§3. НАЧАЛО ВНЕШНЕЙ ИНТЕРВЕНЦИИ. ПЕРВЫЙ САМОЗВАНЕЦ

§3. НАЧАЛО ВНЕШНЕЙ ИНТЕРВЕНЦИИ. ПЕРВЫЙ САМОЗВАНЕЦ

Войны России с Польшей, Швецией и прибалтийскими княжествами продолжались весь XVI в. и шли с переменным успехом. Явное ослабление России в начале XVII столетия просто не могло не заинтересовать традиционных противников.

Первым самозванцем явился якобы чудом спасшийся от гибели в 1591 г. царевич «Дмитрий». В литературе высказывались разные мнения о том, кем он был на самом деле. Большая подборка об этом имелась у польского историка К. Валишевского и у отечественного историка Н. Костомарова. Именно Н. Костомаров высказал мнение, что Лжедмитрий — типичный шляхтич. Обращали, в частности, внимание на его отличную воинскую выправку и пристрастие, будучи во главе разных подчиненных ему отрядов, гарцевать на коне. Но отмеченные Костомаровым черты, видимо результат специальных тренировок. Р.Г. Скрынников приводит в этой связи убедительное свидетельство из «Повести 1626 г.». Самозванец, оказавшись в кругу польской аристократии, постоянно терялся, казался слишком неповоротливым, при любом его движении «обнаруживалась тотчас вся его неловкость». В нашей литературе (а на Руси о похождениях этого авантюриста узнали с некоторым опозданием) в нем опознавали чаще всего Гришку Отрепьева — беглого монаха, выходца из ярославского боярского рода Отрепьевых. Эта версия представляется наиболее вероятной, поскольку в Польше ее отстаивал дядя самозванца — Смирнов-Отрепьев. И, видимо, именно ему принадлежат слова, которые русские посланники повторяли в Польше: «Юшка Отрепьев, як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, и воровал, крал («воровством» могли квалифицироваться и неискренность, и несогласие с чем-то. — А.К.), играл в зернью и бражничал и бегал от отца многажды и, заворо-вався, постригся у чернцы».

В Вену императору направил послание сам царь Борис Годунов (с оригиналом послания удалось познакомиться в Венском архиве Р.Г. Скрынникову): Юшка Отрепьев «был в холопех у дворянина нашего, у Михаила Романова, и, будучи у нево, учал воровати, и Михайло за его воровство велел его збити з двора, и тот страдник учал пуще прежнего воровать, и за то его воровство хотели его повесить, и он от тое смертные казни сбежал, постригся в дальних мона-стырех, а назвали его в чернцех Григорием». В данном случае самым важным приходится считать то обстоятельство, что вся Западная Европа узнала о новом претенденте на русский престол гораздо раньше, чем Россия. Здесь больше беспокоились о том, кому самозванец будет служить — православным, католикам или иным христианским общинам и течениям, смысл которых на Руси толком не осознавался. Кто-то называл его даже сыном Стефана Батория — с соответствующими притязаниями.

В отечественной историографии проявились разногласия в оценке двух вроде бы параллельных процессов, характерных для Смуты. С одной стороны, Смута — это крестьянская война, которая в работах последних десятилетий рассматривалась как явление однозначно прогрессивное и справедливое. Расхождения касались лишь хронологических рамок — некоторые авторы раздвигают их от восстания Хлопка в 1603 г. до 1613 г. С другой стороны, со Смутой связана иностранная интервенция. К внешним врагам России, естественно, все исследователи относились отрицательно, но в этом случае приглушалась или замалчивалась связь самозванцев не только с иностранными интервентами, но и с народными движениями в России (например, народный вождь И.И. Болотников выступал в качестве «воеводы царя Димитрия»). Между тем эта связь была закономерной: угнетенный народ всегда мечтал о «добром царе». И Лжедмитрий демагогически использовал эту мечту. Он обещал вернуть «свободу» и закрепощенным крестьянам, и феодальной аристократии, с трудом уживавшейся с царем Борисом.

Появление самозванца в Киеве фиксируется 1601 г. Он ходил по монастырям, затем остановился у воеводы князя Константина Острожского, располагавшего огромными средствами и считавшимся защитником православия, хотя на самом деле ко вполне православным его причислить было невозможно. Радушный прием у него находили все, кто ненавидел «латинскую ересь», в том числе кальвинисты, тринитарии, ариане. Воевода от проходимца отмежевался, но слух о самом факте появления монаха, скрывающего какую-то тайну, получил распространение. Какую-то роль при этом сыграл краковский кастелян, сын воеводы Януш, видимо, почувствовавший возможность связать авантюриста с прокатолическими кругами и использовать в не слишком праведных делах.

В 1602 г. беглый монах оказался во владениях Адама Вишневец-кого и в почти предсмертном бреду «признался», что он на самом деле «царевич Димитрий», чудом спасшийся от приспешников Бориса Годунова. Скитаясь с 1601 г. по Киевской земле, Лжедмитрий неоднократно менял религиозную ориентацию. Он побывал и православным, и арианином (еще не сбрасывая монашеского одеяния), и затем, после того как сбросил с себя монашеские одежды, тайно принял католичество.

В 1604 г. самозванец объявляется в Кракове. С этим «переездом» связаны и ходатайства Адама Вишневецкого, и сведения о поддержке самозванца со стороны Сандомирского воеводы Юрия Мнишека — теперь его готовят к походу на Москву, обручив заодно с Мариной Мнишек как с будущей московской царицей. Юрий Мнишек проявил большую активность, набирая вооруженные отряды для Лжедмитрия. Самозванец же в марте 1604 г.

заключил с польским королем Сигизмундом III соглашение, по которому Северская земля и Смоленск должны были перейти к Речи Посполитой. Марине Мнишек Лжедмитрий обещал передать в качестве «удела» Новгород и Псков.

В Польше отнюдь не было единодушия в отношении действий Мнишека и его подопечного Лжедмитрия. Решительным противником авантюры выступал Ян Замойский, а Януш Острожский написал резкое послание самому Лжедмитрию. Польские аристократы боялись выступлений казачества, которые могли охватить всю Украину. Но казачество как одна из действующих сил авантюры предполагалось использоваться Мнишеком изначально. В начале похода в войске Мнишека было около тысячи польских гусар, около пятисот человек наемной пехоты и 2 тысячи украинских казаков, численность которых возрастала по мере продвижения к российской границе, и достигла трех тысяч. К Лжедмитрию пристали и некоторые беглецы из московского простонародья.

Лжедмитрий довольно долго стоял с войском на правом берегу Днепра, не имея средств для переправы на левый берег. 13 октября 1604 г. войско переправилось через Днепр, и в конце октября пересекло русскую границу. На Северской земле казаки, крестьяне и холопы встречали Лжедмитрия как царя-освободителя. Курск, Кромы, а затем и ряд других городов признали его истинным царем, и продвижение поляков в сторону российского центра практически ничем не преграждалось. Ни укрепленных полос, ни значительных воинских соединений здесь не было. Чернигов оказался ареной сражения «своих со своими». В замке находился воевода И.А. Татев со стрельцами, а посад был захвачен восставшим народом, на помощь которому пришли казаки. В итоге весь город и в первую очередь посад были разграблены казаками и солдатами Лжедмитрия и самими обитателями посада, ожидавшими «доброго царя». Воевод восставшие связали и передали людям Лжедмитрия. Прибывший на другой день «добрый царь» выразил гнев по поводу разграбления города, но никаких действий предпринимать не стал. Отправленный из Москвы в Северские земли дьяк Богдан Сутупов с казной для русского войска, бежал с этой казной к самозванцу. И там она была очень кстати: польские наемники постоянно бунтовали, требуя денег и доли в награбленном.

На выручку осажденным в Чернигове шел отряд под предводительством П.Ф. Басманова. Но он не успел: Чернигов был захвачен, когда отряд Басманова находился всего в 15 верстах от города. Басманов отступил к Новгороду-Северскому и постарался укрепить его оборону. В ноябре 1604 г. войско самозванца и Юрия Мнишека, а также казаки подошли к городу, но, потеряв при попытке штурма 50 человек, отступили. Еще большие потери они понесли при повторном штурме через неделю. Сам самозванец был близок к обмороку, проклинал наемников и готов был отказаться от дальнейших попыток утвердиться «на царстве» — в его4 войске шли раздоры и назревал мятеж. Но неожиданно положение изменилось: на сторону самозванца перешел Путивль — единственная каменная крепость в Северской земле. Здесь, как и в Чернигове, «чернь» подняла восстание в поддержку «доброго царя», и это восстание было поддержано служилыми людьми.

Для борьбы с самозванцем и в помощь осажденному Новгоро-ду-Северскому выехал Ф.И. Мстиславский, который был назначен главнокомандующим. Он прибыл в Брянск, где сосредоточилось значительное войско, численно превосходившее отряды самозванца. Новгород-Северский самозванцу взять не удалось, но в сражении на подступах к Нему войско Лжедмитрия и Мнишека в декабре 1604 г. одержало частичную победу над превосходящими силами Мстиславского, а сам Мстиславский был ранен. 1 января 1605 г. в лагере Лжедмитрия произошел бунт наемников и польских солдат. В течение двух дней и ночей наемники грабили обозы и вообще все, что попадало под руку. Юрий Мнишек пытался остановить мятеж, но наемники не реагировали на увещевания. Именно здесь оскорблениям подвергся и сам самозванец. Он на коленях упрашивал наемников не покидать его, но те вырвали у него знамя, сорвали соболью ферязь, осыпали бранью. Во время этого мятежа кто-то бросил фразу, часто встречающуюся в литературе о Смутном времени: «Ей, ей, быть тебе на колу».

Большая часть наемников 2 января 1605 г. покинула самозванца и направилась к границе. Тогда же и Лжедмитрий распорядился покинуть лагерь и отступить к Путивлю. А 4 января его покинул и Мнишек со своими людьми. В итоге ситуация кардинально менялась. Если раньше Лжедмитрий был слепым орудием в руках польской шляхты, то теперь у него остаются казаки и восставшие крестьяне. Между тем наемники и шляхта потому и покинули Лжедмитрия, что наиболее многочисленной частью его войска были социальные низы Российского государства, с которыми у шляхты всегда были более чем напряженные отношения. В то же время и русские приверженцы «доброго царя» смотрели на поляков как на традиционных врагов.

Юрий Мнишек и его окружение рассчитывали, что на сторону Лжедмитрия (т.е. вроде бы «Рюриковича») перейдет московское боярство. К самозванцу добровольно переходили некоторые воеводы, а другие, попавшие в плен, соглашались служить ему, но далеко не всегда искренне. В этой ситуации важным оказался один фактор — многие из бояр отрицательно относились к Борису Годунову, причем именно потому, что Борис не был «Рюриковичем». И этот фактор сыграл серьезную роль в общем раскладе сил.

20 января 1605 г. поправившийся Мстиславский вернулся к войску и разбил свой лагерь в селе Добрыничи Комарицкой волости поблизости от ставки Лжедмитрия. В русское войско прибыло значительное подкрепление из числа служилых людей при царском дворе во главе с назначенным «вторым воеводой» Василием Ивановичем Шуйским (т. е. представителем боярской группы, противостоявшей Борису). 21 января 1605 г. состоялось сражение на подступах к Добрыничам, куда войско самозванца тайными тропами провели комарицкие мужики. Московские войска полностью разгромили полки самозванца, захватили всю его артиллерию: 30 пушек. Сам Лжедмитрий, бросив войско, втайне от всех, бежал в Рыльск. По некоторым сведениям, казаки бросились ему вослед, чтобы наказать и за поражение, и за бегство. Но у Рыль-ска их встретили, согласно «запискам» Г. Паэрле, «ружейной пальбой и поносными словами как предателей государя Дмитрия Ивановича».

Казалось, что с Лжедмитрием покончено. Но Мстиславский и Шуйский явно не проявили воинских дарований. Они отказались от преследования разгромленного войска самозванца. К тому же укрепленные города-крепости (те же Рыльск и Кромы) дворянское войско взять не смогло бы даже при огромном численном перевесе. А вскоре дворяне начали разъезжаться по домам, и воеводы решили распустить остальных до летней кампании. Гнев Бориса Годунова, возмущенного «отпуском» ратных людей, лишь усилил негативное отношение к нему в дворянском войске.

К тому же московские воеводы сами помогли Лжедмитрию выйти из более чем затруднительного положения. Они развязали кровавый террор в Северских землях — были казнены несколько тысяч крестьян, а также их жены и дети. Особенной жестокостью отличились отряды касимовских татар, которым была отдана «на поток и разграбление» Комарицкая волость. Эти акции увеличили ненависть насртения к московским властям, и колеблющиеся, в том числе настроенные резко антипольски, стали возвращаться к «истинному царю Дмитрию».

В это время Лжедмитрий вел довольно успешную пропагандистскую борьбу с московскими разоблачителями. Он принял некого монаха Леонида как «истинного Гришку Отрепьева», и в Москве сразу проявилась растерянность, тем более что никакого представления о том, кого подобрал самозванец у них не было. Когда же возникла опасность разоблачения, Лжедмитрий отправил Лжеот-репьева в путивльскую тюрьму.

Между тем расправы в Комарицкой волости стимулировали восстания в южных городах. В феврале — марте 1605 г. эти города один за другим переходили на сторону Лжедмитрия, и скоро весь юг страны стал опорой самозванца. Попытки подавить восстания кончились полной неудачей и внесли неуверенность в ряды тех, кто еще признавал царем Бориса Годунова.

Сам царь быстро деградировал и физически, и психически. Во многом он теперь напоминал Грозного с его опричниной, уповая на Сыскное ведомство и Пыточный двор. Все авторы, и отечественные, и иностранные, с недоумением и жестким осуждением писали о мучительстве, пытках и казнях неповинных людей, которыми Борис омрачил последние месяцы своей жизни. 13 апреля 1605 г. он скончался от апоплексического удара, успев, однако, совершить монашеское пострижение. В народе получила распространение версия, что он умер, отравив себя ядом. Но в этом, видимо, сказалось просто негативное отношение к терявшему разум правителю.

Борис Годунов успел оформить завещание, предполагавшее, что наследовать ему будет шестнадцатилетний сын Федор Борисович Годунов (1589 — 1605). Через три дня после кончины Бориса, Федор, видимо, по инициативе патриарха Иова, был провозглашен царем на срочно созванном своеобразном Земском соборе. Но реальная власть очень скоро ушла от Годуновых: у юноши не было ни опыта, ни сколько-нибудь достаточных военных сил, а его мать Мария, дочь Малюты Скуратова, имела множество врагов среди знати, страдавшей в свое время от опричного усердия Малюты.

Кончина Бориса побуждала бояр захватить для себя больше власти и связанных с ней благ, а также закрыть земские каналы избрания царя. Московское боярство начало переходить на сторону Лжедмитрия. Этим обстоятельством Лжедмитрий умело воспользовался. Он сформировал Боярскую думу из перешедших на его сторону представителей московской знати и начал искать пути к соглашению с московским боярством, еще недавно служившим царю Борису.

В конце апреля 1605 г. в московском войске, возглавляемом Ф.И. Мстиславским и В.И. Шуйским и стоявшем под Кромами, вспыхнул мятеж. Его возглавили братья Голицыны, Петр Басманов и Прокопий Ляпунов «з братьею и со советники своими», тайно целовавшие крест самозванцу. На стороне московских войск оставалось большинство воевод и служилых людей. Но многие из входивших в их состав казаков, стрельцов и «даточных людей» из сел и городов легко присоединялись к призывам «За царя Дмитрия!». Переворот в целом оказался бескровным — сторонники Лжедмитрия переправились через реку Крому и соединились с казачьими отрядами атаманов Корелы и Беззубцева. Внезапное нападение казаков усилило панику среди войска, верного царю Федору Борисовичу, настолько, что воеводы не смогли организовать сопротивление. Воеводы бежали в Москву, а вслед за ними толпами потянулись дворяне из замосковных уездов и городов. Московское войско потерпело поражение без боя.

Самозванец, потерпевший не одно поражение в открытом бою, теперь осторожничал и покинул Путивль лишь 16 мая, через несколько недель после мятежа в войске, осаждавшем Кромы. 19 мая он прибыл в Кромы, где к этому времени не осталось никаких войск. Под Орлом Лжедмитрий устроил суд над воеводами, которые были доставлены ему восставшими казаками и крестьянами или попавшими в плен, но отказавшимися присягать ему. Все они были заточены по темницам.

Далее Лжедмитрий двинулся в сторону Тулы и из поселения Крапивна в 20-е числа мая отправил со служившим у него Г.Г. Пушкиным грамоту с обращением к московской думе и другим высшим чинам. В грамоте он, преувеличивая свои успехи, писал, что весь юг и вообще вся провинция уже «добили челом». Покорности он требовал и от москвичей. 31 мая в нескольких верстах от Москвы остановился лагерем атаман Корела. Московское боярство больше пугало не то, что он был наиболее боевой силой Лжедмитрия, а его принадлежность к казачеству. Наслышаны бояре были и о том, как Корела умел поднимать «чернь», направляя ее против московских воевод. И именно возможность восстания обездоленных более всего пугала боярство.

А мятеж в Москве произошел уже на другой день — 1 июня. Исаак Масса сообщает, что утром 1 июня в город въехали два гонца Лжедмитрия, что «поистине было дерзким предприятием». Корела, видимо, в ночь с 31 мая на 1 июня совершил маневр, перерезав дорогу, ведущую из Москвы к северным и северо-западным районам страны. По этой дороге, т. е. из лагеря Корелы, Пушкин и Плещеев вошли беспрепятственно в Москву, и сопровождали их жители Красного села, где остановился Корела и где он уже провел «разъяснительную» работу. Одним из аргументов в этом «разъяснении» была грамота Лжедмитрия, в которой он грозил казнить всех, кто не явится с повинной, вплоть до детей во чреве матери. Пушкин и Плещеев с «красносельскими мужиками» легко преодолели три ряда охраняемых укреплений. На столичных улицах к ним «пристал народ многой». Видимо, их сопровождали в качестве своеобразной охраны и казаки Корелы. Вероятно также участие московских чинов, которые еще под Кро-мами, готовы были присягнуть Лжедмитрию.

Эмиссары были проведены на Красную площадь, и на пути к ней разгоняли московских стражей порядка. В 9 часов утра Пушкин и Плещеев взошли на Лобное место посреди Красной площади. Сторонники Лжедмитрия, а также сами казаки и красносель-цы, постарались заполнить площадь народом. В основном это были социальные низы, но к «черни» пристали и служилые люди. Гавриил Пушкин обратился с речью к собравшимся, а затем зачитал послание «истинного царя». Боярам самозванец обещал «честь и по-вышенье», дворянам и приказным людям — царскую милость, торговым людям — снижение пошлин и податей, а простонародью — «тишину», «покой» и «благоденственное житье». Примерно это же он всюду обещал простонародью по пути в Москву.

Одновременно самозванец клеймил вместе с покойным Борисом Годуновым Марию Григорьевну и ее сына Федора Борисовича Годунова. Марию Григорьевну и ее сына Федора он обвинял в том, что «они о нашей земле не жалеют, да и жалети было им нечево, потому что чужим владели». На Федора была возложена вина за разорение Северской земли, хотя разоряли ее еще при жизни Бориса наемники самозванца и русские воеводы примерно с равным усердием. При этом бояр Лжедмитрий оправдывал, поскольку был крайне заинтересован в их поддержке — им объявлялось полное прощение. Толпа, как это часто случалось на Руси, слушала обличения, воспринимая их не столько разумом, сколько смутными надеждами на возможность какого-то улучшения при новой власти. Нового «государя» приветствовали криком: «Дай, Боже, чтобы истинное солнце снова взошло бы над Русью!»

В Кремле, где собрались высшие чины государства и Боярская дума, тоже царила растерянность. Кремль легко было приготовить к обороне и таким образом переломить ситуацию. Но то ли юный царь Федор промедлил, то ли ему не дали осуществить это бояре, среди которых было слишком много врагов Годуновых. Особенно активную антигодуновскую деятельность развил Богдан Вельский, незадолго до того возвращенный из изгнания.

Толпа, собравшаяся на площади, потребовала к ответу всех бояр и в первую очередь, конечно, Годуновых. И теперь, уже не обращая внимания на возражения царя, бояре один за другим стали отправляться на площадь: одни из желания отомстить Годуновым, другие из страха, что их выведут на Лобное место силой. Бояре уговаривали толпу разойтись, обещая разобраться в просьбах простонародья. А тем временем, видимо, казаки Корелы разбили двери тюрем и выпустили на свободу и заключенных там врагов Годуновых, и просто уголовных преступников. Именно они, появившись на Красной площади, возбудили в толпе и желание расправиться с Годуновыми, и просто пограбить, раз представлялась такая возможность. Казаки Корелы и примкнувшие к ним освобожденные из тюрем, а также из собравшейся на площади толпы, «и от дворян с ними были», ворвались в Кремль, где «государевы хоромы и царицы-ны пограбили». Тем временем другая часть толпы устремилась грабить дворы Годуновых. Заодно грабили дворы и других бояр, дворян и дьяков. Патриарх Иов пытался остановить толпу, но ничего не смог добиться, а вскоре его отправили в ссылку

Где и когда схватили Федора Борисовича и его мать Марию Григорьевну — точных сведений нет. Но у В.Н. Татищева в «Истории Российской» приводится дата расправы с Годуновыми: 10 июня. Татищев пишет: «Князь Василий Голицын и князь Василий Масальской, взяв с собою Михаила Молчанова да Андрея Шелефединова, пришел в дом царя Федора Борисовича, роз-ведчи царицу с детьми по особым избам, перво ее задавили и потом стали сына давить». Татищев передает текст, близкий к «Новому летописцу», в котором есть некоторые подробности убийства юного царя и его матери, а также тот факт, что тело царя Бориса Годунова из Архангельского собора Кремля перезахоронили в Варсонофьевском монастыре. (Надо иметь в виду, что «Новый летописец» был написан в 1630 г. По другим источникам, тело Бориса было перенесено 5 июня, до убийства царевича и его матери.) Сестру Бориса Ксению постригли в монастырь и сослали во Владимир в «Девичь монастырь».

Получив известие о перевороте в Москве, Лжедмитрий перебрался в Тулу, где ожидал дальнейшего развития событий. Из Тулы он направил в Москву обращение, в котором требовал, чтобы к нему явились Мстиславский и другие видные бояре. Но Боярская дума отправила «второй эшелон», в который входили И.М. Воротынский, не имевший отношения к думе, князь Н.Р Трубецкой, князь A.A. Телятевский, Н.П. Шереметев и представители нижних чинов дворян и приказных людей, а также гостей.

П.Ф.,Басманов, возглавлявший войско самозванца, расположился в Серпухове, куда и выехала 3 июня московская депутация. Туда же отправились все Сабуровы и Вельяминовы, дабы вымолить прощение у Лжедмитрия, который поначалу вроде бы не имел к ним претензий, а затем вдруг зачислил в круг своих неприятелей. Басманов не пропустил их в Тулу, поскольку рассматривал их как родственников Годуновых, хотя и Сабуровы и Вельяминовы целовали крест самозванцу. Все Сабуровы и Вельяминовы в количестве 37 человек были ограблены и отправлены в тюрьму. В свое время Басманов выискивал врагов Бориса Годунова, теперь он с таким же усердием искал «изменников» «истинному» государю. Вызванный в Тулу, Басманов расправился еще с одним своим антагонистом — A.A. Телятев-ским. А сам Лжедмитрий исходил яростью из-за того, что первые лица государства не подчинились его приказу и прислали второстепенных чиновников и служилых людей.

В это же время к самозванцу приехал с Дона казацкий атаман Смага Чертенский. И, чтобы подчеркнуть свое отношение к Боярской думе и ее посланникам, Лжедмитрий допустил к руке донцов раньше, нежели бояр. Казаки уловили настроение «государя», и, проходя мимо бояр, как могли, позорили их. Затем «царь» подчеркнуто милостиво побеседовал с атаманом, а допущенных к беседе московских посланников, как замечено в «Новом летописце», «наказываше и лаяше, яко же прямой царский сын». Боярина Телятевского бросили на расправу казакам. Казаки били его смертным боем, а затем едва живого отправили в тюрьму. Самозванец пока вел себя как на Северской земле, опираясь на ненависть восставших против центральной власти социальных низов, казаков и служилых людей юга России. Но в Москве «царю» с такой ориентацией удержаться было невозможно: в его социальной базе слишком явно просматривался антигосударственный и просто разбойный элемент.

Будучи в Туле, Лжедмитрий стремился «обработать» провинции. Он извещал страну о своем восшествии на престол, сообщал в далекие от Москвы города, будто его «узнали» как прирожденного государя патриарх Иов, весь Освященный собор и все высшие чины. На грамоте, написанной в Туле 11 июня, была поставлена пометка: «Писана в Москве». Учитывая резко враждебное отношение к Борису Годунову вдовы Ивана Грозного и матери погибшего Дмитрия Марии Нагой (в иночестве Марфы), самозванец решился на опасную аферу: он вызвал мнимую мать в Москву в надежде, что ее ненависть к Годуновым побудит ее признать самозванца своим «сыном». В этой же связи он разыскивал кого-либо из родственников Нагих, дабы как-то облагодетельствовать их и этим предупредить возможные разоблачения. Самое удивительное заключается в том, что афера удалась: старица Марфа «признала» в самозванце своего «сына» (к тому времени Лжедмитрий уже утвердился в Москве), и Лжедмитрий весьма широко этим «признанием» пользовался.

Унизив и запугав прибывших в Тулу послов, самозванец решил подойти поближе к Москве. Он перебрался в Серпухов, давно занятый Басмановым и войском Лжедмитрия. По сообщению Конрада Буссова, здесь он объявил, что не приедет в Москву до тех пор, пока «не будут уничтожены те, кто его предал, все до единого, и раз уж большинство из них уничтожено, то пусть уберут с дороги Федора Борисовича с матерью, только тогда он приедет и будет им милостивым государем». Если в этой информации не перепутаны дни, то значит, что до него еще не донесли известия о расправе с Годуновыми 10 июня, поскольку в Серпухов он выехал после 11 июня. Получив же сообщение о расправе с Годуновыми, Лжедмитрий двинулся к Москве, следуя за идущими впереди полками. А в Москве в это время находился атаман Корела, но контролировать город он был не в состоянии из-за малочисленности своего отряда.

С патриархом Иовом расправлялись те же бояре, что были убийцами царя Федора Борисовича и его матери. Патриарха боярин Басманов силой доставил в Успенский собор и там его проклинали перед всем народом, называли Иудой, клеймили за то, что он поддерживал Бориса Годунова, боровшегося с прирожденным «государем Дмитрием». Стражники сорвали с патриарха святительское платье и набросили на него «черное платье» (т. е. одеяние чернеца). Иов был заточен в Успенском монастыре в Старице, где он некогда был игуменом.

Теперь путь на Москву самозванцу был открыт. Уже в Серпухове его ожидали отнятые у Годуновых царские экипажи и 200 лошадей с царского Конюшенного двора. Лжедмитрий двинулся дальше в сторону Москвы. На пути к Коломенскому ему привезли сшитое для него царское одеяние со всем «царским чином». Самозванец остановился в Коломенском, и несколько дней провел там, опасаясь въезжать в Москву: многие вопросы в отношениях с Боярской думой не были решены. Главный тезис соглашения, который должен был примирить Лжедмитрия с думой, заключался в «пожаловании» им всех имевшихся у них вотчин. Реорганизация же самой думы ограничилась изгнанием Годуновых и включением в ее состав нескольких представителей знати, изначально служивших самозванцу.