власти, Писарро дал понять всем собравшимся, что теперь они являются частью более крупного мирового порядка, нежели тот, к которому они привыкли, и что отныне они будут являться подданными империи еще более могущественной, чем их собственная. Педро Санчо де ла Ос писал:

«Когда была отслужена месса… он [Писарро] вышел на площадь вместе с изрядным числом своих воинов. И в присутствии императора [Манко Инки], местных вождей, туземных воинов, сидевших рядом с испанскими солдатами, губернатор произнес речь, как он привык уже это делать в подобных ситуациях. И я [Педро Санчо], его секретарь и армейский нотариус, зачитал „Требование“, которое исходило от Его Величества. И его содержание было переведено переводчиком, и все собравшиеся его поняли и ответили утвердительно [в том смысле, что поняли]».

Это «Требование» представляло собой тот же самый документ, который монах Вальверде зачитал Атауальпе в тот роковой день на площади Кахамарки чуть менее года назад. Наконец нотариус Писарро перешел к последнему параграфу, вставляя нужные паузы, чтобы переводчик мог верно перевести текст на инкский рунасими.

«И я прошу и требую от вас… признать Церковь своей повелительницей и в такой же мере — повелительницей всего мира и вселенной, а первосвященника, именуемого папой, верховным правителем… Если же вы этого не сделаете… с Божьей помощью мы пойдем против вас, и всеми возможными способами мы поведем войну против вас, мы заставим вас повиноваться Церкви и Его Величеству, и мы отберем у вас всех ваших женщин и детей и сделаем из них рабов и будем продавать их. И мы причиним вам все зло, на которое только способны. И я настаиваю, что вы будете ответственны за все те смерти и разрушения, которые воспоследуют».

По словам другого армейского нотариуса, Мигеля де Эстете, это сообщение, по-видимому, всеми было понято, поскольку туземцы «начали исполнять свои песни и воздавать благодарение солнцу за то, что оно позволило изгнать их врагов со своей земли и за то, что позволило христианам управлять инками. Таково было содержание их песен, хотя я не верю, — с подозрением замечал Эстете, — что [песни] отражали их истинный настрой. Они лишь хотели заставить нас думать, что они довольны речью испанцев».

Что бы на самом деле ни думали туземцы, каждый из присутствовавших здесь туземных вождей должен был выйти вперед, дважды поднять испанское знамя и затем обнять Франсиско Писарро под звуки испанских труб. Затем «встал Манко Инка… и вручил губернатору и испанцам золотую вазу, после чего все отправились ужинать, поскольку было уже поздно». Церемония коронации была завершена, юный Манко Инка стал отныне новым повелителем Инкской империи. Это был пятый инкский император за шестилетний период: на протяжении четырех лет правил его отец Уайна Капак; затем правили два его враждующие брата, Атауальпа и Уаскар; и в течение короткого времени страной управлял еще один его брат, Тупак Уаллпа, умерший три месяца назад в Хаухе.

Никак не сдерживаемые присутствием нового инкского императора, Писарро и его люди продолжили разграбление инкской столицы и ее окрестностей. На самом деле этот процесс начался непосредственно после их прибытия в столицу за месяц до описываемых событий. Для Писарро это было исполнением мечты, которую он лелеял с того самого момента, как впервые прибыл в Америку: стать однажды предводителем экспедиции, целью которой будет разграбление доселе не изведанной, полной богатств туземной империи. Вообще это был один из немногих случаев в мировой истории, когда небольшой отряд захватчиков оказался в состоянии разграбить столицу крупной империи практически с благословения ее жителей.

Писарро вскоре определил своей резиденцией королевский дворец Пачакути, расположенный на главной площади. Возможно, это был подходящий выбор, поскольку Пачакути был тем самым правителем, который задумал создание Инкской империи и осуществил его, в то время как Писарро задумал и осуществил завоевание этой самой империи. Между тем младшие братья Писарро, Хуан и Гонсало, недолго думая, взяли себе резиденции, находящиеся рядом с дворцом Франсиско и некогда принадлежавшие отцу Атауальпы, Уайне Капаку. Диего де Альмагро взял себе в пользование дворец, строительство которого было завершено Уаскаром непосредственно перед тем, как он был схвачен и казнен людьми Атауальпы. Другой дворец был отведен в пользование Эрнана Писарро, который на тот момент находился в Испании, делить здание с ним должен был Эрнан де Сото. Некогда принадлежавший Уайне Капаку, это был самый роскошный из всех дворцов. Он имел мраморные ворота и две башни высотой примерно в 30 футов. Между тем семнадцатилетний Манко Инка начал строительство нового дворца для себя.

В марте 1534 г., примерно через два года после прибытия испанцев в Перу, Франсиско Писарро занялся распределением золота и серебра, награбленного в Куско. На этот раз трофеи были даже более значительными, чем в Кахамарке. Хотя золота было собрано меньше того количества, что предлагал Атауальпа в качестве своего выкупа, серебра на этот раз было собрано в четыре раза больше. Те испанцы, что прибыли в Перу достаточно поздно, вместе с Альмагро, не приняв участия в пленении Атауальпы и соответственно не имея шансов стать в одночасье богатыми, теперь получили за свои усилия сполна. Те же, кто уже стал миллионером в Кахамарке, теперь удвоили свое состояние. Писарро также выделил отдельные доли «для себя, для двух [своих] лошадей, для [двух туземных] переводчиков и для своего пажа, Педро Писарро».

Все испанцы должны были осознавать, что ими достигнута определенная веха в завоевании Перу. Компания Леванта, которую Писарро и Альмагро создали около десяти лет назад, теперь официально распалась, поскольку все аккумулированные ею доходы были уже распределены. Акционеры компании, по крайней мере те, кто принимал участие в кампаниях в Кахамарке и/или в Куско, получили такие фантастические доходы, что теперь могли уходить на покой. Писарро предложил своим товарищам на выбор два варианта: они могли либо покинуть страну и вернуться в Испанию, где им светило роскошное существование, либо же они могли остаться в Перу на правах первых испанских граждан этой страны и таким образом помочь основать новую испанскую колонию, которая будет носить название Королевство Новой Кастилии.

Писарро, который на протяжении тридцати с лишним лет боролся за создание такого положения для себя — правителя туземной империи, конечно, не имел намерения покидать Перу. Эта страна являлась как раз тем призом, которого Писарро страстно добивался, и он должен был оставаться здесь. Но поскольку Писарро не мог управлять империей в одиночку, ему нужно было, чтобы там осталось как можно больше испанцев. На тот момент в империи, насчитывавшей 10 миллионов туземных жителей и растянувшейся на расстояние в 2500 миль, находилось менее 500 испанцев. Сказать, что прослойка испанцев была «узкой», значит ничего не сказать. Поэтому Писарро предложил испанцам, которые согласились бы остаться в Перу, энкомьенду.

Испанский глагол «encomendar» означает «поручать, доверять». Основная идея энкомьенды коренится в средневековой сеньориальной системе: король даровал бенефиций (право облагать налогом местное крестьянство) представителям знати, которые взамен давали королю клятву верности. Точно так же, как европейские крестьяне «вверяли» себя сеньору-вотчиннику и отдавали ему часть произведенной продукции взамен за его покровительство, туземцы Нового Света теперь должны были — под угрозой наказания или смерти — трудиться на испанских конкистадоров, которые теоретически обязаны были их «защищать» и «евангелизировать».

Таким образом, конкистадоры могли теперь селиться в туземных городах и жить за счет продукции, производимой местным населением в сельской местности. Ввиду того что в испанском обществе ручной труд и торговля считались уделом низших классов, конкистадоры, получив возможность облагать налогом местное крестьянство, в одночасье оказывались причисленными к испанской аристократии. По сути, началась реструктуризация социальной пирамиды Инкской империи: инкскую элиту, освобожденную от необходимости заниматься ручным трудом ввиду своего высокого социального статуса, теперь должны были заменить представители низших испанских классов, по большей части необразованные и безграмотные, все они мечтали о подобной же нетрудовой жизни.

Осознавали ли это конкистадоры или нет, но это был один из очень немногих моментов в мировой истории, когда представители простого народа практически в одночасье получили возможность стать феодальными сеньорами. В итоге 88 испанцев решили принять энкомьенды и остаться на постоянное жительство в Куско.

Ничего не ведая о планах испанцев, молодой император Манко Инка был погружен в свои проблемы. Сначала он должен был уверенно взять в свои руки бразды правления империей, которые сначала были вырваны из рук его брата Уаскара, а затем из рук второго его брата Атауальпы. Первоочередной задачей Манко было восстановление авторитета Сапы Инки, или «Единого императора», — даже при том, что на севере под началом генералов Атауальпы, Руминяви и Кискиса, продолжали находиться враждебные Манко армии. В то время как часть регионов Тавантинсуйю продолжала автоматически функционировать в государственном режиме, в некоторых областях ощутимым становилось доминирование местных полководцев и вождей. Стремясь сбросить ярмо инкского владычества, эти местные вожди получили свою выгоду от ведения гражданских войн и от проведения Писарро своей завоевательной экспедиции. Сидя на своем королевском кресле — дуо, Манко уверенно приступил к восстановлению инкской имперской власти. Вскоре молодой император начал принимать у себя провинциальных управителей; стал назначать новых в тех случаях, когда эти управители не справлялись со своими задачами. Шаг за шагом он осуществлял трудоемкую задачу по восстановлению сложного государственного механизма, который был создан его предками и тысячами лет культурного развития в андском регионе.

Испанцы между тем имели очень слабое представление о том, какой сложный механизм представляла собой империя, которую они частично завоевали. В то время как они сразу же распознали общие черты, сближавшие инкский мир с культурой Старого Света, они имели крайне скудные сведения относительно подлинных механизмов, приводивших Инкскую империю в движение. Гений инков — так же как и римлян — заключался в их совершенно исключительных организаторских способностях. Каким бы удивительным это ни казалось, этническая группа, численность которой, по-видимому, никогда не превышала 100 000 человек, оказалась способна управлять жизнедеятельностью в 10 миллионов человек. И все это несмотря на тот факт, что жители империи говорили более чем на семистах языках и были расселены на пространстве протяженностью в 2500 миль, которое отличалось самым неровным и самым неоднородным рельефом в мире.

Экономика Инкской империи, как и экономика многих более ранних мировых цивилизаций, базировалась преимущественно на сельском хозяйстве. Именно благодаря искусному управлению и обширным работам по выстраиванию террас количество сельскохозяйственных угодий за время инкского правления постоянно увеличивалось. Даже если урожай в какой-то одной области был низким, хорошо развитая государственная система хранения продовольствия и налаженная организация транспортировки продуктов из одной части империи в другую делали голод практически невозможным. При том что экономика Инкской империи была далека от совершенства, каждому ее жителю был гарантирован кров и достаточное количество еды и одежды.

Но в отличие от испанцев граждане Тавантинсуйю не имели земли в частном владении и не имели собственных предметов роскоши. Если отдельные граждане и имели свои дома, то только инкские правители и некоторые представители аристократии имели свои частные земельные владения. Инкская империя в своей экономической жизнедеятельности основывалась на одном фундаментальном принципе (который в значительной степени держался на оружии свирепой инкской армии, имевшей за своей спиной успешный опыт покорения других племен), заключавшемся в том, что вся земля и все природные ресурсы принадлежали государству, которое, в свою очередь, контролировалось инкским императором. Божественное право императора на эти ресурсы исходило непосредственно от солнца. Точно так же, как столетие спустя французский король Людовик XIV заявит: «L’etat, c’est moi» («Государство — это я»), так и инкский император утверждал, что он является главным землевладельцем и хранителем всех богатств земли.

Принцип государственной собственности представлял собой фундаментальную предпосылку того социального договора, который соединял воедино подданных империи. Поскольку государство владело всеми пахотными землями, то, предоставляя определенные земельные права крестьянским общинам (предлагая землю во временную обработку), оно по определению требовало чего-то взамен. Это взаимное обязательство — предоставление ограниченных земельных прав на условиях последующего возвращения долга — представляло собой фундаментальное соглашение, на котором была основана империя. Поскольку государство предоставляло земельные права, оно взамен могло требовать выплаты налогов. Но инки предпочитали взимать подати не в виде произведенной продукции, а в виде трудовой деятельности.