Глава X 1610

Глава X

1610

Рожинский передается Сигизмунду. Бегство Самозванца в Калугу. Злоба на Поляков и Немцев. Волнение Тушинского лагеря. Смерть воеводы Студницкого. Тайный приезд Марины в Калугу. Скопин и Делагарди спасают Россию. Смерть Скопина. Переговоры Сигизмунда с Поляками. Битва Клушинская. Зверство Лжедимитрия. Бер осужден на смерть. Он спасает себя и Немцев.

В декабре 1609 года Сигизмунд прислал в Тушинский лагерь панов Стадницкого, Збаражского, Людвига Мейера и ротмистра Манчина с письмом к главному полководцу Димитрия II, князю Роману Рожинскому, и к Польской шляхте. «Вспомните», писал король, «какое преступление вы сделали в минувшем году, взбунтовавшись против своего государя! Я готов забыть его и возвратить все, чего вы лишились, если только согласитесь выдать обманщика, который называет себя Дмитрием». Королевские послы вели переговоры с князем Рожинским весьма скрытно, и Димитрий, ничего не подозревая, с каждым днем ожидал их торжественного представления. Но, видя, что послы к нему не являются, он призвал Рожинского и спросил: «С каким намерением приехали посланники и почему они до сих пор не идут ко мне, хотя живут в лагере несколько недель?» Князь, уже задумавший со многими господами исполнить королевское повеление, притом же будучи пьян, грозил Димитрию побоями и ответствовал: «Какое тебе дело к…. е…. зачем послы приехали ко мне? Чёрт знает, кто ты таков! Довольно мы за тебя крови пролили, а награды еще не видим».

Много подобных вежливостей наговорил пан Рожинский. Димитрий выскочил из комнаты, прибежал к своей супруге и, упав ей в ноги, сказал со слезами: «Мне, или Рожинскому должно погибнуть! Этот пан так оскорбил меня, что я буду недостоин видеть твои очи, если не отмщу ему. Он заодно со своим королем; тут скрывается злой умысел; я должен удалиться! Ты же, моя милая супруга, останься здесь. Бог да сохранит нас!» Сказав это, Димитрий нарядился в крестьянское платье, и ночью, 29 декабря 1609 года, в навозных санях отправился в Калугу, с шутом своим, Петром Коше левым. В лагере никто не мог придумать, куда девался царь; некоторые полагали, что он тайно убит.

Димитрий остановился в монастыре, близь Калуги, и отправил к жителям города несколько монахов с таким известием: «Поганый король неоднократно требовал от меня страны Северской, называя ее вместе со Смоленском своею собственностью; но как я не хотел исполнить такого требования, опасаясь, чтобы не укоренилась там вера поганая: то Сигизмунд замыслил погубить меня, и уже успел, как я известился, склонить на свою сторону полководца моего Рожинского и всех Поляков, в стане моем находящихся. К вам, Калужане, я обращаю слово: отвечайте, хотите ли быть мне верны? Если вы согласны служить мне, я приеду к вам и надеюсь, с помощью св. Николая, при усердии многих городов, мне присягнувших, отмстить не только Шуйскому, но и коварным Полякам. В случае же крайности, готов умереть с вами за веру православную: не дадим только торжествовать ереси; не уступим королю ни двора, ни кола, а тем менее города, или княжества!»

Такая речь очень полюбилась кровожадным жителям Калуги: они явились в монастырь с хлебом-солью, проводили Димитрия в город с торжеством, дали ему дом воеводы Скотницкого, снабдили его всем нужным: одеждами, конями, винами, съестными припасами. Утвердясь в Калуге, Димитрий послал немедленно за князем Шаховским, который, выступив с несколькими тысячами казаков против короля Польского, находился в то время при Царево-Займище, недалеко от Вязьмы. Князь прибыл в Калугу в пятый день после Крещения. Между тем, Димитрий учредил для себя новый Двор и во все места, где только были его приверженцы, разослал повеления истреблять Поляков при всяком случае. От такого неожиданного поступка погибло много несчастных жертв.

Немцы также пострадали: несколько сот Немецких купцов, которые везли в Тушинский лагерь, по дорогам Смоленской и Путивльской, бархат, шелк ружья, вино мальвасийское и пряные коренья, были перехвачены казаками и приведены в Калугу, лишились всего, что имели, никоторые и самой жизни; а спасшиеся от смерти пошли по миру. Богу одному известно, чего не претерпели они в Калуге, Перемышле и Козельске! Сколько прежде Димитрий любил Немцев, столько возненавидел их впоследствии, когда потерпел важный урон в битвах с Делагардием, и тем более, когда бежал из Тушинского лагеря. Думая, что Немцы благоприятствуют королю Польскому, он приказал отнять у них поместья, самые дома, и отдать Русским. С часу на час они ожидали насильственной смерти и не смели исполнять обрядов своего богослужения. А более всех претерпел гонений в городе Козельске духовный пастырь их, Мартин Бер, которого старались всеми силами погубить 25 Русских попов, желавших завладеть его имуществом: Бог спас его чудесным образом.

На другой день после бегства Дмитриева, Поляки, Русские бояре и патриарх Филарет Никитич, в общем совете положили единогласно: жить в мире друг с другом, не передаваться ни королю, ни Шуйскому, не верить никому, кто вздумает явиться под именем Димитрия, а тем менее служить прежнему обманщику. Во время совещания, Русские без пощады поносили царицу Марину, так, что она боялась остаться в лагере и тайно удалилась в город Дмитровск, к пану Сапеге.

7 января 1610 года Димитрий отправил из Калуги в Тушинский лагерь боярина Ивана Плещеева, с приказанием разведать мысли Польских воинов; когда же заметит, что они желают его возвращения, объявить им, что царь приедет с казною и даст им жалованье за многие трети вперед, если только они представят в Калугу изменника Рожинского живым или мертвым. Это покушение было неудачно: Поляки не хотели изменить клятве, данной ими друг другу после Дмитриева бегства. Плещеев думал склонить по крайней мере казацкого атамана, Ивана Мартиновича Заруцкого, и убеждал его идти с казаками в Калугу; но и тут не имел успеха: Заруцкий с большею частью своего отряда отправился к Сигизмунду под Смоленск; прочие же казаки, наскучив столь странною войною, удалились в свои степи, а служить Димитрию согласились не более 500 человек, которые пошли в Калугу; но были настигнуты Поляками и большею частью побиты.

Вскоре после того, Димитрий подослал в Тушино Калужского воеводу пана Казимира, настоящего Вертумна: с Поляками он был добрый Поляк, с Русскими Русский; видя, что у самих Поляков ничего нельзя выиграть, Казимир успел подделаться к Рожинскому, который дозволил ему даже возвратиться в Калугу, куда хитрый пан хотел съездить, по словам его, только для того, чтобы взять свое имение и навсегда бросить Димитрия. Рожинский дал ему письмо к прежнему воеводе Скотницкому, который потерял милость Димитрия отказом идти под Смоленск, против короля Польского. Вследствие письма, Скотницкий должен был склонить на сторону Рожинского находившихся в Калуге Поляков и, схватив при помощи их Димитрия, привезти его в Тушинский лагерь. Но лукавый царедворец вручил письмо самому Димитрию, который, узнав содержание его, закипел гневом и тотчас велел палачам бросить Скотницкого ночью в Оку.

Добрый человек, видя смерть неизбежную, хотел знать, по крайней мере, за какую вину он погибает? Палачи отвечали: «Царь велел нам не рассуждать с тобою, а бросить тебя в воду». Потом, накинув на шею петлю, потащили его, как дохлую собаку. Вот последние слова несчастного: «Такой ли награды ожидал я за верную службу и двухлетнюю оборону Калуги! Господи, помилуй меня!» Жена и дети его лишились своего имущества. При том случае раздраженный Димитрий сказал: «Только бы взойти мне на престол: не оставлю в живых ни одного иностранца; не пощажу и младенцев в матерней утробе!»

13 января того же года, приехал в Калугу царицын коморник, юноша красивый и ловкий, со словесным донесением о прибытии Марины в город Дмитровск; царь вскоре отправил его обратно и просил царицу как можно скорее приехать в Калугу, чтобы не попасть в руки Поляков, которые, как он известился, хотели отвезти ее к королю Польскому в Смоленский лагерь. Между тем Скопин и Делагарди приступили к Дмитровску; устрашенный Сапега убеждал царицу удалиться в Калугу, если не желает отправиться к отцу своему. «Мне ли, царице Всероссийской», сказала ему Марина, «в таком презренном виде явиться к родным моим! Я готова разделить с царем все, что Бог ни пошлет ему». Она решилась ехать в Калугу; велела сшить для себя мужской Польский кафтан из красного бархату, купила сапоги со шпорами, вооружилась пистолетами, саблею и, сев на коня, отправилась в путь.

Сапега дал ей в провожатые 50 казаков и всех Немцев, бывших в Дмитровске: проскакав 48 Немецких миль, она достигла Калуги ночью, после заутрени, и назвала себя Димитриевым коморником, привезшим важное известие, коего никому, кроме царя, сообщить не может. Димитрий тотчас догадался: велел казакам отпереть ворота и впустить мнимого коморника. Марина, подъехав к крыльцу, соскочила с коня, и все увидели царицу! Приезд ея произвел радость неизъяснимую. Не имея при себе ни одной Польки, она учредила новый штат из Немок, который не могли нахвалиться ея благосклонностью.

Между тем, Скопин овладел накануне масленицы Дмитровским острогом и принудил пана Сапегу отступить к монастырю св. Иосифа. Оставив здесь несколько сот казаков, Сапога уехал к королю, под Смоленск; войско же его расположилось зимовать на берегах Угры, в стране плодородной, обильной съестными припасами и еще не испытавшей опустошительной войны: теперь дошла очередь и до неё! По удалении Сапеги, вскоре опустел и Тушинский лагерь.

В то же время Иван Тарасович Граматин и Михаиле Глебович Салтыков, люди пронырливые и лукавые, со многими боярами явились к Сигизмунду и советовали ему овладеть Русским государством, сиротеющим без достойного и законного правителя. «Дорога к престолу», говорили они «уже проложена Димитрием; вся страна, до самой Москвы, ему покорилась; никогда не будет тебе столь удобного случая к покорению России; мы же со своей стороны убедим соотечественников покинуть Шуйского и покориться вашему величеству». Тогда же Поляки, оставленные Димитрием, прислали к Сигизмунду просьбу, в коей изъявляли готовность служить ему против Русских, если король заплатит им жалованье, не выданное Димитрием за прошедшее время. Сигизмунд отвергнул условие, объявив, что согласен производить жалованье только с того времени, когда Поляки поступят к нему в службу.

Огорченные отказом, они проклинали Рожинского, изменившего царю; не щадили и самих себя за бесчестное нарушение клятвы, данной Димитрию. Весьма немногие из Тушинских Поляков пришли в стан королевский; товарищи их соединились большею частью с войском Сапеги, стоявшим на Угре, и ожидали там ответа на свою просьбу о выдаче жалованья, решившись действовать сообразно с отзывом: между тем, грабили и опустошали окрестную страну, которую вконец разорили.

Скопин и Делагарди вошли в столицу без всякого препятствия. В течение одного года, они очистили все пространство от Ливонии до самой Москвы, так, что из стотысячной рати, около двух лет осаждавшей Москву и Троицкий монастырь, не видно было ни одного Поляка, ни одного Казака: все бежало от горсти Немцев! Шуйский весьма ласково принял своих защитников; часто угощал их за царским столом; одарил всех офицеров золотою и серебряною посудою; выплатил всему войску жалованье золотом, серебром, соболями. Эта щедрость так избаловала Немцев, что они делали в Москве разные бесчинства, и Москвитяне с нетерпением ожидали весны, чтобы выпроводить гостей против неприятеля. Храбрый же Скопин, спасший Россию, при помощи Немцев, набранных им в Швеции, получила от Василия Шуйского в награду — яд. Царь приказал отравить его, досадуя, что Москвитяне уважали Скопина за ум и мужество более, чем его самого. Вся Москва погрузилась в печаль, узнав о кончине великого мужа.

Около Пасхи, в конце зимы, Сапега возвратился к войску, стоявшему на Угре, с решительным ответом Сигизмунда: король велел сказать, что Димитрия он и знать не хочет, а согласен давать жалованье чрез каждую четверть года только тем Полякам, которые согласятся служить в королевском войске. Недовольное ответом Польское рыцарство, служившее прежде под начальством Сапеги и Рожинского, спешило оправдаться пред Дмитрием и отправило к нему посла, который объявил, что Поляки никогда и не думали изменять его величеству, что предателем был один Рожинский с немногими сообщниками; что Бог уже наказал смертью вероломного изменника; что Сигизмунду передались только его клевреты; рыцарство же Польское не хотело нарушить присягу, не выходило из лагеря и теперь готово послужить царю, если только получат жалованье за прежние 9 месяцев, соглашаясь ожидать терпеливо уплаты остального впоследствии. Димитрий, очень обрадованный такою вестью, отвечал Полякам, что он вскоре приедет к ним с деньгами; и собрав не одну тысячу рублей со всего народа, ему покорившегося, немедленно отправился с Русскими и казаками на берега Угры. Там примирился с своими старыми сподвижниками, выдал им жалованье за три четверти года, взял новую присягу в верности и отдал приказ: после Троицына дня снова двинуться на Москву.

Между тем Шуйский выслал войско под начальством своих бояр, чтобы очистить Смоленскую дорогу и отразить Сигизмунда от Смоленска; при сем случае Делагарди получил от царя много денег на жалованье своим воинам. Немцы и большая часть Русских остановились в городе Можайске, а Григорий Валуев со значительным отрядом отправился вперед, чтобы разведать о числе неприятеля, стоявших под Смоленском; но, узнав в Царево-Займище о приближении Станислава Жолкевского с великими силами, Валуев расположился лагерем близь леса, и, укрепившись окопом, уведомил о том прочих воевод. Жолкевский не замедлил осадить его, а Русские воеводы вместе с Делагардием спешили от Можайска выручить передовой отряд. Это случилось 23 июля.

Сведав о движении царских воевод, Жолкевский раскинул стан подле самых укреплений Валуева, обнес его тыном и, оставив там небольшой отряд легкой конницы, с приказанием непрестанно быть в виду осажденных и уговаривать Валуева покориться королю Польскому, сам между тем пошел навстречу Москвитянам, бывшим под начальством Делагарди; оба войска сразились в Иванова, день, близь села Клушина, в 6 милях от Можайска: во время битвы, две роты Французов передались Жолкевскому и вместе с Поляками начали стрелять по Русским, которые, быв устрашены изменою, бросились бежать к Москве и оставили союзников своих, Немцев. Последние долго сражались с упорством и уже побили лучших Польских всадников; но заметив, что Русские оставили поле битвы и что им одним не устоять против Поляков, вступили с неприятелем в переговоры. «Мы готовы сдаться», говорили Немцы, «если только жизнь наша будет в безопасности; в противном случае станем биться до последнего человека».

Поляки прекратили сечу и прислали к ним пана Зборовского с клятвенным уверением, что будут невредимы. Многие из них не хотели верить обещанию, не забыв вероломного поступка Поляков с Динаминдским гарнизоном, который, сдавшись на честное слово, был весь истреблен. Они напомнили о том пану Зборовскому: тогда поклялись знатнейшие из Польских вельмож, что пленные не лишатся ни жизни, ни оружия. Немцы решились сдаться. В самом деле, договор был свято соблюдаем: кто хотел служить его величеству, давал присягу; а кто не хотел, удалялся беспрепятственно.

Торжествуя победу, Станислав Жолкевский возвратился к Царево-Займищу и приказал пленным боярам известить Волуева, что все Русское войско рассеяно, а Немцы покорились Сигизмунду. Валуев, переговорив с пленными боярами, сдался со всем отрядом пану Жолкевскому. После того Поляки, Немцы и Русские подступили к Москве и осадили ее с одной стороны. В то же время прибыли из Погорелого капитаны Немецких рот Лавилла и Эберт: соединяясь с войсками его королевского величества, они овладели Иосифовым монастырем и весь отряд, там находившиеся, изрубили до последнего человека; этому отряду, бывшему на стороне Димитрия, поручена была защита Иосифова монастыря паном Сапегою, когда он вывел войско свое на Угру, а сам отправился к королю под Смоленск.

Димитрий, раздраженный таким событием, немедленно приказал побросать в воду всех Немцев, при нем находившихся. «Теперь-то я вижу», говорил он, «что Немцы мне ни сколько не преданы: они служат неверному королю и бьют моих людей, забыв, что во всем мире один я государь христианский. Все они дадут ответ, лишь только бы взойти мне на престол!» Бояре, услышав дьявольское слово, спешили друг за другом бесстыдно оклеветать Немцев, особенно живших в Козельске; последних ненавидели за то, что опасались потерять прекрасные деревни, прежде пожалованные Немцам за верную службу, потом отобранные без всякой вины их, по одному подозрению, и розданные царским советниками князю Григорию Шаховскому, Трубецкому, Рындину, Михаилу Константиновичу Юшкову, Третьякову и другим.

Бояре, день и ночь искавшие средства к погублению Немцев, опасались не без причины: ибо знали невинность честных людей, которые не щадили своей жизни за Димитрия, теряли здоровье, лишились друзей и приятелей. И так, едва разгневанный Димитрий поклялся истребить всех Немцев, в России находившихся, господа сенаторы донесли эму, что мнимые изменники переписывались с Поляками и предлагали его королевскому величеству сдать город Козельск, что сведав о какой либо неудаче войска Дмитриева, они были вне себя от радости, плясали, пели, веселились, между тем, как верные Москвитяне предавались горести. Клевета еще более озлобила Димитрия: он в ту же минуту отправил в Козельск гонца, а в Калуге дал повеление: как скоро приведут Немцев (числом 52), без всякого допроса побросать в Оку.

Приговор верно был бы исполнен, если бы не спас несчастных духовный пастырь их, Мартин Бер, которому готовилась та же участь. Расспрашивая дорогою обреченных на смерть, точно ли писали они к Польскому королю, не получали ль от него писем, или вообще не знают ли за собою какой либо измены против Димитрия, Бер требовал искреннего признания, чтобы легче дать ответ и отвратить беду, обещая никому не сказывать слов их: все Немцы клялись небом в невинности и преданности царю-государю. Пастырь со своей стороны также поклялся, ободрял спутников надеждою на Божье милосердие, говорил, что Всевышний не допустит погубить невинных, что в Его руце сердце царево, что Он внушит государю справедливость и рассеет прахом замыслы врагов высокомерных.

Но как ни старался пастырь одушевить мужеством своих духовных детей, они, большею частью, были неутешны, и многие выдумывали странные средства к своему спасению: жизнь мила, а смерть ужасна! Достигнув Калуги, где находился Димитрий с двором своим, Бер оставил спутников на лугу близь Оки, а сам хотел узнать от духовных дщерей своих, фрейлин царицыных, что было причиною столь ужасного царского гнева? Для того взял с собою капитана Давида Гильбертса, прапорщика Мойтцена и двух Ливонских дворян, переправился чрез реку и вместе с провожатыми пробрался к царициыным фрейлинам. Гофмейстерина изумилась, увидев духовного отца: спрашивала, зачем он оставил несчастных, и со слезами говорила, что никакие просьбы не могут смягчить царского гнева, что всех Немцев ожидает неизбежная смерть. «Да поможет нам Бог!» отвечал Мартин Бер. «Он знает нашу невинность. Если же смерть неизбежна, умрем, по крайней мере, с утешительною мыслью, что погибнем не как преступники, а как истинные христиане, которые всегда подвергаются гонениям, клевете и всяким опасностям. Господь, Отец наш, воздаст в свое время каждому по делам. Я также терплю гонение от Русских, хотя служу не царю, а Богу, никогда не замышлял вредного против его величества и всегда молился за него с духовными детьми своими. Не жалуюсь на его неблагодарность: так всегда награждает мир истинных христиан! Но все прихожане клялись мне царством небесным, что никто из них не знаете никакой вины за собою; мы смело пустились в дорогу, поручив себя благости Всевышнего: если бы совесть нас упрекала, мы без сомнения избрали бы иной путь».

После того пастырь убеждал гофмейстерину и госпож фрейлин рассказать обо всем царице и умолить ее слезами, чтобы она испросила у его величества не помилования изменникам, а пощады людям вовсе невинным. «Доложите государыне», говорил Бер, «что в числе обреченных на смерть есть дети, что вместе с ними погибают духовный отец и многие родственники падших на поле битвы за его величество; что если и сии витязи трехлетней война умрут позорною смертно, во всей России не будете никого их злосчастнее». «Мы просим одного», заключил Бер, «чтобы милосердая царица убедила его величество отделить безвинных от виновных: первые да будут помилованы, а последние да испытают всю тяжесть царского гнева!» Тронутые словами пастора, все фрейлины пошли к царице, упали к ногам ея и так горько плакали, что ни одна ни могла выговорить ни слова. Царица, глядя на них, также заплакала, велела им встать и догадываясь, о чем идет дело, спросила: «Приехали ли Немцы из Козельска?» «Русские выгнали их, не исключая и духовного отца нашего!» отвечали, рыдая, госпожи фрейлины; потом весьма трогательно убеждали царицу помиловать несчастных. «Не плачьте, дети мои!» сказала ея величество. «Царь страшно гневается на всех Немцев: уже отдан приказ утопить их в Оке, как скоро они сюда прибудут; никто не смеете просить о пощаде; но я попытаюсь, не тронется ли он моими слезам, и не успею ли я на этот раз спасти их».

Сказав сие, царица немедленно послала камердинера к лютому Шаховскому, которому поручено было исполнить царскую волю, с приказанием остановить казнь до другого повеления, угрожая смертью в случае ослушания; другого же камердинера послала к царю с просьбою удостоить ее на минуту своим посещением. Царь не хотел видеть своей супруги. «Знаю, чего она хочет!» сказал Димитрий. «Она будет просить за поганых Немцев; напрасный труд! Всех в воду сего же дня, или я не Димитрий! А если она вздумает меня беспокоить, утопить и ее вместе с Немцами!» Такой ответ весьма опечалил царицу. «Бог знает», сказала она, «чем так провинились бедные Немцы!»

Одна фрейлина тотчас побежала к пастору и объявила ему со слезами, что просьба царицы безуспешна. «Да будет воля Божья!» сказал пастор, и в ту же минуту послал дворянина Рейнгольда Энгеланда за Немцами, бывшими на другой стороне Оки, велев им взять церковную утварь, для того, чтобы, вкусив св. Тайн, последовать примеру Христа Спасителя. Ожидая прибытия духовных детей, он молился и пел псалмы, которые сочинил в злополучные минуты. Эти псалмы будут приложены в конце летописи.

Между тем, царица решилась придти к Димитрию со всеми своими женщинами, упала ему в ноги и просила со слезами рассмотреть хладнокровно, все ли Немцы виноваты, чтобы, не жалеть после о невинных, как о воеводе Скотницком; убеждала размыслить, что на смерть осуждено 52 человека, что в том числе один пастор, много безвинных отроков; что вдовы и сироты, потеряв мужей и отцов, не престанут умолять небо о страшной мести дерзкому виновнику слез их, и что правосудие предписывает наказать только преступников. Сначала Димитрий ничего и слышать не хотел; наконец смягчился трогательною просьбою царицы, поднял ее, и всем женщинам также велел встать. Потом спросил камердинера: «Далеко ли отсюда до Козельска?» 12 миль, было ответом. «И они уже здесь!» воскликнул царь; «я только вчера послал за ними! Чуть ли бояре не наболтали много лишнего. Не понимаю, как могли Немцы так скоро приехать! — Они твои», примолвил Димитрий, обращаясь к царице, «делай с ними, что хочешь».

Печальные Немцы собрались в один дом, и уже готовились принять св. Тайны, как вдруг явился главный коморник царицын Георг Гребсберг, с радостною вестью, что беда миновала и что государыня исходатайствовала у царя милость. «Радуйтесь, Немцы», говорил коморник, «молитесь о здравии царя и царицы, своей матери; будьте покорными детьми ея!» «Бог да сохранит милосердую нашу государыню, вместе с супругом ея! Вечно будем молиться за них!» отвечали Немцы.

По удалении коморника, пастор обратился к духовным детям и сказал: «Любезные друзья! в третий раз мы делаемся жертвою клеветы; Бог доселе хранил невинных от погибели; но если бы не открылся случай умилостивить царицу, мы пропали бы наверное; жены же и дети наши мало бы выиграли от того, что мы погибли невинно. Подадим царице просьбу, в которой, изъявив благодарность, скажем, что как никто из нас не знает за собою преступления против его величества, то все мы просим не милости царской, а строгого правосудия, и что если хотя один из нас окажется виновным, мы все умереть согласны; посему станем просить царицу, чтобы она убедила государя дать нам очную ставку с неизвестными доносчиками. Они говорят, будто мы писали к Сигизмунду; пусть представят эти письма: каждый знает руку товарища; никто не отречется от собственного почерка. Мы уверены в своей невинности и преданности государю». Такой совет немедленно приведен был в исполнение. Царица, приняв просьбу, представила ее своему супругу. Царь засмеялся. «Правда», говорил он, «я никогда не думал, чтобы Немцы мне изменили: вот уже третий год они несут трудную службу. Завтра же, под чистым небом, в присутствии всех бояр, всего народа, доставлю им случай оправдаться». Так и случилось.

На другой день, Димитрий пред выходом к обедне, увидев Немцев подле крыльца и узнав капитана Давида Гильбертса и прапорщика Томаса Мойтцена, сказал громко: «Немцы! за трехлетнюю усердную службу, я дал вам награду царскую, дал поместья бояр и князей; вы разбогатели и жили в довольстве; все соседи ваши знают это. Но когда вы мне изменили, перестали оказывать должное почтение, хотели предать Козельск поганому королю Польскому и перейти на его сторону, я взял обратно пожалованные вам поместья и роздал их моим боярам; а вас велел сюда привести и бросить в Оку». «Даруй Бог тебе, царь-государь! здравие», отвечали Немцы с низким поклоном; «мы ни в чем не виноваты; нам и в ум не приходило того, что на нас насказали. Мы просим не милосердия, а строгого правосудия. Пусть каждый преступник воспримет должную казнь. Благоволи, царь-государь, оказать нам эту милость!» Димитрий сошел с крыльца вместе с боярами и, указав на них пальцем, примолвил, обращаясь опять к Немцам: «Вот ваши обвинители! Сверх того, я получил донос из Козельска от воеводы, бояр, священников и граждан». «Государь!» воскликнули обвиняемые, «в твоей власти воеводы, князья, бояре, как и мы иноземцы: вели им вознаградить нас, или пусть займут наше место!»

Царь, сев на лошадь, обратился к господам боярам и сказал: «Я вижу невинность моих иноземцев, и думаю, что вы поступили с ними, как бездельники. Если же вы правы, покажите письма и уличите виновных!» Бояре, не имея средств того сделать, смотрели на Немцев с видом презрения и говорили: «Мы Русские; они едят наш хлеб, а не мы их». Тут его величество явил свое правосудие. «Немцы!» сказал он ласково, «вы правы! Бояре из одной ненависти вас преследуют. Все, чего вы лишились, получите обратно». Потом продолжал: «Князья и бояре! отдайте немедленно им деревни, бывшие причиною вашей зависти; а вы, Немцы, будьте верны и впредь, как были до сих пор. Вы получите и другие поместья; удалитесь от врагов своих из Козельска; живите со мною в Калуге: тут, при моих глазах, бояре не станут вас беспокоить». Так злодеи умножили счастье добрых, а сами покрылись вечным стыдом!

На обратном пути, пастор говорил духовным детям своим: «Любезные друзья! Подумаем о средствах избавиться от несчастья. Царь объявил, что мы окружены врагами, которые завидуют, вероятно, и тому, что у нас осталось. Я решился покинуть свой дом; возьму жену, детей, а если можно, и пожитки. Кто из вас согласен со мною, пускай изготовится в дорогу: завтра мы отправимся. Не будем искушать Бога; довольно мы уже пострадали. Кто ищет опасности, тот и погибает». Одни согласились на предложение пастора; перевезли жен, детей, и поселились в Калуге; другие же из скупости не хотели бросить имения и остались в Козельске, среди гонителей христиан; но вскоре испытали Божий гнев вместе с варварами: 1 сентября внезапно пришли от Смоленска вольные люди; в два часа овладели беззащитным городом, побили 7000 человек, и, предав его пламени, увели в плен князей, бояр, воеводу и всех Немцев, которые отвергли совет духовного заступника своего; жены и дети их также достались в руки Поляков; все добро их было разграблено.