1970. апрель

1970. апрель

Генрих Бёлль в Москве. Василий Шукшин запускается с «Разиным». «След Сокола» в Москве: индейская лихорадка продолжается. Луспекаев на премьере «Белого солнца пустыни». Высоцкий в Сочи: загул продолжается. Твардовский знакомится с письмом Сахарова. Сверхсекретная операция по уничтожению останков Гитлера. Вся страна смотрит «Адъютанта его превосходительства». Почему Эммануила Виторгана не пустили за границу. Высоцкий в поисках денег. Трагедия на советской подводной лодке «К-8». Михаил Горбачев — самый молодой глава крайкома. Высоцкий в Ереване: концерты в клубе КГБ. Ночной приступ у Высоцкого. Луганский маньяк пролил первую кровь. Как Высоцкого заставили покинуть Армению. Виктория Федорова: проблемы со свекровью. Кто покорил сердце Дана Спатару. Миронов и Егорова: очередная попытка расписаться закончилась неудачей. Провал Олега Ефремова. Внезапная смерть Павла Луспекаева. Рождение автомобиля «Жигули»-«копейка». Был ли сифилис у Ленина? Докладная Андропова: кто в СССР не любит вождя мирового пролетариата. Самоубийство Екатерины Савиновой. Женился Сергей Юрский, Приход Сергея Лапина в Гостелерадио. КГБ следит за сыном Хрущева. Александр Сопженицын празднует серебряную свадьбу. Худшая неделя писателя Юрия Нагибина. Съемки фильма «Белорусский вокзал».

1 апреля Москву посетил известный немецкий писатель и общественный деятель Генрих Бёлль. В тот же день с ним встретился Александр Твардовский. Как вспоминает А. Кондратович:

«А. Т. чувствовал себя великолепно, был в ударе. Бёлль тоже. А. Т. вспомнил самые первые рассказы Бёлля, которые ему пересказывал Закс, прочитавший их на немецком. Память у А. Т. удивительная. Он вспомнил два рассказа в деталях! И Бёлль был растроган. Они острили, шутили, потом А. Т. поехал с ним в ресторан, где еще малость посидели. А когда простились, А. Т. вместе с Архангельской (Ирина Архангельская тогда работала заведующей отделом зарубежной литературы «Нового мира». — Ф. Р.) пошел к Пушкинской площади… И там замялся… «А может быть, мы позвоним и Миша (Хитров) к нам придет?» — «Я, — говорит Архангельская, — была потрясена. Ему хотелось зайти в «Новый мир»! Это было видно. Но он не мог зайти и хотел хотя бы увидеть Мишу. Человека оттуда».

Кстати, на этой встрече Бёлль произнес фразу о том, что Солженицын — самая вероятная, даже единственная кандидатура на Нобелевскую премию в этом году. Этот прогноз полностью подтвердится.

В тот же день на студии имени Горького был издан приказ, разрешающий Василию Шукшину запуститься с фильмом «Степан Разин». Вот уже в течение нескольких лет Шукшин обивал пороги начальственных кабинетов, пытаясь добиться этой постановки, но каждый раз под разными предлогами ему в этом отказывали. И вот наконец 1 апреля (в день розыгрышей!) такой приказ был издан. Шукшин стал отращивать разинскую бороду, готовился к выезду на выбор натуры. Натуру-то он выберет, однако фильм снять ему так и не дадут. Но об этом я расскажу чуть позже.

1 апреля примерно в полутора десятках кинотеатров («Зарядье», «Орбита», «Родина», «Форум», «Новатор» и др.) начал демонстрироваться фильм восточногерманской киностудии «ДЕФА» «След Сокола» с югославским актером Гойко Митичем в главной роли. Для миллионов советских мальчишек и девчонок этот актер долгие годы был кумиром, славе которого могли бы позавидовать многие отечественные звезды кино. Началась же эта слава в конце 60-х с выходом на экраны советских кинотеатров первых двух восточногерманских фильмов про индейцев с его участием: «Сыновья Большой Медведицы» (1965) и «Чингачгук — Большой Змей» (1967). После этого среди» советской детворы началась «индеаномания», сравнимая разве что с «тарзаноманией», когда в 1951 году на наших экранах демонстрировались четыре фильма про Тарзана. Теперь детвора напяливала на себя бутафорские головные уборы из орлиных перьев (в моем гардеробе тоже был такой убор, вырезанный из ватмана и разукрашенный гуашью), на куртки и брюки пришивалась бахрома. В ходу были соответствующие прозвища: Чингачгук, Зоркий Сокол, Быстрый Олень, Оцеола и т. д. Всех врагов мы называли Бэшанами, по главному злодею из «индейской» дилогии про Зоркого Сокола (в этой роли снялся прекрасный немецкий актер Рольф Хоппе). Среди мальчишек считалось высшим шиком достать фотографию Гойко Митича и повесить ее над своей кроватью. Стоит отметить, что, несмотря на огромную популярность этого актера в СССР, в продаже его портретов практически не было. Однако глухонемые торговцы вовремя почувствовали конъюнктуру и наладили массовую торговлю его фотографиями на вокзалах и в пригородных поездах по рублю за штуку. Если учитывать, что портреты актеров советского кино стоили тогда 8 копеек, то цена на Митича считалась запредельной. И все равно спрос на эти фотографии был огромным. У меня до сих пор на стене висит художественный портрет Гойко Митича, подаренный двоюродной сестрой на мой день рождения.

Не меньший ажиотаж в те дни царит и на сеансах «Белого солнца пустыни». Вот уже несколько дней этот фильм демонстрируется более чем в двух десятках столичных кинотеатров, расположенных как в центре, так и на отдаленных окраинах. В эти же дни в Москве в самом разгаре съемки фильма «Вся королевская рать», в котором одну из главных ролей играет Павел Луспекаев, сыгравший таможенника Верещагина в «Белом солнце…». В один из дней начала апреля вместе с партнером по «Рати» Михаилом Козаковым и его 12-летней дочерью Луспекаев отправляется в кинотеатр «Москва», что на площади Маяковского, на премьеру «Белого солнца…». М. Козаков вспоминает:

«Была ранняя весна, Луспекаев медленно шел по улице, опираясь на палку, в пальто с бобровым воротником, в широком белом кепи-аэродроме — дань южным вкусам, и волновался, как мальчишка.

— Нет, Михаил, тебе не понравится. Вот дочке твоей понравится. Катька, тебе нравится, когда в кино стреляют? Ну вот, ей понравится.

— Успокойся, Паша, я тоже люблю, когда в кино стреляют.

Фильм начался. Когда еще за кадром зазвучал мотив песни Окуджавы и Шварца «Не везет мне в смерти, повезет в любви», он толкнул меня в бок и сказал:

— Моя темочка, хороша?

Затем в щели ставен — крупный глаз Верещагина. Луспекаев:

— Видал, какой у него глаз?

Вот что поразительно, он мог, имел право сказать «у него»! В устах другого это было бы безвкусицей, претензией. А в щели ставен действительно был огромный глаз таможенника Верещагина.

После фильма он рассказывал о съемках, хвалил Мотыля, подмигивал мне, когда прохожие улыбались, оборачиваясь на него: «Видал, видал, узнают!» А потом сказал:

— Я, знаешь, доволен, что остался верен себе. Меня убеждали в картине драться по-американски, по законам жанра. Мол, вестерн и т. д. А я отказался. Играю Верещагина, «колотушки» у меня будь здоров, вот я ими и буду молотить. И ничего, намолотил…

И он засмеялся так весело и заразительно, что и мы с дочкой заржали на всю улицу…»

3 апреля Москва прощалась с Маршалом Советского Союза Семеном Константиновичем Тимошенко, скончавшимся 31 марта на 76-м году жизни. Урна с прахом видного военачальника была захоронена в Кремлевской стене.

4 апреля Кондратович вместе с Дементьевым навестили Твардовского у него на даче. Тот как раз разбирался со своими бумагами — приводил их в порядок, в шутку говоря, что иначе его пес их съест. У Дементьева было с собой письмо академика Сахарова, которое он стал читать Твардовскому. Далее послушаем А. Кондратовича:

«А. Т., уже читавший письмо, слушал его с большим вниманием, как обычно слушают то, что особенно нравится. Когда Сахаров перечисляет недостатки в нашей экономике и пр. — кратко, но серьезно, глубоко, А. Т. сказал:

— За каждой строчкой здесь столько скрыто, столько стоит существенного.

Вообще все так не похоже на наши официальные доклады. И не только на них. Вряд ли на заседании Политбюро хоть один раз звучала такая основательнейшая и глубокая критика. Говорится о том, что мы не только не догоняем капиталистические страны, но все больше и больше отстаем от них…

Письмо умное, и я, по правде говоря, не усмотрел в нем наивностей, о которых вчера мне говорили… Если и есть наивности, то наивен замысел самого письма. Ну кто, прочитав его, послушается, согласится? Для этого Брежневу надо быть не Брежневым, а Сахаровым. А это уже фантастика.

А. Т. кивал головой, взглядывал на меня в особых моментах. В письме (особенно вначале) подчеркиваются преимущества социалистического хозяйствования.

А. Т.: — Видите, он совсем не против, наоборот, его не упрекнешь ни в чем…

Много о том, что изменения надо проводить постепенно, поэтапно. И это А. Т. подчеркивал:

— Он не говорит: ломай, меняй, а, напротив, — все время о постепенности изменений. Этим он как бы подчеркивает реальность предлагаемых изменений.

Но кто пойдет на четырнадцать сахаровских предложений?

И главное — о необходимости гласности, интеллектуальной свободы и даже о предоставлении прав группам лиц издавать свои печатные органы. В сущности, все — в пределах буржуазной демократии. Мы ее клянем, а она для нас — недостижимое будущее, далекое.

Дементьев смеялся: — Вот мы сидим здесь, давайте организуем свой журнал. Мы же группа лиц.

А. Т. спокойно улыбался. Пошли пить чай. Дементьев стал читать про себя.

А. Т.: — Ты не читай про себя. Дай другим дослушать…

И снова говорил, как можно все устроить и сделать и как мы ничего не можем, не хотим, боимся что-либо сделать,

Я хватился в начале десятого. Надо ехать. А. Т. стал оставлять меня у себя: «Ну куда же вы в таких ботиночках. Вы же воспаление легких подхватите». Но оставаться мне было нельзя.

A. Т. вызвался меня провожать. Надел сапоги. Спросил, не дать ли мне его ботинки. «Какой у вас размер?» — «У вас какой, наверно, сорок четвертый?» — «Да, сорок четвертый». — «Ну куда же мне их надевать».

Вышли на улицу, тепло. Темно. Свежо от тающего повсюду снега. А. Т. пошел к Жданову

B. В. Он напротив. Тот компанейский человек, выскочил, что-то жуя. Тотчас же согласился отвезти меня до 36-го километра. «Но только, Александр Трифонович, потом ко мне чай пить. А то я не допил чай…» Вытащили машину с другой дачи. А. Т. и Дементьев тянули ее за кузов. Я сел…

Попрощались. Я поехал, а А. Т., в курточке спортивной, в сапогах — весь дачный, необычный, помахал мне рукой… И пес у его ноги…»

Той же ночью в городе Магдебурге (ГДР), в обстановке глубокой секретности, была проведена операция «Архив» по уничтожению останков Гитлера, Евы Браун, Геббельса и членов его семьи. Как мы помним, приказ об осуществлении акции лично подписал Андропов еще в марте (кроме него, про это знали только Брежнев и Косыгин). Исполнение акции было непосредственно возложено на трех офицеров армейской разведки из особого отдела 3-й армии: Владимира Широкова, Николая Коваленко и Владимира Гуменюка. Последний вспоминает:

«Для обеспечения скрытности операции мое хобби — рыбалка — очень пригодилось. Ведь скрывать ее надо было абсолютно от всех, кроме нашей тройки! Маскировка под выезд на рыбалку в выходной (5 апреля выпало на воскресенье. — Ф. Р.) подходила как нельзя лучше. Но никто не видел, что вместе с удочками в машину я положил автоматы с запасом патронов: если бы вдруг оказались ненужные свидетели, пришлось бы пойти на крайние меры. К счастью, я выбрал такое место, где посторонних глаз не оказалось. Останки Гитлера были закопаны на территории особого отдела 3-й армии. Это самый центр Магдебурга — Кляузерштрассе, 36. Днем мы поставили над местом захоронения палатку — якобы для того, чтобы в ней провести плановую проверку противогазов. А в ночь с 4 на 5 апреля при свете карманных фонариков извлекли останки, уложенные в полусгнившие ящики из-под снарядов. Я сел за руль, и втроем мы вывезли их в одну из заранее выбранных точек. Если бы там оказались люди, мы бы переместились на запасную площадку. Но там чужих не было. Осмотрели останки. Кости детей Геббельса сохранились лучше других. У черепа Гитлера не было челюстей, от него воняло чем-тo противным, ядовитым. Я облил останки бензином. Жгли, пока все кости не обратились в прах. Пепел тщательно собрали лопатой в солдатский вещмешок. Затем поехали в другое место, за несколько десятков километров от «погребального костра». Остановились на мосту через один канал. Я быстро вышел из машины и высыпал прах в воду…»

Кстати, тот вещмешок, в котором находился прах, Гуменюк затем привез с собой на родину — в Ульяновск. Понимая, что при современном развитии науки выделить из ткани частицы останков Гитлера и идентифицировать этот материал не составляет особого труда, он предпринял соответствующие меры — обработал мешок раствором хлорки и тщательно простирал в порошке. Воду слил в унитаз. Спросите, зачем такие предосторожности? Да все для того же, для чего уничтожили прах Гитлера, — чтобы идейные продолжатели его дела не использовали частицы его останков как новое знамя.

Тем временем Владимир Высоцкий вновь сорвался из Москвы — на этот раз в Сочи. Компанию ему в этой поездке составил все тот же Давид Карапетян, с которым он буквально не расстается, считая его, видимо, своим талисманом. 7 апреля друзья благополучно приземлились в адлерском аэропорту, откуда на такси добрались до Сочи. Там они без особого труда устроились в интуристовской гостинице. После утреннего шампанского Высоцкий тут же увлек друга на безлюдный пляж, где они совершили свой первый морской моцион. Выглядел он более чем странно. Высоцкий внезапно предложил другу лечь на песок и подышать воздухом. Причем не раздеваясь. Так они и сделали, улегшись в чем были: Высоцкий в коричневой, до колен, куртке (подарок жены, купленный в парижском бутике), Карапетян — в короткой бежевой дубленке. Так, под шум прибоя, они и пролежали в бодрящей полудреме несколько часов кряду.

В тот день, когда Высоцкий сорвался на юг, вся страна прильнула к экранам своих телевизоров; начался показ нового 5-серийного телефильма «Адъютант его превосходительства», снятого режиссером Евгением Ташковым. Фильм поставили в эфирную сетку в самое «смотрибельное» время — в 19.00 — и показывали не ежевечерне, а через день, растянув тем самым показ до 16 апреля. Буквально с первой же серии вокруг показа разгорелся невиданный ажиотаж, когда улицы советских городов буквально вымирали. Без преувеличения можно сказать, что вся огромная страна, затаив дыхание, наблюдала за тем, как красный разведчик Павел Андреевич Кольцов водит за нос всю белогвардейскую контрразведку во главе с проницательным полковником Щукиным.

Для исполнителя роли Кольцова актера Юрия Соломина эта роль стала поистине эпохальной: именно она сделала его национальным кумиром. Но у этой славы будет и оборотная сторона: уже в дни первого показа фильма Соломину приходилось тщательно маскироваться, чтобы, не дай бог, его не опознали поклонники: он надевал на глаза темные очки, поднимал воротник пальто и надвигал на глаза кепку. И только таким образом ему удавалось без лишней нервотрепки добраться в переполненном автобусе (своего авто у него тогда еще не было) из Бескудникова (там он жил) до Малого театра (там он работал).

Не менее беспокойной стала жизнь и у другого участника этого же сериала — Виктора Павлова, который сыграл отъявленного мерзавца Мирона Осадчего. Когда люди узнавали его на улице, они буквально зверели, отождествляя его с экранным персонажем. Вот как он сам вспоминает об этом:

«После премьеры фильма стою я в очереди в магазине. Очередь небольшая, человека четыре, а тут одна девушка без очереди лезет. Я ей культурно объясняю, что я ее пропущу, но зачем впереди бабушек лезть? Она повернулась и говорит: «Вы как в кино гад, так и в жизни сволочь…»

8 апреля съемочная группа фильма «Миссия в Кабуле», который на «Ленфильме» снимает Леонид Квинихидзе, отправилась в заграничный вояж — в Афганистан, где в течение двух с половиной месяцев предстояло отснять натуру. Однако группа улетела не в полном составе: дома остались актеры Владимир Заманский и Эммануил Виторган, а также ассистент режиссера Александр Файнциммер. Причины, по которым это произошло, были разные. Если Заманского таким образом наказали за его правдолюбие (резал правду-матку, невзирая на ранги высоких чиновников), то Виторган с Файнциммером пострадали из-за «пятого пункта» — были евреями. Инициаторы поездки, наверное, дольше всего пытались отстоять кандидатуры Виторгана и Файнциммера, уверяя больших начальников в обкоме партии, что они абсолютно лояльны к советской власти и выказывают завидное трудолюбие на съемочной площадке. Но чиновники были неумолимы и тому же Виторгану, например, припомнили не только его национальность, но приплели сюда же и «аморалку»: некоторое время назад он бросил жену с малолетней дочерью, уйдя к актрисе Алле Балтер. Когда Виторгану сообщили о перипетиях этой борьбы в высоких кабинетах, он лично отправился в обком. По его же словам: «Я пришел к завкультотделом, такой большой женщине с начесом, и рассказал ей всю эту историю, ссылаясь на какое-то недоразумение. А она мне говорит: «Нет тут никакого недоразумения, просто ты еврей». Не поверите, я после этого рыдал как мальчишка, слезы просто струями лились из моих глаз…» В итоге «афганские» сцены с участием Виторгана придется доснимать на «Ленфильме».

Владимир Высоцкий и Давид Карапетян продолжают свой отдых в Сочи. Однако их относительный покой длился не долго: уже на третьи сутки у приятелей кончились деньги и надо было срочно придумывать, где достать энную сумму для продолжения отдыха. Высоцкий, недолго думая, предложил продать его куртку — подарок Марины Влади. Но Карапетян воспротивился: мол, это же кощунство — продавать подарок! И предложил иной вариант: позвонить его жене в Москву (кстати, вторая половина Карапетяна тоже была француженка — Мишель Кан). Но Высоцкого этот план не вдохновил, и он, гораздый на выдумки, придумал новый способ добычи средств. Он увлек приятеля в порт, где они стали один за другим обходить тамошние суда в надежде, что их капитаны, узнав в просителе Высоцкого, отдолжат ему необходимую сумму. Трюк удался: капитан теплохода «Шота Руставели» Александр Назаренко признался, что его сын буквально тащится от песен Высоцкого, и на этой почве одолжил кумиру своего отпрыска 40 рублей. Забегая вперед, сообщу, что этот долг Высоцкий вернет ровно через год — когда вместе с женой совершит на этом теплоходе многодневный круиз.

А теперь перенесемся из Сочи в воды Средиземного моря. Там 10 апреля, в 22.35 по московскому времени, произошло ЧП на борту советского подводного атомохода «К-8»: внезапно загорелись ящики с регенерацией, и пожар моментально охватил сразу три отсека. Находящиеся в них люди пытались потушить пламя, однако их попытки не увенчались успехом — огонь стремительно распространялся. Те, кто сумел покинуть охваченные пламенем отсеки, выжили, но другие — например, четверо подводников, обслуживающих отсек управления атомным реактором, так и не сумели спастись. Были и другие жертвы. Ни одно из советских СМИ даже не упомянуло об этом ЧП, исходя из принципа: в преддверии 100-летия со дня рождения Ленина — ни одной плохой новости.

В те же дни в Ставрополе состоялся пленум местного крайкома КПСС, на котором 1-м секретарем крайкома был избран Михаил Горбачев, будущий генсек и первый (и единственный) президент Советского Союза. Избрание Горбачева персеком для тех лет было явлением не рядовым и необычным, поскольку, во-первых, Горбачев был свой, местный (до этого выбирали «варягов»), во-вторых — он был достаточно молод (ему только исполнилось 39 лет). Для сравнения: средний возраст персеков в Советском Союзе в те годы составлял 50 лет. Избранию Горбачева предшествовали следующие события.

До Горбачева Ставропольским крайкомом руководили: Федор Кулаков, которого после смещения Хрущева в 1964 году перевели в Москву на повышение, и Леонид Ефремов, которого, наоборот, из столицы сослали в ссылку, в Ставрополь. Перед отъездом, напутствуя Ефремова, Кулаков охарактеризовал всех заметных людей в крае, особенно выделив при этом Горбачева: дескать, молодой, перспективный кадр. Однако в последующем Ефремов с Горбачевым близко так и не сошлись, а когда в Москве возникла идея назначить Горбачева вторым секретарем крайкома, Ефремов стал возражать. Но его не стали слушать, поскольку Кулакову Горбачев продолжал нравиться. А весной 70-го ситуация и вовсе дозрела до того, что в столице решили именно Горбачева поставить во главе краевой парторганизации. Брежнев, который лично разговаривал с Ефремовым по этому поводу, объяснил решение Политбюро так: «Твоя семья живет в Москве (у Ефремова была серьезно больна жена), сам ты в Ставрополе — не пора ли воссоединиться?» Спорить с генсеком Ефремов не решился. Однако когда речь зашла о преемнике, посоветовал обратить внимание на председателя краевого исполкома Босенко. Но Брежнев (с подсказки Кулакова, естественно) и здесь все расставил по-своему: назначил Горбачева.

Тем временем Высоцкий и Карапетян, закончив свой отдых в Сочи, но все еще не нагулявшись, по предложению Высоцкого двинули свои стопы на родину Карапетяна — в Армению. Но прежде чем туда отправиться, последний сделал предварительный звонок и прозондировал почву на предмет возможной халтуры для Высоцкого — то бишь организации концертов. Абонентом Карапетяна была его пассия Алла Тер-Акопян. Она сообщила, что ей вполне по силам организовать концерт Высоцкого в Малом зале филармонии, где директорствовала ее приятельница.

До вылета оставалось несколько часов, и приятели убивали время, слоняясь по аэропорту. Затем стали искать, где бы заморить червячка. Сделать это удалось в столовой для летного состава, куда они проникли благодаря очаровательной стюардессе, с которой познакомились на летном поле. Денег хватило лишь на макароны по-флотски и компот, а с алкоголем вышла накладка — его в этой столовой употреблять не полагалось. Но Высоцкий и здесь нашел выход. Подскочил к какому-то молодому пилоту и, едва тот узнал его, предложил пообщаться в более приличествующей случаю обстановке — в ресторане. Платить, естественно, должен был парень. Он же после ужина посадил своих новых знакомых и в самолет, дав соответствующие пояснения экипажу. Этим же рейсом в Ереван возвращалась футбольная команда «Арарат», и Высоцкий практически весь полет проговорил с ее тренером Александром Пономаревым о футболе (кстати, как ни странно, но любимой команды у Высоцкого никогда не было).

В Ереване гости остановились на квартире средней сестры Карапетяна Вари и ее мужа — кинорежиссера Баграта Оганесяна. Оттуда Карапетян сделал телефонный звонок в Союз кинематографистов Армении и договорился сразу о трех концертах Высоцкого под эгидой этого учреждения. Причем концерты должны были состояться в тот же день, чего гости явно не ожидали — они рассчитывали хоть немного отдохнуть с дороги. Но делать было нечего, поскольку они сами до этого просили побыстрей все организовать. В итоге свой первый концерт Высоцкий дал в 16.00 (а прилетели они в 4 утра) в клубе какого-то завода. Перед его началом между Карапетяном и Высоцким возникли разногласия. Если первый настаивал на том, чтобы в концерте были исполнены самые острые песни («Охота на волков», «Банька» и др.), то второй хотел обойтись более выдержанным с идеологической точки зрения репертуаром. Победил Высоцкий,

Два других концерта состоялись в центре города (клуб завода находился на окраине), причем не где-нибудь, а в клубе… КГБ. Карапетян и здесь стал склонять друга исполнить «что-нибудь этакое», но Высоцкий вновь сделал по-своему — не спел даже «Нейтральную полосу», которая при такой публике была бы вполне уместна, Концерты строились по одной и той же схеме: сначала крутился киноролик с отрывком из фильма с участием Высоцкого, затем он исполнял монолог Хлопуши из спектакля «Пугачев», и только потом шли песни (начинал Высоцкий с «На братских могилах…»). Во время третьего концерта произошел забавней эпизод, который затем был истолкован против Высоцкого. В перерыве между песнями он подошел к столу, на котором стоял графин с водой, и промочил горло. При этом не преминул заметить: «Вот сейчас выпью — и пойдем дальше. Ваше здоровье!» Кому-то в зале показалось, что в графине была не вода, а водка, после чего уже на следующий день по городу пошли слухи, что Высоцкий играл концерт пьяным. На самом деле он был слегка навеселе, употребив в перерыве некоторое количество коньяка для бодрости.

Концерт закончился около десяти вечера, после чего гости уехали к сестре Карапетяна. Но едва успели поужинать, как Высоцкий внезапно вспомнил про Аллу Тер-Акопян и загорелся желанием немедленно ее посетить. «Так ведь ночь на дворе!» — попытался урезонить друга Карапетян. «Плевать на ночь, — ответил Высоцкий. — Она больше всех хотела нас увидеть, а мы ее даже на концерт не пригласили. Едем».

Вспоминает А. Тер-Акопян: «Около полуночи раздался звонок в дверь. Первой на пороге появилась мрачновато-импозантная высокая фигура Давида Карапетяна, моего давнишнего знакомого. Он был худой, как йог, и горделивый от неуверенности. За ним стоял крепыш в кожаной куртке. По виду — русский; по запаху — выпивший. Нет, с первого взгляда я крепыша не узнала. Только со второго: Высоцкий! И сразу смутилась. Еще бы — такая мощь слова, интонации и… такая знаменитость!

Пригласив гостей войти, я провела их на кухню. Мое пуританское семейство уже улеглось спать, и кухня была наиболее изолированным уголком квартиры.

…Мы сидели за накрытым столом: Давид у левой по отношению ко мне стены, Володя у правой. Давид был в роли молчальника, Володя — конферансье. Но конферансье невеселого. Он думал о Марине, тосковал по ней. Отчетливо помню его слова: «Я очень перед Мариной виноват — я изменил ей, она узнала и уехала во Францию. Сейчас она у сестры под Парижем… Хочу, чтобы у вас было не так. Я приехал, чтобы вас помирить». На последнее предложение мы ответили стоическим молчанием…»

Тут я позволю себе на время прервать рассказ хозяйки дома и обращусь к свидетельству другого очевидца — Давида Карапетяна. Согласно его словам стоического молчания как раз не было. А было вот что: «Тер-Акопян не оценила уникальности момента и тоном комсомольской активистки принялась нудно перечислять список собственных добродетелей в противовес моим врожденным порокам. Ничего нового я для себя не услышал…

Но Высоцкий воспринял эту словесную атаку как личное оскорбление и отреагировал молниеносно:

— Что ты несешь? Перестань выебываться! Шокированная моралистка так смешалась что, заметив это, Володя смилостивился:

— Это такой морской термин.

Бедной Алле было невдомек, что для Высоцкого дружба — святая святых, что друг для него, будь он хоть тысячекратно не прав, — всегда прав. Неудивительно, что в заскорузлые обывательские мозги эта «абсурдная» аксиома ни-как не вмещалась…»

И вновь — воспоминания А. Тер-Акопян: «Вдруг Володя совершает нечто детское и святотатственное одновременно: он снимает с себя огромный — для креста нательного — золотой крест и вешает мне на шею со словами: «Это подарок Марины». Я, конечно, тут же перевешиваю крест на грудь его законного владельца. Володя уже пьян.

Ему становится плохо. Мы с Давидом не без труда отводим его в гостиную, пытаемся уложить на диван, он падает, крушит стулья, что-то разбивается. Володя очень бледен, в уголке его губ закипает пена… Это что — эпилепсия? Он не произносит ни слова. Я интуитивно поступаю правильно: вливаю ему в рот корвалол, потом мацони, крепкий чай, минеральную воду… Чувствую, что следует влить в него как можно больше полезной жидкости, дабы нейтрализовать алкогольный яд. Сражаемся с болезнью Володи до рассвета, и Володя воскресает: говорит, мыслит, даже ходит. Восстал, как птица феникс из пепла! Но у меня защемило сердце: он недолговечен…

На рассвете гости уходят в отцовский дом Давида — это в трех минутах ходьбы от моего дома.

Между тем город уже знал, что приехал Высоцкий. Телефонные звонки без конца пронзали нашу квартиру, друзья умоляли устроить встречу с любимым бардом. Созвонилась с Давидом. И Володя согласился встретиться с моими друзьями. Собрались мы у Эдика Барсегяна, физика, велосипедиста-профессионала, великого почитателя Есенина.

В большой квартире Барсегянов набралось много народу: физики, художники, поэты. И во время застолья, и после оного Высоцкий много и замечательно пел. Казалось, картина, связанная с ним в моей гостиной, мне просто приснилась: он был здоров и добродушен. Песню «Охота на волков» предварил словами: «Охоту на волков» я посвящаю Алле Тер-Акопян». Ну, разумеется, мне он посвящал не песню, а исполнение этой песни, но я была рада, благодарна Володе и одновременно смущена. Не концертное, а домашнее выступление вроде бы позволяло Володе пощадить себя, не надрываться — голосом, душой. Но Высоцкий не умел не надрываться, вся его жизнь — надрыв, приведший очень скоро к отрыву от грешного земного бытия. Артист пел так, как пел бы на большой сцене. Однако… все это происходило, так сказать, в первом акте. Во втором акте уже не шло речи ни о вдохновении, ни о мужестве. По всей видимости, Володя страдал еще и язвой желудка — у него начался приступ. Да какой! Он прямо-таки взвывал от боли. Мне даже казалось, что тут не обходится без артистической гиперболы, наигрыша. Но к чему это? Неужели интонации неколебимой стойкости существуют только для подходящих по тематике песен?

И тут взрывается Давид и обвиняет хозяев в том, что они напоили Высоцкого. Ой, как это было несправедливо! Добрые хорошие люди удивились: за что? Никто никого не поил! Все было более чем демократично. Да и, насколько мне помнится, Володя на сей раз пил совсем немного… Последние картины этого вечера из моей памяти выпали напрочь…»

13 апреля, после месячного перерыва, «снялся с якоря» генсек ЦК КПСС Леонид Брежнев — на этот раз он отправился в Харьков, чтобы вручить ордена Ленина Харьковской области и тамошнему тракторному заводу. Затем Брежнев едет в Ульяновск, где накануне 100-летия В. Ленина открылся мемориал вождю мирового пролетариата.

Продолжает лихорадить город Луганск, где, как мы помним, в конце марта объявился насильник. За истекшие недели милиция тщетно пыталась напасть на его след, он же, как бы издеваясь над потугами сыщиков, продолжал вершить свои черные дела. В начале апреля он совершил еще три нападения, действуя по прежнему сценарию: угрожал жертве ножом, душил, требовал деньги, говорил, что они проиграны в карты. Все три преступления были совершены в одном районе — Жовтневом.

Однако 14 апреля город потрясла страшная весть: насильник пролил первую кровь. Это произошло на Парковой улице, где в недостроенной трансформаторной будке был обнаружен труп 17-летней Тамары М., которая возвращалась из вечернего института, но до дома так и не дошла. Все признаки указывали на то, что девушка сначала была изнасилована, а затем задушена руками. Рядом с трупом сыщики нашли несколько важных улик: кусок вафельного полотенца с пятнами буроватого цвета и два отрезка голубой тесьмы, на которых имелись узлы с петлей. Позднее эксперты установят, что полотенце было использовано как кляп, а тесьма служила вместо веревки, которой преступник связывал жертве руки.

В тот же день в городском УВД было созвано совещание, на котором решался вопрос — как найти и обезвредить преступника, который теперь, после убийства, уже ни перед чем не остановится. Учитывая серьезность преступлений, было принято решение о проведении специальной операции по поимке маньяка большими, чем это было на первоначальном этапе, силами. Теперь ежедневно в розыске преступника участвовали около 500 милиционеров и 400 дружинников. И хотя получить быстрый результат не удалось, однако маньяк на какое-то время затих.

Продолжается пребывание Владимира Высоцкого в Ереване. После его концертов в клубе КГБ на самый верх — в ЦК КП Армении — была отправлена депеша, в которой указывалось, что Высоцкий поет антисоветские песни, да еще пьет водку прямо на сцене. После этого родственникам Давида Карапетяна настоятельно порекомендовали отправить гостей первым же самолетом обратно в Москву. И те попытались это сделать. Но в Давиде взыграло самолюбие: дескать, никто не имеет никакого права заставлять его и Высоцкого уезжать из Еревана. Мол, сколько хотим, столько и будем здесь находиться. В результате они прожили в Ереване еще несколько дней, каждый день навещая все новые и новые дома. Например, в один из таких дней они побывали в гостях у тренера «Арарата» Александра Пономарева. Там Высоцкий начал свой домашний концерт словами: «Посвящаю эту песню кумиру моей юности Александру Пономареву». (Пономарев в 1941–1950 годах играл в столичном «Торпедо», был капитаном команды.)

Однако то, что не смогли сделать «верха», доделала водка. Высоцкий все чаще и чаще бывал не в форме, что для Еревана было событием экстраординарным (это была единственная в СССР республика, где не было вытрезвителей!). Однажды Высоцкого так развезло в такси, что таксист потребовал немедленно вывести его из машины. И только когда Карапетян уточнил, кем является этот пассажир, водитель смилостивился и довез пассажиров до нужного дома. Но обстановка накалялась, и столичным гостям пришлось закругляться со своим визитом. Однако улетали они тоже не без приключений.

Когда друзья приехали в аэропорт, оказалось, что билетов на ближайший рейс уже нет. Тогда Высоцкий отправился прямиком к командиру экипажа и попросил захватить их в Москву. Но пилот не оказался почитателем его творчества и отказал, мотивируя тем, что самолет перегружен. По счастью, другой член экипажа оказался фанатом Высоцкого и стал чуть ли не с пеной у рта доказывать командиру, что тот глубоко не прав. «Да это же Высоцкий! Понимаете — Высоцкий!» — возмущался второй пилот, размахивая руками. В итоге он так допек командира, что тот сдался: мол, черт с ними, пусть садятся!

Примерно в эти же дни в Нарву, для завершения съемок фильма «Король Лир», выехал Григорий Козинцев. Тогда же он получает письмо от Шостаковича из Кургана, в котором тот сообщает, что из-за лечения не имеет никакой возможности писать музыку к картине. Он пишет: «Еще раз советую Вам подумать о том, чтобы заменить меня». Однако Козинцеву даже в голову не приходит поступить подобным образом — музыку к своему фильму он связывает только с именем Шостаковича и ни с кем другим. Он согласен ждать выписки композитора сколько потребуется.

В те дни на киностудиях страны, кроме «Короля Лира», снимается множество фильмов. О некоторых я уже упоминал, теперь расскажу о других. В Ленинграде Михаил Богин снимает картину «Про любовь» с Викторией Федоровой и Олегом Янковским в главных ролях. В. Федорова вспоминает:

«В новом фильме Миши Богина я исполняла роль женщины-скульптора, которая не желает поступаться своими идеалами и играть роль любящей жены и матери, отведенную женщинам той поры.

Казалось бы, Надиному (тогдашняя свекровь актрисы. — Ф. Р.) самолюбию должно было льстить, что ее невестка — киноактриса, которой предсказывают блестящее будущее. Но, по-моему, она считала, что я использую свою работу лишь как предлог для того, чтобы уклониться от исполнения супружеских обязанностей. И хотя дальше ворот путь на студию был для нее закрыт, она по-прежнему шла следом за мной по улицам и подслушивала мои телефонные переговоры…

Но даже не принимая в расчет Надю, моя жизнь с Сергеем как-то не складывалась. Он работал над диссертацией и не очень был склонен выходить вечерами из дому. А уж если мы и шли куда-нибудь в гости, то непременно к его друзьям. Я понимала Сергея, да и друзья его были со мной предельно вежливы и дружелюбны, но нам не о чем было друг с другом разговаривать. Я ничего не смыслила в научных проблемах, которые их занимали, а потому лишь улыбалась, произнося время от времени ничего не значащие фразы…

И все же самой большой проблемой было постоянное вмешательство Нади в наши дела. После одного особенно неприятного эпизода, связанного со слежкой за мной, она избрала новую тактику. Теперь она взяла на вооружение тему детей. Каждый вечер за ужином она подводила разговор к нашему будущему ребенку. Почему мы не заводим ребенка? Сергею нужно стать отцом, пока он еще молод. Что за будущее ждет нас и ради чего мы работаем, если не ради ребенка? И хотя я в довольно резких выражениях объяснила ей, что еще не готова стать матерью, а Сергей меня поддержал, Надя продолжала свою широкую агитационную кампанию в пользу будущего внука…»

Другая известная киноактриса — Наталья Фатеева — в эти же дни находилась в румынском городе Констанце, на съемках фильма «Песни моря» (съемки там начались 8 апреля).

Ее партнером в картине был популярный певец Дан Спатару, который слыл отъявленным сердцеедом. Заполучив себе в партнершу самую красивую актрису советского кинематографа, он, естественно, не мог остаться безучастным к ее красоте. В итоге, как мы помним, между ними вспыхнул роман. Его свидетелем вне съемочной площадки стал автор песен к фильму поэт Роберт Рождественский, который затем и привез эту новость в Москву. После этого по столице стала гулять шутка: мол, космонавту Борису Егорову, мужу Фатеевой, теперь в космос больше не полететь — рога в космический корабль не влезут.

Между тем съемки в Констанце шли не очень гладко — нормальному ритму работы мешала дождливая погода, и снимать удавалось только в редкие минуты просветления. Тогда и были отсняты эпизоды из начала фильма: герой Спатару, впервые увидев героиню Фатеевой в порту, влюбляется в нее с первого взгляда и посвящает ей песню. Та, отвечая ему взаимностью, исполняет свою арию. Затем они уже вдвоем лихо отплясывают под песню «Ты, я и мой зонтик». В эти же дни будет отснят и другой музыкальный номер, где Дан Спатару исполняет под окном возлюбленной песню «Пой, гитара». Когда фильм выйдет на экран, она мгновенно станет шлягером: «От зари до зари» распевала вся страна.

А теперь из Констанцы вновь вернемся в Москву. Там продолжаются съемки фильма «Вся королевская рать», где в главных ролях заняты популярные актеры Павел Луспекаев, Михаил Козаков и Татьяна Лаврова. Луспекаев играл роль губернатора штата Вилли Старка и, по словам очевидцев, работал над ролью неистово. Это проявлялось во всем, даже в мелочах. К примеру, он замучил гримеров поиском фасона стрижки для своего героя, объездил с художником по костюмам несколько столичных комиссионок, где долго подбирал похожие на американские плащ и шляпу. Он также купил за свои деньги золотой перстень-печатку, поскольку считал, что именно такую вещь должен иметь на руке его герой.

Однажды в один из тех апрельских дней Луспекаев жаловался Козакову: «Я утром перед съемкой в «Пекине» (на время съемок Луспекаева поселили в гостинице «Пекин». — Ф. Р.) очередь в буфет отстою на своих культях (у актера были отрезаны пальцы на обеих ногах. — Ф. Р.), два яйца съем, приеду на студию и загораю два часа в гримерной, пока в павильоне свет ставят… а потом входи в кадр и чувствуй себя губернатором штата — Хозяином! Смех!..»

15 апреля Луспекаев снимался в сцене, где его героя из-за интриг политических воротил забаллотировали на выборах губернатора, но он не теряет надежды обхитрить своих недругов и все-таки быть избранным. «Никем ты не будешь, безмозглый теленок!» — кричала ему его любовница Сэди. «Буду, — упрямо твердил Луспекаев-Старк, — буду, буду! Я буду убивать их голыми руками!!! Вы меня слышите? Вот этими руками!!!»

Этот эпизод был сыгран актером на таком эмоциональном подъеме, что все участники съемочной группы, осветители, рабочие вдруг начали аплодировать Луспекаеву. На съемочной площадке такое происходит крайне редко.

На этот же день выпадала дата регистрации брака Андрея Миронова и Татьяны Егоровой. Но против этого активно выступила мать Андрея Мария Владимировна. А у Егоровой, еще не пришедшей в себя после потери ребенка, просто не было сил на дипломатию с будущей свекровью. «Я еле хожу, я качаюсь, — говорила она Миронову, — поэтому тема «сын, женитьба, мама, труп» может завершиться моим летальным исходом».

В конце концов молодые решили повторить попытку расписаться (уже в третий раз!), но чуть позже — когда все уляжется.

Тем временем к середине апреля в столице почти полностью сошел снег, вовсю припекало солнце. В городе появились сочлененные троллейбусы типа МТБ. Прежние — одновагонные — на отдельных маршрутах набивались пассажирами под самую завязку, и городские власти давно озаботились проблемой создания новых, более вместительных машин. Но поскольку троллейбусные заводы никак не могли наладить их выпуск, было решено пока обойтись «сочлененкой»: два троллейбуса крепились друг к другу с помощью трех резиновых шлангов и металлического сцепа. Как говорится, дешево, но сердито.

Столичная афиша развлечений в те дни выглядела следующим образом. С 6 апреля в кинотеатрах начали крутить фильм Георгия Натансона (до этого снял хит «Еще раз про любовь») «Посол Советского Союза» с Юлией Борисовой в главной роли. Борисова сыграла Елену Кольцову, прообразом которой явилась пламенная коммунистка Александра Коллонтай (очень актуальная тема в преддверии приближающегося 100-летия со дня рождения Ленина). С того же дня в кинотеатрах Москвы начался тематический показ историко-революционных фильмов под девизом «Мы к коммунизму держим путь», шутниками переиначенное в «Мы коммунисток держим грудь». С 9-го на радость детворе в прокат выпустили венгерский исторический боевик «Завещание турецкого аги», а на радость взрослой публике — фильм классика польского кинематографа Анджея Вайды «Пепел и алмаз» (1958) с кумиром поколения Збигневом Цибульским, три года назад погибшим при нелепых обстоятельствах: опаздывал на поезд, споткнулся и попал под его колеса. 13 апреля в одном из лучших кинотеатров страны — «Россия» — состоялась премьера картины Сергея Герасимова «У озера», где снялась целая плеяда звезд, как уже известных (Олег Жаков, Василий Шукшин, Наталья Аринбасарова, Михаил Ножкин), так и восходящих (Наталья Белохвостикова, Николай Еременко-младший, Вадим Спиридонов, Наталья Бондарчук, Валентина Теличкина, Наталья Гвоздикова).

14-го состоялась еще одна кинопремьера, приуроченная к юбилею вождя мирового пролетариата: фильм Виктора Георгиева «Кремлевские куранты» с Юрием Каюровым в, роли Ленина (он же играл его и в «Почтовом романе», премьера которого была в марте), Анатолием Фальковичем в роли Дзержинского, Юрием Каморным и др. Крохотную роль в этом фильме сыграла и звезда 40-х Валентина Серова, которая теперь влачила чуть ли не нищенское существование.

Кино по ТВ: «Деревенские каникулы» (премьера т/ф 2-го), «Хроника семьи Яношик» (премьера т/ф), «Гармонь» (3-го), «Аннычка», «Альба Регия» (4-го), «Москва — Генуя» (5-го), «Доктор Калюжный» (6-го), «Адъютант его превосходительства» (7, 9, 11, 13, 16-го), «Удар, еще удар!» (9-го), «Попутного ветра, «Синяя птица»!» (11-ro), «Беспокойное хозяйство» (12-го), «Вызываем огонь на себя» (14, 16— 18-го), «Оптимистическая трагедия» (15-го) и др.

Из театральных премьер выделю следующие спектакли: 4-го в Большом давали «Семена Котко»; 8-го в Театре Сатиры — «У времени в плену» с Андреем Мироновым в роли Всеволода Вишневского; 14-го в «Современнике» — чеховскую «Чайку» в постановке Олега Ефремова; 15-го в Театре имени Гоголя — «Землю» Н. Вирты с Борисом Чирковым в главной роли.

«Гвоздем» этого списка, безусловно, является «Чайка», от которой театральная публика ждала чуда. Но чуда не произошло. Критики писали, что в течение всех 14 лет, что Ефремов руководил «Современником», ему сопутствовал успех, но когда он впервые всерьез взялся за классику, его постигла неудача. «Чайка» стала его первой невзаимностью с залом — поражением, перенести которое он не смог. Остаться в «Современнике» после такой неудачи значило для Ефремова то же, что продолжать жить с женщиной, которая перестала почитать супруга за лучшего в мире мужчину. Он стал смотреть «на сторону». В итоге это закончится его переходом во МХАТ, о чем разговор еще пойдет впереди

В понедельник, 17 апреля, возобновились съемки «Королевской рати». Снималась сцена с участием Олега Ефремова, Аллы Демидовой и Михаила Козакова. Луспекаев в тот день в съемках занят не был, поэтому сидел в своем номере, но уже не в «Пекине», а в «Минске», что на улице Горького. Козаков к трем часам собирался выехать из дома на съемки, а в час у него внезапно зазвонил телефон. Он взял трубку и услышал на другом конце характерный голос Луспекаева;

— Миш, это я.

— Привет, Паша, как ты?

— Да вот сижу в «Минске» в номере модерн. Мне в «Пекине» больше нравилось, просторней. А здесь, как ни повернусь, обо что-нибудь задеваю. Ну да черт с ним! Главное, скучно без работы. Вообще я вашу Москву не люблю. В Ленинграде лучше. Я хоть теперь пешком не гуляю, трудно, да и на машине приятнее, хоть и из окна, а все-таки вид… Нет, когда снимаешься, все равно, а вот когда не хрена делать — скучно…

— Ты вчера где был? Я тебе целый день звонил.

— А, приятелей из Еревана встретил… Потом расскажу. Скучно в номере сидеть. Сейчас Танюшке Лавровой позвоню, попрошу кефиру принести. Жаль, ты занят. У тебя какая сцена? С Олегом? Ну ладно, А завтра мой черед.

— Паша, ты как себя чувствуешь? — спросил Козаков.

— Нормально… Ну ладно, работай. Козаков повесил трубку и отправился собираться на съемку.

В три часа дня он приехал на студию, спустился в съемочный павильон и у раздевалки встретил второго режиссера картины Владимира Орлова. И тот его буквально ошеломил:

— Паша умер!

— Какой Паша? — не понял Козаков.