ГЛАВА XVII. Реформы середины XVI столетия

ГЛАВА XVII. Реформы середины XVI столетия

§1. ПРИЧИНЫ РЕФОРМ «ИЗБРАННОЙ РАДЫ»

Один из постоянных парадоксов исторической науки — привязывать любые возможные реформы к личности находящегося у власти самодержца. Целые серии книг посвящены «реформам Ивана Грозного», хотя эти реформы имели задачей ограничить деспотический произвол правителя, волей судеб оказавшегося на троне. А реформы шли, и очень значимые, только не благодаря, а вопреки восседавшему на троне деспоту. Как было замечено ранее, на Руси XV — XVI вв. шла постоянная борьба двух традиций в политической организации общества, которые отразились и в публицистике, и в реальной жизни. Собственно русское начало обычно увязывалось с политической линией рано умершего Ивана Ивановича Молодого и затем его юного сына Дмитрия, а восточно-византийская традиция ассоциировалась с Софьей Палеолог и ее сыном Василием. В первом случае «Власть» традиционно прислушивалась к мнению «Земли», которая пользовалась авторитетом, и для этой традиции характерно было внимание к самоуправлению — принципу избрания правящего звена «снизу вверх». Сторонники византийской традиции изначально ориентировались на структуры, выстраивавшиеся «сверху вниз». Публицистика XVI в. довольно внятно показала это противостояние.

В целом самоуправление дольше и прочнее держалось в северных районах Руси, и значительно слабее было представлено на территориях, пограничных с Ордой и в других пограничных областях. В Москве весь XV в. буксовали попытки упорядочить отношения центра и отдельных земель. Иван III, склонившийся незадолго до смерти к восточно-византийским представлениям о власти, упустил реальные возможности провести нужные для государства реформы. И только огромная беда 1547 г. показала их необходимость.

Июньское восстание 1547 г. было вызвано, как это часто бывает, случайными факторами. Страшный пожар, охвативший весь город, уничтожил 25 тысяч домов, погибло до трех тысяч человек, около сотни тысяч осталось без крова (судя по рассказам о пожаре, в Москве в это время проживало более ста тысяч человек). И сразу пошли слухи, что Москву подожгли Глинские. В летописях прямо говорится о возмущении «неправдами», взятками и поборами в судах и о насилиях представителей власти. И все это связывалось с Глинскими. Их считали главными виновниками всех бед, и основания для этого были: во всем «боярском правлении» это было самое хищное и безответственное перед страной и «Землей» правление. Ненависть москвичей удесятерялась тем, что Глинские были пришельцами татаро-литовского происхождения. Ненависть обращалась и на прибывших из северных городов детей боярских: в Москве помнили, что Северо-Запад Руси, маневрируя между Литвой и Русью, готов был в любое время переметнуться к Литве. Поэтому если Глинские для москвичей оставались иностранцами, то появление отрядов служилых людей из северных городов связывалось с неправедным правлением Глинских.

Хотя со времени ликвидации городского самоуправления в Москве прошло почти два столетия (напомним, что ликвидация института тысяцких произошла в 70-е гг. ХГУв.), восставшие скоро восстановили «старину»,- выдвигая свои требования на вече и действуя «миром» — общиной. Главное требование восставших — выдача Глинских. Москвичи охотно приняли версию, будто бабка царя Анна Глинская «волхованием сердца человеческие вы-маша и в воде мочиша и тою водою кропиша и оттого вся Москва погоре». Но схватить восставшие смогли только Юрия Глинского, которого и казнили на площади. Естественно, досталось и людям Глинских, до которых было добраться легче: они не были защищены именем царя и самодержца.

Восставшие довольно организованно двинулись и в Воробьеве, где в это время укрывался от пожара и восставших сам Иван IV. Требовали восставшие опять-таки выдачи бабки Анны и особенно ненавистного сына ее Михаила. Царю удалось убедить восставших, что никого он не прячет, и это соответствовало действительности: Михаил был «во Ржеве» на наместничестве. А иных требований восставшие сформулировать не смогли и ушли назад к своим пепелищам. Тем не менее царь испытал сильнейшее потрясение. «Вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и сми-рися дух мой», — писал он позднее. И именно этот страх побудил Ивана IV согласиться с теми реформами, от каких позднее будет отказываться и что будет позднее осуждать как ограничение своей воли и власти.

Инициатором, предлагавшим разные кадровые замены, был в это время, по всей вероятности, митрополит Макарий (1482 — 1563), незадолго до того венчавший на царство Ивана IV. Но взгляды людей, оказавшихся советниками царя, отличались от воззрений митрополита. Судя по летописанию середины XVI в., Макарий был настроен весьма авторитарно, отождествляя единство государства и власти. Ближайшие советники Ивана после 1547 г. священник Благовещенского собора Кремля Сильвестр (ум. ок. 1566) •а Алексей Федорович Адашев (ум. ок. 1561) более будут склоняться к «Земле». У Сильвестра это будет проявляться в свободе толкования основ христианского вероучения и нравственности, а Адашев даже и в XVII в. заслужит похвалу как редкий деятель, отличавшийся непривычной для этой эпохи приверженностью к заботам о «Земле» и государстве. И не их вина в том, что самодур-самодержец оказался неспособным оценить их заслуги. Тем не менее «великое десятилетие» конца 40-х — начала 50 гг. XVI в. дало очень много для России и в плане упорядочения управления, и для укрепления государства в целом. Такое не повторится, по крайней мере, до конца XVII в.

В литературе высказывалось мнение, что возвышение А.Ф. Адашева и Сильвестра было напрямую связано с их противостоянием Глинским и косвенно с участием будущих советников царя в низвержении Глинских. Но, вероятнее, Адашев и Сильвестр выступали как своеобразная «третья сила», не замешанная в предшествующих дворцовых сварах и потому сохранившая честь и объективность. Сильвестр был принят «спасения ради духовного» царя, видимо, по рекомендации московской церковной элиты. Он стал духовником юного царя, и роль его резко возрастала в связи с глубоким духовным надломом подопечного. Но задачей духовника всегда было примирение своего духовного чада с врагами с той или другой стороны, поиск компромиссов и решение спорных вопросов взаимными уступками. Возвышение же А.Ф. Адашева, по всей вероятности, шло без участия Сильвестра. Сам Иван Грозный в послании А. Курбскому, в обычной своей манере унижая и того и другого, замечает, что Алексей Адашев «в нашем царьствия дворе, в юности нашей, не свем каким обычаем из батожников водворившася». С осуждением он говорит и о том, что «совета ради духовного, спасения ради душа своея, приях попа Селивестра».

Иван Грозный был единственным из российских правителей, кто, кажется, поверил в легенду о происхождении русского правящего дома от римский цесарей. Но трактовал он эту легенду совсем не так, как ее трактовали большинство римских цесарей. Усиленная византийско-иосифлянской идеей подотчетности царя только Богу (без малейших попыток исполнять предписания Евангелия), эта легенда побуждала Ивана Грозного с презрением относиться и к своим подданным, и к правителям европейских стран, что, естественно, приводило к дипломатическим осложнениям и огромным потерям для престижа государства.

За Адашевыми (Адашевыми-Ольговыми) не было громких родовых легенд, но в XVI столетии они занимали достойное место на служебной лестнице, выполняя те или иные (в том числе дипломатические) поручения. Однако появление Алексея Адашева при дворе, видимо, с этой службой не связано. Адашевы были дальними родственниками Захарьиных — новых родственников царя, и Алексей появляется при дворе в связи с женитьбой шестнадцатилетнего царя Ивана на Анастасии Захарьиной-Юрьевой. Разрядные книги упоминают Алексея Адашева впервые именно в числе участников свадьбы, причем он еще не был женатым и, следовательно, по возрасту был близок молодоженам. В числе «спальников» и «мовников» на свадьбе он оказался, очевидно, по линии родственников невесты. Позднее А. Курбский с негодованием отвергнет подозрение, будто Анастасия была отравлена Адашевым и Сильвестром, указывая, между прочим, и на свое близкое родство с царицей.

Если до этого времени Алексей Адашев, видимо, находился под крылом отца, то уже с 1547 г. отец по службе продвигается за сыном. Федор Григорьевич получает чин окольничьего, почетные назначения получают и другие Адашевы. В «разрядах» Алексей упоминается в разных качествах, но всегда рядом с царем. Он и «постельничий», и «рында» (оруженосец), он ведает личной царской казной (в качестве такового делает царские вклады в монастыри), ведет дипломатические переговоры (в частности, в связи с обострившимся казанским вопросом). Влияние Адашева быстро растет, и пути их с Сильвестром пересекаются. Занятые в разных сферах, они находят точки соприкосновения в понимании задач времени, а их деятельность объединяется в нечто единое и современниками (Иван Грозный, Курбский), и позднейшими летописцами (Пискаревский летописец и др.).