§3. РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В УСЛОВИЯХ ФЕОДАЛЬНОЙ УСОБИЦЫ

§3. РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В УСЛОВИЯХ ФЕОДАЛЬНОЙ УСОБИЦЫ

Усобица князей имела поначалу одно примечательное следствие: обе стороны не спешили утвердить какого-нибудь кандидата на место умершего в 1431 г. митрополита Фотия. Видимо, сказывались и опасения за возможную позицию будущего митрополита, и необходимость отправлять крупные суммы в Константинополь, поскольку эти суммы были крайне необходимы и самим обеим противоборствующим сторонам. Пока же в Москве раздумывали, Константинополь в качестве митрополита киевского и всея Руси утвердил представленного Свидригайло кандидата — смоленского епископа Герасима. Это имя значится в перечнях митрополитов, предваряющих текст Новгородской Первой летописи (оно в них последнее, чем датируется время составления этой летописи). В 1434 г. на утверждение в Смоленск ездил новгородский архиепископ Евфимий. Василий Васильевич в это время также находился в Новгороде, но о его реакции на признание Новгородом правомерности ставленника Свидригайло никаких сведений нет.

Согласно Житию митрополита Ионы, сохранившемуся в разных редакциях, Москва выдвигала в качестве своего кандидата рязанского епископа Иону. Какая-сторона была при этом инициатором — не уточняется. К марту 1433 г. относится послание Ионы в Нижегородский Печерский Вознесенский монастырь, где он называет себя «епископом, нареченным в святейшую митрополию Русскую». Согласно Житию, в Константинополь Иона был направлен лишь «в шестое лето» после смерти Фотия, т. е. в 1436 или 1437 г. И связано это было с тем, что смоленский соперник московского кандидата был устранен самим Свидригайло: Герасим был сожжен «за измену» — способ расправы с неугодными, характерный для средневекового католичества. Очевидно, что до 1436 г. Иону потому и не направляли в Константинополь, что патриарх уже утвердил митрополитом Герасима, а пойти по следам Витовта, утвердившего Григория Цамблака вопреки Константинополю, видимо, не решались ни светские, ни церковные иерархи, хотя, судя по летописным комментариям к избранию Цамблака, проблема эта активно обсуждалась. Сказывалась, вероятно, и неуверенность противоборствующих сторон в феодальной войне: кому будет помогать Иона в качестве митрополита? На этот вопрос не могут однозначно ответить и историки, поскольку вообще неясно, по чьей инициативе Иона выдвигался преемником Фотия. Версия позднейших житий, увязывающих его с Фотием, конечно, надуманна, и питалась она желанием придать больше «законности» избранию Ионы на митрополичью кафедру впоследствии.

«Нареченным митрополитом» Иона стал, будучи епископом, в годы «великого княжения» Василия Васильевича. Церковные иерархи обычно поддерживали того из князей, кто наследовал отцу. Исключения были и в стародавние времена, и не только в «демократических» Новгороде и Пскове. В то же время и указания на «апостольские правила», разрешавшие избрание митрополита на совете-соборе епископов, убеждали далеко не всех епископов, и не только радевших о Византийском императорском столе и патриаршей кафедре владык-греков. Избранного в конечном счете митрополитом Иону не хотел, например, признавать наставник Иосифа Волоцкого — Пафнутий Боровский. Поэтому независимо оттого, что думал Иона и кому он симпатизировал, выйти за пределы преобладающих настроений и традиций он не мог.

В литературе обращали внимание на какую-то, не отраженную в житиях, изначальную близость Ионы к Дмитрию Шемяке. Между тем такая близость совершенно естественна. Иона был родом из-под Галича, в Галицкой же земле в возрасте 12 лет постригся в монастырь. Можно отметить и то, что в упомянутой грамоте Иона не ищет для себя титула митрополита «Киевского и всея Руси», т. е. он, видимо, изначально связывается с теми кругами, которые ратуют за обособление Русской Церкви и от Литвы, и от Константинополя. Но в ком персонифицируются эти силы — сказать затруднительно. Василий Васильевич после мученической смерти Герасима решает направить Иону на поставление в Константинополь. Однако в Константинополе вопрос был решен без совета с московским и литовскими князьями: в 1436 г. на Русь поставили сторонника церковной унии — Исидора (ум. 1463 г.).

С начала XV в. в Европе довольно широко развернулось «соборное движение». Цели при этом ставились разные. В одних случаях предполагалось ограничить самовластие римских пап, к этому времени основательно скомпрометировавших сам институт папства. В других — речь шла о воссоединении разных ветвей христианства на той или иной основе. Византия благодаря правлению исихастов доживала последние дни: турки командовали уже самими правителями империи, а надежда на помощь католического Запада предполагала те или иные идеологические уступки. Именно поэтому в 30-е гг. XV в. исихасты, управлявшие константинопольским патриархатом, были готовы к заключению унии с римско-католической церковью.

Вопрос об унии поднимался, как отмечено выше, на некоторых заседаниях собора в Констанце, продолжавшемся пятнадцать лет (1404 - 1418). Еще дольше длился Базельский собор (1431 - 1449), на заседаниях которого обсуждали вопросы реформации церкви и пытались найти компромисс, в том числе и с гуситами. Особое внимание уделялось вопросу создания наднационального христианского органа, который можно было бы возвысить над папами. Преемник папы Климента V Евгений IV сумел расколоть оппозицию, перетянув на свою сторону императора Сигизмунда III. Противники реформаторов собрались на параллельный собор сначала в Ферраре, а затем во Флоренции (1437 — 1439). Авторитет собора возрос благодаря тому, что на нем удалось склонить к унии византийскую церковь. Оставшиеся в Базеле объявили Евгения IV низложенным, но после десяти лет бесплодных дискуссий разъехались по домам, по существу ничего так и не решив.

Греки на Ферраро-Флорентийском соборе, естественно, спорили, сопротивлялись, а патриарх Иосиф вообще отказывался отступать от восточной ортодоксии. Но он и не дожил до подписания унии: было много разговоров о его насильственной смерти. В итоге же спорные вопросы были решены в пользу Рима и была заключена уния (Флорентийская уния): признавалась необходимость дополнения Символа веры понятием «филиокве» (исхождение Святого Духа не только от Отца, но и от Сына), уравнивались в правах опресноки и кислый хлеб в обряде причастия, а главное — признавался приоритет римских пап над константинопольскими патриархами. Рим же в это время интересовали не столько быстро таявшие остатки некогда могучей империи, сколько обширные просторы набиравшей силы Руси, хотя еще и находившейся под игом Орды и раздираемой внутренними противоречиями. И Русь на соборе представлял грек или отуреченный болгарин Исидор.

До поставления на Русь Исидор был игуменом монастыря святого Дмитрия в Константинополе. Упоминается он также в числе греческих делегатов под 1433 г. на Базельском конгрессе. На Русь он прибыл «во вторник светлыа недели по Велице дни» (2 апреля 1437 г.). Никоновская летопись отмечает его достоинства: «многим языком сказатель и книжен». «И прият его князь велики Василей Васильевич честне, и молебная певше в святей соборней церкви пре-чистыа Богородици, и сотвори нань пирование велие князь велики Василей Васильевичь, и дары светлыми и многими Одари его». Видимо, князь не очень сожалел о том, что прирожденного русского Константинополь не утвердил (если сожалел вообще). Но очень скоро пришло разочарование: митрополит оказался в Москве лишь проездом на «восьмой» собор в Ферраре и Флоренции, на котором Предстояло воссоединить Рим и Константинополь.

Митрополит ссылался на мнение патриарха Иосифа и императора Калуяна Мануиловича, убеждавших в необходимости такого собора, (Иосиф, как было сказано, как раз не соглашался с позицией Рима.) Великий князь достаточно твердо напоминал, что «при наших прародителех и родителех соединения закона не бывало с Римляны, и яз не хощу, понеже неприахом мы от Грек в соединении закона быти с ними». При всех внутренних разногласиях подобные настроения на Руси явно господствовали, а униатская пропаганда в Литве лишь укрепила отрицательное отношение к ней в Северо-Восточной Руси. Но митрополит похоже и не стремился в чем-то убеждать князя: вопрос о проведении собора был решен, и уже в начале сентября 1437 г. он в сопровождении большой свиты отправился к назначенному пункту через Тверь, Новгород и Псков и далее на Ригу и Любек.

Поездку на собор описал один из спутников суздальского епископа Авраамия — это сохранившееся в более чем десятке списков и, как обычно, нескольких редакциях «Хождение на Флорентийский собор». «Хождение» рисует примерно тот же путь в Рим, которым по летописному преданию шел некогда апостол Андрей. До Любека, который, кстати, помещался в «Русской земле», шел путь морем и берегом, а далее по территории Германии. Выбор русских городов явно был не случаен. Это города, так или иначе признававшие перед этим верховенство митрополита Герасима. Тверь и Новгород оставались оппонентами Москвы, а Псков Исидор по пути отделил от Новгородского архиепископства и установил с ним непосредственные отношения.

На Ферраро-Флорентийском соборе Исидор был весьма активен, удостоился звания кардинала и папского легата. В 1439 г. он подписал решение собора о заключении церковной унии. На Русь Исидор вернулся лишь в 1441 г. с настроением победителя. Но при всей его «книжности» и видимой осведомленности о политических разногласиях на Руси, главного он не учитывал. Служба в Московском Успенском соборе, где он вместо патриарха поминал первым папу римского Евгения, латинский крест, который несли перед ним, и решение Флорентийского собора, зачитанное после литургии, — все это на Руси воспринималось как сатанинское покушение на святая святых. В марте 1441 г. Исидор княжеским распоряжением был «пойман» и заключен в Чудовом монастыре, где ему пришлось провести все лето. Осенью Исидор бежал, прихватив с собой учеников Григория и Афанасия. Не исключено, что бегство было согласовано с князем, во всяком случае князь распорядился не задерживать его и не возвращать. Беглец достиг Рима, был свидетелем падения Константинополя, умер в 1463 г. в звании титулярного константинопольского патриарха и старейшего кардинала.

А на Руси само бегство Исидора явилось достаточным основанием для лишения его сана митрополита, более того, Исидор был объявлен еретиком. И теперь, после вступления константинопольского патриархата в церковную унию открывался путь к провозглашению полной самостоятельности русской митрополии.

Но Москве снова было как бы не до того. Очередной переворот в Орде привел к тому, что Улуг-Мухаммед сначала расположился в верховьях Оки у литовского порубежья, откуда совершал набеги на русские земли, в том числе в 1439 г. на Москву, а затем занял Нижний Новгород и оттуда разорял прилегающие территории, захватив, в частности, Муром. В 1445 г. Улуг-Мухаммед бросил большие силы на русские земли. Василий Васильевич с войском вышел навстречу. Близ суздальского Спасо-Евфимиева монастыря 7 июля произошло решающее сражение. Московское войско потерпело поражение, а сам великий князь попал в плен. За освобождение из плена князя Улуг-Мухаммед потребовал немыслимый выкуп — 200 тысяч рублей. По Новгородским I и IV летописям, этот выкуп московский князь уплатил. Но такой суммы было не набрать по всем московским уделам. Видимо, речь могла идти лишь о изначальном требовании победителя от пленника. Вскоре, получив ложную информацию, будто Дмитрий Шемяка убил ханского посла и опасаясь соединения сил московского и галицкого князей, Улуг-Мухаммед отпустил Василия Васильевича под условием «дати ему с себя окуп, сколко может». Согласно Псковской Третьей летописи, «князь великой выиде на окуп... посулив на собе от злата и сребра и от портища всякого, и от коней, и от доспехов по 30 тысящь». Но и эту сумму князь собрать просто технически не смог бы.

Поражение московской рати и пленение великого князя заставляли москвичей ожидать самого худшего. В Москву устремились беглецы, рассеявшиеся после поражения, а также жители московских предместий. И на всех собравшихся в Москве обрушилась еще одна беда: в ночь на 14 июля вспыхнул пожар, и город сгорел, так что «ни единому древеси на граде остатися».В пожаре погибло, согласно Псковской летописи, 2700 человек, сгорело и практически все имущество собравшихся из разных городов людей. Естественно, что люди видели в несчастье Божью кару. Тем большей карой представлялось обрушившееся на Москву осенью землетрясение. И на этой волне в феврале 1446 г. Дмитрий Шемяка легко овладел Москвой. Василий Васильевич бежал в Троице-Сергиеву обитель, где его и захватил союзник Ше-мяки Иван Андреевич Можайский. Василий соглашался немедленно постричься в монахи, но у Дмитрия Шемяки были иные намерения. Согласно ряду летописей, Иван Можайский успокаивал великого князя, объясняя вооруженную акцию необходимостью заставить сопровождавших князя татар уменьшить размер «окупа». Самого князя сопроводили в Москву и «посади-ша на дворе Шемякине». По сведениям Татищева, у Василия искали «грамоты» - обязательства по выплатам окупа. Нашли обязательство выплатить Улуг-Мухаммеду 5 тысяч рублей и ежегодной дани по два рубля «со 100 голов».

По Новгородской IV летописи, своеобразный суд Василию Васильевичу учинили Дмитрий Шемяка, Борис Александрович Тверской и Иван Андреевич Можайский — они приняли решение ослепить своего противника, после чего Василий Васильевич и получил свое прозвание Темный. И «ослепиша его про сию вину: чему еси татар привел на Рускую землю, и городы дал еси им и волости подавал еси въ кормление? А татар любишь и речь их паче меры, а крестьян томишь паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром; а и за тот гнев, ослепил бе брата Дмитриева Юрьевича князя Василия». Симеоновская летопись (видимо, задним числом оправдывая тверского князя, который вскоре перейдет на сторону ослепленного Василия) приписывает Дмитрию Шемяке навет, будто цена «окупа» — передача московского престола ордынскому хану: Василий «к царю целовал, что царю сидети на Москве и на всех градех русскых, и на наших отчинах, а сам хощеть сести на Твери». Получается, что Борис Александрович был обманут слухом, подобранным где-то Шемякой. В конце 1446 г. тверской князь сам пригласит Василия Темного, чтобы договориться о союзе, который будет скреплен помолвкой шестилетнего сына великого князя Ивана Васильевича с дочкой Бориса Александровича Марией. А еще через шесть лет (4 июня 1452 г.) будет оформлен и брак.

Ослепленный Василий вместе с женой был отправлен «в заточение» в Углич. Детям его, Ивану и Юрию, удалось скрыться в Муроме, поближе к Улуг-Мухаммеду. Оправдать свержение Василия Васильевича было легко: правителем он был (как верно заметил Л .В. Черепнин) явно неспособным, и изложенные Новгородской летописью претензии к нему были оправданы. Но так уж повелось во все века, а в те времена особенно: победители сами немедленно приступают к грабежам, и эйфория по поводу улучшения положения быстро проходит.

Антилитовское острие переворота, устроенного Дмитрием Шемякой, очевидно, сознавалось. Многие князья и бояре отъехали в Литву, где их охотно принимал великий князь литовский Казимир. Видимо, в рамках этой же тенденции, Шемяка попытался привлечь на свою сторону и церковь. И обратился он прежде всего к Ионе, о предшествующей деятельности которого московские летописи почему-то ничего не сообщают. Иона сразу же приглашен был жить на митрополичьем дворе, т. е. фактически получал права исполнять обязанности митрополита. И от этого приглашения кандидат в митрополиты не уклонился, хотя ясно было, что ему придется со своей стороны оказывать поддержку новому московскому правителю, в том числе в самых деликатных вопросах. И вскоре Шемяка действительно обратился к Ионе с просьбой-поручением.

Ионе поручалась миссия явно не из приятных: он должен был привезти сыновей Василия из Мурома. Но следует учитывать и то, что Иона формально оставался рязанским епископом, а Муром входил в состав Рязанской епархии. Шемяка же, естественно, стремился ликвидировать вероятный очаг оппозиции и противодействия, обещая Ионе, что княжичам будут даны уделы. Но вместо уделов их отправили в тот же Углич. Впрочем, соединение детей с родителями, хотя бы и находящимися под надзором и лишенными права свободного передвижения, — это все же не наказание. Поэтому в разных редакциях Жития Ионы их авторы излишне беспокоятся за авторитет святителя, согласившегося исполнить сомнительную миссию.

И в Муроме, и в Угличе княжичей сопровождали бояре и «обслуживающий персонал». В итоге это уже само по себе делало Углич местом достаточно взрывоопасным. Вскоре в Углич прибыла большая группа князей и бояр, составившая заговор с целью освобождения Василия Васильевича из угличского плена. Попытка эта не дала результата, и заговорщики, а также некоторые из их единомышленников бежаливЛитву. Внук Владимира Андреевича Храброго, князь боровско-серпуховской Василий Ярославич, получивший ранее от Казимира в удел Гомель, Стародуб, Мстиславль, поначалу также Брянск (позднее переданный Семену Ивановичу Оболенскому) и иные территории, становится центром притяжения для беглецов из Северо-Восточной Руси.

Осенью 1446 г. Шемяка собрал нечто вроде собора епископов, архимандритов и игуменов. Именно на этом соборе он проводил кандидатуру Ионы в качестве «исполняющего обязанности» митрополита. Но получить безусловную поддержку церкви ему не удалось — иерархи высказались за освобождение Василия Васильевича. Шемяка «укрепи великого князя крестными грамотами» и дал ему «в вотчину» Вологду. В честь освобождения князя Шемяка устроил грандиозный пир, на котором были, в частности, «вси епис-копи земли Русскиа, и бояре мнози и дети боярскые».

Это было началом конца правления Дмитрия Шемяки. Именно теперь тверской князь приглашает московского князя для обсуждения условий союза, направленного против Шемяки. Вокруг Василия Темного объединяются все разочарованные, а бежавшие в Литву после вестей, пришедших из Твери, возвращаются теперь во главе отрядов. В декабре 1446 г. Москва была захвачена приверженцами Василия, а в феврале 1447 г. в нее въехал и сам московский князь. 1447 год проходит в сложных и неискренних переговорах, пока церковь, занявшая теперь сторону московского князя, не предъявила Шемяке фактический ультиматум, требуя признания прав Василия Васильевича на великое княжение. При этом Шемяку обвиняли в том же, в чем он ранее, вполне обоснованно, обвинял Василия — в наведении татар. Еще несколько лет Шемяка пытается организовать северные районы Руси против Василия II Темного, но ему чаще всего приходится «бегать», пока в 1453 г. его не настигла в Новгороде приготовленная в Москве отрава.

Как и обычно, все беды спишут на побежденного, а победителя Василия увенчают лаврами, которых он явно не заслуживал: это был один из самых слабых и бесполезных для Руси великих князей, равно далеко отстоящий и от своего великого деда, и от своего великого же сына Ивана. Л.В. Черепнин, отмечая слабость Василия II как правителя, попытался объяснить причины неудачи его соперника Дмитрия Шемяки. Но в духе времени внимание его сосредоточивалось лишь на социально-экономических факторах, которые, конечно же, сказывались: люди очень скоро забывают, кто в действительности повинен в их трудном материальном положении. Показательно, что даже церковные иерархи обвиняли Шемяку в том, что он не остановил татарские грабежи, хотя татар на Русь навел московский князь и именно татарские «царевичи» были его главными (и, естественно, разбойными) союзниками в охоте за Шемякой. А решающим фактором как раз и было те, что на стороне Василия были Литва и Орда. Отказ Шемяки платить дань в Орду — факт сам по себе примечательный — был явно несвоевременным, хотя ему, может быть, и нечего было дать: во все времена с разрушением управленческих структур налоги не собирались. Обычно отмечается и то, что Шемяка не имел «позитивной программы». Но таковой никто не имел в это время — шла беспринципная борьба за власть, борьба, так или иначе опирающаяся на настроения отдельных земель и социальных слоев. А выигрывают обычно — и не только на Руси — те, кто ради личной власти готов на любое преступление. Победителей же, как известно (и тоже всюду), не судят. Тем не менее в ходе борьбы обязательно корректируются позиции противоборствующих сторон.

Все 30-е гг. XV в. Василий и его окружение не решались «открепиться» от Константинополя, хотя греки-митрополиты служили прежде всего Византии и затем Литве (видимо, потому и не решались). Шемяка взял на себя важную инициативу (жертвой которой в итоге и оказался): он созвал русских иерархов для решения государственных вопросов и для избрания митрополита, вернее, утверждения того, кто был изначально намечен в качестве преемника Фотия. Вернувшись в Москву, Василий Васильевич продолжил эту политику. В декабре 1448 г. на соборе епископов Иона был утвержден русским митрополитом. В этом случае реальное положение было подтверждено всего шестью епископами: Ефрем Ростовский, Варлаам Коломенский, Питирим Пермский, Авраамий Суздальский присутствовали при посвящении, а архиепископ новгородский Евфимий и епископ тверской (не названный по имени в летописной информации) прислали свои грамоты о согласии. С этого момента все русские митрополиты будут ставиться на Руси епископами русских епархий, а Русская Церковь открывает новую страницу в своей истории — становится автокефальной. Сам же Иона, получив подтверждение сана от епископов, рельефно обозначил свою позицию, начав с канонизации первого в Московской Руси русского митрополита — Алексия.

В 1453 г. ситуация принципиально изменилась. Как было сказано, ушел из жизни Дмитрий Шемяка, скончалась Софья Витов-товна и, главное, произошло событие мирового значения - пала Византийская империя, столица которой Константинополь был захвачен турками. Теперь митрополит Иона получает возможность заметно влиять на формирование политики Руси в изменившихся условиях. И это влияние скажется в следующих поколениях.

Впрочем, и во второй половине XV в. новое положение Русской Церкви, а также личность Ионы принимали далеко не все. Иона умрет в 1461 г., и в последующей письменной традиции кто-то его осуждал, а кто-то не слишком удачно оправдывал, выискивая какие-нибудь следы византийского благословения. В одном случае — это «предсказание Фотия», в другом — обещание патриарха, что Иона будет утвержден митрополитом после Исидора. Именно сложность обстановки и запутанность отношений в феодальных верхах, а не особенности характера русского митрополита послужили причиной разноречий вокруг его биографии и деятельности и у современников, и у историков. Но в целом фигура митрополита Ионы постепенно стала восприниматься как поистине историческая. В 1472 г. были обретены мощи Ионы и, следовательно, был поставлен вопрос о канонизации. Обычно почитание начинается как местное, а затем выходит на более широкий уровень. Уже в 1531 г. в укорах Максиму Греку митрополит Даниил называет Иону «чудотворцем» наряду с митрополитами Петром и Алексием и Сергием Радонежским. А полная канонизация Ионы, как принято считать, была осуществлена на соборе 1547 г.