Земство собирает силы
Земство собирает силы
К осени 1611 года российская элита полностью дискредитировала себя. Многочисленные центры власти, точнее ее осколки, либо лишились последних признаков легитимности и народной поддержки, либо окончательно потеряли способность влиять на ситуацию. «Семибоярщина» давно превратилась в политический фантом, тушинское правительство Андронова — Салтыкова служило камуфляжем военной оккупации, осколки «совета всей земли» в лице Трубецкого и Заруцкого выродились в походную канцелярию воровской ватаги, посланцы Земского собора, отправленные под Смоленск, оказались пленниками короля. Безысходность вынудила иных московских государственных мужей прибегнуть к пропаганде и агитации: рассылаются по городам тайные грамоты с призывами противостоять захватчикам — из Смоленского лагеря от Филарета Романова и Василия Голицына, из Москвы от патриарха Гермогена. Города ссылаются между собой грамотами, в которых сообщают известные им новости, дают оценки происходящему, подбадривают, укрепляют друг друга в намерении крепко стоять за Веру и Отечество; призывают «быти в любви и в совете и в соединении друг с другом», за «истинную христианскую веру на разорителей нашея християнские веры, на польских и литовских людей и на русских воров стояти крепко».
Распад правящей верхушки на враждующие группы и группки, аннигиляция национальных органов управления стали переломным моментом Смуты: на авансцену политической борьбы вышла «земля» — те слои общества, которые показали себя оплотом государственности, сохранили нравственные и материальные силы, чтобы противостоять обрушившимся на Родину невзгодам, но которые до сей поры, как законопослушные подданные, оглядывались на правительственные распоряжения. По мере того как центральная московская власть хирела, пока вовсе не сдулась, росли и мужали государственные силы на окраинах. Земство все смелее брало инициативу в свои руки. Не на кого стало оглядываться, не к кому взывать о помощи, не на что надеяться.
Иван Тимофеев указывал на «небратолюбивое расхождение», как причину Смуты: «каждый из нас обращается к другому хребтом, — одни глядят к востоку, другие к западу…Та же наша неспособность к совместному объединению… во всем нашем народе не допускает твердого и доброго содружества…»{6}. Только ввиду очевидной угрозы распада страны «третьему сословию» удалось избавиться от апатии, преодолеть смятение и робость, вступить на путь большого государственного дела. Еще осенью 1608 года земство соединяется для отпора врагу. «Бог же вложил мысль добрую во всех черных людей, и начали собираться по городам и по волостям: в Юрьевце Поволжском собрались с сытником Федором Красным, на Решме — с крестьянином Гришкой Лапшою, на Балахне — с Ивашком Кувшинниковым, в Городце — с Федькой Ногавицыным, на Холуе [был] И лейка Деньгин; и соединились все в единомыслии, и пошли в Лух. И В Лухе литовских людей побили и дворян, схватив, отослали в Нижний, а иных [людей] взяли и дома их разорили…»{7}.
В глазах земцев — ремесленников, крестьян, торговцев — дворяне предстают врагами государственности и порядка, наряду с литовцами. Служилый класс, который мыслился Грозным и Годуновым опорой государства, в условиях возникновения различных центров власти оказался полностью дезориентирован, превратившись в проводника либо зачинщика всеобщего разброда и шатости. «А дворяне и дети боярские, и всякие служивые люди кто к кому прихож и кто ково жаловал, те тово и хотят» — с горечью отмечает летописец{8}.
Бремя борьбы с разрухой и насилием возложил на себя городской посад. «Фактически посадские люди крупных торгово-ремесленных центров страны оказали в момент кульминации открытой классовой борьбы в стране правительству Василия Шуйского и финансовую, и военную помощь», — отмечает В. Д. Назаров{9}. Признание это тем более примечательно, что сделано во время господства классового подхода к событиям Смуты, которые преподносились, как противостояние феодальной реакции во главе с Шуйским и прогрессивных демократических сил, а авантюрист и головорез Болотников невероятным образом представал вождем первой крестьянской войны.
Посадские твердо решили дать отпор «деклассированным элементам», которые угрожали жизни их родных и близких, благосостоянию, самим основам привычного образа жизни. И правительство по достоинству оценило настроение низов. Когда осенью 1606 года войско Болотникова подошло к Москве, Шуйский приказал вооружить все столичное население — ни до, ни после этого события власть не оказывала такого доверия своему народу.
Дворянам же нечего было терять кроме плохоньких сабель и истрепанной конской сбруи. Царь давал поместья и денежное жалованье. Пусть так. А что, если царей и правительств несколько, если появилась возможность выбора: кто пощедрее; если появилась заманчивая перспектива хватать куски из нескольких кормушек? Помещик, который обзавелся более или менее значимым хозяйством, наверняка держался бы за него, дорожил статусом государева слуги, если бы оно обеспечивало его достаток. Но даже в лучшие времена за счет поместья большинство служилых людей лишь сводило концы с концами. Условный характер землевладения, широкомасштабная ротация наделов в опричнину, хозяйственный кризис, бегство крестьян не приучили дворян ценить свою собственность, держаться за свое положение.
В условиях политической нестабильности, разрухи и запустения земель получить доход с поместья кому-то оказалось проще не правильным ведением хозяйства, а путем прямого грабежа живущих на этой земле крестьян, после чего возникала необходимость искать новый объект грабежа или новых хозяев, способных на достойное вознаграждение. Многие дворяне, озаботившиеся поисками более щедрого заработка, сравнялись с гулящими казаками, авантюристами без роду и племени, охотниками за чужим добром. Экономическая неустойчивость делала их зависимыми от покровительства сильного.
Кроме того, дворянство не выработало никаких форм самоорганизации. У крестьян была община, освященный традицией уклад жизни, но огромная масса землепашцев, рассеянная по сотням и тысячам деревень в один-три двора, оказалась не способна предстать единой общественной силой. Иное дело посадское сообщество в крупных городах. В Нижнем Новгороде, где сформировалось ополчение Минина и Пожарского, появился особый орган самоуправления — городской совет из представителей всех слоев населения; сюда вошли князь Василий Андреевич Звенигородский, московский дворянин Андрей Семенович Алябьев — еще один талантливый воевода, который, несмотря на увещания Тушинского вора, крепко держался царя Василия Шуйского.
После того как Алябьев разбил воровской отряд Вяземского в январе 1609 года, нижегородцы стали совершать более далекие походы. С их помощью были очищены от приспешников Самозванца Арзамас, Муром, Владимир, Шуя, Кострома, Кашин и другие города. Когда войско Скопина-Шуйского перешло Волгу и двинулось к Москве, командующий стал координировать действия своей армии с выступлениями повстанческих отрядов.
Еще до организации ляпуновского ополчения из Нижнего Новгорода рассылались грамоты в другие поволжские рода и раздавались призывы «стати за веру и за Московское государство заодин». После того как войско Трубецкого-Заруцкого окончательно стало для земцев чужим, возникла настоятельная необходимость сбора ополчения, опирающегося исключительно на здоровые народные силы. Нашелся и лидер такого ополчения. В сентябре 1611 года в нижнепосадской общине Нижнего Новгорода состоялись выборы старосты. Избрали Козьму Минина, с тем чтобы «во всех мирских делах радеть ему». Тех же, кто не послушает, получил он право и «неволею к мирскому делу принуждать».
Косьма вырос в многодетной семье балахнинского соледобытчика Мины Анкундинова, позже переехавшего в Нижний. Минин имел лавку в мясном ряду на нижегородском торге и «животинную бойницу» под стенами Кремля. В 1608 году он дрался с захватчиками и изменниками у Балахны, около села Козино, в Ворсме, Павлове-на-Оке. Весной 1611 года Минин сражался с поляками в Москве, где и познакомился с Дмитрием Пожарским.
Почему Нижний Новгород сыграл столь важную роль в интеграции сил государственного порядка. Богатейший город не потерпел от погромов в опричнину, сюда не докатывались волны татарских набегов, а теперь — и значительных воровских сил, здесь сохранился значительный людской, хозяйственный и организационный потенциал. Во второй половине XVI века с реализацией поместной реформы города стали наполнять служилые люди с их дворней, разрушая посадскую общину. Но воинников испомещали поближе к границам, потому процесс этот в основном затронул западные и южные части государства, в гораздо меньшей степени регион, где находился Нижний Новгород. Вологодчину и Поморье отрезали от Москвы тушинцы и поляки, Верхнее Поволжье и вовсе было ими разорено, Заволжью и Подвинью оставалось смотреть на происходящее в сердцевине страны как бы со стороны. Не случайно, ополчение из Нижнего выступило в сторону Костромы и Ярославля, тем самым восстанавливая сношения между центром и русским севером.
Косьма Минин решает битву у Крымского брода
Нижний Новгород оказался ближним к Москве крупным городом с зажиточным, активным населением, крепкой земской традицией и действенным самоуправлением. Впрочем, не окажись здесь фигуры подобной Минину, все перечисленные предпосылки не сыграли бы должной роли. Минин сочетал в себе горячее патриотическое чувство с практичностью и прагматизмом, совмещал таланты хозяйственника, организатора и военачальника. Именно Минин в ходе августовских боев 1612 года в Москве с войском Карла Ходкевича заметил слабое место во вражеских порядках, указал на это Пожарскому, собрал нужные силы и, возглавив их, ударил по противнику. Успех этой атаки предрешил неудачу Ходкевича, спешившего на выручку польскому гарнизону Китай-города и Кремля.
Соратничество Пожарского и Минина — еще одна огромная удача: с одной стороны, этот альянс помогал посадскому миру соединиться со здоровой частью служилого сословия, с другой — способствовал привлечению дворян на службу земству. Выбор Пожарского красноречиво свидетельствует в том числе и о политических предпочтениях народной массы. По замечанию С. Ф. Платонова, семья военачальника пережила гонение и разорение такое же, какое переживала при Грозном вся удельная аристократия. Пожарские оказались в числе жертв опричнины и созданных ею придворных отношений и порядков, что, по мнению историка, сближает их с княжатами-олигархами. «С высоким понятием о своей родовой чести и с консервативным настроением Пожарский, разумеется, не мог ни служить самозванщине, ни прислуживаться Сигизмунду»{10}. «Не за личные цели он стоял и не целям какой-либо партии служил; он стоял за общее земское дело и служил ему чисто, прямо и честно», — пишет И. Е. Забелин{11}.
Разумеется, выбор в пользу Пожарского не означает, что все ратники, служившие под его началом, разделяли мировоззрение князя Дмитрия Михайловича и людей его круга, но политический инстинкт безошибочно подсказал ополченцам, на кого они могут рассчитывать в тяжелую годину, кто не предаст их чаяния, и они нашли, вероятно, единственно верную кандидатуру. Характерно и то, как относятся к земской рати и его главе представители соперничающих групп правящего класса — деятели тушинско-романовского клана и потомки служилых князей. Если в Костроме Иван Шереметев попытался оказать нижегородцам сопротивление, то в Ярославле воевода Андрей Куракин встретил ополчение хлебом-солью и перезвоном колоколов.
Позже «Иван Шереметев со старыми заводчиками всякого зла, с князем Григорьем Шаховским, да с Иваном Плещеевым, да с князем Иваном Засекиным, атаманов и козаков научать на всякое зло, чтобы разделение и ссору в земле учинить, начали наговаривать атаманов и козаков на то, чтоб шли по городам, в Ярославль, Вологду и другие города, православных христиан разорять, да… чтоб у нас начальника, князя Дмитрия Михайловича, убить…»{12}.
Выход земского ополчения из Нижнего Новгорода
В начале апреля 1612 года ополченцы вступили в Ярославль, где пробыли три с половиной месяца. Причина ярославского стояния и затянувшийся почти на два месяца поход от Волги до Москвы порождает споры историков. Вспомним, что чрезмерно медлительным, больше года, выдался и поход русско-шведского войска Скопина-Шуйского из Новгорода в столицу. Скопин совершенно сознательно не торопился в столицу, понимая, чем дольше он будет во главе войска, тем больше сделает для умирения страны.
Минин и Пожарский также не спешили к столице для соединения с Трубецким, сделав верные выводы из печальной истории «первого» ополчения. Чтобы не раствориться в казачьем войске, не плясать под их дудку, не погубить земское дело, для этого требовались силы, которыми пока ополчение пока не располагало. Накопление сил — главный смысл ярославского стояния. Численность ополчения выступившего из Нижнего, не превышала 5 тысяч человек, из Ярославля вышло уже около 10 тысяч ратников. Если бы не известие о подходе к Москве войска Ходкевича, Минин и Пожарский наверняка постарались бы еще задержать поход и собрать еще больше людей.
В Ярославле окончательно оформилось «земское правительство», образованное в Нижнем Новгороде — «совет всея земли» — «бояре и воеводы и по избранью всех чинов людей Российского государства в нынешнее настоящее время того великого государства многочисленного войска у ратных и у земских дел стольник и воевода Дмитрий Пожарский с товарищи». Пожарского избрали главой правительства «все служилые и не служилые люди за разум, за правду, за дородство, и за храбрость, к ратным и к земским делам». К этой форме правительственной организации страна уже привыкла — напомним, что уже год действовал «совет всея земли», ныне возглавляемый Трубецким и Заруцким. Два правительства действовали параллельно, принимая по своему усмотрению самые разнообразные решения. Например, 5 мая 1612 года Пожарский направляет в Велоозеро грамоту о постройке нового города, а 15 июня дуумвират издает грамоту о пожаловании некоему Григорию Пелехову имения в Переяславском уезде. Лонятно, что при объединении от лидеров двух ополчений требовалось поступиться властью, а подобная ситуация таила в себе новые угрозы.
Печать и подпись Д. М. Пожарского
Пожарский и Минин прекрасно понимали, что в Москве у них не останется выбора — либо иметь в лице воинства под командованием тушинского боярина Трубецкого сомнительных союзников, либо, оттолкнув их, приобрести открытого врага. Учитывая многочисленность казачьих отрядов, их несомненное превосходство в боевом опыте перед ополченцами, последним ничего не оставалось делать, как объединиться с Трубецким и казачьими атаманами и, стиснув зубы, терпеть их выходки вплоть до покушения на жизнь князя Дмитрия Михайловича.
Служивые люди, у которых казаки разоряли имения и вырезали семьи, да и прочие земские ратники имели свои резоны ненавидеть новоявленных «братьев по оружию». По отзыву Соловьева, казаки видели «злого врага в каждом мирном гражданине, живущем плодами честного труда»: «им нужно было опустошить государство вконец, истребить всех некозаков, всех земских людей, чтобы быть безопасными на будущее время»{13}. Об их опустошениях летописец говорит, что и в древние времена таких мук не бывало; воеводы доносили: «Там и там стояли казаки…. села и деревни разорили и повоевали до основания, крестьян жженых мы видели более семидесяти человек, да мертвых больше сорока человек, мужиков и женок, которые померли от мученья и пыток, кроме замерзших»{14}. После того как шайка атамана Баловня, состоявшая из черкас, литовских людей и русских «воров», побывала на Онеге, там было найдено 2325 трупов замученных людей. В 1614 году Яков Делагарди доносил из Новгорода: «казаков слишком много в стране… они грабят, жгут, убивают и творят такие жестокости с боярами, горожанами и крестьянами, женщинами и детьми, о каких никогда не слыхано и от язычников». Схожую оценку дает и русский летописец: «И многие беды деяху, различными муками мучили, яко ж в древних летех таких мук не бяше»{15}.
Изгнание поляков из Московского Кремля. Художник Э. Лисснер
Современники свидетельствуют о «вражде великой» между воинством дворянским и казаческим после их соединения в августе 1612 года{16}. Однако самые худшие предположения земской части рати не оправдались: несмотря на постоянные перебранки, раздрай, а нередко и бойкот со стороны Трубецкого, войско не раскололось и решило свою военную задачу — принудило польский гарнизон Кремля к сдаче и воспрепятствовало гетману Ходкевича прийти на выручку осажденным. Тем не менее день взятия Кремля 26 октября 1612 года был омрачен казачьими беспорядками, которые чуть не довели русскую рать до открытого междоусобия. Весьма странно, а быть может по-своему символично — в стиле оруэлловского «новояза», что именно эта дата недавно избрана в качестве празднования Дня национального примирения.