***

***

О Куликовской битве и посвященных ей памятниках писали многие сотни авторов. И несмотря на это, вопрос о необходимости критического изучения и проверки показаний источников об этом важном для понимания предшествующих и последующих процессов событии был поднят сравнительно недавно М.Н. Тихомировым.

М.Н. Тихомиров стремился всегда «привязывать источник к местности». Работая над книгой «Древнерусские города»; он посетил большую часть и городов, и городищ, и для того, чтобы самому не сделать топографических ошибок, и для того, чтобы обнаружить их в источнике. Обратившись к «повестям о Куликовской битве», он сразу усомнился в цифрах, указанных летописями: 100— 150 тысяч русской рати и вдвое больше татарской. Его не покидала мысль поехать на Куликово поле и подсчитать, какое количество воинов могло на этом поле разместиться. Он приводил примеры: в Столетней войне, приходившейся на это же время, в битвах было задействовано всего по несколько тысяч воинов.

М.Н. Тихомиров прав в своем сомнении: Куликово поле обозначенных в летописях масс воинов не могло бы принять, тем более что войско кочевников было обычно конным. Но в больших битвах войско обязательно рассредоточено, прикрывая тылы, фланги и т.п. И в Куликовской битве важная роль отводилась Засадному полку, возглавлявшемуся одним из лучших полководцев московского князя — Боброком-Волынским. В.А. Кучкин предложил небезосновательную гипотезу, что битва вообще начиналась не на Куликовом поле: здесь она только завершалась. Другое дело, что все население «Великого Владимирского княжества» в это время не превышало полутора миллионов («15 туменов» — 150 тысяч, указываемых ордынскими источниками, — это, видимо, «численные» люди). Кроме того, как показал М.Н. Тихомиров, лишь менее половины городов и княжеств поставили своих отряды на Куликово поле — не было тверичан, новгородцев, нижегородцев и представителей ряда других земель, а появление ратей из этих земель в позднейших редакциях источников о Куликовской битве носит явно тенденциозный характер. Так что численность русской рати была явно меньше 100 тысяч и, видимо, насчитывала около 70 тысяч воинов.

Численность монгольских войск во всех источниках определялась сотнями тысяч. Исследователи обычно не верят, считая их преувеличенными (по Л.Н. Гумилеву, цифры преувеличены вдесятьраз). Но имеется одна бесспорная цифра от близкого Куликовской битве времени: в 1391 г. против Тохтамыша Тимур выставил 200 тысяч воинов. Видимо, примерно столько же, но не больше мог привести и Мамай на Куликово поле. Напомним, что других специальностей, кроме воинской, монголы и другие степняки в большинстве и не знали, — они войной кормились.

М.Н. Тихомиров поставил задачу выделения различных и разновременных редакций источников, рассказывавших о Куликовской битве. И начинать необходимо было с выявления летописей, содержащих древнейший рассказ о событиях. Он указал в этой связи на Симеоновскую летопись, отражающую в части до 1390 г. Троицкую летопись я Рогожский летописец. Повествование названных летописей немногословно, но цельно. В нем не видно явных сокращений или вставок. Особенностью рассказа является отсутствие упоминаний в нем имен Владимира Андреевича и Олега Рязанского, а о союзе Мамая с литовским князем Ягайло (ок. 1351—1434), сыном Ольгерда, летописи говорят глухо.

Впрочем, в летописях есть противоречия, касающиеся событий, развернувшихся уже после собственно битвы, и эти противоречия связаны с отношениями между Москвой и Рязанью. Уже после окончания рассказа о битве и сообщения о том, что «Дмитрий Ивановичь с прочими князми русскими... став на костех... и возвратися оттуду на Москву», появляется дополнение: «Тогда поведаша князю великому, что князь Олег Рязанский посылал на помощь Мамаю свою силу, а сам на реках мосты переметал. Князь же великий про то въсхоте на Олга послать рать свою. И все внезапу приехаша к нему князи рязанстии и поведоша ему, что князь Олег поверг свою землю, да сам побежал и с княгинею и з детми и с бояры и с думцами своими и молиша его о сем, дабы рати на него не слал, а сами ему биша челом и рядишася у него в ряд. Князь же великий, послушав их, и прииме челобитье их и не остави их слова, рати на них не послал, а сам поиде в свою землю, а на Рязаньском княжение посади свои наместники».

Скорее всего, это позднейшая вставка, о чем свидетельствуют повтор, в данном случае это «вторичное» возвращение московского князя в свою землю. И далее повторено также о бегстве Мамая с поля битвы. Последующие добавления (или извлечения из иного источника) ставят перед исследователями обычную проблему: соответствуют ли добавления действительному положению вещей или отражают чью-то заинтересованность «подправить» историю в условиях иной «современности»? Еще А.Е. Пресняков обратил внимание на то, что известие о рязанском посольстве в Москву «вызывает недоумение как потому, что не дополнено указанием, куда бежал Олег, когда и при каких обстоятельствах вернулся, так и потому, что при такой неполноте фактических сведений оно представляется несогласимым с договорной грамотой 1381 г.» (имеется в виду договор Москвы и Рязани, касающийся главным образом размежевания владений).

А.Е. Пресняков пользовался текстом тех летописей, в которых Олег представлен активным сторонником Мамая с самого начала. Древнейшие же записи могли бы усилить недоумение: во время битвы и до возвращения (по Рязанской земле) в Москву к рязанскому князю претензий не было. Позднейшие же летописи к вставке, будто рязанский князь «на реках мосты переметал», добавляют еще одно обвинение: «а кто ехал людей великого князя чрес землю его, а тех веле нагих пущати, ограбив». После опустошения и разорения Мамаем Рязанской земли осенью 1379 г., когда «вся земля бысть пуста и огнем сожжена», и «мало что людей от того же полону татарского избежавше» (Никоновская летопись), мосты через реки вряд ли успели восстановить. М.Н. Тихомиров обратил внимание на забытое сообщение немецкого средневекового автора Кранца, отметившего нападения на возвращавшихся с поля боя воинов татар и литовцев. О «грабежах» говорится в упомянутой грамоте 1381 г. Но, как заметил А.Е. Пресняков, «тут в рязанцах надо видеть... не виновников, а жертву «грабежа»». (Имеется в виду статья грамоты: «А что князь великий Дмитрий и брат, князь Володимер, билися на Дону с татары, от того времени, что грабеж или что поиманые у князя у великого людии у Дмитрия и у его брата, князя Володиме-ра, тому межи нас суд вопчий, отдати то по исправе».) Претензии долгое время были именно с рязанской стороны: возвращавшееся с поля боя войско забирало по пути «в полон» рязанских поселян.

Кроме летописных записей, памятником, близким по времени возникновения к событиям, является «Задонщина». М.Н. Тихомиров датировал ее временем до 1393 г. на том основании, что в памятнике упоминается болгарская столица Тырново, захваченная турками в этом году. В.Ф. Ржига предположил, что «Задонщина» появилась «сразу после Куликовской битвы, быть может, в том же 1380 г. или следующем»: здесь еще нет сведений о поражении Мамая от Тохтамыша и его гибели в Кафе (Феодосии в Крыму). Молчание «Задонщины» о князе Олеге Рязанском В.Ф. Ржи-га объяснял «патриотизмом» рязанского автора. Но в памятнике нет никаких рязанских реалий, если не считать упоминания о 70 погибших в Куликовской битве рязанских боярах (больше, чем от других земель). Московскую жизнь автор знает все-таки лучше, хотя по происхождению он и назван и, видимо, действительно являлся рязанцем.

Разные редакции «Сказания о Мамаевом побоище» возникли уже в иную эпоху - в конце XV в., при Иване III, когда завершалось освобождение Руси от ордынского ига и делались первые шаги к выстраиванию структуры управления единого государства. Эти редакции более интересны для понимания идейных течений концаXVв., нежели предшествовавшего. В них отражаются такжекак бы промежуточные редакции, в частности периодов обострения борьбы с набегами разных ответвлений распадавшейся Орды. Но в основе его все-таки лежало более раннее «Сказание», отличавшееся от летописной редакции.

Еще A.A. Шахматов обратил внимание на то, что в литературной традиции, восходящей к концу XIV в., пересекаются две соперничающие версии: в одних памятниках главным героем является Дмитрий, в других — Владимир Андреевич. Это противопоставление иногда низводит Дмитрия до уровня крайне пассивного и неумелого деятеля, а то и просто труса. В таких версиях обычно прославляются и литовские князья Ольгердовичи, участвовавшие в Куликовской битве и являвшиеся шуринами серпуховского князя. Именно в этих редакциях союзником Мамая представлен Олег Рязанский, а также литовский князь Ягайло.

Насколько источники, рассказывающие о Куликовской битве, противоречат друг другу? Что в них исправлялось позднейшими редакторами, что хотели замолчать? И почему? Объяснение явных искажений действительного хода событий Куликовской битвы приходится искать в позднейших редакциях «Сказания о Мамаевом побоище». В этом случае характер искажений и выводит нас на те круги, интересы которых выражались и защищались таким, не столь уж редким в истории, способом — исправлением текстов. А потому тема Куликовской битвы не может рассматриваться вне связи с последующими событиями, прежде всего событиями 1382 г. — нашествием Тохтамыша, когда результаты победы на Куликовом поле были сведены на нет.